Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 62 страниц)

Приветственный поход бородянцев тем временем уже двигался назад – провожали Демьяна с Вивдей–хозяйкой до самого их дома, и все сразу гуторили с Демьяном.

Демьян не узнавал своих односельчан. Боже мой, как преобразила людей революция! Выходит, революция и здесь была, хотя на позициях Демьян что–то ее не приметил. Был теперь в селе Совет крестьянских депутатов, был крестьянский союз – спилка, был свой делегат в Центральную раду, появились даже не то чтобы партии, но все же сочувствующие той или иной программе партий.

– Мы теперь, Демьян, – кричал Гречка, все время пытаясь оторвать Демьяна от Вивди, – решили, да будет тебе известно, идти в анархисты! Потому что никакого просвета на свете нет. Я, Вакула Здвижный, Омелько Корсак, некоторые из экономии и хлопцы–фронтовики. Даешь мировую революцию – и амба! А то – и Временное правительство, и Центральная рада, и диктатор Корнилов, всякая контра и буржуазия! Только голову морочат да народ путают! К стенке их всех, паразитов, и – разжигать мировой пожар! Да здравствует мать–анархия: все раздать людям!

– Подожди, подожди! – старался остановить его Демьян. – Но почему же в анархисты? Да ты знаешь, кто такие анархисты, какая у них программа?

– Плевать я хотел на все эти программы! Какая может быть у нас, фронтовиков, программа? Долой войну! Земля – крестьянам, фабрики – рабочим! Народная программа, трудовая!

– Да это же как раз и есть программа партии большевиков, а вовсе не анархистов!

– Плевать мне, как оно там называется! Анархисты брат, коммунисты: разделить все между людьми – и амба!

– Да коммунисты, Тимофей, как раз и есть большевики! А анархисты только именуют себя так, a на самом деле они против организованных действий пролетариата.

– Пролетариат! Пролетариат! Зачем он нам, этот пролетариат? – сразу закричали из толпы. – Пролетариат себе в городе, а нам на селе крестьянская власть нужна!

Возле Демьяна с другой стороны оказался учитель Крестовоздвиженский Дормидонт Дормидонтович. Он взял Демьяна под ручку, как барышню на прогулке, и говорил ласково, увещающе:

– Слышите, Демьян Авксентьевич, товарищ Нечипорук? Люди вон правильно кричат на ваши слова: какое нам дело до пролетариата, и пролетариату тоже до нас дела нет. Пролетариат к мировой революции призывает. А чего нужно бородянским хлеборобам или вообще всему крестьянскому классу на Украине, в стране, как известно, аграрной, а вовсе не промышленной, как, скажем, Германия, Англия, Франция? Украинскому хлеборобу нужна земля, и больше ему ничего не нужно.

– Разве и вы, товарищ учитель, тоже анархист? – поинтересовался Демьян.

Дормидонт Дормидонтович поправил пенсне на прыщеватом носу и извинительно улыбнулся:

– Ну что вы, что вы, дорогой товарищ! Это товарищ Гречка из–за своей несознательности! Мы здесь, вот с товарищем Дудкой, – он кивнул на семинариста–поповича, шагавшего рядом, – организуем партию социалистов–революционеров, украинских конечно. Почему именно украинских? Во–первых, потому, что живем мы на Украине, а не в космических пространствах. Во–вторых, и это, учтите, – учитель Крестовоздвиженский поднял палец кверху, будто диктовал детям на уроке диктант, – учтите, самое главное: русские эсеры хотят распространить из России общинное хозяйство и к нам на Украину. Понимаете, какой в этом политический смысл? – Учитель подмигнул хитро, многозначительно и как–то словно бы даже заговорщически, будто именно он и разоблачил всю коварную подоплеку партии русских эсеров. – Они таким образом желают перераспределить всю землю между всеми, словно бы поровну, на едока или на рабочие руки – этого они еще и сами не решили. Что же от этого будет для Украины? Да ведь безземельный рязанский или там подмосковный русский мужичок сразу же и попрет к нам на Украину – селиться на землях, отобранных у польских, немецких, а то и русских помещиков! Вы понимаете, чем оно пахнет? Русификация, захватничество, социалистическиий империализм! А мы, украинские эсеры, разделяя программу в целом, настаиваем, однако, чтобы украинская земля принадлежала только украинским крестьянам. Украина для украинцев, дорогой товарищ Нечипорук! А наш крестьянин станет куда зажиточнее, чем русский, и будет настоящим оплотом нашей украинской государственности. Вы меня поняли?

