Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 62 страниц)

Кто был противник так и оставалось неизвестным.

Первый эшелон Кексгольмского полка, в котором были Бош и Нечипорук, без каких–либо недоразумений отошел воинской рампы станции Жмеринка. Эшелон гвардейцев миновал товарную станцию, вагонные парки и территорию гарнизонного 11–го полка, но только он вышел за околицу и оставил позади село Лиляки, машинист дал аварийный стоп, и состав внезапно остановился с громким позвякиванием буферов: теплушки с солдатами едва не полезли одна на другую.

Солдаты высыпали из вагонов на линию: что случилось? что такое? Паровоз в клубах пара стоял перед разведенными рельсами: линия впереди была взорвана! Батальонный горнист затрубил тревогу.

Вот тогда и застучали пулеметы слева – от дороги на село Ров, и справа – с опушки Браиловского леса. Прицел был точно пристрелян заранее, и пули флангового пулеметного огня сразу же начали прошивать тонкие шалевки теплушек.

Гвардейцы залегли в канаве у железнодорожной линии прямо на обочине ровного поля. Кто стреляет? Почему?

Евгения Богдановна оказалась во рву рядом с Демьяном. Демьян уже был с винтовкой, а у Евгении Богдановны маузер в руках: маузер ей нацепил, на всякий случай, сам командир полка.

Куда стрелять? В кого?

Но через минуту противник уже показал себя.

Прямо, примерно в трех километрах от линии, виднелась ближайшая станция – Браилов, и с голого поля перед нею поднялась цепь в солдатских шинелях и пошла перебежками; за первой цепью поднялась вторая, а потом и третья. Гвардейские пулеметы сразу же открыли огонь.

– Если бы знать, кто это такие? – крикнул Демьян. – Может, недоразумение какое?

– Нет, товарищ Демьян, – ответила Бош, прилаживая маузер к ложе, – боюсь, что недоразумения здесь нет. Враг не хочет нас пропустить. Может, комиссар Костицын из Винницы выслал сюда заслон?

– Хороший заслон! – выругался Демьян. – Да их здесь видимо–невидимо!

В самом деле, за тремя цепями появилась и четвертая. Цепи шли с интервалом шагов шестьдесят и залегали через каждые десять, пятнадцать секунд. До первой цепи было уже меньше километра – и гвардейцы начали отвечать из винтовок.

Командир полка – он лежал неподалеку слева – подполз и подал бинокль Евгении Богдановне:

– Посмотрите, товарищ, – может, знаете, что это за люди?

Бош взглянула. Цепью бежали и залегали такие же солдатские фигуры в серых шинелях, как и гвардейцы, только околыши фуражек были у них повязаны белыми лентами. Демьян тоже посмотрел в бинокль: первая цепь была уже в пятистах метрах.

– Матерь божья! – воскликнул он. – Да ведь у них же петлички желто–блакитные! Украинизированные батальоны Центральной рады!.. А что я вам говорил, товарищ Бош? Опасаться надобно этой нечисти!..

Пулеметы гвардейцев стали вести огонь методичнее, и цепи неизвестного, – собственно, теперь уже известного врага припали к земле. Стало видно, как стрелки первой цепи поспешно роют землю и насыпают перед собой холмики.

Да, Демьян не ошибся. Наступление вели батальоны Центральной рады, полки из бывшего Тридцать четвертого, а с недавних пор – Первого украинского корпуса генерала Скоропадского, который стоял постоем на участке Фастов–Калиновка.

Жмеринский «Комитет спасения» дал по линии предупреждение: перешедший на сторону большевиков Второй гвардейский корпус тронулся на Винницу–Киев, и штаб Киевского округи, отдал приказ: пропустив шесть эшелонов донцов, непременно задержать продвижение эшелонов гвардейцев – появление большевистских частей и в Виннице и в Киеве было совершенно нежелательным…

От станции Браилов, с подъездной ветки на сахарный завод, ударили по эшелону трехдюймовки. Пулеметы прикрытия слева и справа примолкли – цепи батальонов генерала Скоропадского снова поднялись с криками «слава!».

