Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 62 страниц)

– А! Ну конечно! – вскрикнул Петлюра. – Мы так и делаем: мы пропускаем на Дон донские войска и снабжаем их…

– Следовало бы… послать им в помощь и украинские…

Винниченко нахмурился. Черт побери, кажется, эти проклятые империалисты таки обводят глупых хохлов вокруг пальца…

Панна София неслышно, на цыпочках приблизилась к Винниченко и прошептала ему на ухо:

– Мои извинения, пан презес! Но телефонирует консул Великобритании, мистер Пиктон Багге. Он просит у пана презеса немедленной аудиенции…

– Великобритании… Багге?.. – так же шепотом переспросил Винниченко.

– Мои извинения, но именно так, пршу пана презеса.

Винниченко окинул быстрым взглядом присутствующих. История уже начинала повторяться!.. На лице генерала Табуи взгляд Винниченко задержался. Владимир Кириллович был тонкий политик: история повторялась, почему же не повторить дипломатический трюк?.. Он переспросил еще раз, в полный голос:

– Консул Великобритании, мистер Пиктон Багге?

– Так, пршу пана презеса! – тоже уже в полный голос отвечала панна София. – Мистер Пиктон Багге срочно просит пана презеса к телефонному аппарату! – Галечко была догадливая, сообразительная секретарша!

Расчет Владимира Кирилловича оказался абсолютно верным. Генерал Табуи сразу повернул голову в его сторону и насторожился. Глаза консула Пелисье забегали – он встревоженно посматривал на своих компатриотов: генерала – слева и полковника – справа. Полковник Бонжур откровенно насупился. Французы всполошились.

Винниченко постарался скрыть довольную усмешку и встал:

– Хорошо! Сейчас возьму трубку. Разрешите, господа?

Не спеша, медлительно, даже величаво Винниченко проследовал к двери в кабинетик секретарши. Он услышал, как беседа за его спиной вдруг оживилась, точно сорвалась с привязи. Заговорил консул Пелисье.

– Господа, – услышал Винниченко, переступая порог, – ведь на востоке, совсем впритык к Области Войска Донского, лежат и украинские земли на Дону, украинские угольные копи и украинские железные рудники. Французские промышленники и правительство Франции полагают…

Владимир Кириллович подошел к телефону, уже не скрывая злорадной мефистофельской улыбки: вот оно что! Французские предприниматели озабочены судьбой своих капиталов, вложенных в шахты Донбасса и рудники Кривого Рога!.. Но ведь там находятся и заводы, принадлежащие… английскому капиталу!.. Любопытно, приготовил ли уже английский представитель авизо займа и формулу признания УНР?!

В телефонной трубке Винниченко услышал ласковый, смиренно–добродетельный голосок мистера Багге:

– Глубокоуважаемый господин добродий премьер–министр! Простите, что позволил себе оторвать вас от важных государственных дел. По поручению моего правительства должен просить у вас совершенно неотложной аудиенции…

Винниченко откашлялся.

– Прошу прощения? – предупредительнейше откликнулся ласковый голосок английского представителя с другого конца провода, из гостиницы «Континенталь». – Я вас не расслышал?

Тогда Винниченко, намеренно растягивая слова, сказал:

– Всегда очень рад вас видеть, глубокоуважаемый добродий мистер Багге!

– Так, может быть, разрешите явиться к вам немедля, сейчас?

– Понимаете ли, глубокоуважаемый мистер Багге, сейчас, в настоящий момент, я занят. – Подчеркивая каждое слово, Винниченко проговорил: – У меня сейчас идет беседа с французскими дипломатами – консулом мосье Пелисье, генералом Табуи и полковником Бонжуром… – Винниченко, конечно, не мог видеть, что там происходит, на другом конце провода, но он услышал, как мистер Багге не то икнул, не то всхлипнул. И он уже был убежден – буйная писательская фантазия позволила ему это, – что видит: кругленькое личико мистера Багге вдруг вытянулось, а глазки быстро–быстро заморгали. Потом мистер с усилием глотнул, будто в горле у него застрял чересчур большой непрожеванный кусок: обскакали!.. Владимиру Кирилловичу даже стало жаль бедного толстяка.

