Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 62 страниц)

МЕЖ ДВУХ СИЛ

1

Боженко хватался за голову и носился по царскому дворцу из конца в конец: с первого этажа на второй, со второго – на чердак.

– Черт подери совсем! Как же тут, в господа бога, навести нужный порядок?

Люди все прибывали и прибывали в царский дворец. С каждой минутой их становилось все больше, и были это люди как на подбор орлы: солдаты, матросы, красногвардейцы, жаждавшие только одного – как можно скорее ринуться в последний и решительный бой против мировой буржуазии. Но для Боженко было ясно как божий день, что таким способом воевать нельзя!

Во–первых, все воины были из разных частей, солдаты не хотели слушать матросов, матросы – солдат, а красногвардейцы вообще признавали над собой только власть командира Красной гвардии при ревкоме Сивцова, а его–то как раз и не было – черт его батьку знает куда он в эту минуту девался! Видно, мотался но городу, с Печерска на Подол, с Подола на Шулявку, а оттуда на Демиевку, готовя свои дружины к бою.

Во–вторых, кроме бойцов в Совет рабочих депутатов сходилось множество всякого народа: студенты–агитаторы, девушки с сумками Красного Креста, а то и просто какие–то обезумевшие бабы, которые разыскивали свои мужей, отсутствовавших дома по нескольку дней: то ли пошли воевать против Керенского, то ли в кабак пани Капитолины – пропивать субботнюю получку!.. И каждая из них носилась по комнатам дворца, словно сама вдовствующая императрица Мария, и поднимала шум на всю Российскую империю!

Боженко от ярости топал ногами:

– Цыц, темная сила, необразованная стихия! Призываю всех к порядку, разрази тебя гром!

Какой–то солдат хмуро огрызнулся:

– А ты, землячок, не очень кипятись! Ругается, как генерал! Сам разве не такая же темнота?

Боженко чуть не заплакал от досады:

– В том–то, браток, и горе мое, что точнехонько такой! Был бы профессором, знал бы, как управиться!

Справляться со всем должен был, несомненно, ревком, а он заперся в большевистской комнате номер девять и все что–то обсуждал, прикидывал, подсчитывал – вместо того чтобы действовать пока юнкера и казаки не ударили первыми. Что ударить нужно непременно первыми, это для Боженко, бывшего солдата, было ясно как день: ведь нападающий всегда получает преимущество, даже когда у нег меньше силы. Военно–революционный комитет, созданный только утром, на общем заседании Советов рабочих и солдатских депутатов в театре Бергонье, никак не мог принят решение. А тем временем в Царском саду становилось все больше и больше юнкеров а на Александровской улице – казаков и «ударников»: они прибывали целыми отрядами, и похоже было, что они берут в кольцо дворец с Советом, большевистским комитетам и ревкомов.

Возмущенный Боженко потрясал кулаками:

– Эх, нет на вас Ленина! Тот пришел в Смольный – раз–раз, на штурм Зимнего – и ваших нету!..

Ну пускай! Если уж ревком по настоянию Пятакова склоняется к тому, чтобы занять оборонную позицию, так нужно же и оборону организовать по всем правилам: пулеметы на чердак, во все окна стрелков с винтовками, вокруг дворца, на подступах к нему, цепи для круговой обороны, ну и два–три штурмовых отряда для вылазок, с гранатами. Нужно бы все это немедленно наладить, а та ведь сцапают, как кота в мешке.

Офицер! До зарезу нужен был офицер, которой мог бы взяться за организацию боевого дела, всякой там тактики и стратегии, а тут, как назло, только солдатня, и ни одного золотопогонника, ну хотя бы тебе завалящего прапора!..

Каждые пять минут, – загнав солдат воронежской дружины с пулеметом на чердак, или создав из девчат с сумками санитарный отряд, или еще уговорив–таки матросов разбиться на две ударные группы на случай необходимости обходного маневра по днепровской круче и направлении на шантан «Шато», – Боженко бегал к телефону:

– Давай, барышня, «Арсенал»!.. «Арсенал» давай, пардон твоей бабушке! «Арсенал»?.. Андрея Васильевича!.. Товарищи, братишки мои дорогие, дайте мне дружка моего Андрюшу Иванова… Кто? Господи боже мой, пресвятая богородица, да это же я – Вася Боженко!.. Караул кричу: дайте мне Иванова, а то всем нам тут будет амба!.. Что? А? Еще митингует!..

