355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Смолич » Ревет и стонет Днепр широкий » Текст книги (страница 43)
Ревет и стонет Днепр широкий
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:31

Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"


Автор книги: Юрий Смолич



сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 62 страниц)

Тимофей Гречка отходил последним. Выпускал обойму из–за кагаты и перебегал за бурт. Выпускал из–за бурта обойму и отбегал к кагате. И проклинал весь свет. Стоять бы ему сейчас у орудия в башне – хотя бы и против «Гебена» и «Бреслау»! А тут тебе огневой насыщенности ни… Словом, это тебе не на море, а на сухопутье, и Гречке было невдомек, как правильно вести бой против преобладающих сил противника. Он проклинал весь свет, выпускал обойму и отбегал назад, за своими, вооруженными кольями и вилами. Потом пустил длиннейший матросский завертон – и кинулся опрометью: патроны кончились, маузер был бесполезной игрушкой.

Вакула Здвижный лежал прямо на дороге – позиция выгодная, как раз во фланг цепям противника, да и окоп Вакуле был не нужен: все равно безногого видно только наполовину. Лежал и стрелял – спокойно и равномерно: пять пуль выпустит одну за другой, затем остановится лишь на минутку, чтоб вставить новую обойму, и снова одну за другой – пять. Огневого припаса было у Вакулы до черта: патронов полны карманы, за пазухой да еще в шапке. Но хуже обстояло в подначальной ему команде: щомполки уже расстреляли весь порох, пистолетчики тоже истощились вконец – и огневой заслон второго эшелона умолк.

Вакула посмотрел по своей цепи направо и налево:

– Кто отстрелялся – отходи!.. – приказал он. – По одному!.. Перебежкой!.. За хаты и – по хатам!.. Выполняй!

Увечные фронтовики один за другим, кто бегом, кто ползком, если без ноги, оставили позиции: хоть и увечные, а фронтовики и приказ выполняли точно.

Теперь в заслоне Вакула остался один и продолжал стрелять: пять выстрелов – один за другим, потом снова пять.

Хлопцы из Гречкиной группы прорыва – кто с колом, кто с вилами – тоже поспешно пробежали мимо Вакулы.

– Колья кидай, – кричал им Вакула вслед, – чтоб и признака не было! А вилы – в солому.

И продолжал стрелять.

Тимофей подбежал к Вакуле и упал на землю рядом.

– Проиграли мы бой, Вакула! – простонал Гречка, в отчаянии даже всхлипнув. – Матери его из ста двадцати орудий!

Вакула выпустил пятый и, пока вставлял новую обойму, ответил угрюмо:

– Проиграли… Отступай…

И снова дал пять выстрелов.

«Ударники» уже оставили позади свекольное поле. Один за другим они перебегали дорогу и пропадали за стволами толщенных столетних лип, посаженных еще Шембековыми прадедами для царицы Екатерины великой. От Вакулиного укрытия цепь «ударников» была уже недалеко, и Вакула спустил прицельную рамку винтовки на двести.

– Тикай! – крикнул он Гречке. – Как раз добежать успеешь!

– Как – тикай? – удивился Тимофей. – Погибать будем врукопашную! Ты же на своем заду до хат не доскачешь!..

– Тикай! – завопил Вакула. – Мое дело – прикрывать огнем!..

– А!.. – Гречка матюкнулся, вскочил на ноги, схватил Вакулу в охапку, чтобы с ношей на руках, согнувшись, податься назад в село. Вакула хоть и полчеловека, а был тяжеленек – далеко с таким грузом не убежишь.

– Дурило!.. Пусти!.. Видно же нас будет; обоих уложат!..

Гречка сделал два шага, но Вакула рванулся, ткнул его культей в живот – Гречка не удержал, и Вакула брякнулся на землю. Он сразу же подполз к своей винтовке и снова принялся стрелять.

– Дурило! – ругался он. – Интервала делать нельзя! Они тогда в два счета проскочат!.. Тикай, матери твоей!.. – уже истерически, вот–вот забьется в припадке, заорал Вакула.

Гречка поднял маузер, сунул за пояс.

– Не пойду! – решительно заявил он. – Вместе будем пропадать.