Но он стоял на посту и должен был быть беспощадным.

– А после этого, – продолжал он, – я еще должен закончить разговор с… консулом Соединенных Штатов, мистером Дженкинсом, который мы с ним начали еще утром… Таким образом, я могу принять вас, cэp, не ранее чем завтра.

Нет, дипломатия таки тонкая штука!

Но как вам нравятся империалисты? Вы только поглядите! Накинулись со всех сторон на лакомый кусок! Что ж, капитализм есть капитализм: конкуренция, борьба за рынки, прибыли и сверхприбыли, добавочная стоимость!.. Нет, господа империалисты, торговать так торговать! Кто даст больше, тот и взял! С тем и ударим по рукам! Украину мы задешево не продадим! Только задорого!

Винниченко чувствовал себя цыганом на ярмарке.

Правда, это было противно – торговать и торговаться. Но ничего не поделаешь: миссия и шапка Мономаха! Да и, сказать по правде, был во всем этом… и профессиональный интерес: знаете, для драматической интриги в пьесах, рассказах или романах…

Винниченко, посвистывая в усы, вернулся в кабинет Грушевского – заканчивать переторжку с французами.

4

Вооруженные силы, на которые мог опереться в Киеве ревком, составляли: девять тысяч штыков революционных воинских частей и отрядов Красной гвардии, десять артиллерийских батарей и шесть аэропланов.

Леонид Пятаков доложил областному комитету:

– Итак, Центральная рада отклонила наш ультиматум. Теперь рабочие и солдаты воочию убедились, что нет разницы между бывшим Временным правительством и нынешней Центральной радой. Трудящиеся окажут нам широкую поддержку…

Затонский счел нужным подать реплику:

– У радовцев тоже разгорелся боевой пыл: он спровоцирован призраком якобы завоеванной украинской государственности, которую они должны защищать. А Петлюра наглеет не только потому, что вооруженных сил за ним больше, а еще и потому, что чувствует поддержку предпринимателей и буржуазии.

– Какие вооруженные силы у Центральной?

Вооруженные силы у Центральной рады были значительные: до двадцати тысяч пехоты, кавалерии и артиллерии. Кроме того, специальные гайдамацкие курени смерти, курени «вильных козаков» и курень сечевиков атамана Коновальца.

Доложил об этом секретарь городского комитета Гамарник. Он подчеркнул, что силы возросли с обеих сторон. Но изменилось и соотношение – в пользу сил контрреволюции.

Евгения Бош, председатель, сказала:

– Иванов только что вернулся из ставки верховного. Крыленко дал согласие, чтобы Второй гвардейский двинулся в Киев. Завтра или послезавтра Тарногродский приведет сюда гвардейцев! Соотношение изменится в нашу пользу!

– Нет, – возразил Гамарник, – вне Киева резервы Центральной рады – это почти весь Юго–Западный фронт: ставка Юго–Западного не признаёт главковерха Совета Народных Комиссаров Крыленко и действует по указке Керенского и Савинкова…

– И военных представителей Антанты, которые все сейчас здесь в Киеве заодно с Петлюрой! – крикнул и Саша Горовиц.

– Верно! – подтвердил Гамарник. – Гвардейцам еще идти до Киева с боями! Итак, давайте говорить только о самом Киеве.

– Правильно! – согласился и Леонид Пятаков. – Говорим сейчас только о Киеве. Ревком предлагает комитету утвердить такой план восстания…

Значит, все–таки – восстание!

Восстание должно было начаться завтра – утром, тридцатого. Первыми вступят в действие артиллерийские батареи в Дарнице. Они перекроют доступ к мостам через Днепр и возьмут город под обстрел своих орудий. Затем к ним присоединятся «Арсенал» и Третий авиапарк – опорная база восстаний и ударная группа для наступательных операций. Вместе с дислоцированными на Печерске революционными воинскими частями отряды Красной гвардии захватят город и территорию железной дороги.

– «Арсенал» готов? – спросил Леонид.

– Готов! – ответил Иванов.

– Третий авиапарк?