Иванов проводил митинг арсенальцев, призывал к восстанию: сам председательствовал, сам держал речь, сам формировал подразделения бойцов, раздавал винтовки и по одной обойме – пять патронов. И сам же говорил каждому: стрелять только прицельно, чтобы на каждую пулю было по юнкеру или «ударнику смерти»!

Боженко бросал телефонную трубку, ерошил волосы и снова суетился. Он заставил красногвардейцев цепью залечь перед дворцом со стороны Царского Сада, однако кому–то же нужно было ими командовать, а командовать было некому. Наконец уговорил какого–то ополченца с одной лычкой – ефрейтора. Меньшевикам и эсерам, членам Совета, которые только путались под ногами, приказал сидеть по комнатам фракций и носа не высовывать за дверь, ибо в противном случае властью, данной ему от пролетарской диктатуры, расстреляет их к чертям собачьим! При этом он размахивал своим солдатским наганом – и не поверить ему было невозможно.

Покончив с представителями буржуазных и соглашательских партий, Боженко снова побежал к телефону.

«Арсенал» на этот раз дали быстро, но из «Арсенала» Боженко услышал такое, что даже уронил телефонную трубку: Иванов волновался, произносил речь, кричал – и вдруг упал и у него горлом пошла кровь… Товарищи повели его на Виноградный, домой…

– Дктора!..

О том, что у Иванова после фронта и Мазурских болот были больные легкие, Боженко знал, но что бы дело дошли до кровотечения… Василий Назарович не любил крови и боялся ее – он вдоволь насмотрелся этого на фронтах.

Не найдя нигде во дворца ни доктора, ни фельдшера, Боженко опрометью выбежал из дворца в сад и перебежал Александровскую улицу. Но, оказавшись в Липках, он свернул не направо – на Виноградный, на квартиру Иванова, а налево: Василий Назарович решил сбегать за врачом – единственным, какого он знал, дружком детских лет, за доктором Драгомирецким, на Рыбальскую. В эту пору, в обед, старый Гервасий Аникеевич должен быть дома!..

Успеть бы только привести его к Иванову, дружку своему, пока из него не вытекла вся кровь до последней капельки!

И Василий Назарович побежал изо всех сил, а бегал он как молодой.

2

А во дворце, в большевистской комнате номер девять, ревком никак не мог прийти к окончательному решению.

Леонид Пятаков наступал на брата Юрия:

– Я говорю это тебе как солдат! Что я, зря сидел два года в окопах? Мы должны взять инициативу в свои руки! В бою инициатива решает все! Если мы навяжем им бой, то получим возможность маневрировать! В введении боя маневр решает все!

Юрий Пятаков нервно пожимал плечами и саркастически улыбался:

– У тебя что ни слово, то – решает: инициатива решает, маневр решает…

Леонид в отчаянии разводил руками:

– Гамарник, ты же все–таки солдат: разъясни ему, что тот, кто первым начинает бой, получает множество тактических преимуществ! И это в самом деле решает…

– А я думаю, – повысил голос Юрий Пятаков, – что решает прежде всего сила! Нас мало, чтобы первыми начать боевые действия! Да и политически, подчеркиваю – политически – ним невыгодно, чтобы население считало нас нападающими! Твои теории – это авантюризм!

– Ну, начал ярлыки пришивать!

– Да квалифицирую твое наступление как политическую аферу! – Юрий Пятаков вошел в раж. – Если мы проиграем бой, – а у меня нет сомнения, что с такими силами, как у нас, поражение неизбежно, – то ответственность за кровопролитие падет на нашу партию!

Леонид Пятаков вскочил с места:

– Готовится к бою и думает его проигрывать! Не о поражении, а том как победить, нужно думать, когда собираешься идти в бой!

– А я совсем не собираюсь!

Леонид сел, совершенно ошеломленный.

– Как не собираешься? Ты же председатель ревкома!..

– И именно потому, что председатель я, а не ты или кто–нибудь из горячих голов, – Юрий попытался пошутить, но шутка у него не получилась, – именно потому я снова настаиваю: наша тактика должна быть тактикой… активной обороны!

