Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 62 страниц)

ОКТЯБРЬ, 2

«СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРШИЛАСЬ!..»

1

Выстрел с «Авроры» прогремел – и штурм Зимнего дворца начался.

Три столетия здесь была цитадель российского самодержавия; три месяца назад здесь же расположился штаб всероссийской реакции; минуло три дня, как тоже здесь – под прикрытием юнкеров и «ударников» – забаррикадировалось контрреволюционное Временное правительство.

Крейсер «Аврора» выстрелил из пушки – и вооруженные силы революционеров двинулись на штурм последнего пристанища ненавистной трудовому народу власти. Город Временному правительству не принадлежал: все ключевые позиции находились в руках восставшего народа.

Было девять часов. Холодная осенняя ночь опустилась на Петроград. Северная столица, кое–где была освещена огнями уличных фонарей, тут и там пылали костры на перекрестках улиц, но в районе Дворцовой площади электричество было выключено, не полыхали здесь и костры, и потому громадина Зимнего дворца едва виднелась во мраке. Тьма окутала сердце Петрограда. Лишь вдали, высоко где–то на стене Петропавловской крепости, мерцал сквозь темноту красный огонек: это горел сигнальный фонарь – сигнал, по которому «Аврора» и должна была дать выстрел во исполнение приказа Военно–революционного комитета.

Выстрел «Авроры» прогремел – и на Дворцовую площадь, блокированную у всех выходов отрядами ревкома, со всех сторон вышли боевые порядки первых солдат рабоче–крестьянских войск.

От штаба военного округа и Северного моста шли рабочие красногвардейские отряды и Измайловский полк. От Александровского сада – моряки Балтийского и Гвардейского экипажей и резерв действующего на Юго–Западной фронте Кексгольмского полка. С Невского проспекта – бронедивизион и матросы учебно–минного запаса. С Морской улицы – солдаты Павловского полка и Красная гвардия Василеостровского, Выборгского и Петроградского районов. Еще шли путиловцы, ревелевцы и другие.

Снова сведенные мосты через Неву блокировали: 180–й пехотный полк, Финляндский полк, гренадеры.

Подступы к Смольному удерживали полки Литовский, Волынский, первый запасной и шестой саперный батальоны.

Вокзалы, на которые должны были прибывать вызванные с фронтов верные Временному правительству части, контролировали подразделения измайловцев и петроградцев, а также красногвардейцы привокзальных районов.

На фарватере Невы в кильватер «Авроре» выстраивались революционные суда Балтийского флота во главе с крейсером «Амур».

Дислокацию штурма разработал Ленин.

2

Юрий Коцюбинский стойл на своем посту, у Государственного банка, и улыбался.

Война дворцам во имя мира хижинам началась.

Пулеметы стучали со всех сторон, все нарастала стрельба из винтовок, тут и там, вокруг огромной Дворцовой площади всплеснуло и покатилось «ура» – штурмующие начали перебежку.

Комиссар Семеновского гвардейского полка Юрий Коцюбинский получил от ревкома приказ: захватить помещение Государственного банка, обеспечить надежной охраной казну Российской державы и ожидать дальнейших указаний штаба восстания, будучи в любую минуту готовым влиться со своим полком в рукопашный штурм Зимнего.

Госбанк захвачен, Коцюбинский – штык примкнут к винтовке – стоял на углу, и сквозь мерцание костров ему было видно движение штурмовых батальонов к Дворцовой площади. Юрий улыбался. Все его существо била неудержимая, непреодолимая дрожь. Но не от холода гнилой осенней ночи дрожал Коцюбинский – ему было жарко. Ни дрожь, пронизывающую его тело, ни улыбку, блуждающую на его устах, остановить было невозможно: это были дрожь и улыбка, которые возникают помимо воли человека в минуту наибольшего внутреннего напряжения, в момент наибольшего подъема всех физических и моральных сил. Скорее в бой! Ведь об этой минуте штурма он мечтал всю свою жизнь…

Впрочем, действительно, было над чем и посмеяться. Военно–революционный комитет дал приказ – любой ценой овладеть государственным казначейством; будет сопротивление – завязать бой; не сложит враг оружия – уничтожить. Батальоном полка Юрий окружил квартал и со взводом направился к подъезду банка, к головному караульному заграждению. Семеновцы шли с винтовками на руку: при малейшем сопротивлении часовых стрелять и бросаться в штыки. Два десятка пар солдатских сапог громко стучали по каменной мостовой.