Демьян выпустил из своей винтовки один за другим все пять патронов. Евгения Богдановна тоже нажала на спуск.

Бой под Лиляками, на подступах к Виннице, на пути к Киеву, между авангардом перешедшего на сторону большевиков гвардейского корпуса и заслоном войск контрреволюции, казаками генерала Скоропадского – разгорался все сильнее и сильнее.

6

Но пройти а авиапарк было тоже не так–то просто.

Когда Иванов и Затонский, выбравшись наконец на противоположный склон Кловского яра и постояв какой–то миг над обрывом, чтобы передохнуть, тронулись было в устье Рыбальской улочки, – из укрытия под заборами метнулось две фигуры, щелкнули затворы винтовок и послышалось:

– Стой! Руки вверх!

Иванов и Затонский остановились. Оружия у них не было, нужно поднимать руки, но ведь вокруг непроглядная тьма – не броситься ли в сторону и не попытаться ли удрать?

– Я налево, ты направо, сойдемся в авиапарке… – прошептал Иванов и уже приготовился бежать, как вдруг от забора снова прозвучало:

– Кто такие?

Голос был молодой и, право же, знакомый. Иванов остановился.

– А вы кто такие? – крикнул он, вкладывая в интонацию как можно больше вызова.

В конце концов, на расстоянии десяти шагов в темноте не было видно, вооружены или нет Иванова с Затонским, и шансы, таким образом, были как будто равные. Тем паче, что нападающих, очевидно, тоже были немного – будь их побольше, они не стали бы спрашивать «кто такие», а просто схватили бы внезапно – и вся недолга.

От забора донесся громкий шепот:

– Чтоб мне «Марии–бис» не видать, похоже – голос Андрея Васильевича.

– Шахтарчук! – крикнул Иванов. – Харитон Киенко? Под забором кто–то хмыкнул, фыркнул, затопал – и две темные фигуры возникли из тьмы прямо перед глазами. Это были Харитон Киенко и Данила Брыль.

– Тьфу! Бей тебя сила божья! Да это и верно вы, Андрей Васильевич! Откуда вы и куда?

Данила, был и совсем смущен.

– Вот ерунда… А мы нас чуть–чуть было не подстрелили…

Данила с Харитоном тяжело дышали – то ли от быстрого бега, то ли от перепуга.

– Что, – насмеялся Иванов, – напугали мы вас, хлопцы? Зачем вы здесь? Хату свою стережете, что ли? – Потом сурово добавил: – Почему не в «Арсенале»? Где ваша дружина? В чью десятку вы входите?

– Из молодежного мы, из «Третьего Интернационала», – смущенно отвечал Данила. – Мишко Ратманский у нас за старшего…

– Так почему же вы здесь? Десяткам еще с вечера был дан приказ: собираться по цехам!

– Невозможно в «Арсенал» пробиться, – затарахтел Харитон. – С вечера тут прячемся: застава под «Арсеналом», а мы ведь с винтовками!

– Разве и со стороны Московской улицы юнкера?

– Юнкера не юнкера, но все равно застава: богдановцы тут из Центральной рады.

– Откуда они? – удивился Иванов. – Разве богдановцы с юнкерами?

– А кто их знает, с кем они! Еще вчера прибыло полсотни, чтобы в «Арсенале» внутреннюю охрану держать – следить, чтобы рабочие оружия не брали. А сами еще как вооружены: у ним полсотни винтовок и два пулемета!

– Внутреннюю! – сердито хмыкнул Иванов. – Полсотни между цехами, как крупа в кондёре! Что ж вы, проходов на завод не знаете? Нельзя через ворота, – лазы в стенах нужно найти, разве вы их не знаете?

Данила неловко сопел, переступая с ноги на ногу, а Харитон снова затарахтел:

– В том–то и беда они стали не внутри двора, а как раз с этой стороны заставой стоят! Видать, побоялись ночью в заводе оставаться, ну и вышли за территорию и охраняют с этой стороны, от Московской. А под «задней линией» юнкера.