– Матрос Гречка! – загремел Вакула. – Я здесь принимаю на себя командование, как старший чином на сухопутье: выполняйте мой приказ – бежать!..

В армии Здвижный носил ефрейторское лычко.

Пять выстрелов один за другим выпустил снова Вакула по Шембековым лицам.

Гречка заплакал:

– Пухом тебе земля, Вакула!.. Умер ты за революцию!.. Прощай!

Плача в голос, Тимофей, пригнувшись, побежал к селу.

А в черной хате Нечипоруков, в чулане, сидел сам Авксентий Опанасович. Пленум Центральной рады распустили на каникулы – правила теперь в Киеве Малая рада да генеральный секретариат – и Авксентий Опанасович эти дни хозяйничал у себя. Вот тут его и застала эта напасть, вот так и свалился на него этот бой. Авксентий Опанасович как схватился за голову, когда началось, так и сидел уже битый час – только иногда покачивался и стонал, словно от зубной боли.

– И что ж его на свете божьем делать?.. И что ж оно на свете божьем творится?..

Ведь по правде поступили мужики, когда пошли землю делить – раз такой из самого Петрограда вышел закон… Но в своем праве были и эти «ударники» – раз этот закон тут, под Центральной радой, не признан…

А разве есть такой закон, чтоб в людей стрелять и кровь проливать?

Разве есть такой закон, чтобы была контрреволюция раз теперь революция?

И разве есть такой закон, чтоб мужик так и оставался без земли?

Наговорили же, наболтали невесть чего, такую бучу подняли!.. Пышность и благолепие!.. Такие слова произносили!.. Неведомые раньше революционные слова… И вот тебе на…

Как же оно будет?.. Что ж делать?

Куда ты смотришь, о господи! Почему людей не надоумишь?! Идол ты, господи, прости господи…

А Вакула Здвижный все сидел на своих культяпках, ерзал задом при отдаче после каждого выстрела – и стрелял.

Пять, один за другим, а потом – снова пять. Патронов еще оставалось выстрелов на пятьдесят. Если ствол не раскалится и магазин не заест. «Ударники» перебегали от липы к липе – и Вакула уже спустил рамку на сто. Впрочем, слева и справа выстрелы противника, гремели уже и позади: противник загибал фланги. Полсотни, да еще с пулеметами – против одной винтовки.

Село притихло – позади. Австрийцы уже добежали до своей казармы. Экономические подались в лес. Деревенские разбежались по хатам, спрятали косы и вилы и затаились. Тихо стало в селе. Только – пять, и снова пять – гремели Вакулины выстрелы.

В воздухе, над селом, порхали первые снежинки.

Пуля ударила Вакулу Здвижного в грудь.

Замолкла и его винтовка.

ДЕКАВРЬ

ВОЙНА

1

Огромный зал в две с половиной тысячи глоток ревел, а Затонский стоял перед ним на трибуне и улыбался. То была невеселая улыбка – когда впору заплакать, а губы против воли растягиваются, мускулы лица как будто сводит, и преодолеть такую нервную улыбку, как известно, невозможно.

А смеяться не было оснований.

Ведь Затонский открывал Всеукраинский съезд – долгожданный съезд Советов! – а ему кричали: «Долой!»

И открытию съезда предшествовали события трагические.

Разоружены и высланы были за пределы Украины не только киевские большевизированные части. Разоружены были в большинстве и те вооруженные силы, которые могли бы прийти восставшему Киеву на помощь. В Виннице и под Жмеринкой корпус Скоропадского разоружил и отдельные соединения Второго гвардейского корпуса.

Теперь уже – хочешь не хочешь – конфликт с Центральной радой приводилось разрешать только… мирным путем.

Первым шагом на этом мирном пути была… стачка. Киевские пролетарии, уже который раз за эти месяцы, объявили всеобщую политическую забастовку. Они протестовали против предательского разоружения и высылки солдат–большевиков. И они требовали: «Съезд! Съезд Советов! Немедленно! Завтра же!»

И вот – съезд…

Организаторам съезда съезд кричал… «долой!».