– Кто идет? – донеслось из подъезда банка.

Юрий ответил громко и звонко:

– Власть народа! Солдаты Военно–революционного комитета. Складывайте оружие, руки вверх!

– Ура! – раздалось в ответ. – Да здравствует власть Советов!

Охрана Государственного казначейства, выставленная штабом округа из солдат части, считавшейся особенно верной Временному правительству, только и ждала, чтобы ее сменили или разоружили. Они бросились обнимать семеновцев. «Мы тоже с народом и за власть Советов», – заявили они.

Разве не точно так случилось уже с Юрием несколько дней назад, когда он, получил от ВРК назначение комиссаром в Семеновский полк, впервые пришел в казармы? Подвойский предупреждал его тогда:

– Юрко! Имей в виду: получаешь особо важную задачу. Семеновцы – ненадежный полк; есть в нем, конечно, немало и таких, которые за большевиков, но еще больше колеблющиеся – крестьянская стихия. Сюда в качестве комиссара нужен особенно крепкий большевик. Ну, ну, не красней: для комплиментов у меня нет времени!.. К тому же полк резервный, укомплектованный преимущественно из маршевиков с Украины, – будет неплохо, если заговоришь с солдатами по–украински. Словом, вот твой мандат. Будешь рапортовать лично мне завтра ночью, как только проведешь первый митинг в полку.

Девятнадцатого ночью, точно в назначенный час, Коцюбинский положил на стол перед Подвойским в комнате ВРК на третьем этаже Смольного короткую резолюцию митинга солдат Семеновского полка:

«Семеновский полк, согласно резолюции общего собрания полка 19 октябри, всеми средствами будет поддерживать Петроградский совет и его Революционный комитет и по первому требованию выступит на его защиту.

Вот поди ж ты, – но не только выступление на митинге вновь назначенного в полк комиссара–большевика, а и самый его приход в казармы солдаты–семеновцы встретили точно таким же дружным «ура». Семеновцы, о которых было известно, что они колеблются, заявили, что, кроме большевиков, они никого больще не признают. Правда, были в полку и такие, которые действительно колебались, и были это преимущественно крестьяне с Украины, только что мобилизованные в армию. Они говорили о том, что войны не хотят, а желают, чтобы был мир, и им до зарезу нужно не за власть Советов воевать, а возвращаться домой, чтобы делить помещичью землю. И Подвойский был прав: большевистские слово лучше доходило до их сознания, когда Коцюбинский заговорил с ними на языке их отцов и обстоятельнейшим образом рассказал, что твориться сейчас на Украине и, в частности, в украинском селе.

Но улыбался Юрий сейчас и не от этого воспоминания. Улыбку вызывал у него курьез, который произошел сразу после того, как семеновцы без боевых действий, а под крики «ура» захватили Госбанк и Коцюбинский выставил свои караулы.

Покончив с расстановкой внутренних караулов, у сейфов и по многочисленным переходам, Юрий снова вышел на подъезд, чтобы еще раз проверить внешнюю охрану. И вдруг он увидел, как из темени улицы, озаряемой лишь отблесками костров, появилась с винтовками на руку цепь вооруженных людей в черных бушлатах. Матросы бежали и кричали:

– Бросай оружие, стервецы! Даешь народу народную монету! Долой Временное правительство! Да здравствует власть Советов!

Пришлось и семеновцам, как и только что смененной ими охране Госбанка, накричать в ответ:

– Ура! Да здравствует власть Советов!