– Готов.

– Железнодорожники? Демиевка?.. Шулявка?.. Подол?..

Председатели районных комитетов партии подтвердили готовность своих красногвардейских отрядов.

Готовность городских организаций профсоюзов и фабзавкомов подтвердили Смирнов и Горбачев.

Потом голосовали. Против был Горовиц. Воздержался Гамарник. Однако рассудительное меньшинство должно было подчиниться пылкому большинству: не учли реального соотношения сил, и трагическое решение было принято…

Из войсковых соединений участвовать в восстании должны были все те революционные части, которые месяц тому назад на баррикадах Октября завоевали победу плечом к плечу с восставшими рабочими: батальоны понтонеров, телеграфный и железнодорожный, оружейные мастерские фронта, тяжелая артиллерия, ополченские дружины – воронежская и рязанская, авиапарк.

Председатель ревкома Леонид Пятаков возглавлял тройку, которая должна была руководить боевыми действиями восставших.

– Погасите свет! – приказал Леонид. – Пускай снаружи не видно будет света в комитете. Мол, позаседали, поговорили и разошлись по домам…

Свет погашен.

И, словно в торжественную минуту, в комнате воцарилась тишина. Воцарилась только на несколько мгновений – пока глаза привыкли к внезапной темноте. Но миновали эти мгновения, и темноты не стало: сквозь окна сочилось в комнату бледное, зеленовато–серебристое сияние. Вечер уже уступил место ночи, было поздно, но промерзшую землю только что припорошило первым снежком, и в лунном сиянии привядшие газоны перед Мариинским дворцом заискрились, а деревья в Царском саду стояли, точно светильники под причудливыми матового стекла абажурами.

Тишина длилась только миг, и вдруг все заговорили – взволнованно, страстно, горячо, но, незаметно для себя, перейдя на шепот.

Вечер уступил место ночи – и была это ночь под тридцатое ноября.

5

Однако ночью произошло то, что изменило весь ход дальнейших событий.

Молодой месяц скоро зашел, разлился бледный сумрак первой зимней ночи, но город, вместо того чтоб уснуть, вдруг зажил необычной – не дневной и не ночной – жизнью.

Из воинских казарм на Сырце, на Лукьяновке, Подоле, на Кадетском шоссе – отовсюду – вышли воинские части и по Набережной, Александровской, Институтской, Прозоровской и по Военной дороге – пятью стрелами, направленными в одну цель, – двинулись на Печерск. Здесь маршевые колонны мигом перестроились в боевые порядки и, не теряя ни минуты, окружили цепью воинские казармы понтонного, телеграфного и железнодорожного батальонов, оружейные мастерские фронта, авиапарк. Со всех сторон были выставлены пулеметы, стрелкам подана команда: «Готовсь!» – и каждой взятой в кольцо части, под дулами винтовок и пулеметов, предложено:

– Оружие и огнеприпасы оставить на месте! Солдатам построиться перед казармой на плацу!

Арестованных солдат, одурелых спросонок, в одних исподних, а иных без сапог, босых, на молодой снежок, – гайдамаки, сечевики и «вильные козаки» выгоняли прикладами, а то и нагайками:

– Быстро! Ать–два! Не задерживай…

Операцией – с бронированного автомобиля – руководил удивительный триумвират: чотарь Мельник, барон Нольде и Наркис Введенский – начальник штаба куреня «сечевых стрельцов», начальник контрразведки генерального секретариата и командир личной охраны Симона Петлюры.

Петлюра действовал решительно. План операции разоружения разработали для него крупные военные специалисты, а выполнять операцию он поручил мелкоте: чтоб не с кого было спрашивать, чтоб некому было и отвечать. Никто из высшего командования в операции не участвовал, не вышли даже старшины рангом выше сотника: операция задумана как якобы самоуправство казацких масс, войск Центральной рады, преисполненных национального энтузиазма.

Построенным на плацах босым, полуодетым солдатам подана команда:

– Великороссы – направо!.. Украинцы – налево!..

Украинцам скомандовали:

– В казармы – бегом! Надеть штаны и обуться! Великороссов перестроили по четыре в ряд, и им было

Приказано:

– Прямо по улице – марш! Направление – товарная станция!