На съезд должно было собраться примерно пятьсот делегатов. А прибыло… около трех тысяч. Более двух с половиной тысяч оказалось… неполномочных, так как не были они делегатами ни от местных Советов, ни от солдатских комитетов. Центральная рада срочно вызвала представителей всех отделений своей Селянской спилки и всех, даже самых мелких, украинизированных армейских частей. Солидные зажиточные хлеборобы, сельские богатеи и наглые, озверелые гайдамаки явились в организационный комитет съезда и потребовали себе мандатов. Оргкомитет, само собой разумеется, отказал. Тогда гайдамаки толпой ввалились в помещение комитета, с членами комитета расправились нагайками, разбили ящик стола, силой захватили печать и, проштемпелевали две с половиной тысячи «законных» мандатов… Такого случая еще на свете не бывало. Ничего подобного не знала история парламентаризма.

И вот они сидели в зале, две с половиной тысячи фальшивых делегатов с фальшивыми мандатами, и как только на трибуне появился большевик, они завопили «долой!».

Затонский набрал полную грудь воздуха и крикнул что было мочи:

– Товарищи!.. От имени Киевского совета рабочих депутатов, от имени областного комитета партии большевиков…

– Долой! Вон большевиков? Геть москалей с неньки Украины!..

Левым глазом – если его скосить – Затонский видел: сразу за порталом кулис кучкой толпятся товарищи, организационный комитет съезда – Бош, Иванов, Тарногродский, Горовиц, Гамарник, Леонид Пятаков, другие. Из–за их спин выглядывают, подымаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть, представители Центральной рады: Грушевский, Винниченко, Петлюра, еще кто–то. Правым глазом – тоже искоса – Затонскому было видно: из зала, через настил над оркестром, на сцену валит толпа – дядьки в синих чумарках, гайдамаки с нагайками, штатские с желто–голубыми розетками на пиджаках…

– Мы считаем съезд неправомочным… – кричал Затонский, – и предлагаем открыть только совещание…

В это время гайдамаки уже забрались на сцену, впереди бежали какие–то штатские. Один из них сразу подскочил к Затонскому и толкнул его в грудь. Гайдамак с другой стороны локтем заломил ему голову назад. Затонский упал навзничь.

Падая, он еще успел увидеть: товарищи из–за кулис тоже бросились на сцену – должно быть, ему на помощь; за ними бежали еще люди: Грушевский, Винниченко, Петлюра, другие.

– Слава! – ревел зал.

– Бей большевиков!

И побоище началось. В куче тел над собою и вокруг Затонский видел Гамарника, Пятакова, Тарногродского, Горовица, Иванова, мелькнул Боженко, откуда–то взялся Картвелишвили, еще кто–то, еще… Они хватали гайдамаков и дядьков, оттаскивали их. Но из зала подымались новые. Кто–то упал. Кого–то уволокли за ноги. Кто–то свистел, заложив пальцы в рот. На трибуне съезда шла драка – как между пьяными у шинка.

И еще, сквозь сутолоку, Затонский видел: Грушевский, Винниченко, Петлюра прошли от кулис прямо к столу, приготовленному для президиума, и остановились, вглядываясь в зал. Грушевский протянул руку к серебряному колокольчику.

Затонский все–таки поднялся; дерущаяся толпа передвинулась за кулисы на авансцене перед столом президиума стояла Бош.

Грушевский уже высоко поднял руку и изо всех сил звонил в колокольчик, призывая к порядку и тишине.

– Товарищи – крикнула Евгения Бош. – От имени областного комитета нашей партии…

– А! – закричали гайдамаки, еще не убравшиеся со сцены. – Так это та самая Бош! А ну давайте ее нам сюда, сейчас мы ей…

Размахивая нагайками, они кинулись к женщине, которая стояла одна против них. В зале стало тихо.

– Ну? – крикнула Бот. – Господа Грушевский, Винниченко и Петлюра! Отдайте же приказ своим гайдамакам учинить расправу над большевиками!..

Гайдамаки с нагайками остановились. В зале воцарилась тишина.