Недоразумение произошло потому, что действовали одновременно две группы руководства операциями восстания – на случай, если бы одна из групп руководства погибла, и для взятия Государственного банка послано было два разных отряда: солдат и моряков.

И вот Юрий Коцюбинский стоял на углу и слушал, как стучали пулеметы, все усиливалась и усиливалась ружейная стрельба, вступили в действие и полевые пушки; крики «ура» то обрывались и затихали, то громыхали с новой силой – юнкера и «ударники» из–за штабелей дров перед царским дворцом вели отчаянный огонь по штурмовикам, короткими перебежками приближавшимися к дворцу. Коцюбинский всматривался, ему очень хотелось увидеть, как осуществляется штурм, но Зимний утопал в темноте, а Дворцовая площадь на мгновение освещалась взрывом гранаты или от зарницы далекого пушечного выстрела и сразу же снова погружалась во мглу, еще более черную после вспышки света.

Солдаты–семеновцы, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, топтались возле Юрия, то ли грея окоченевшие ноги, то ли нервничая в предвидении рукопашной схватки, и переговаривались шепотом, хотя под грохот артиллерийской канонады и пулеметной пальбы можно было кричать во весь голос – и все равно не было бы слышно.

Нетерпение и странное чувство обиды не давали Юрию покоя. Он был здесь, в самом, что называется, водовороте восстания, почти рядом с местом главного боя, но ему казалось, что бой гремит где–то далеко, а он попусту теряет время, простаивая здесь без дела, ненужный, забытый, словно какое–то постороннее лицо, непричастное к событиям – таким выдающимся, важнейшим, историческим событиям! – и все это должно произойти без него!.. Разве это не обидно? Когда же будет подан сигнал, чтобы и семеновцы ринулись врукопашную?

Вспышка ракеты на мгновение вырвала из тьмы каменный столп Александровской колонны с ангелом на верхушке в центре Дворцовой площади, и кто–то из солдат прокричал Юрию в самое ухо:

– Смотри, комиссар! Ангел уже в небо подался! Сейчас и сам Керенский к богу за пазуху вознесется…

Юрий зажег спичку и посмотрел на часы. Было половина десятого. Юрий заволновался. Что за черт? Полчаса прошло с момента выстрела «Авроры»! Почему же нет приказа? Может, о них забыли? Может, связной сбился с дороги?.. Ведь ровно в десять в Смольном должен начаться съезд Советов, который и провозгласит власть Советов в бывшей Российской империи? А по ленинскому плану восстания с Зимним дворцом к тому времени непременно должно быть покончено… Об этом Юрию сообщил Подвойский: так приказал Ильич!

Ильич!

Волнение снова охватило Юрия – ведь совсем недавно, вечером, он снова видел Ленина, разговаривал с ним…

3

Дело было так.

В казармы Семеновского полка явился один из руководителей фабзавкомов города Уралов с поручением от Подвойского. Газету «Рабочий путь» разгромили юнкера, центральный орган большевистской партии не может выйти в свет, – а когда же, как не сегодня, так дорого печатное большевистское слово? Наиболее пригодной типографией для выпуска большевистской газеты максимальным тиражом была типография газеты «Русская воля» – на Ивановской улице. По указанию Военно–революционного комитета большевик Уралов и был назначен комиссаром типографии для выпуска центрального органа партии. Но ведь «Русская доля» была наиболее реакционным из современных органов печати, и типография принадлежит этой газете… Подвойский приказал семеновцам захватить типографию и редакцию «Русская воля», Уралову – обеспечить к утру выход закрытой вчера газеты «Рабочий путь».

Уралов и Коцюбинский со взводом семеновцев сели на грузовую автомашину и немедленно выехали на Ивановскую. В их распоряжении было два мандата BPK, два нагана и три десятка бойцов с винтовками – больше бойцов в машину не поместилось, а машина в полку была только одна. А овладеть ведь нужно было оплотом контрреволюционной пропаганды: сотни рабочих–печатников десятки редакционных работников – эсеров, меньшевиков и кадетов, – и все это, видимо, под многочисленной охраной, вооруженной до зубов. И захватить молниеносным ударом, чтобы владельцы типографии не успели испортить ротационные машины, гарантировавшие выпуск стотысячного тиража газеты в течение нескольких часов. Мешок с готовыми матрицами очередного, завтрашнего, 25 октября, номера газеты «Рабочий путь» лежал у ног Уралова: номер был готов, только печатай!