– Эх, вы! – сердито махнул рукой Иванов. – Тоже мне – вояки! Красногвардейцы! Приказ – быть в цехах, а они тут мнутся да топчутся! Таким порядком, хлопцы, много не навоюете… Пробиваться но!., Пошли. Владимир!

Он сделал шаг но улице, отстранив с дороги Харитона и Данилу. Но Харитон сразу же ухватил его за руку:

– Что вы? Андрей Васильевич! Ни боже мой! Чтоб мне «Марии–бис» не увидеть, на «Арсенал» не пройти! Сразу схватят. А то и подстрелят сдуру!

Иванов отвел его руку:

– Нам не в «Арсенал». Направо свернем, в авиапарк пойдем.

– Все равно! Ей–богу! – ударил себя в грудь, позвякивая винтовкой, Харитон. – Через Московскую никак не пройти! Подождать нужно!

– А чего ждать–то? Застава тут будет до утра стоять! Не ждать нужно, а щелку искать – через сады, за домами… В разведку вам нужно было, хлопцы, пойти.

– Вот мы и ждем… пока разведка, как в инструкции сказано, обстановку доложит…

– Обстановку? Разведка? Разве кто–нибудь все–таки пошел разведать?

– Да мы… – Харитон начал и вдруг прервал, закашлявшись. Кашель у него был ненастоящий нарочитый.

– Что такое?

Харитон молчал. Тогда Данила наконец выдавил из себя:

– Да мы… мою Тоську попросили на Московскую выйти, поглядеть…

Затонский фыркнул. Иванов тоже засмеялся:

– Эх вы, казаки! Девушку впереди себя послали!

– А что? – сразу вспылил Харитон. – Дивчине дело простое, – ежели что, скажет: «Дяденька, пустите, мне домой, к маме нужно…»

– Обидеть же могут… – неуверенно промолвил Иванов, но уже не сердито и не насмешливо: час назад он точно так же напутствовал девушку Шуру, посылая ее в разведку. – Давно Тося пошла?

– Недавно, минут пятнадцать назад.

– Что же, – сказал Затонский, – давай, Андрей, подождем: лезть на рожон не имеем права.

– Хорошо! – решил Иванов. – Только и на улице здесь шептаться не годится: услышать могут, кто–нибудь появится. Здесь же рядом, кажется, твоя хата, Данила? Зайдем–ка в садик, а еще лучше – в дом…

Данила замялся, Харитон опередил его:

– Да зачем в дом – скоро Тоська придет! Вот здесь, в садике, за забором, никто с улицы не услышит и не увидит! Тут уже один ожидает – вот так же, как и вас, на улице задержали.

Они тронулись вдоль забора к калитке, и Иванов спросил:

– А кто же это такой? Кого вы задержали?

– Да ваш же, – сразу ответил Харитон. – Из города в царский дворец пробирался. Крюк дал от самого Подола: по Набережной не пройти – кирасиры там или еще какая контра, видимо–невидимо!

– А кто же это?

– Да говорю же – комитетчик, Горовиц.

– Саша? – обрадовался Иванов. – Слышишь, Владимир, Саша Горовиц тут! Здрово! Теперь нас будет уже трое! Вот тебе и ревком!

В самом деле, три депутата Совета рабочих депутатов и три члена городского комитета – это было уже солидное представительство и от Совета и от городской организации большевиков! А к тому же и среди авиапарковцев были большевики, депутаты Совета солдатских депутатов – Богданов, Карпенко, Кудрин! Если бы еще разыскать Нусбаума от Печерского комитета, и вовсе был бы полный кворум руководства печерской организации! Если не удалось пока в масштабе целого города, нужно действовать хотя бы в печерском районном масштабе.