– Панове добродийство, уважаемые товарищи! – взмолился, чуть не заплакал Грушевский. – Это же… прошу вас… – Говоря, он продолжал, забывшись, с перепугу трясти правой рукой и звонить в свой колокольчик, и это звучало аккомпанементом, словно бубенчики под дугой молодецкой тройки на заснеженном степном раздолье. Впрочем, он наконец опомнился. – Всеукраинский съезд Советов от имени Центральной рады объявляю открытым!

Петлюра – он ведь был певец! – заложил палец на борт френча и затянул:

Ще не вмерла Україна…

Зал в один голос подхватил.

2

В небольшом зале Дворянского собрания их сошлось сто двадцать пять.

Самое место сбора располагало к невеселым шуткам и мрачным остротам:

– Пролетарские кукушки в дворянском гнезде! – первым пошутил Андрей Иванов.

И, как часто бывает, когда на душе кошки скребут, горькая ирония сразу нашла отклик, и, как всегда а таких случаях, остроты не отличались чрезмерным остроумием.

– Могильщики капитала на могилах капиталистов, – отозвался Лаврентий Картвелишвили.

Сто двадцать пять, собиравшиеся в этом зале сейчас, ночью, все были законными делегатами съезда и представляли сорок девять местных Советов. Преимущественно это были большевики, десятка два беспартийных, несколько украинских левых эсеров, несколько украинских эсдеков, тоже левого крыла. Все они только что демонстративно покинули съезд – неправомочное сборище политических хулиганов спекулянтов на национальных чувствах, политиканов–узурпаторов.

Из группы украинских социал–демократов – партии, к которой принадлежали и руководители генерального секретариата Винниченко и Петлюра, – доносился возмущенный голос:

– Центральная рада предала массы, от имени которых говорит, и это массам надо разъяснить!..

В кучке украинских левых эсеров – левого крыла партии, составлявшей большинство Центральной рады во главе с самим председателем Грушевским, – требовали более решительных действий:

– Мы должны взять руководство Центральной радой в свои руки!..

Беспартийные тоже держались отдельно – фракцией, но среди них господствовали упадочные настроения:

– Ведь реальных сил для борьбы против Центральной рады нет…

Это еще не было заседание, хотя Бош и объявила, что открывает совещание делегатов съезда, – все говорили одновременно, спорили, но трибуна тоже не оставалась пустой. На трибуне стоял Коля Тарногродский, делегат от героический Винницы.

– Товарищи – страстно восклицал всегда тихий Коля. – Войны между революционной Россией и буржуазным правительством Украины все равно не миновать, и, кто его знает, может быть, и правда, нет куда без добра! Может быть, это вышло как раз кстати, что ультиматум Совета Народных Комиссаров подоспел именно к началу съезда. Если эта банда узурпаторов и вынесет какие–либо решения, то в свете ультиматума, контрреволюционное лицо Центральной рады станет предельно ясным для широчайших масс. И они пойдут за нами, против Центральной рады!

Речь шла о полученном Центральной радой ультиматуме Совета Народных Комиссаров который до начала, съезда неожиданно огласил Петлюра и который, собственно, и разжег страсти и без того обнаглевших гайдамаков и кулаков из Селянской спилки.

Ультиматум Совета Народны Комиссаров предъявлял в основном четыре требования. Чтоб Центральная рада немедленно прекратила дезорганизацию фронта самочинной передислокацией украинизированных частей. Чтоб Центральная рада перестала пропускать на Дон войсковые соединения. Чтоб Центральная рада не чинила препятствий революционным частям, ведущим борьбу против калединского контрреволюционного мятежа. Чтоб Центральная рада прекратила разоружение революционных войск и немедленно вернула им и Красной гвардии отобранное оружие.

Совет Народных Комиссаров давал Центральной раде сорок восемь часов. Если в течение этого времени Центральная рада не даст удовлетворительного ответа, то тем самым она признает себя в состоянии войны с советской властью в России и на Украине.

Ультиматум подписал Ленин.

Сто двадцать пять делегатов съезда – настоящих, законных делегатов, выгнанных, однако, со съезда узурпаторами, – шумели, волновались, говорили все разом: что же делать, как быть?