Они выехали на Ивановскую, и вот перед ними был огромный шестиэтажный домище: типография и редакция оплота контрреволюции – газеты «Русская воля».

Операцию решено произвести в расчете на внезапность и быстроту: высыпать из автомашины и – в штурмовом порядке – ворваться в помещение. Если охрана юнкеров окажет сопротивление – поднять стрельбу в вестибюле, в коридоре, вызвать панику и захватить дом стремительным натиском.

На удивление, никакой внешней охраны не оказалось. Тяжелые ворота во двор были заперты. На стук прикладами из сторожки появился швейцар. Спросил, как доложить «по начальству». Под дулами винтовок он открыл ворота и пропустил машину во двор. Охрана юнкеров, оказывается стояла тут до самого вечера – волновалась, беспокоилась, митинговала. Звонили в штаб, в комендатуру, в свое училище, просили сменить. Смену обещали, по смена не шла. Потом выяснилось, что все юнкерские училища внезапно поставлены под ружье и выведены в неизвестном направлении – по всей видимости, в Зимний дворец. Юнкера помитинговали еще раз, говорили о сухом пайке и приварке, о гибели России и необходимости спасать ее, а также о том, что в такую ответственную минуту им нужно быть вместе со всем своим училищем. После этого юнкерская охрана сняла свои посты и ушла. По всей вероятности, в Зимний дворец, разыскивать свое училище.

Как же действовали дальше?

Коцюбинский оставил небольшую охрану у ворот, a сам вместе с Ураловым и остальными семеновцами направился в здание. На первом этаже стояли ротации и размещался склад бумаги, на втором – стереотипная, на третьем – наборный цех. Редакция занимала верхний, шестой этаж. Но редакция – дело десятое: пока операция захвата всего здании будет продвигаться этаж за этажом вверх, нужно, не теряя времени, сразу же овладеть ротационным цехом, выбросить матрицы «Русской воли», заложить матрицы «Рабочего пути» и начинать печатание.

Они вбежали в цех с винтовками на изготовку.

Огромный цех заливал яркий электрический свет. Ротации ритмично гудели, бесконечные ослепительно белые полосы бумажной ленты раскручивались из рулонов, исчезали в пастях машин – и непрерывным потоков ложились уже один на один, лоснясь свежей краской, огромные листы отпечатанных экземпляров «Русской воли».

Солдаты с оружием в руках ни у кого в цехе не вызвали удивления: типография уже который день работала под охраной, а в цех с оружием в руках заходили – то смена стражи, то комендантский патруль, то еще какая–нибудь инспекция или военный надзор. Но почему так много? И почему винтовки на изготовку?.. Операторы не отошли от машин, а только взглянули из–под зеленых козырьков на лбу. Подошли свободные техники, подсобные рабочие.

Коцюбинский предъявил инженеру мандат Военно–революционного комитета. Уралов – мандат от Совета фабзавкомов.

– Остановить машины! – приказал Коцюбинский.

Уралов обратился к рабочим:

– В городе началось восстание. Контрреволюционная «Русская воля» закрывается навсегда! Здесь будет печататься центральный орган большевистской партии. – Он остановился на миг: профсоюз печатников был в значительной мере под влиянием меньшевистского руководства – как воспримут это сообщение рядовые члены союза? – Признаете ли вы власть Советов, товарищи?

Тут воспоминание снова вызвало радостную улыбку на лице Коцюбинского – в который уже раз за эти дни повторилась одна и та же реакции: печатники закричали: «Ура! Восстание! Да здравствует власть Советов!..»