У Демьяна гудело в голове. Анархисты, эсеры, украинские и русские! Вот тебе и Бородянка! А они же в тюрьме из уст прапорщика Дзевалтовского мало что и слышали обо всех этих партиях – раз они буржуйские. Буржуйские – и все тут, а выходит, и в этом следовало бы разобраться…

А учитель Крестовоздвиженский тем временем прямо–таки соловьем разливался:

– Вот и ваш братец Софрон тоже к нам тянется: осознает уже перспективность и полезность нашей программы для украинского крестьянства. Батюшка ваш тоже деятель центрального органа украинской революции, во главе которою стоит самый выдающийся муж нашей нации, идеолог украинской крестьянской стихии, тоже обратите внимание, украинский социалист–революционер, уважаемый профессор Михаил Сергеевич Грушевский…

– Верно! – впервые откликнулся сзади и Омельяненко. – Центральная рада в аккурат и мужицкая, и украинская: из наших же делегатов от крестьянских союзов составлена. Верно я говорю, Софрон?

– А как же? – поддержал Софрон, правда не очень твердо. – Все мужицкое и украинское при царском режиме запрещено было, от революции оно, значит, происходит! И по–божески, по–христиански…

– Врут они все! – загремел кузнец Велигура. Он, как всегда, был без шапки, и серебристый чуб его ерошил ветер. – Полгода уже обманывают нас на пару Временное правительство и эта Центральная рада. Позасели там всякие эсерики – народу пыль в глаза пускают, а панам надежду подают!

Учитель был шокирован. Он пожал плечами и поправил пенсне. Если бы Велигура не был бы таким великаном с пудовыми кулаками…

– С вами, товарищ Велигура, я и вообще отказываюсь вести дискуссию. Ваши аргументы – сплошная брань!

– Вот и хорошо, господин учитель! – гудел Велигура. – Не такой теперь, действительно, момент, чтобы народ искушать.

На окраине села дорогого гостя поджидал Вакула Здвижный, сидя на своих культях прямо в пыли. Когда толпа приблизилась и люди расступились, чтобы Вакула мог еще издали увидеть Демьяна, Вакула сорвал с головы свою солдатскую пехотинскую бескозырку, трахнул ею оземь и ткнулся лицом в согнутый локоть. Когда Демьян подошел к нему, он ухватил его за ноги и приник лицом к коленям. Тело инвалида сотрясалось от рыданий.

– Демьян, сукин ты сын! Демка, братишка милый!..

Демьян и Вакула были друзьями с малых лет, вместе и в приходскую бегали – тогда у Вакулы еще были ноги, вместе пошли по мобилизации, вместе и в атаки ходили; у Демьяна ноги уцелели, а Вакула вот задом по земле совается, хоть в нищие под лавру отправляйся, а девчата, несмотря на то, что парней совсем не стало, не желают даже смотреть на него, несчастного: такие паразитки!

Демьян наклонился, обнял Вакулу, поднял его измученное лицо и крепко расцеловал, как целуются солдаты перед разведкой, из которой не возвращаются.

И Вакула запрыгал на своих костыликах вслед за Демьяном и всеми односельчанами.

9

Через три двора была уже и хата Нечипоруков. Вивдя потянула Демьяна за рукав – скорее, скорее же, муж, иди к себе в дом! Люди все равно и в хату набьются, еще наговоришься с ними досыта! Стояла теперь Вивдя красивая и пригожая, горделивая, – пожалуй, какая–то вызывающая.

Но люди не отпускали Демьяна. Гречка продолжал кричать, что, ей–же–ей, нужно мать анархию объявить, раз Временное правительство и Центральная рада не хотят нарезать людям земли, а граф Шембек за вспашку предлагает сорок копеек поденно, как еще генерал Корнилов установил. Вакула Здвижный поддерживал горячего матроса, крича, что землю следует запахать сообща, панским зерном засеять – из панских закромов силой взять, а экономию спалить. Омелько Корсак заявил, что ему доподлинно известен графский приказ: не пахать, не сеять – пускай люди с голоду дохнут, а своего он не уступит. Учитель Крестовоздвиженский доказывал, что так будет и не по закону и не по совести, – нужно ожидать Учредительного собрания, и, конечно, украинского. Попович–семинарист Дудка горланил, что прежде всего ненька Украина, а потом уж личные интересы. А дед Маланчук, председатель сельской рады депутатов, причитал, что все равно, панская она или мужицкая, а раз земля голая – пойдет мор и светопреставление, вроде царства антихристова.