– Но ведь в восстании это – абсурд! И что это означает, активная оборона?

– Ми вооружаемся и ждем наготове. Ведь мы меж двух сил: между силой Временного правительства и силой Украинской рады.

– Это одна сила: контрреволюция! И они хорошо организованы – солдаты, а не тыловые крысы, у них сколько угодно оружия и боеприпасов.

– Вот видишь! – Юрий Пятаков укоризненно смотрел на брата. – А ты призываешь брать инициативу, осуществлять маневр… Если хочешь знать, это смахивает… на провокацию!

Гамарнику наконец удалось вмешаться в спор двух непримиримых братьев.

– Я думаю, – сказал он как только мог мягко, – вы оба правы; конечно, наступать лучше первому, но ведь переть на рожон не годится. Я предлагаю еще раз, и как можно более точно, подсчитать наши силы и силы противника.

– Верно! – поддержали другие члены ревкома. – И давайте не терять времени на споры: нужно действовать немедленно.

– Ну, давайте еще раз подсчитаем… – Леонид макнул рукой. – Как руководитель вооруженными силами ревкома докладываю. Красная гвардия «Арсенала» – шестисот человек, Шулявки – триста, Железнодорожного района – триста, Подола – четыреста…

– Что ты нам все о своей Красной гвардии долдонишь! – прервал Юрий Пятаков. – Это же все не обученные военному делу люди! Пиджаки с винтовками! – фыркнул он, – Ты нам выложи, сколько настоящих солдат на нашей стороне!

Леонид вспыхнул:

– Красная гвардия – это самые лучшие бойцы! Они лучше даже большинства солдат которые думают только о том, чтобы вернуться свое родное село… – Но он махнул рукой и вынул записку из кармана. – Пожалуйста: Третий авиапарк – шестьсот, Пятый авиапарк – двести, воронежские дружины – тысяча человек, понтонный батальон – шестьсот…

– Подожди, Леонид, – остановил Гамарник. – Нет необходимости зачитывать весь твой список. Говори в целом: сколько мы имеем бойцов под винтовкой?

– Шесть с половиной тысяч! Три тысячи здесь, на Печерске, остальные по другим районам. Вопрос связи с другими районами – вопрос первостепенной важности. Связь со всеми нашими частями решает…

– Снова – решает! – Юрий Пятаков нервно задергался. – Что же тогда не решает? Ты говори, какой силой располагает штаб?

– Штаб имеет в городе самое малое… десять–двенадцать тысяч, – не совсем уверенно произнес Леонид.

– Вот видишь! Двенадцать тысяч отборного, вымуштрованного войска: юнкера, «ударники», георгиевские кавалеры, казаки! А еще на подходе сколько?

– Этого ч не ногу знать, – подавленно ответил Леонид. – По сведениям железной дороги из разных пунктов фронта движется на Киев… семнадцать эшелонов…

– Вот видишь! Семнадцать железнодорожных эшелонов! А еще из округа идут казачьи полки – сколько и откуда, неизвестно!

Гамарник заметил:

– Не все отправляющиеся с фронта прибудут сюда: Фастов, Казатин, Коростень обещали задержать их…

– Обещали! А удастся ли им выполнить свои обещания?

– Но к нам же тоже идет помощь, и еще какая! – снова вспыхнул Леонид, обрадованный поддержкой Гамарника. – Второй гвардейский корпус! Шестьдесят тысяч штыков и артиллерия! Артиллерия! Бош и Тарногродский обещали…

– Обещали! Тарногродский сам впутался в заваруху…

– Не в заваруху, а поднял восстание, как настоящий большевик.

– О том, кто настоянии большевик, а кто не настоящий, рассудит истории, – высокомерно прервал Юрий.

– Долго ждать!

– И подождем!.. Подождем в обороне, пока твоя Бош поможет твоему Тарногродскому выпутаться из… истории…

– Слушай! – вспыхнул Леонид. – Ты председатель ревкома, который должен осуществить восстание, а ты…

Но все товарищи поторопились остановить Леонида:

– К порядку! Оставьте ваши споры! Время не ждет!