Саша Горовиц сидел один в уголке, мрачный и молчаливый. Это было неправдоподобно, но это было так: страстный, пылкий, всегда первый в дискуссиях, Саша Горовиц не проронил до сих пор ни слова, кажется, и не слушал, что говорили, волнуясь и перекрикивая друг друга, товарищи. Он кусал ногти и сидел, уставившись в какую–то невидимую ему самому точку. Он был весь погружен в себя.

Черт побери! Кажется, Саша запутался. Саша ничего не понимал. Правильно было – и так и этак. Но и так и этак… было неправильно.

Саша добивался, чтобы борьбу против контрреволюции вести в союзе с Центральной радой, ибо Центральная рада была как будто единственным органом, воплощавшим в себе волю к национальному освобождению, а этим – волей к национальному освобождению – большевики не имели права пренебрегать и должны были ставить ее рядом с борьбой за освобождение социальное… Но ведь деятельность Центральной рады была насквозь, контрреволюционной.

Сайги считал неверным привлекать против Центральной рады постороннюю силу – штыки гвардейского корпуса, потому что дело шло не о войне между империалистическими державами, а о классовой борьбе внутри самого народа, значит, борьба должна была вестись только собственными силами… Но Центральная рада разоружила и посторонние силы и… свои собственные.

Саша был вообще против войны. Браться за оружие можно лишь в том случае, если силы контрреволюции нападают, если бы они первые начали войну. А тут первыми выставили ультиматум… свои, и угрожает ультиматум… войной.

Или Саша уже перестал понимать, что такое война? Раве сам он за победу социалистической революции, за пролетариат не отдаст свою кровь до последней капли?.. Хоть сейчас… Так в чем же дело?..

Впрочем, мрачный и молчаливый сидел не один Саша Горовиц. Мрачные и молчаливые сидели все те члены Киевского комитета, которые как и Горовиц, возражали против вооружения, против решительных действий, против восстания…

В самом деле, если б своевременно и широко вооружиться, если бы выступить первыми, если бы вовремя поднять восстание – не позавчера, когда было уже поздно, а тогда, сразу же вслед на победой на баррикадах Октября, когда Центральная рада еще держала руку Временного правительства, когда…

Товарищи сидели молчаливые и хмурые, а все совещание возбужденно гудело. Надо было что–то предпринимать. И предпринимать немедленно. Но что именно?

В это время и вбежал в зал Василий Назарович Боженко.

– Хлопцы! – накричал Боженко еще с порога. – Сидите здесь, дискуссии разводите, тары–бары! А сейчас вам будет крышка!

Боженко вскочил на возвышение у трибуны, в руке у него был наган.

– Что такое? – рассердилась Бош. – Василий Назарович, чего ты поднимаешь панику?

– Поднимаю! – закричал Боженко, размахивая наганом. – Панику! Потому что такая ситуации, чтоб ты знала! Петлюра отдал приказ!.. – Боженко задыхался от быстрого бега и словно стрелял словами. – Арестовать нас всех к чертовой бабушке! Сечевики и гайдамаки уже вышли из казарм… Через пятнадцать–двадцать минут будут здесь… Точно. Моя разведка.

Боженко посмотрел на часы – огромную железнодорожную луковицу «Дукс», прилаженную на руку широким ремешком.

– Точно! Через пятнадцать будут здесь. Через десять чтоб нас тут не было! Закрывай митюжок. Выходить черным ходом. Во двор. Оттуда на Крещатик. А еще лучше – дворами и на Костельную. Айда!

3

Надо было как можно скорее уходить, но разойтись просто так – разбежаться, спрятаться – было невозможно.

Со всех сторон посыпались вопросы:

– Что же мы теперь – нелегальные?

– Что же нам – в подполье?

– Раз война, они интернируют нас и объявят военнопленными!

Украинские эсеры и украинские социал–демократы предложили:

– Пускай арестовывают! Арест всех законных делегатов съезда незаконными вызовет возмущение в массах, и это будет наш лучший протест против произвола!..

Это предложение вызвало смех и досаду.

– Петуха – под нож, а он кукарекать! – разъярился Боженко. – Говорю: расходитесь скорей! А не то – вынимай, хлопцы, наганы, будем защищаться! – В правой руке он держал свой наган, левой вытащил из кармана бомбу–лимонку.