После этого Уралов с семеновцами направился дальше с этажа на этаж – до самой редакции, а Коцюбинский налаживал охрану: на каждом этаже, как только Уралов занимал его, выставлялся один часовой; по одному часовому выставили у каждой ротации на первом этаже, пять человек с пулеметом было выделено для внешней охраны во дворе.

Покончив с этим Юрий разыскал телефон на первом этаже и начал дозваниваться в Смольный.

Это было нелегкое дело. Телефонную станцию уже захватили красногвардейцы Выборгского района и провода Смольного включали немедленно, однако телефон на третьем этаже в комнатах ВРК был все время занят: во все концы Петрограда передавались распоряжения и со всех концов поступали рапорты или запросы.

Минут через десять Коцюбинскому наконец все же удалось дозвониться. В трубке он услышал хриплый после долгих бессонных ночей и от нескончаемых телефонных разговоров знакомый голос самого Подвойского.

– Николай Ильич! – обрадовался Юрий. – Это ты? У аппарата Коцюбинский. Рапортую: первый этаж типографии «Русская воля» занят, ротации в наших руках, подгоняем стереотипы «Рабочего пути». Уралов занимает этаж за этажом выше и…

– Знаю, – прервал Подвойский, – и, оказывается, больше, чем ты: занят уже и шестой этаж – редакция. Уралов только что звонил мне из кабинета самого редактора.

Юрий смутился, но Подвойский продолжал говорить, он спешил:

– Высылаем еще одну машину с красногвардейцами, вам на помощь; берегите типографию как зеницу ока! Редакция «Правды» тоже этой машиной выехала к вам…

– «Правды»?

– Ну да, «Правды»: «Правда» снова будет выходить! Нужно вырубить в стереотипах заголовок «Рабочий путь» и поставить «Правда». Но если это не задержит выхода газеты: скорейший выход газеты – главное! Утром газета должна быть готова! Слышишь? Это приказ Уралову. О заголовке пускай решает на месте ночной редактор «Правды» – Савельев…

– Какой Савельев?

– Ну, Петров.

– Наш киевский Петров–Савельев?

Подвойский, кажется, улыбнулся там, на другом конца провода, в Смольном:

– Был киевский, теперь всероссийский. Ваш «киевский», – иронично добавил Николай Ильич, и Коцюбинский понял, что на этот раз речь идет о партийной кличке Юрия Пятакова «Киевский», – все–таки выжил его из киевской парафии, сукин сын!.. Ну да ничего, верные ленинцы сейчас, в минуту восстания, здесь нам особенно нужны. А вашего «киевского» лендлорд Владимир Ильич велел немедленно отозвать в Петроград, поближе к ЦК; мы, украинцы, имеем на него зуб! Ты слыхал, этот политикан якшается там с сепаратистами и меньшевиками? Ну да! И можешь не удивляться: от великодержавничества до сепаратизма один шаг… Есть думка послать нашею Пятакова в Госбанк – инспектором, директором, государственным банкиром или как там еще придется это наименовать? Пускай свой административный гений и экономические таланты проявляет в области финансов! Тем паче, что среди нас нет никого, кто бы разбирался во всех этих контокорренто, сальдо, балансах и прочей бухгалтерской абракадабре, я спецы–финансисты будут стараться обмануть и запутать нас. Ну, прости, разговорился я, а времени нет! Счастливо!..

Коцюбинский хотел было уже положить трубку, но Подвойский еще закричал:

– Постой! Постой! Юрко! Алло!.. Это еще ты? Слушай: есть еще одно дело, и очень важное. Понимаешь… Петров–Савельев с редакцией уже выехал к вам, а тут… появился один… понимаешь… – Коцюбинскому показалось, что Подвойский хотел даже понизить голос, чтобы его не услышали. – Этакая, понимаешь, заметочка появилась… Хорошо бы вставить в свежий помер газеты. Как ты там, Юрко? Делатб же тебе нечего – Уралов и один управится. Может, ты прогуливаясь, заглянул бы на минутку, сам, лично, и немедленно?