7

Встреча с Горовицем в садике Брылей была волнующей и трогательной: Саша бросился Иванову и Затонскому на грудь. Об аресте ревкома Горовиц уже знал и был уверен, что вместе с ревкомом арестован и весь комитет. Вообще у него создалось такое впечатление, что в городе, да и в целом мире он остался один. Саша за эти два часа обегал все уголки и нигде никого не мог найти: в университете, в комнате городского Комитета ни души; Совет профсоюзов на Думской разгромлен; перед редакцией «Голос социал–демократа» костер из свежих номеров газеты и только что отпечатанных листовок.

До сих пор Саша придерживался позиции, близкой к позиции Юрия Пятакова: за восстание в Петрограде, но воздерживаться от восстания и Киеве. Ибо силы уж слишком неравные, поражение неминуемо, и вообще – первыми кровопролития не начинать. За это он и голосовал. Ведь была же еще Центральная рада, и хотя руководили ею сепаратистские партии, однако за лозунгами национального освобождения шло много и крестьян и рабочих: оторвать крестьян и рабочих от Центральной рады, а если нет – договориться тем временем с Центральной радой и выступить единым фронтом против керенщины! Такова была Сашина позиции. Но вот ревком арестован – контрреволюция начала действовать Первой. И Саша отправился в «Арсенал». В решительную минуту он должен быть с пролетариатом, непременно с пролетариатом!

И шел Саша не с пустыми руками. Еще днем его командировали на Подол, чтобы ознакомиться с обстановкой и доложить ревкому. Теперь Саша докладывал Иванову и Затонскому, сидя на ворохе собранных для сожжения сухих осенних листьев в садике Брылей. Ливер и Сивцов располагали незаурядными силами на Подоле: полтысячи красногвардейцев, полтысячи матросов Днепровской флотилии и воронежская ополченская дружина – целая тысяча штыков при десяти пулеметах! Готовы к восстанию хоть сейчас, ждут в районе Контрактовой площади и Братского монастыря. Предполагают удар по двум направлениям: Набережно–Крещатицкой – на Александровскую площадь и по Андреевскому спуску – на присутственные места с выходом в центр города. Ждут лишь приказа. Необходимо только установить связь и сообщить, когда и какой будет сигнал.

– Чудесно! – радостно констатировал Иванов. – Связь сейчас будет: пошли хлопцы из «Третьего Интернационала» – дружки этих вот воинов. – Он весело кивнул в сторону калитки, где с винтовками в руках стояли на страже Данила с Харитоном. – Сейчас пробьемся в авиапарк, свяжемся с нашим «Арсеналом» объявим новый ревком – будет центр, решим: когда и как дать сигнал к восстанию. Но времени терять не будем, давайте сразу составим дислокацию. Карта у меня с собой… Только к свету нужно. Хлопцы! – крикнул он приглушенно к калитке. – Нет еще Тоськи? Проводите нас в хату, нам присветить нужно…

Данила подбежал и умоляюще сложил руки на груди:

– Андрей Васильевич? В хату никак нельзя…

– А что такое?

– Ну, я нас прошу… ну, понимаете…

– Ничего не понимаю! Ну, когда ты такой уж негостеприимный…

– Черт с ним! – прервал Затонский. – Обойдемся и без карты. Я твои узоры хорошо запомнил. Но вот здесь, где мы сейчас, на твоей карте пунктир был, а тут вместо пунктира, оказывается, богдановцы с двумя пулеметами стоят. И потом – центр: ревком же должен действовать в масштабе всего города, в не только Печерска. Центр должен быть в городе, и непременно в университете, в комнате городского комитета: этот пункт известен всем, туда в поисках связи непременно будут пробиваться посланцы.

– Верно ты говоришь, – откликнулся Иванов, – прямо–таки мои мысли читаешь: именно об этом я и хочу сказать. И ты должен взять центр на себя. Я на Печерске, Саша в новом ревкоме будет в один узел все нитки вязать, а центр города за тобой.

– Ну вот! – вспыхнул и вскочил с вороха листьев Горовиц. – Опять то же самое: меня поставляете сидеть на связи! Это черт знает что! Я буду с пролетариатом! Я пойду в «Арсенал»…

– В «Арсенал» достаточно одного меня.