Два десятка револьверов, которые могли иметь при себе делегаты, это было ничто да и стоило ли жертвовать жизнью из глупого протеста?.. Попасть под арест всему руководству большевистской организации юго–запада Украины, всем представителям местных Советов – в момент, когда должна начаться активная всенародная борьба за власть Советов на Украине, – означало заранее обезглавить организацию этой борьбы. Их было только сто двадцать пять, но кому же, как не им, этим ста двадцати пяти – съезду уполномоченных народом, – и возглавить борьбу?

– Расходиться по одному, по двое! – предложила Бош.

– Всем поправляться на Печерск, в «Арсенал»! – добавил Иванов. – Наш красногвардейский отряд вооружен. Под его охраной продолжим работу… съезда…

Делегаты заторопились к выходу.

Но на трибуне уже стоял Тарногродский.

– Товарищи! – остановил он уходящих. – Через три дня в Харькове открывается съезд Советов Донецко–Криворожской области. Предлагаю: всем составом делегатов Юго–Западного съезда немедленно переехать в Харьков, объединиться с Допецко–Криворожским съездом – это и будет Всеукраинский съезд, законный и правомочный! И он доведет работу до конца…

Это действительно были блестящая идея. Бош сразу оценила ее. Ведь в Харьков съезжаются представители пролетарской части Украины: донецкие шахтеры, криворожские рудокопы, металлурги Екатеринославщины. Может быть, и в самом деле – нет худа без добра? Сама жизнь, сами обстоятельства борьбы дают прекрасный случай покончить с сепаратистскими настроениями среди деятелей Донецкого бассейна и Криворожья – их тенденцией обособиться от Украины, объявить свою Донецко–Криворожскую республику.

Коля Тарногродский взволнованно продолжал:

– Харьковский съезд выразит волю всего украинского народа, и мы изберем там новый состав Центральной рады, то есть я хочу сказать, – Всеукраинский центральный исполнительный комнат Советов! Новую власть Украинской народной республики! Без Грушевских, Винниченок и Петлюр!..

Одобрительные возгласы встретили слова Тарногродского.

– Расходитесь же, расходитесь скорее! – кричала Бош. – Все на Печерск! Все сегодня же – в Харьков!..

Она хотела еще что–то сказать товарищам, толпившимся в дверях, но Боженко взял Евгению Богдановну за плечи и подтолкнул к выходу.

– Ну какая же ты, Богдановна! – укоризненно сказал он. – Что ж тебя – с полицией выводить? Анархию разводишь! И товарищей задерживаешь и сама задерживаешься. Вот–вот сечевики с гайдамаками нагрянут! А ну катись!..

Боженко бесцеремонно вытолкнул Бош за дверь и шел последним за толпой, гоня людей вниз по лестнице и покрикивая:

– С черного хода направо – на Крещатик, налево – на Костельную. Со двора, во двор, а там раза два через заборы – и ваших нет!..

Он выпроводил всех, погасил свет в зале, во всех коридорах и вестибюле, потом еще раз проверил входную дверь: заперта ли на ключ, задвинул еще большой засов – и только тогда покинул и сам опустевшее помещение.

Отворив дверь черного хода, Боженко прислушался. В парадную дверь как раз застучали. Сперва негромко, а потом забарабанили гулко и часто.

– Рукоятками наганов колотят! – констатировал Василий Назарович. – Стучите, стучите! Головой о стенку…

Он прикрыл дверь – где–то в доме забыли открытую форточку, и сильно сквозило – и оглянул двор. Ни справа, ни слева товарищей уже не было видно: кто подался в проходной тоннель к зданию Волжско–Камского банка – этим путем в июльские дни Василию Назаровичу уже приходилось давать ходу от юнкеров; кто через заборы, за домом банкира Доброго, через усадьбу родичей того же Доброго, на Костельную. Снег падал густо, большими пушистыми мухами, крупный и тяжелый. Снег быстро засыпал многочисленные следы.

Василий Назарович одобрительно крякнул:

– Гляди! И природа на конспирацию работает…

В парадную дверь уже грохотали так, что слышно было и здесь, во дворе.