Коцюбинский понял: речь шла о каком–то важном документе, и было крайне необходимо, чтобы он попал в номер газеты, стереотипы которого уже закладывались в ротацию.

– Буду немедленно! – ответил Коцюбинский.

Они разъединились, и Коцюбинский, предупредив семеновцев о скором прибытии из Смольного машины с редакцией «Правды», поспешил на улицу. До Смольного был не короткий и не простой путь! Нужно пробиться через кварталы, которые контролируют верные Временному правительству юнкера, а у него ведь только мандат ВРК – о назначении комиссаром и Семеновский полк да еще… справка, что он выпущен на поруки большевистской партии после ареста за участие в июльском восстании и обязан до суда ежедневно являться в комендатуру для регистрации. На эту регистрацию он, конечно, ни разу не ходил. Ничего себе, хорошенькие документы! Юнкера сразу поставят к стенке и расстреляют – до суда и без регистрации.

Во дворе у ворот шумела целая толпа, и семеновские часовые потихоньку оттесняли взбудораженных людей за ворота на улицу. Это были сотрудники редакции «Русской воли» с шестого этажа: комиссар Уралов уже поговорил с ними по душам и предложил немедленно – раз–два, одна нога здесь, другая там! – освободить помещение и расходиться по домам. Из толпы доносились возмущенные возгласы:

– Бесчинство!.. Насилие!.. Мы будем жаловаться!.. Это вам так не пройдет!.. Попираете священную свободу слова… Мы будем апеллировать к самому Александру Федоровичу!.. Большевистское варварство!.. Подождите, подождите, найдется и на вас управа!.. С фронта уже идет доблестная армии! Казаки Каледина! Корниловская Дикая дивизия!..

Часовые–семеновцы подталкивали прикладами и флегматично огрызались:

– Не приказало… Не валено… Нельзя… Расходитесь подобру–поздорову… Таков приказ. Очистите территорию…

Наконец один из более горячих солдат не выдержал и заорал:

– Да катитесь вы прочь, шушера! Слышали – два предупреждения было, после третьего – огонь! По законам военного времени!..

Толпа возмущенных сотруднике «Русской воли» – джентльмены в котелках и цилиндрах, дамы в манто и боа – поспешили за ограду.

Коцюбинский сразу сообразил: нужно держаться этой толпы – за ней легко можно проскочить через центральные улицы. Юнкера проверят одного–двух, а остальные поднимут такой шум, изливая свою злобу на головы большевиков, что юнкера пропустят их, выразив им почет и уважение. Он затесался в толпу, а поскольку здесь было немало мужчин в офицерских шинелях и фуражках, никто и не обратил внимания на появление неизвестного, чужого человека.

4

Близость Смольного – штаба революции, штаба восстания – ощущалась за много кварталов вокруг. И, пройдя заставы красногвардейцев, которые долго и внимательно перечитывали мандат Военно–революционного комитета, Коцюбинский сразу же почувствовал, что попал в совсем иной мир, не похожий на тот, другой мир Невского проспекта, – с витринам, залитыми светом, с толпами людей. Здесь, за Литейным, прохожие встречалась совсем редко, и только в скверах и больших дворах вокруг огромных костров толпились группы солдат. Это были литовцы и волынцы, они наблюдали за подступами к Смольному. Солдаты грелись у огня, не выпуская из рук винтовок. Огромные костры то притухали, то вновь вспыхивали, и тени на огнями то исчезали, то резко вычерчивались на мостовой и на стенах домов. Розовые отблески костров походили на зарево близких пожаров.

В саду и во дворе Смольного тоже пылали костры, но здесь людей было больше – штаб восстания предусмотрительно выставил усиленную охрану. Багровый отблеск ложился на стволы полевых трехдюймовок, ярким рубином вдруг вспыхивали отсветы пламени в граненых зеркалах притушенных прожекторов, готовых в любую минуту сверкнуть ослепительным лучом. У ступенек главного подъезда стояли пулеметы, и красногвардейцы–часовые снова проверяли пропуска. Солдаты, матросы, штатские потоком вливались в одну дверь и таким же потоком, только уже более бурным, стремительным – каждый теперь спешил, выходя с полученным поручением, – выливался из второй двери.