– Тогда в авиапарк!

– Там и своих героев хоть отбавляй!

Горовиц сгоряча еще кипятился бы, но Иванов потянул его за рукав и посадил на место:

– Помолчи, Саша, ей–богу! Не обидим тебя! Дел у тебя будет больше, чем у всех остальных! И с твоим возлюбленным пролетариатом будешь неразлучно… Владимир пойдет в город, засядет в университете или где–то поблизости, ежели там юнкерня, и будет связывать нас со Смирновым, Горбачевым, с Довнаром на Шулявке, с Боженко на железной дороге или на Демиевке, с Ливером и Сивцовым на Подоле, словом – со всеми.

– Ну! – сердито фыркнул Затонский. – Считаю, что все это решит все–таки новый ревком ин корпоре, а не мы одни!

– Правильно! – охотно согласился Иванов. – Сразу и решит, как только мы его создадим. Но мы должны прийти с готовыми уже предложениями… Восстание предложим поднимать сразу же, утром, как только забрезжит рассвет.

– Это рано, – сказал Горовиц. – Не раньше семи–восьми утра.

– Почему?

– После утреннего гудка. Пускай все рабочие выйдут на работу и будут по своим предприятиям. Это умножит наши, силы: вооружим всех рабочих…

– Верно! – согласился Иванов. – Так, видимо, и нужно предлагать.

– Не будет дела, – возразил Затонский.

– Почему?

– Вы забываете, что завтра воскресенье. На работу завтра выйдут только на военных заводах, где работают непрерывно. А это только «Арсенал», ну еще два–три завода…

Иванов свистнул:

– Тоже верно!

И сразу же вспыхнул:

– Но не откладывать же восстание только потому, что завтра воскресенье! Дорог каждая минута! Казаки и юнкера могут завтра первыми ударить!

– И это верно, – согласились Горовиц и Затонский.

В это время у калитки послышалось какое–то движение, шепот, и меж двух мужских голосов тихо зазвучал тоненький, девичий.

– Тося возвратилась!

Иванов, Затонский, Горовиц вскочили с кучи листьев и побежали к калитке.

8

Тося стоила между Данилой и Харитоном, шептала, тяжело дыша: видно было, что она добиралась сюда бегом. Данила прижимал ее к себе и гладил ей плечо Когда Иванов, Затонский и Горовиц приблизились, он быстро убрал руку.

– Чудасия, разрази меня гром! – встретил товарищей Харитон. – Просто цирк, ежели Тоська не брешет!

– Собака брешет! – обиделась Тося. – Да ты, рыжий и поганый! А я всегда только святую правду говорю!.. – Тося сердито топнула ногой.

Она готова была еще пробрать рыжего и неверного, но, увидев людей, вынырнувших из темноты сюда, спохватилась.

– Ой, кто же это? Господи! Да это же вы, товарищ Иванов, Андрей Васильевич! И еще товарищ…

– Верно, это мы, все свои! – успокоил ее Иванов. – Говори же, Тося, что там и почему тебе хлопцы не верят?

Тосино сообщение, в самом деле, могло вызвать сомнение. Казаки–богдановцы легко пропустили Тосю: увидев, что идет какая–то жалкая девчонка, они не очень и заинтересовались куда направляется ночной прохожий. Но Тося уверяла, что двое часовых, стоящих на углу Московской, пропустят в «Арсенал» кого угодно – хотя бы и Данилу с Харитоном. Даром что они с винтовками. Ибо Тося слыхала, как казаки разговаривали между собой.

Один сказал: «А ну его ко всем чертям – пускай себе большевики с Временным правительством ведут потасовку: наша хата с краю».

Другой ответил: «Не буду я стрелять по своим! Ежели команда будет, лучше уж вон туда, в губернаторский дворец, стрельну! А то и по штабу: цель неплохая – губернаторы да генералы, к тому же отсюда и видно хорошо…»

Саша Горовиц даже заплясал на месте:

– Я же говорил! Я же говорил! – Он хватал всех за руки и уговаривал бежать тотчас же. – Я всегда доказывал: Центральная рада – это одно, а те, что идут за Центральной радой, те, которых она обманывает, – это совсем другое. Пошли и призовем богдановцев принять вместе с нами участие и восстании!