Конные гайдамаки взяли босую и голую колонну в каре и свистнули нагайками:

– Бегом – марш–марш! А то поморозите пятки!.. Обчихаетесь, кацапня!

На товарной станции стояли уже, вытянувшись друг за другом, составы порожняка. Полуодетых и вовсе раздетых людей загоняли в холодные теплушки, двери задвигали, вешали замки и запечатывали пломбами. На дверях писали мелом:

«В Россию!»

Или:

«На тебе, Ленин, твоих большевиков!»

Потом прицепляли паровоз, он давал гудок – и эшелон за эшелоном уходили через Днепр на север: вон с Украины, в Россию…

Разоруженных украинцев и прочих, когда они обулись, натянули штаны и гимнастерки, снова построили на плацах перед казармами. Теперь каждая часть стала вдвое, а то и втрое меньше. Приказ: стоять смирно и ждать!

Ждали – в позиции «смирно» – час и два, пока руководители операции объезжали на броневике разоруженные части, чтобы проследить, как отобранное оружие погрузят на машины и вывезут из казарм. Лишь тогда броневик останавливался перед фронтом иззябших, закоченевших на морозе в позиции «смирно» солдат – украинцев и других национальностей.

Из броневика выходил чотарь Мельник или барон Нольде, дышал на озябшие пальцы и произносил речь.

Чотарь Мельник говорил:

– Не замерзли, хлопцы?.. Славные вояки! Вон как дробь зубами выбиваете! Ай–яй–яй!.. – Потом, бросив ласково–шутливый тон, заканчивал: – Ну как, выморозило уже большевистскую дурь из головы?.. Глядите! У кого не выморозило из головы, будем выгонять задом – нагайками! A не то и пулей в сердце!.. Оружия у вас теперь нет. Поживете так – пока забудете про большевистских агитаторов!.. А теперь по казармам – под стражу!.. На–лево! Шагом марш!..

Сотник Нольденко, барон Нольде, был лаконичнее:

– Не пора, не пора, не пора москалю–большевику служить!.. – Украинским языком барон Нольде еще не овладел, но хорошо запоминал стихи, потому и высказывался поэтически. – Трам–та–ра–рам–там–там!.. И ваших нет!.. Марш по местам, хохлы дубоголовые, большевистская сволочь!..

Про себя он еще прибавлял обычное: «Миф, блеф, фантасмагория!»

6

С авиапарком карателям пришлось повозиться.

Впрочем, так и предполагалось заранее: здесь была самая большая в Киеве большевистская организация, а солдатская масса и технический персонал почти сплошь большевизированы, кроме того – сотни пулеметов, мелкокалиберные орудия, неисчерпаемые запасы патронов и снарядов. Потому–то на этот лакомый кус и брошена была значительная часть сил наступающих: авиапарк окружили два пехотных полка, несколько кавалерийских сотен, пулеметная рота и броневики. Кроме того, прибегли к военной хитрости: маневр «троянский конь».

Кольцо окружения замкнуло все подступы к территории авиапарка – от лавры, от Зверинца и с Наводницкого шоссе, а к главному входу подкатил броневик руководителей операции и за ним – с десяток конных гайдамаков. Курень сечевиков расположился за углом, под высоким забором ипподрома.

Броневик остановился и громко засигналил.

– Кто? – сразу отозвался часовой из–за тяжелых чугунных ворот Петровских времен.

– Комендантский патруль, – пророкотал сонным и ленивым басом Наркис в щель брони. – Отворяй ворота – ночная проверка караулов… О–xo–xo–xo, и спать же охота! Не уснули, хлопцы?..

Комендантские патрули – пешие, конные или, как этот, на броневике – ездили по городу каждую ночь и раза два в неделю инспектировали посты в авиапарке тоже: дело было привычным, и охрана отворила ворота.

– Мандат? – потребовал караульный начальник.