– К тому же, – добавил Гамарник, – мы должны иметь в виду еще и Центральную раду. У нее самое малое тысяч восемь в городе, а на подступах к городу… Нужно окончательно выяснить, не пойдет ли с нами Центральная рада, или мы, в самом деле, окажемся, как говорит товарищ Юрий, меж двух сил…

– Это одна сила! – закричал Леонид. – Генеральный секретариат – орган Временного правительства на Украине. Раз мы поднимаем восстание против Временного правительства, то, значит, и против Центральной рады!

– Но в таком случае… это еще восемь тысяч против нас? – констатировал Гамарник.

– Да! – сразу откликнулся Леонид. – Так и нужно считать заранее!

Все зашевелились:

– Войска Центральной рады это еще не Центральная рада: вон Затонский уверяет, что богдановцы выступят с нами…

– Да и войсковой съезд, согнанный Центральной радой, принял решение, направленное против Временного правительства и казачьего съезда!..

Пятаков поторопился сделать резюме:

– Итак, одну из противных сил нужно нейтрализовать. Мы должны еще раз попробовать договориться с Центральной радой, чтобы ее войска придерживались нейтралитета. А раз Центральная рада сама, не уверена в своих вооруженных силах, то я убежден, что…

Леонид насмешливо крикнул:

– Ну да! Ты договоришься! У тебя же там дружки: Петлюра, Грушевский, Винниченко… Те самые, которые вчера тебя с Затонским… выгнали из Центральной рады…

– Леонид! – застонал и вскочил Юрий Пятаков. – Я призываю тебя… Товарищи! – апеллировал он ко всем. – Я требую призвать товарища Леонида Пятакова к порядку! Иначе я сложу свои полномочии председателя – пускай он председательствует!

В эту минуту дверь открылась и в комнату быстро вошел Лаврентий Картвелишвили. Он сегодня дежурил по Совету рабочих депутатов и неотступно сидел у телефонного аппарата.

– Товарищи! – взволнованно сказал Лаврентий. – Мне кажется, что юнкера и казаки собираются перейти к агрессивным действиям. Взгляните, они уже вплотную подошли к ограде.

Все повернулись к окну. Тяжелая узорчатая чугунная решетка царского дворца, протянувшаяся от днепровской кручи до Александровской улицы, словно гроздьями была увешана фигурами в серых военных шинелях. Юнкера и казаки со всех сторон подошли к усадьбе царского дворца вплотную и даже просовывали винтовки сквозь ограду. С улицы доносился глухой гомон. Кто–то приоткрыл форточку, и в комнате стали слышны и отдельные восклицания:

– Долой совдепщиков!. Покончить с большевиками!.. – угрожали юнкера и казаки. – Пускай убираются к себе в Палестину!

Юрий Пятаков побледнел и поторопился прикрыть форточку.

– Спокойно, товарищи. Тут же Совет, тут помещаются все общественные организации: они ни посмеют… Да и комитеты меньшевиков и эсеров тоже здесь… Это только пьяное казачье и юнкерье. Мы можем спокойно заканчивать наши дела… Итак, – Пятаков окинул взором всех присутствующих, требуя внимания, – мы решаем принять тактику активной обороны. Теперь дело заключается в том, чтобы оборона наша был эффективной. Товарищ Леонид Пятаков был прав: прежде всего нужно наладить крепкие связи со всеми нашими районами, чтобы…

– Я бил неправ! – крикнул Леонид. – Я не предлагал налаживать оборону! Я за то, чтобы немедленно начинать восстание и налаживать боевые связи!..

– Пятаков! – стукнул кулаком по столу Пятаков. – Товарищи призвали тебя к порядку, и ты должен подчиняться партийной дисциплине!..

3

Боженко одним духом взлетел на четвертый этаж мавританского дома, на площадку перед квартирой Драгомирецких, – вот чертовщина, второй раз он попадает сюда, и каждый раз сломя голову, через десяток ступенек! У него даже дух занялся. Но только он замахнулся, чтобы застучать в дверь кулаком, как дверь растворилась: па пороге стоял Гервасий Аникеевич с медицинским чемоданчиком в руках.

– О! Василек! – скорее удивился, чем обрадовался доктор. – Ты же обещал зайти еще три месяца назад! Какая жалость, но я должен торопиться: меня вызывают к больному. Понимаешь, кровотечение из легких: Виноградный переулок, шесть, Иванов Андрей… гм… – Гервасий Аникеевич заглянул в записочку, – Васильевич, тридцать семь лет.