Иванову снова пришлось успокаивать разгоряченного Сашу.

– Подожди, Саша, – сказал Иванов. – Дело, может, и не такое простое, как тебе сгоряча сдается. Разговаривало ведь только два человека, а всего богдановцев три тысячи… Но все–таки, братцы, – обратился Иванов ко всем, – попробуем пройти? Осторожно, конечно? Присмотримся, правильно ли Тося рассудила?.. Нет, нет, – сразу взял он Тосю за плечи и привлек к себе, – твои слова, милая моя, у меня сомнения не вызывают, но ведь ты сама, должна понимать; лучше будет, когда посмотрят да поразмыслят мужики? А?

Он засмеялся и оттолкнул девушку от себя – на Данилу.

– Хорошая у тебя жинка, Данько, не зря я вас вокруг кадки окрутил!

Тося застеснялась и спрятала лицо за спиной Данилы.

– Пошли!

Он вынул пузырек из кармана бекеши и прямо из горлышка, глотнул кальция–хлорати. На всякий случай.

Тося приникла к груди Данилы:

– Данилка, Данько… а может… не пойдешь? Может, останешься дома?

У Данилы бессильно опустились руки.

– Ну, дивчина! – пристыдил ее Иванов. – Таким героем была и вдруг… Это уж, брат, не годится. Зачем же ты тогда разведывать ходила? Или это только для других, а свой пускай юбки держится?

Данила осторожно высвободился от Тосиных рук:

– Ну, Тося, ну что ты… да ты не… того…

Тося насупилась и шепнула так, что должен был услышать только Иванов, ее посаженый отец:

– Ребеночек же у меня должен быть, вот я и… боюсь. Опасаюсь – ребенку же отец нужен…

Иванов снова взял ее за плечи и прижал:

– То–то и оно – отец! Вот для того, чтобы отец ребеночку счастливую жизнь обеспечил, и идем мы с Данилой воевать, дивчина дорогая! Ты хорошенько это пойми! За счастливую жизнь наших детей! – Он наклонился к Тосиному уху и прошептал: – У меня, брат, тоже надежда есть. Tcc! Тихо! Секрет! Вот не знаю только, кого желать – дочурку или сына? Девчонку или мальчонку?

– Мальчика… – жарко прошептала Тося.

Вдруг она наклонилась, поцеловала Иванову руку и мигом исчезла – порхнула во тьму ночи, скрывшись за калиткой.

Хотя и темно было и Тосиного порыва никто не увидел. Иванов почувствовал, что краснеет, и почему–то спрятал руку за спину.

– Ну вот, – промолвил он, и голос его звучал обескураженно, – вот и всё. Можем идти…

Когда они, впятером, прошли Рыбальскую до половины и с угла Московской послышались голоса часовых–казаков, Иванов торопливо, шепотом бросил товарищам:

– Значит, так! Данила с Харитоном, с винтовками, – самооборона, и ведут нас, троих подозрительных, задержанных, в район милиции на Московской… Пошли! А вы, Данила с Харитоном, давайте замурлычьте себе под нос какую–нибудь украинскую.

Данила затянул вполголоса, словно бы невзначай и для подбадривания самого себя в ночной темноте:

Ой, ти, Галю, Галя молодая…

Харитон сразу же подхватил втору, только переиначил слова:

Ой, ти, Тосю, Тося молодая…

9

У Данилы с Харитоном были вполне уважительные причины, чтобы в эту минуту никого не пускать в дом.

И комнате, за плотно занавешенными окнами, чтобы не пробивался свет на улицу, в эту минуту сидели друг против друга Иван Антонович Брыль и Максим Родионович Колиберда. На столе перед ними стоял штоф самогонки от пани Капитолины, почти пустой, и Максим с Иваном были уже пьяны в дым.