Дверца броневика приоткрылась, и рука барона Нольде протянула бумагу. То был подлинный мандат ночному комендантскому патрулю на инспектирование караулов по всему городу. Караульный начальник взял бумагу и направил на нее луч электрического фонаря. В тот же миг дверца броневика захлопнулась, бас Наркиса гаркнул: «Айда!», тенорок Мельника: «Алярм!», мотор заревел на максимальных оборотах, и машину рвануло вперед.

Табунок гайдамаков влетел в ворота, подминая под копыта караульных, и с воплями «слава» курень сечевиков ворвался через ворота на территорию крепости. Пулемет броневика дал длинную очередь по окнам зданий, амбразурам подвалов и дощатым баракам гарнизона, а из печерских оврагов, из–за валов и бастионов отозвались «славою» три тысячи голосов осады.

Сонные авиапарковцы вскакивали с постелей и кидались к оружию.

Но в каждую казарму уже ворвались сечевики и бежали прямо к козлам с винтовками, а у оружейных складов и пороховых погребов конные гайдамаки лупили нагайками караульных.

Впрочем, авиапарковцы не сразу сдались. Стрельба возникала то тут, то там; у кого был пистолет, тот защищался и падал под пулями гайдамацких карабинов. Koe–кто успел бросить гранату в гущу нападающих – и каратели тоже прощались с жизнью. Минут десять длился этот неравный бой – в закоулках между погребами и каменными зданиями, под высокими крепостными стенами, а то и прямо в казарме, за баррикадой из табуретов и тюфяков.

Через полчаса оборванных и полураздетых людей согнали на плац, и гайдамаки нагайками построили их в колонну.

– Русские, два шага вперед! – подал команду чотарь Мельник.

Колонна авиапарковцев – ободранных, окровавленных, угрюмых – стояла неподвижно.

– Кацапы, два шага вперед! – заверещал барон Нольде. Он выхватил из кобуры пистолет и щелкнул предохранителем.

По колонне авиапарковцев пробежал шелест, прокатился гомон:

– Товарищи… братцы… вместе кровь проливали… как же теперь? – Вместе революцию делали… нет среди нас таких, чтоб товарищей продавали…

– Тихо! – гаркнул Наркис. – Ша!.. Смирно!.. Сказано: москалям выйти на два шага вперед!

Колонна притихла и подтянулась.

Но в эту минуту вперед выбежал авиатехник Федор Королевич.

– Товарищи! – крикнул Королевич, обращаясь к фронту. – Вспомните, что мы вчера записали в свою резолюцию: наш парк сплочен в единую семью, без национальной розни! Украинец, которому дороги интересы рабочего класса, не допустит…

Барон Нольде нажал спуск, щелкнул короткий и сухой пистолетный выстрел – и горячая речь Королевича оборвалась на полуслове. Федор широко раскинул руки, выпрямился во весь рост, сделал два шага – и упал ничком. Пуля попала ему в лоб: барон Нольде был премированный стендовый стрелок.

Жизнь большевика окончилась. Смерть настигла его в борьбе.

На минуту – словно торжественным молчанием отдавая дань славной памяти боевого товарища – колонна замерла. Потом из края в край прокатился по шеренгам вздох и снова послышался гомон.

Но чотарь Мельник уже кричал:

– Еще раз: москали, два шага вперед!

Колонна шелохнулась – и вдруг двинулась. Два шага вперед. Целой колонной. Все солдаты.

– Отставить! – завопил Нольде, размахивая пистолетом.

Чотарь Мельник остановил его руку.

– Слушать мою команду! – крикнул Мельник. – Украинцы, два шага вперед!

И то, что произошло тогда, было поистине великим. Колонна двинулась снова. Снова вперед. Два шага – четко, чеканно. И замерла «смирно». Вся колонна. Все солдаты.

Они были едины.

Перед лицом врага все они были русские, все – украинцы.

7

А в Бородянке кипел настоящий бой, развернутый по всем правилам боевых действий на пересеченной местности.