Коцюбинский направился сразу на третий этаж, в помещение ВРК. Но продвигаться по коридорам Смоленого было не так–то просто: коридоры от стены до стены были заполнены народом – одни шли одну сторону, другие плыли им навстречу, то и дело открывались двери комнат: кто–то входил, кто–то выходил…

Многие сидели тут же, в коридорах, у стен на корточках, закусывая, или пили чай из металлических кружек. Клубы махорочного дыма плыли под потолком дворца, гомон сотен голосов наполнял все это огромное здание от края до края.

Волнение еще сильнее овладело Юрием. Здесь, в этом бурном людском потоке, в тесноте коридоров, еще сильнее чувствовалось воодушевление и решимость восставших людей, их готовность к битве, ощущалась неисчерпаемость этих людских потоков – словно бы не было им ни конца ни края, и, уходя в полыхающую зарницами ночь, этот могучий человеческий поток сразу же вливался в безбрежное народное море.

Наконец Коцюбинский протиснулся ни третий этаж, в комнаты BPK.

В первой комнате не было никого – здесь, как всегда, стоял лишь стол да стул, а у стены кровать: на нее иногда ложились вздремнуть часок–другой члены ВРК, которые вот уж сколько дней и ночей дежурили бессменно. Сейчас кровать была пуста и даже не измята – спать совсем не было времени.

Коцюбинский приоткрыл дверь во вторую комнату – оттуда слышались голоса.

Посреди комнаты стоили группы людей, – Коцюбинский узнал их сразу. Свердлов, Дзержинский, Сталин, Урицкий, Бубнов – это был партийный центр по руководству восстанием. Похоже, что именно в этот момент и происходило совещание центра, прямо на ходу. В комнате были еще Подвойский – председатель ВРК, и Антонов–Овсеенко с Чудновский. Им было поручено руководство боевыми операциями.

Дверь скрипнула, и все оглянулись. Подвойский махнул рукой Юрию и пошел к нему навстречу. И в то мгновение, когда Юрий вошел в комнату, он увидел у стены, за спиной Подвойского, человека. Человек сидел на стуле, рядом с ним стоял другой стул, на котором лежала бумага. Наклонившись, человек что–то быстро писал. Эти был Ленин.

Ленин в Смольном!

Да, всего лишь несколько часов назад, как только наступили вечерние сумерки, Владимир Ильич в сопровождении связного – большевика Рахья прибыл в Смольный. Из своей подпольной квартиры на Сердобольской Ильич проехал трамваем к углу Бакинской улицы и оттуда через мост, по набережной пришел пешком в штаб революции.

Юрий стоял затаив дыхание и не мог оторвать взгляд от Ленина – уже второй раз за последнее время видел он Владимира Ильича.

Мысли, тесня одна другую, пронеслись в его голове: Ленин уже не в подполье, Ленин здесь – лично сам руководит всем! Значит, восстание действительно не за горами, – возможно, в течение ближайших часов, быть может даже сейчас, через несколько минут…

Тем временем Подвойский схватил его за руку и потащил прямо к Ленину. Ленин, почувствовав, на себе взгляд, оторвался от работы.

– Ты быстро добрался! – возбужденно говорил Подвойский. – Молодец!.. Вот, Владимир Ильич, товарищ из газеты уже прибыл.

– Очень хорошо! Прекрасно! – сказал Ленин и поднялся со стула. В левой руке он держал листок из блокнота. – Вот это нужно немедленно передать в типографию! – он протянул руку, и Коцюбинский почувствовал ленинское рукопожатие, мягкое но в то же время крепкое, энергичное. – Непременно!.. – Сказав это, Ленин на секунду примолк. – Но если номер уже в машине, останавливать не нужно: напечатайте отдельной листовкой и вкладывайте и каждый номер газеты. Именно так! Так будет даже лучше…

Коцюбинский уже взял листок, но все еще смотрел на Ленина. Конечно, сейчас совсем не до разговоров, но Юрию казалось, что он именно разговаривает с Лениным – не только смотрит, а говорит, спрашивает Ильича и отвечает Ильичу.