Омельяненко стоял в сторонке, в группе степенных хозяев, перешептывался и поглядывал на Демьяна – уж очень хотелось ему понять, какой же ориентации придерживается Демьян, потому как завоевал он славу героя революции и теперь, несомненно, будет пользоваться авторитетом на селе. А значит, от его позиции многое будет зависеть: народ же темный, глупый – куда кто скажет, туда люди и пойдут…

Демьяну хотелось поскорее в хату – посмотреть как там и что, да и Вивдя тянула за рукав, и от каждого прикосновения ее у него мороз шел по коже. Но был он в приподнятом настроении от прибытия в родное село, которое он не видел три года, от гомона толпы, от молодки Вивди рядом – и в груди у него нарастало возмущение.

– А пан граф что же, – спросил он, когда ему удалось вставить слово, – сам на село и не показывается?

– Да где там! Прежний эконом Савранский хозяйничает, как и при царе. Про свои сорок десятин заботится. Двадцать уже под озимь поднял! Панскими же машинами!

– А панские машины в экономии?

– В экономии, где же им бытъ? Гайдамаки Центральной рады охраняют, да еще казаки–донцы, и тех и других по двадцать пять человек. Охраняют машины и австрияки–пленные.

– А австрияки, они – что?

– A что, – народ, вроде как и мы, только они под законом, как пленные, ходят, под военно–полевым судом!

– Ну, – сплюнул набок Демьян. – Военно–полевой суд это теперь юрында! Ежели народ не захочет, то и суд не засудит – не те времена!

В толпе одобрительно загудели. Уж кому–кому, a Демьяну это лучше всех известно: из–под военно–полевого суда, из–под смертной казни сам вышел, и, действительно, не кто иной – именно народ и не допустил казни.

Гречка снова вырвался вперед:

– Нужно пойти в экономию и потребовать у Савранского: давай, паразит, машины, давай пленных, давай механиков – вспашем все десять тысяч десятин панской земли! Открывай, контра, графские сусеки: засеем панским зерном и сразу же будем делить панскую землю!

– Верно! – закричал и Вакула. – Точнехонько вот так в Буках, под Сквирой, люди и сделали.

– И в Котлярках! – отозвался и Омелько Корсак. – Тоже на Сквирщине, да ты, Демьян, знаешь: на ярмарку когда–то перед войной ездили, графский табунец с тобой гнали…

Тут вмешался и Софрон. Он стоял возле брата и тоже дергал его за рукав: скорее, мол, в хату. Он опасался, как бы из такого многолюдного разговора да не получился бы митинг, а от митинга какая польза – только беды какой–нибудь и ожидай. Он сказал предостерегающе:

– В Котлярках или Буках военного постоя не было: вот люди и управились. А тут, у нас, постой – полсотни; не сбивайте, Вакула, и ты, Тимофей, людей с толку.

Гречка разъярился:

– А ты, тихомаз, цыц! Тебе, шкуре, я еще покажу! Я тебе еще вспомню, как ты меня из дома выгнал!

– Ну, ну, ты не очень! – попятился Софрон.

– Как это – выгнал? – не понял Демьян. – За что?

– Меня же! Как раз в тот момент, когда гайдамаки прискакали в село. За мою революционную платформу! За то, что я людям правду говорю! Что на панов и буржуев смерть накликаю! А он, подлюка, хоть он тебе и брат, все исподтишка действует, блюдолиз панский! Он и к Савранскому подлизывается, и к пауку Омельяненко – вон он со своими мироедами стоит, пялит глазищи сюда! – чарку выпить забегает…

– Грех тебе, Тимофей, – снова попятился Софрон, – я же непьющий.

Демьян отвернулся от брата. Никогда они не любили друг друга, но все–таки Софрон – брат. Однако возмущение, гнев в его груди нарастали еще сильнее.

– Так не дает, значит, Савранский панских машин, чтобы люди хоть на своей собственной управились?

– Да где там! Запер на замок, и гайдамаки там с ружьями похаживают, пускай, говорит, люди с голоду помирают, если не хотят соглашаться на мои сорок копеек…

Демьян почувствовал, что дело так не пойдет. Ну, поедет он завтра, а люди так и останутся – снова в угнетении и нерешительности. Нужно действовать! Нужен революционный акт! Вот и все.

– А мы вот пойдем в экономию, – сказал он вызывающе, – и у Савранского спрашивать не будем; скажем – открывай закрома! Давай машины, давай семена, пахать, сеять будем. Вспашем, засеем крестьянское, а тогда…

– Верно! – обрадовался Гречка. – Ультиматум ему, паразиту! А не откроешь – красного петуха тебе пустим, и все тут!