Австрийцы наступали по берегу Здвижа – с левого фланга; вел их сам капрал Олексюк. Экономические двигались за выселками к железнодорожному переезду – с правого; ими заправлял Омельяненков батрак Омелько Корсак. Центральную ударную группу прорыва возглавлял матрос Тимофей Гречка. Он вел лихих сельских парубков перебежками, по картофельному полю и графским свекловичным плантациям: кагаты панской картошки и бурты панской свеклы отлично служили в случае надобности и вместо окопов и в качестве бруствера, когда надо было переждать огонь противника между двумя перебежками. Вакулу Здвижного – по инвалидности – оставили во втором эшелоне: увечным фронтовикам следовало держать противника под огнем и не давать ему произвести вылазку, пока фланги не сомкнутся с группой прорыва и вместе не ударят противнику в лоб.

Насыщенность огнестрельным оружием в заслоне Здвижного была невысока: одна винтовка – у самого Вакулы, два обреза, два нагана, один пистолет «зауэр» да еще три–четыре шомполки – у тех, кто до войны промышлял охотой, браконьерством конечно, на Шембековых водах.

Впрочем, в группе прорыва и на флангах дело обстояло еще хуже: у Тимофея Гречки был маузер, а остальные – и наши, экономические, и пленные–австрияки – шли в бой лишь с холодным оружием: косы, примкнутые как старинные алебарды, жерди, заостренные словно копья, да вилы–тройчатки.

Бой предстояло вести врукопашную.

На кузнеца Велигуру было возложено обеспечение резервами. Он должен был бегать по селу и сзывать, а то и просто гнать из хат старого и малого, кто пригоден к бою, придерживаясь, разумеется, классового принципа: сезонных, безземельных и чиншевиков, все достояние которых составляли, сверх аренды у графа, лишь три аршина земли, когда упокоятся, да скотины – вошь в кожухе.

Противник укрепился на территории графской экономии.

Кто этот противник, известно не было.

– А бес его знает, – отмахивался Тимофей Гречка, когда дядьки приставали как банный лист, допытываясь: против кого же война? – Враги! – определял он сердито. – Контра! Агенты империализма! Мировая буржуазия! Душа из них вон! В штаб Духонина! И амба!

Тимофей Гречка был избран председателем Бородянского ревкома. Кроме него членами Военно–революционного комитета были: Вакула Здвижный, кузнец Велигура, батрак Омелько Корсак и капрал Олексюк – галичанин из австрийских военнопленных.

Донцы, охранявшие имение графа Шембека, отправились к себе на Дон. Гайдамаков Центральной рады вызвали в Киев – в связи с брошенным генеральным секретариатом кличем: «За спасение Украины!» И Бородянский ревком решил воспользоваться удобным случаем, разделить графскую землю, пока в графской экономии нет вооруженных сил.

У Тимофея Гречки был еще особый интерес: землю поделить как можно скорее, потому что его, Тимофея Гречку, как раз выбрали от Бородянского совета депутатов делегатом на съезд Советов в Киеве; он должен был через три дня ехать – и побаивался, что без него люди не решатся. Вот ему и приходилось поторапливаться, чтоб закрепить как следует власть на местах: мужик если уж получит землю, если распишется в Совете, что получил надел, так уж руками и ногами будет за нее держаться!.. «Владыкой мира станет труд!» Да и, по правде говоря, не терпелось Тимофею похвастаться в Киеве на съезде: явился, мол, во исполнение приказа, рапортую, что декрет о земле выполнен, и земля между бородянской беднотой поделена, как и прописано в законе!

Дядьки, правда, допытывались у Тимофея официально, как у председателя peвкома:

– A от кого ж тот декрет, как бы оно сказать – новый закон?

В том, кто же издал декрет о земле, какая провозгласила его власть, – люди не могли разобраться: какой–то Совет Народных Комиссаров. А что это за Совет Народных Комиссаров – толком никто не знал. Относились настороженно, но с почтением, потому как, во–первых – «народный», а во–вторых – «Совет»…

Гречка отвечал более въедливым так:

– Не важно – от кого, важно – какой это декрет! А предписывает он как раз то, что мужику и надо: бери у панов землю сразу и задаром! И все! Потому – революция! И за этот закон армия и народ кровь свою в восстании в самом Петрограде проливали!

– Оно известно, – степенно соглашались дядьки. – Петроград, он – столица!