Потому что они мирились.

Собственно, уже помирились.

И теперь они пели:

Де мир у сімействі, де згода, тишина,

Щасливі там люди, блаженна сторона…

Иван с Максимом снова были сваты, кумы, побратимы и друзья навек. Забыты все свары и перебранки, все споры и раздоры, все взаимные оскорбления и обиды, даже прощены покушения на увечье и пущенная кровь.

– Иван! Друг мой единственный! – вскрикивал фальцетом, срываясь на слишком высокой ноте восторга, Максим Колиберда и вдруг заливался слезами. – Нет у меня на свете никого, кроме тебя одного.

Он заливался слезали, и Иван клал ему на плечо свою тяжелую руку:

– Максим! Вот чтоб ты знал, и для меня нет на снеге никого, кроме тебя!

Максим шумно сморкался, и они снова начинали петь сначала:

Де мир у сімействі…

Меланья с Мартой стояли у порога, скрестив руки, Меланья все вздыхала и вздыхал, Марта грозно жмурилась, продвигалась пядь за пядью ближе столу – и Максим, хотя и был сильно пьян, настороженно, искоса посматривал на нее.

Но Иван тяжело стучал кулаком по столу и рычал:

– А ну, бабы! Знайте свой шесток! Чтоб было тихо!

И Марта с Меланье остались на месте.

– Держитесь, бабы своего шестка, – уже бушевал Иван Антонович, когда между мужчинами душевный и политический… – он торжественно поднимал палец вверх, стараясь поймать его в фокус своего собственного, после штофа водки уже бесфокусного, взгляда, – по–ли–ти–ческий разговор идет! Да здравствует единая и неделимая социал–демократия! Ура! И да здравствует мир во всем мире! Долой войну! Никакого кровопролития! Верно я говорю, кум–сват?

– Верно, кум–сват! – вопил Максим и заливался слезами. – Долой кровопролитие!

На вопросе о кровопролитии друзья как раз и примирились.

И примирение его, нужно думать, было крепкое, ибо имело и теоретические и практические предпосылки – основывалось, так сказать, и на прямых доказательствах и на доказательствах «от противного»: старик Брыль со стариком Колибердой горой стояли за то, чтобы во всем мире не проливалось ни единой капли крови, но не далее как позавчера друг другу пустили кроив. Доказательства этому были, что называется, налицо; ссадила на щеке у Ивана и содранная кожа на ухе Максима…

10

Когда наутро после драки в приемном покое Александровской больницы доктор Драгомирецкий делал им перевязки и все бубнил и бубнил о безобразии, хулиганстве и бесчеловечности подобного факта в жизни людей, Максим с Иваном прятали глаза и от доктора, и друг от друга. У калитки они тоже не сказали друг другу «будь здоров!».

Но на следующий день – вчера утром – все на свете вдруг перевернулось. В Петрограде вспыхнуло восстание – и кровью борцов за революцию и защитников контрреволюции обагрило камни мостовой петроградских улиц. А в Киеве «Комитет спасения революции», который пытался примирить всех между собой и в котором с большевиком Пятаковым были меньшевики и даже сама Центральная рада, вдруг лопнул и вместо него возник ревком. И сразу же пошли слухи среди людей, что и от ревкома напрасно ждать толку, потому что одна половина ревкомовцев за восстание и кровопролитие, а другая – за революцию бескровную.

Иван с Максимом, встретившись после того на тропинке к маленькой будке на меже, только заглянули друг на друга и потупили глаза.

– Гм! – кашлянул Иван Брыль.

– Кхе! – откашлялся и Максим Колиберда.

И заперлись и будке – каждый со своей стороны.

Выйдя, снова посмотрели друг на друга.

– Такие вот дела, – буркнул Иван Брыль и сплюнул.

Максим тоже плюнул себе под ноги.

– Такие, сосед, дела, – сказал и он.

И разошлись.

Но сегодня утром случилось уже и вовсе черт знает что: и Максима и Ивана позвали вдруг… брать винтовки.