– Фу! – Боженко, кажется впервые за эти несколько минут, которые он мчался от царского дворца на Рыбальскую, перевел дыхание. – Позаботились все–таки… Молодцы хлопцы… Тогда пошли!

Он ухватил доктора Драгомирецкого за рукав и потянул вниз по лестнице

– Подожди! Подожди! – взмолился Гервасий Аникеевич. – Я не могу так!.. Я же не мальчик… А ты тоже от него?..

Но Боженко уже выпустил рукав доктора. Он смотрел через голову доктора на дверь его квартиры: на пороге стоял стройный юноша в синей косоворотке, но в офицерском галифе с красным кантом.

– Слушай… Гервасий, это же. видно, тот, твой второй… Владислав?

– Ростислав! – Доктор Драгомирецкий на миг заколебался, но сразу же взвесил: Василек ведь свой парень, друг детских лет и большевик, выступающий против войны. – Да, это он…

– Тот самый?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, дезертир?

– Гм!.. – Доктору Драгомирецкому было неприятно это слово вообще, а в приложении к собственному сыну особенно. – Ну, то есть тот, о котором я тебе рассказывал… война войне и вообще, понимаешь, все эти ваши антивоенные призывы.

Боженко прыгнул назад через десять ступенек на площадку и схватил за руку юношу, вышедшего прикрыть дверь за отцом. На человека с взлохмаченной бородой и огромным наганом на боку юноша посмотрел с удивлением и испугом:

– Простите. Что вам угодно? Папа, это твой знакомый?

Но Боженко тянул его уже за руку через порог, из квартиры на площадку.

– Слушай, Мирослав…

– Меня зовут Ростислав!

– Не важно! Потом разберемся. Бери шапку – пойдешь со мной!

– Позвольте! Я ничего не понимаю…

– Потом поймешь. Нет времени рассусоливать. По дороге скажу. Понимаешь, дружок истекает кровью, твой папаша спешит туда!.. А мы с тобой…

Ростислав высвободился на цепких пальцев Боженко и отодвинулся в сторону:

– Папа! – Он пошел за отцом, спустившимся уже этажом ниже. – Объясните, в чем дело?

– Гервасий! – закричал Боженко. – Да скажи ты своему отпрыску, что я не контрразведчик какой–нибудь и не пришел тащить его и тюрьму, пускай не опасается меня!

Гервасий Аникеевич ответил не останавливаясь:

– Бегом, Василек! Я спешу! И я не понимаю, чего тебе нужно от моего сына?

Боженко забежал спереди по ступенькам и даже умоляюще сложил руки на груди перед доктором Драгомирецким:

– Да я же тебе говорил еще в прошлый раз: дорогу ему укажу! Вот как раз сейчас и скажу, куда ему нужно идти!

Доктор Драгомирецкий сердито пожал плечами: там человек истекает кровью его нужно спасать, вырвать из объятий смерти, и он должен быть на своем посту, а тут его задерживают!.. Все трое они уже вышли из дому к обрыву.

– Говори, Василек, толком и, пожалуйста, поскорее: я спешу!

Доктор Драгомирецкий держал свой медицинский чемоданчик в одной руке, в другой – пузырек с кальцием–хлорати; при кровотечении из легких его нужно принимать три раза в день по столовой ложке. Какое счастье, что лекарства оказались дома, под рукой!.. Они на миг остановились у самого обрыва. Тропинка извивалась вниз, на Собачью тропу, и сразу от Собачьей другая бежала вверх, вдоль ограды парка Александровской больницы: там, в садике в приземистой халупе, и проживал сейчас Андрей Иванов. Не те годы были у Гервасия Аникеевича, чтобы мотаться по крутым тропинкам, по ведь случай опасный, нужна скорая помощь – и за две–три минуты можно успеть!.. – Гервасий Аникеевич попытался проскользнуть под рукой Боженко.