– Столица революции! – поучительно говорил Тимофей.

Дед Маланчук, как председатель Бородянского совета депутатов, должен был прослушивать с голоса – писарь читал – все новые законы, распоряжения и разные бумажки и потому почитался теперь в селе человеком знающим. Он дал пояснение:

– Ульянов–Ленин такой есть. Это он тот декрет подписал.

– Правильный, выходит, человек – думает, как все люди.

– А Совет Народных Комиссаров – вроде, как бы сказать, диктатура пролетариата…

– Пролетариата?.. А для нас, мужиков, когда будет диктатура – не прописано?

– Сказано: рабоче–крестьянская власть, а форма власти – Советы.

– Понятно.

Словом, землю начали делить. Гречка сам взял в руки мерку–саженку и пошел саженными шагами и по лугам, и по нивам, и по выгону; норму определили сами – десятина на едока!

Шел с меркой Гречка, за ним – ревком в полном составе, а за ревкомом – и крестьяне всем селом. День шли, ночь, снова день, снова ночь, без сна, перекусывали тут же у межи и опять шли дальше: три тысячи едоков – это вам не птенцы в гнезде!.. И вот на третий день, как подходили уже к Дружне, – хлоп, эка напасть…

Завернули какие–то с шоссе, на тачанках, ехали вроде бы с фронта, слух пошел – «ударники смерти», вызванные Центральной радой спасать Украину. Сперва хлестнули разок из пулемета – народ рассыпался кто куда, один ревком с Гречкой остались в поле, а потом поскакали в экономию, расположились бивуаком и выслали парламентеров с пулеметом и предложением: прекратить бесчинство до Учредительного собрания.

С этого дело и началось: решили люди всыпать проходимцам, пускай катятся, откуда пришли, хотя бы и Украину спасать, а в мужицкие дела пусть не мешаются! И выслали своих парламентеров: так и так, народу поперек пути не вставайте, а то, гляди, возьмемся и за оглобли. В ответ «ударники» ударили из пулемета по хатам, которые со стороны экономии, подстрелили свинью, двух телок, одной старой бабе покалечили руку.

Вот тогда–то ревком, поддержанный инвалидами–фронтовиками, и принял решение: дать бой по всем правилам, бандитов из экономии выбить и прогнать из села.

И вот австрияки – они теперь были среди селян вроде свои, потому такие же мужики, только австрийские, – двинулись с левой руки в обход, экономические – им землю тоже нарезали – заходили справа; Гречка собрал самых бедовых хлопцев, которым не терпелось и себя в бою показать, и пошел в атаку.

– За мной! – подал команду Тимофей Гречка. – За землю крестьянам, за фабрики – рабочим! За революцию и диктатуру! Ура!

И выстрелил из маузера. А ребята, с кольями и вилами, кинулись бегом через картофельное и свекольное поле.

Но «ударники» были все–таки войско, при оружии, и встретили их пулеметами и винтовками. Хорошо еще, что случились эти кагаты и бурты, а то бы так всех и уложили.

Гречка приказал: «Отставить» – и подал знак Вакуле Здвижному – накрыть противника огневой завесой.

Ударила винтовка Вакулы, ударили обрезы, наганы и шомполки увечных фронтовиков – и бой загремел.

Вот что происходило сейчас в Бородянке.

Впрочем, и вне театра военных действий – в тылу, в самом центре села, в сборной Совета, – тоже свершались сегодня важные события. Там собрались члены Селянской спилки выбирать своего делегата на съезд Советов в Киеве. Дело в том, что учитель Крестовоздвиженский и семинарист Дудка – от партии украинских эсеров – разъяснили, что Тимофей Гречка делегат незаконный, потому как Центральная рада не признает Советов на местах и прислала инструкцию: раз уж быть съезду для избрания новой Центральной рады, то должны выбрать на этот съезд своих делегатов все отделения Селянской спилки. Делегатом от Бородянки избрали, конечно, председателя отделения – самого зажиточного хозяина Григора Омельяненко. А подделегатом к нему – на случай, если б захворал Григорий Батькович или что случилось по хозяйству, – управителя Савранского, так как и Василий Яковлевич Савранский, будучи собственником земли, тоже записался уже в спилку.