Ленин с легким удивлением перехватил пристальный взгляд Коцюбинского и сказал:

– Да вы прочтите! Одну копию уже взяли для редакции «Рабочий и солдат», но, знайте, по дороге всякое может случится, и если бумажку вы не донесете, то донесите в памяти…

Коцюбинский прочел:

«К гражданам России!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов – Военно–революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленной предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно–революционный комитат при Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов».

Итак, свершилось!

Теперь Коцюбинский не мог оторвать своего взгляда от клочка бумаги, исчерченного быстрым, размашистым, но твердым ленинским почерком. Восстание началось! И победа обеспечена! Так сказал Ленин…

Голос Ленина вернул Юрия к действительности. Ильич приветливо говорил:

– А я вас знаю! О, я очень хорошо вас помню, товарищ… Коцюбинский! Украинский большевик! Достойный сын своего достойного отца! – и Ленин вдруг весело засмеялся. – Удивительное дело! Вы словно бы провожаете и встречаете меня! С вами едва ли не последним я виделся, уходя в подполье, и вы едва ли не первый оттуда, – Ленин неопределенно помахал рукой, – с воли, именно – с воли, кого я вижу, возвратившись…

Коцюбинский не успел даже ответить улыбкой на улыбкой – где уж там словами на слова! – а Ленин уже не смеялся, а говорил сурово и озабоченно:

– Идите, идите, батенька! Торопитесь! Дело не ждет!.. Нам еще тут нужно многое обсудить и решить!.. Печатайте обязательно отдельной листовкой и распространяйте массово: пятьдесят тысяч, сто тысяч, сколько сможете!

Он пожал руку Коцюбинскому и сразу же направился к товарищам, стоявшим посредине комнаты и продолжавшим возбужденно разговаривать. Но, оглянувшись, Ленин еще крикнул Коцюбинскому, который уже стоял на пороге:

– Не забывайте нашего с нами разговора: на Украину! Как можно скорее на Украину! Там вы очень нужны! Желаю вам успеха!..

– О типографии позаботится Уралов! – сказал уже на пороге Подвойский. – А ты возвращайся к семеновцам и ожидай распоряжений: полк должен быть готов к выступлению в любую минуту.

Дверь закрылась. Коцюбинский остался один в небольшой пустой проходной комнатке с застланной кроватью у стены. За приоткрытой в коридор дверью слышался гомон безбрежной толпы в коридорах Смольного. Минуту Юрий постоял – очевидно, только для того, чтобы глубоко вздохнуть: ведь он, пожалуй, так и не перевел дыхания с той минуты, как увидел Ленина, склонившегося над блокнотом. Боже мой! Он даже и словом не обмолвился с Ильичем! А Ленин ведь так много ему сказал! Так много! Сколько минут разговаривал с ним Ленин? Пятнадцать, двадцать, полчаса, целый час? Казалось, этот мимолетный, двухминутный разговор длился долго–долго. И начался уже давно, даже трудно вспомнить, когда…

5

И вот он стоял сейчас на углу улицы, утопавшей во тьме осенней ночи, и мрак пронизывали только вспышки от взрывов гранат и пушечных выстрелов, стоял, с нетерпением ожидал приказа двинуться в бой, на штурм! Его окружали сотни солдат, тоже с примкнутыми штыками – сотни таких же возбужденных, охваченных таким же страстным нетерпением солдат. Юрий стоял, всматривался в темноту, прислушивался к отзвукам боя, – а был это последний и решительный бой, а может, только первый, но все равно – решительный! – и вспоминал свою встречу с Лениным, стараясь восстановить каждое слово каждый жест…