Но Боженко был уже начеку, преградил дорогу и выпалил сразу:

– Поднимаем же восстание против буржуазии и этой суки Керенского! Словом – как в Петрограде: мир – хижинам, война – дворцам! Понятно?.. Хлопцы у нас – во! Солдаты, матросы, Красная гвардия! Вот только офицера нет. Понимаешь, Ростислав. Некому наладить всякую там дислокацию, тактику и стратегию. Но и командование – по уставу полевой службы. Понятно? Ты, браток, честный хлопец: против войны, против этих продажных душ, словом – патриот и дезертир! Прими командование, помоги трудовому народу! Понятно? Бежим… в царский дворец, а твой папаша тем временем смотается к нашему дружку, подлечит его. Пошли!

Ростислав смотрел на Боженко, губы его были плотно сжаты. Он уже все понял: сторожить на огородик под Ворзелем больше не придется – картошка и капуста уже убраны. Да к тому же неужто век коротать в дезертирах прячась от контрразведки и собственной совести? Ростислав несколько дней тому назад пробрался тайком в город и теперь отсиживался в отцовской квартире. Но ведь юнкера и «ударники» уже устраивали облавы по домам. Куда же деваться? И надо же было делать что–то настоящее, важное – такое, чтобы и от собственной совести не прятаться. Но этот неизвестный дядька с взлохмаченной бородой предлагает ему… идти командовать большевиками… Большевики Ростиславу были не по душе: развалили армию во время войны! С другой стороны, большевистское восстание в Петрограде свергло власть презренных фигляров, лжепатриотов, спекулянтов из Временного правительства. Это Ростиславу было по сердцу.

Доктора Драгомирецкого слова Боженко взорвали:

– Ты предлагаешь моему сыну стать еще и бунтовщиком! Это… это… Да ты сим понимаешь, что говоришь?

– Говорю то, что ты слышал! – уже злобно огрызнулся Боженко. – Идти с народом и бить контру! Понятно?

Гервасий Аникеевич взмахнул руками с чемоданчиком и пузырьком:

– Против порядка и законности! С путчистами и якобинцами! С…

Доктор хотел еще что–то крикнуть – более страшное, чем путчисты и якобинцы, но в этот момент налетел порыв холодного ветра, заморосил дождик – и Гервасий Аникеевич закашлялся. Он, конечно, презирал всех этих полишенелей Керенских, наполеончиков Корниловых и всю камарилью Временного правительства и жаждал порядка и спокойствия, но не мог согласиться и с тем, чтобы сын его пошел с этими головорезами, о которых говорят, что они немецкие шпионы!

– Ленин приехал в запломбированном вагоне! – завопил он, наконец откашлявшись.

– Ах ты… фармакопей! – вспыхнул Боженко. – Болтаешь, как перекупка на базаре!

– Мой сын не может быть изменником отечества!

– Потому–то я и зову его идти против изменников отечества! Темный ты человек, хотя и доктор медицины!

– Я ни доктор медицины. Я просто врач!

– Не врач ты, и не фершал, и не санитар! Вроде – шлёндра из «сестровоза» земского союза!

Доктор Драгомирецкий от возмущения не сумел даже обидеться, только снова закашлялся: таких слов в свой адрес он еще никогда в жизни ни от кого не слышал.

Ростислав стоял между ними и смотрел себе под ноги. Нужно решать. И решить – Ростислав понимал это – на всю жизнь. Месяцами думал и гадал он, как же быть меж двух сил, а решать нужно сразу, за одну минуту.

К Гервасию Аникеевичу тем временем возвратился дар речи, он провозгласил патетически:

– Мой сын… ушел от кровопролития, а ты зовешь его снова лить кровь…

– Что же, – хмуро сказал Боженко, – когда нужно будет, то и прольем… Буржуйскую прольем и своей не пожалеем…

– И после этого вы осмеливаетесь звать меня спасать вашего товарища, истекающего кровью…

Это было сказано неосмотрительно, и Боженко разъярился.

– Не нужно! – завопил он. – Не зовем! – Он ухватился за чемоданчик с медикаментами и начал вырывать его из рук Гервасия Аникеевича. – Не пойдешь спасать его! Пускай утопнет в крови – так в своей собственной! Без тебя обойдемся! Погибнем, но в твоей милости не нуждаемся!

– Пусти!

– Не пущу! Беги к своему Алексашке–адъютанту: пускай насылает на нас контрразведку! Беги! Доноси!