С делом покончено, но дядьки не расходились из сборной – сидели и опасливо прислушивались: пока выполняли свою гражданскую миссию, как раз и грянул бой – слышен был пулемет, щелканье винтовок и грохот шомполок, да и пули свистели вокруг. А в сборной, за каменной стеной, было безопасно.

– Не иначе как перебьют весь народ, – вздыхали те, кто пожалостливее. – Светопреставление!

– Война войне! Долой войну! – хотя и с опаской, поддерживали другие, более ядовитые. – Мир!.. А тут, гляди, война с фронта и до нас докатилась!

– Анархия! Безобразие! – кипятился Василий Яковлевич Савранский. – Нет того, чтоб подождать по закону до Учредительного собрания. На чужую землю, вишь, посягнули! Вот тебе и кара божья! Еще и нахальные какие, босяки, – против армии руку осмелились поднять!.. Отмерили!

Григорий Омельяненко презрительно сплюнул сквозь зубы:

– Отмеряют им – по три аршина на душу!.. – Он сердито хмыкнул. – Не зря оглашенный Тимофей трехаршинную мерку с собой прихватил… Словно наперед знал, сколько кому надо…

Дядьки подхихикнули: хоть и страшно было и душа замирала с перепугу, а Омельяненкову шутку без смешка не годилось пропустить – самый крепкий хозяин, голова над всеми, а теперь еще и делегат…

Стрельба у экономии то затихала на миг, то снова вспыхивала – с каждым разом сильнее, с каждым разом гуще. Похоже было, что в экономии гремел уже не один пулемет, а два, а может быть, и три…

В тылу еще более глубоком – в этом конце села, у моста через Здвиж, в горнице хаты Нечипоруков, – сидели Софрон с дедом Маланчуком, окруженные бабами: Софронова Домаха, Демьянова Вивдя, Гречкина Ганна и Маланчукова старуха. Женщины печей сегодня не топили и немели с перепугу – без дела. Дед Маланчук проживал совсем на другом конце, под Дружней, где теперь как раз проходил театр военных действий, но со страху забежал со своей бабкой аж сюда – тут пули не летали, да и стрельба доносилась едва–едва.

Теперь дед Маланчук уже все слышал.

– Пахкают, – говорил он и крестился. – Это с нашей стороны: как раз от хаты Никанора Кривого стрельнули… А это из экономии, аккурат из–под навеса с инвентарем – значит, «ударники смерти»… – При слове «смерть» дед крестился особенно усердно. – А это, тьфу, шомполка Ивана Ганджи! Господи боже мой, сколько его за браконьерство и штрафовали и в полицию таскали, а он опять за свое… А это уже пулемет – не иначе как немецкой марки, потому у нашего «максима» совсем голос другой…

Софрон сидел бледный, крестился каждый раз вслед за дедом и шикал на баб, чтоб голосили не слишком громко, а то ненароком услышат! Кто услышит, о том ведал только он сам.

– Господи, преблагий господи, пресвятая богородица, святая троица, помилуй нас и спаси – шепотом молился Софрон. – Покарал–таки господь за то, что против закона божьего пошли…

Вдруг стрельба стала слышнее – сразу затрещало несколько пулеметов, ударили залпами винтовки, а потом донеслись и голоса.

– Ура! – докатил ветер.

– Не наши кричат! – тут же констатировал дел Маланчук. – Наших голоса я знаю. Противник «ура» орет. Не иначе как в атаку пошел…

Софрон вскочил, опять сел, снова вскочил с места и забегал по горнице:

– Куда ж теперь, куда?!

В атаку и верно вышли «ударники» из экономии. Их было с полсотни, все хорошо вооруженные: что им канителиться с безоружной толпой?

«Ударники» дали длинную очередь из всех пулеметов, а потом вышли за ворота экономии и, постреливая из винтовок, двинулись полем на село – от кагаты к бурту, от бурта к кагате.

Осаждающим – группе прорыва, правому и левому флангу – пришлось показать тыл и броситься наутек.