Только вызывали их в разные места.

Максима позвала «Просвита» «Ридный курень», ибо на собрание печерских рабочих украинского происхождении, любящих родное слово, песню и драматическое искусство, прибыл вдруг из самой Центральной рады украинский социал–демократ добродий Порш, произнес речь о том, что украинскому пролетариату нужно спасать неньку Украину, и потому объявил всех членов «Ридного куреня» отныне «вильными козаками».

A Ивана позвал завком, потому что на митинге арсенальских рабочих под председательством Андрея Иванова принято решение: всем арсенальцам взять в руки оружие и защищать революцию.

Сегодня утром они снова встретились на тропинке, и Иван таки отважился заговорить с Максимом:

– То как будете… сосед? А?.. Я к тому, что призывают, значит, к вооруженному восстанию?

Максим хмыкнул и затянул ремешок на последнюю дырочку:

– А вы как будете, сосед?

Слово сказано, и теперь уже можно было и к разговору приступить.

Иван вдруг разъярился:

– А черт бы их всех побрал, чтобы я, старый сторонник социализма и демократии, проливал человеческую кровь!

Тогда, повысил голос и Максим:

– А я так сегодня же выписываюсь из «Ридного куреня», потому как закладывали мы его для просвещения и родной культуры и европейской цивилизации, а не для того, чтобы человеческую кровь проливать!

– Так, значит… не пойдете брать себе эту… хлопушку?

– А вы?

– Не пойду! – завопил Иван, разъяряясь еще сильнее. – Вот крест святой, то есть – тьфу: без креста, идеалами социал–демократии клянусь, – не пойду!

– И я не пойду. Объявляю политическую забастовку протеста.

Они постояли еще, охлаждаясь под непрестанным осенним дождиком. Но холод все–таки пронизывал насквозь – дождик моросил на непокрытые головы, капало и с голых ветвей деревьев на воротник, вода струйками стекала по горячим спинам, и начинал прошибать озноб.

– А что, сосед, – неуверенно спросил Иван Брыль, – найдется у нас в кармане… на полштофа?

– А у вас?

– На полштофа наскребу, на целый – нет.

– На половинчика наскребу и я…

Они вместе отправились к пани Капитолине.

И вот как уселись за столом, так и сидели, цедя мутный, из патоки, первак и закусывая солеными огурцами.

– За мир на земле между народами и за классовую бескровную борьбу социал–демократии! – чокался стопкой и выпивал Иван.

– Долой кровопролитие и мировую буржуазию! – тонким голосом выкрикивал Максим, заливался слезами и тоже опрокидывал.

До вечера в большом граненом штофе на пять сороковок оставалось только на донышке.

Иван запел:

Вихри враждебные…

…веют над нами… —

подина–гид Максим

И они затянули в два голоса:

Черные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут…

И вдруг заплакал Иван – старый, крепкий Иван Брыль, который за всю свою жизнь не проронил ни слезы: ни тогда, когда еще стегал его ремнем собственный отец, старый Антон из Вишенек на том берегу Днепра, ни тогда, когда в рекруты призывался и оставил родной дом, ни под жандармскими нагайками в забастовку, когда лишился пяти зубов, на Крещатике тысяча девятьсот пятом страшном году.

Заплакал Иван и сказал, еле ворочая пьяным языком:

– Кум… сват… как же это так: все наши в «Арсенале» пошли… винтовки берут… пускай и винтовки… за рабочее, за правое дело… все вместе… сообща… А мы с тобой, кум–сват, одни здесь… с бутылкой… как те социал–предатели. Эх!

Иван совсем впал в ярость, размахнулся и так трахнул кулаком по столу, что с него полетели на пол и рюмки, и граненный штоф.

И упал Иван головой на стол и громко зарыдал.

И Максим ухватил его за плечи, упал головой ему на спину и тоже залился слезами.

– Бедные мы с тобой… кум–сват… покинутые… одинокие… двое нас только в целом мире…

Марта с Меланьей успокаивали их – каждая своего.