– Как ты смеешь! Отдай чемодан! Хулиган!

– Папа! Успокойся!.. Товарищ… оставьте, пожалуйста!

Потом Ростислав угрюмо бросил отцу:

– Папа, я иду…

– Куда? – не понял доктор Драгомирецкий. Он задыхался и через силу набирал воздух в легкие. – Куда идешь?

– Туда… – Ростислав не знал, как сказать, – с этим человеком.

– Молодец! Пошли, Ростислав!

– Прокляну!

– Успокойся, папа. Так нужно. Так будет правильно. Человек не может, не должен быть меж двух сил! – с мукой почти крикнул он. – Или вы хотите, чтобы обе нас раздавили?.. Идите к вашему больному поскорее!.. А я пойду…

– Ты не смеешь! Я не разрешаю!

– Папа, я взрослый человек… – Ростислав горько усмехнулся. – Пожалуй даже слишком взрослый. – Он обернулся к Боженко, – Не будем же терять времени. Пошли,

Он сделал шаг в сторону – Боженко смотрел на него влюбленными глазами и вымолвить ничего не мог, – но Ростислав еще остановился:

– Иди же, папа, тебя ожидает больной! Пойми! И… береги себя! – крикнул он еще, отойдя несколько шагов.

Доктор Драгомирецкий на какое–то мгновение оцепенел и стоял в полнейшей растерянности. Потом замахал руками, с докторским чемоданчиком в одной и пузырьком кальция–хлорати в другой, и завопил:

– Проклинаю! Именем матери проклинаю!

Боженко сплюнул в сторону.

– Словом: изыдите, оглашенные? Так, что ли? Это нам, брат, еще поп в церкви заливал. Так мы, знаешь, на попа наплевали. А ты…

Боженко очень хотелось сказать еще одно словечко, но он уже овладел своим гневом: зачем оскорблять отца хорошего сына? Он только плюнул снова и побежал за Ростиславом.

А Ростислав решительными шагами пошел направо, вдоль обрыва, к Кловскому спуску.

Гервасий Аникеевич еще крикнул:

– Ростик! Ты же без пальто! Ты простудишься!..

Догнав Ростислава Боженко ухватил его за руку и пожал:

– Спасибо, Ростик! Ух и хороший же ты, парень! Свой парень! Честное слово, таким и твой отец был… пока его в гимназиях да университетах на фармакопея не обучили. А! – Он отвернулся, смахнув рукавом слезу.

– Что вы? – удивился Ростислав.

– Жаль стало! – Боженко, не стыдясь, хлюпнул носом. – Отца твоего! Человеком же мог стать…

– Кто вы и как вас зовут? – спросил Ростислав.

– Большевик. Прозывают Василием Назаровичем, по паспорту – Боженко. Плотник.

– Очень приятно…

Боженко оглянулся. Доктор Драгомирецкий все еще маячил над обрывом: не спускался вниз, на Собачью тропу, но и домой не возвращался.

– Погодите! – остановился вдруг Ростислав. – Тут не пройдем.

В самом деле, впереди, на углу Кловского спуска, стояла цепь юнкеров.

Боженко сказал:

– Давай вправо. Вдоль задней линии «Арсенала» ярочком – и в Mapиинский парк…

– Тоже не пройдем… – Ростислав кивнул на цепочку шинелей, которые едва виднелись на рыжих склонах вдоль задней линии.

– Н–да… юнкера. Берут в осаду по всем правилам. – Боженко осмотрелся по сторонам: как же пробиться?.. Он увидел фигурку доктора Драгомирецкого, который быстро спускался с обрыва вниз, на Собачью тропу. Пошел все–таки! Все–таки он свой парень, этот старый хрен!.. Снова по щеке Василия Назаровича скатилась слеза: Боженко легко пускал слезу, когда речь заводила о чем–то хорошем.

– Давайте, – предложил Ростислав, – попробуем пройти справа, вдоль сада больницы, или же по той тропинке, по которой пошел отец…

– Пошли!