– A хотя бы и так! – разгорячился уже и Демьян. Три месяца сидел он в тюрьме без движения, без действия, только слов о революции набирался, а самой революции жди да жди!

И он сделал шаг от дома.

– Демьянушка! – уцепилась Вивдя в его рукав. – Идем же в хату! Демьянушка!

Демьян ласково придержал ее руку в своей:

– Подожди, милая, видишь: волнуется народ. Несправедливость!

– Да что там тары–бары разводить! – закричал Вакула и запрыгал на своих костыликах на месте. – Сразу и идти! Прямо в экономию! А гайдамаки и донцы – что? Разве они поднимут оружие на своих? Они же все–таки люди! Может, и фронтовики среди них есть!

– Товарищ! – схватил Демьяна за руку учитель Крестовоздвиженский, – Успокойте народ! Вы – человек авторитетный! Так же нельзя!

– Пустите! – выдернул руку Демьян. – Что вы мне на ухо шепчете? Я с народом разговариваю, а вы…

Теперь Демьян чувствовал, что и в самом деле сейчас пойдет. Пойдет как представитель народа, как член солдатского комитета, как гвардеец–повстанец, которому не страшны ни казацкие нагайки, ни тюрьма, ни даже смертный приговор! Пойдет хотя бы и один! За революцию ведь! Революцию нужно делать.

– Пошли, Демьян! – Потащил его Гречка. – Вот вдвоем впереди всех пойдем – за народное, за хрестьянское дело! Хотя бы и на гайдамацкие штыки, черт их побери! Пошли, огонь из ста двадцати орудий!

– Пошли! – закричали из толпы фронтовиков и экономических. – Всем народом! Против всех они не решатся со своими винтовками.

Толпа всколыхнулась и тронулась с места.

– Демьянушка! – уже в отчаянии вскрикнула Вивдя. Она снова побледнела, вот–вот потеряет сознание.

Велигура положил Демьяну на плечо свою тяжелую руку:

– Веди нас, солдат; ведь мы тут такие пентюхи, что с голоду подохнем, а сказать против пана слово не отважимся.

Толпа двинулась.

Вивдя уцепилась за Демьяна:

– Не пущу!

– Отойди, молодайка! – крикнул Велигура. – Видишь: общественный вопрос!

Демьян пошел, Вивдя ухватилась за его гимнастерку и тоже побежала за ним.

– Все идем! Все! – кричали в толпе. – Всем народом! Чтобы всем и ответ держать!

Софрон выскользнул из толпы и прыгнул через перелаз к себе во двор.

10

Толпа – примерно три–четыре сотни раненых фронтовиков, парубков, еще не призванных в армию, экономических – двинулась по улице через село. Бабы и девчата бежали сзади, причитая и всплескивая руками. По одному, по двое присоединялись, появляясь со всех дворов, еще дядьки, арендаторы.

Вивдя едва поспевала за быстрыми шагами Демьяна, всхлипывала, вытиралась уголками платка. На страшное дело шел Демьян, но оставить мужа, только что увиденного, только что дарованного ей, было выше ее сил.

Люди переговаривались, кричали, грозились – над улицей стоял гомон.

– Беги к церкви! – уже приказывал кому–то Тимофей Гречка. – Скажи пономарю, пускай ударит в колокол!

Возле железнодорожного переезда к толпе присоединилось несколько пленных австрийцев – здесь, возле экономии, стояли их бараки. Они подошли, ибо увидели в толпе и своего командира, капрала Олексюка.

– А они зачем? – спросил Демьян у Гречки. – Австрияки? Им чего здесь нужно?

– Да пускай! – отмахнулся Гречка. – Наш же брат, фронтовик, хотя и австрияцкий! Пускай идут, больше народа будет!

Толпа, двигалась вперед, все разрастаясь: за мужчинами спешили женщины, дети бежали вприпрыжку по обочинам. Толпа двигалась колонной, а позади, отстав шагов на двадцать, ковылял, спеша изо всех сил, на своих костыликах Вакула Здвижный. Он тоже что–то кричал – то ли проклинал весь свет, то ли умолял подождать его.

Сразу же за липовой аллеей, возле экономии, стало видно стражу. Перед воротами с винтовками в руках прохаживались человек десять гайдамаков в папахах с красными шлыками и чубатых донцов с красными лампасами.

– О, предупредили уже сучьих детей! – констатировал Гречка. Не кто другой, как тот же Омельяненко. Понятное дело, его и близко нет, смотрите! Огородами, паразит, пробрался и подал им знак. Ну, спущу я с него шкуру, с подлюки!..

– Эй! – крикнул старший гайдамак. – Куда?