4

А в Мариинском дворце, в комнате номер девять, в эту минуту Юрий Пятаков зачитывал текст воззвания к казакам вооруженных сил Центральной рады. Он писал по–русски, а другие члены ревкома переводили на украинский язык:

– «Центральная рада вонзила нож в спину революционного Петрограда. Если Советы будут раздавлены, если Керенский утопит в крови восстание петроградский рабочих и солдат, то украинский народ вынужден будет надолго забыть о праве на самоопределение. К вам, товарищи украинцы, рабочие и солдаты обращаемся мы с горячим призывом не идти за Центральной радой, которая стала, на путь позорного соглашательства, а всеми силами поддерживать восстание петроградских товарищей…»

Слушая теперь свой текст в украинском переводе, Пятаков морщился и фыркал: украинский язык донимал его – спешил и раздражал, да и к выражению «самоопределение» он прибегнул через силу: что поделаешь, политика есть политика, особенно в такое грозное время…

Ревком все–таки принял компромиссное решение: первыми кровопролития не начинать, вести переговоры со штабом, придерживаться активной обороны. Но, учитывая возмущение украинских частей против Временного правительства, попытаться оторвать их от Центральной рады.

– Мы должны побеждать не оружием, политикой! – покрикивал Пятаков на членов ревкома, которые не соглашались с ним.

Именно в эту минуту в комнату снова вбежал Картвелишвили:

– Товарищи! К оружию! Юнкера ворвались во дворец!..

Впрочем, это и так уже было очевидно: по вестибюлю, по коридорам и комнатам дворца вдруг прокатилась волна резких звуков. Стучали тяжелые солдатские сапоги, бряцало орудие, слышалась площадная брань, катился рев толпы. Громыхающая волна звуков растекалась во все стороны – по этажам и анфиладам царских палат, поток приближался, и выкрики слышны были уже за дверью:

– Большевиков!.. Бей большевиков!.. На фонарные столбы большевистское отродье!

Лаврентий стал с наганом на пороге комнаты, другие члены ревкома тоже выхватили пистолеты, но толпа казаков и юнкеров, держа штыки наперевес, уже ворвалась в комнату – и Картвелишвили был сбит с ног. Он упал и несколько юнкеров сразу же навалились на него сверху. Пятаков, бледный как мел, стоял посреди комнаты, поправляя дрожащими руками пенсне.

– Я протестую! Я протестую! – лепетал Пятаков, но его никто не слушал, да за гвалтом он и сам не слышал своего голоса.

В комнате было уже полно ворвавшихся беляков, они размахивали наганами и плетьми – и кучка пистолетов членов ревкома уже лежала на столе. Кое–кому из членов ревкома успели скрутить и руки за спину.

– Я протестую! – набравшись сил, кричал Пятаков. – Вы нарушили право неприкосновенности: я член Совета депутатов, и член Думы, я член Викорого, я член комиссии по организации выборов в Учредительное собрание, и член…

– А вот это ты видишь, член собачий? – чубатый пьяный казацкий офицер ткнул Пятакову под нос огромный кулачище. – Нишкни, а не то здесь же порубаем в щепу! – Для пущей убедительности он обнажил саблю и сверкнул клинком в воздухе.

– Порубать в щепу! – подхватили пьяные казаки и юнкера.

Пятаков притих. Молчали и все остальные члены ревкома. Лаврентий с закрученными за спину руками вытирал о плечо кровь, струившуюся из разбитого лица.

Возможно, юнкера и казаки сразу и осуществили бы свои угрозы, но на пороге появилась новая группа людей – тоже в сопровождении оравы офицеров, с пистолетами в руках. Однако эта группа была не под угрозой пистолетов, а, наоборот, под их защитой. Пьяные казаки и юнкера притихли. Казачий офицер засунул саблю в ножны.

Это был Боголепов–Южин – от штаба. Он поглядывал на ревкомовцев свирепым взглядим, однако был сдержан, а держался натянуто и как–то даже подтянуто: штабс–капитану было еще трудно сгибаться и разгибаться после недавней экзекуции в Софийском скверике – исполосованную спину его еле–еле стянуло рубцами. От аппарата Центральной рады был сотник барон Нольде, начальник контрразведки при генеральном секретариате: он покуривал папироску из длинного янтарного мундштука и надменно кривил губы. От казачьего съезда был донец Рубцов, тот самый Рубцов, которой подал казачьему съезду идею провозгласить себя властью на Украине, поскольку донские полки пребывают сейчас на украинских землях.