– Почему скопление народа?! – крикнул и чубатый донец.

– Идем, идем прямо! – подбадривал Гречка, поворачиваясь к толпе. – Нам с ними, гадами, не о чем разговаривать!

– Демьянушка! – запричитала, зарыдала Вивдя. – Демьянушка милый! – Она крепко, обеими руками держалась за Демьянову гимнастерку. – Ой, горюшко мне! Они же из своих ружей пальнут! Они же добро охраняют!

Демьян шел, не убавляя шага. Теперь у него в груди просто пело. Вот точно так тогда на фронте с Керенским было, когда прапорщик Дзевалтовский напоролся на штыки. Но не остановился же он, не повернул назад – так и накололся грудью на острые лезвия! Ведь за революцию же!

– Эй, народ! – снова закричал старший гайдамак. – Приказываю дальше не приближаться!

Но толпа двигалась и двигалась. Уже до ворот оставалось шагов двести. Из ворот, с винтовками в руках, вышло еще не менее двадцати гайдамаков и донцов.

– Расступись, нечистая сила! – закричал кузнец Велигура.

Тогда начали кричать все:

– Расступись, отойди, прочь с дороги!.. Графские гайдуки, подлипалы панские, палачи, христопродавцы, иуды!

Старший гайдамак отдал какой–то приказ, и все гайдамаки и донцы перекинули винтовки на руку, на изготовку.

Ритм продвижения толпы нескольку замедлился. Кое–кто затоптался на месте, но другие нажимали на них сзади, и они все равно вынуждены были продвигаться вперед. Бабы начали причитать. Вивдя ойкнула и спрятала лицо Демьяну в плечо. Пусть и медленнее, но толпа продолжала двигаться к воротам экономии.

– Нелюди! – завопил Велигура. – Машины возьмем, землю вспашем, зерно засеем, пускай родит – есть будем все, хоть мы, хоть вы, лишь бы народу с голоду не пропасть!

Возле Демьяна оказался австрийский капрал Олексюк:

– Пан–товарищ! – торопливо заговорил он. – Если, в самом деле, отважились, зачем же народ губить? Они будут стрелять, вот чтобы меня гром разразил, будут стрелять. Лучше будет – к пану управителю на фольварк пойти: пускай дает ключи и сам впереди пойдет, его должны послушать.

Демьян слушал, но мало что слышал. Теперь он уже был не в себe: душа его пела без устали. Вот так, как вчера, на площади возле памятника гетману: тысячи людей, красные знамена, оркестры играют, весь народ поет «Вихри враждебные».

– Вперед! – кричал Гречка. – Прочь с дороги, барбосы!

Толпа замедлила ход, но продвигалась дальше.

Демьян расслышал слова капрала Олексюка – в самом деле, так, как он говорит, было бы, пожалуй, луше. Но и остановиться уже не было возможности. Революция ведь! Столько же ждали! И в окопах на фронте! И в Косом капонире! И перед военно–полевым судом под угрозой смертного приговора! Революцию нужно делать! И верно товарищ прапорщик Дзевалтовский говорил: здесь, в своем селе, отвоюешь землю – всем крестьянам на Украине или в России будет земля! На Украине или в России завоюешь власть Советов – придет счастье и ко всем трудящимся, хоть в Испании или в Китае…

Толпа была уже в нескольких шагах от ворот экономии.

– Приготовиться! – завопил гайдамак.

И все гайдамаки и донцы вскинули винтовки и защелкали затворами.

Толпа снова приостановилась. Кое–кто метнулся в сторону.

– Прочь с дороги, буржуйские прихлебатели! – закричал Гречка.

– Да разве вы – нелюди? – взмолился кто–то.

– И для ваших же ртов хлеб сеять будем, чтобы вы подохли.

– Предупреждаю! – крикнул гайдамак. – После третьего предупреждения – огонь.

Толпа медленно, но двигалась.

Демьян подхватил Вивдю – она снова обвисла у него на руке.

– Пан–товарищ! – говорил торопясь капрал Олексюк. – Вы все–таки солдат! Разве можно вот так, толпой, просто!..

Но от Демьяна с Гречкой он не отставал, шел третьим, впереди.

– Предупреждаю вторично! – надрывался гайдамак. Толпа еще замедлила ход, но все–таки двигалась. До ворот оставалось шагов пятьдесят. Стало тихо. Только сзади, откуда–то издалека, доносились проклятья и мольбы Вакулы. Демьян чувствовал, что вот сейчас заплачет или засмеется – как перед атакой.

– Предупреждаю в третий и последний раз!..

А толпа двигалась…