– Не иначе как прикладами стучат! – пришел к выводу Боженко. – Барабаньте, барабаньте! Дворяне знали, какие себе двери ставить! Дуб в два слоя накрест из полуторадюймовки на клею и на винтах, да еще медью обшиты – это понимать надо! – Зоркий плотничий глаз Василия Назаровича видел каждую сделанную из дерева вещь насквозь. – Телеграфный столб нужно повалить, в двадцать рук взяться, раскачать – эй, раз! – и долбануть! А так что… – Боженко презрительно махнул рукой. – Коту под хвост. Ну и непонятливый, право, народ!..

Он постоял еще, наблюдая, как заметало снежком частые следы справа и слева.

– М–да, – хмыкнул Василий Назарович, плотнее запахивая свой коротенький кожушок, так как поддувало снизу, – такое, выходит, дело: раз опять конспирация, значит, опять же в подполье, не иначе. Вот волынка!..

В парадную дверь что–то грохнуло – даже затрясся дом.

– Гляди! Неужто до телеграфного столба додумались–таки, славных прадедов великих правнуки дурные?

Тяжелый удар раскатился еще раз и еще раз.

– Нет, – констатировал Василий Назарович. – Столбики с тротуара вывернули и дубасят. Столбиками, братцы, дело не пойдет!

В эту минуту оглушительно загремело, из нескольких окон верхнего этажа посыпались мелкие осколки стекла.

– Бомба! – отметил Боженко. – Одной, братцы, не возьмешь. Надо вместе связать штук пять, тогда…

Там как будто следовали его указаниям – взрыв прогремел еще оглушительней, еще сильнее, и вылетели стекла в окнах первого этажа.

– О! Теперь будет дело. Пожалуй, пора и мне пойти прогуляться…

Боженко еще раз бросил взгляд на следы – метелица уже засыпала их так, что и признака не осталось. Дверь черного хода за спиной у Боженко захлопнулась – по зданию потянуло сильным сквозняком. И одновременно грохнули, точно взрыв, людские голоса: выкрики, брань, слова команды – гайдамаки и сечевики ворвались–таки в дом. Боженко запахнул кожушок еще плотнее и рысцой побежал через двор, за флигель, к уборной, а потом сквозь пролом в каменной стене – в соседнюю усадьбу родичей банкира Доброго. Отступление делегатов съезда, можно сказать, прикрыто, теперь не грех убраться и самому.

Снег сыпал все обильнее, застилая все вокруг густой, непроглядной белой пеленой.

– Погодка! – с удовлетворением констатировал Василий Назарович. – Рано снег ложится! Не иначе, к урожаю! Кто отсеялся, и кому собирать…

Снег сыпал и сыпал, как из рукава.

4

Снегом, казалось, засыпало весь мир.

Белый покров лег на окрестные поля – перелески, уходящие к Сойму, и камыши вдоль Вирского пруда кудрявились над белой гладью, как выпушка белой смушки на белом же кожухе. Белые, с увесистой снеговой ношей на отяжелевших ветвях, брели вдаль Сумским шоссе тополя. Белыми шапками увенчаны телеграфные столбы, бесконечной шеренгой выстроившиеся вдоль железнодорожного пути. Домики белопольских окраин стояли засыпанные снегом до крыш – метель превратила их в сугробы. Пристанционные постройки и даже галереи депо казались громадными снежными буграми, а, цепочки поездов походили на высокие, покрытые снегом брустверы над заметенными траншеями железнодорожного полотна. Сама станция Ворожба – двухэтажное здание вокзала – походила на большую белую папаху с черным шлыком: черный шлык дыма из трубы на крыше стлался по земле.

Собственно говоря, этот дымный шлык и был единственным свидетельством того, что жизнь еще не умерла, что жизнь еще теплится на земле.

Коцюбинский, Примаков, Фиалек и Чудновский стояли на перроне, как говорится, ни в сих ни в оных. Что же теперь делать?

Снежная метель парализовала все: железнодорожные магистрали засыпаны, движение поездов прекратилось.

– Начальник станции ведь сказал, – неуверенно проговорил Чудновский, – что на Киев путь расчищен, полчаса, как прошел снегоочиститель, и проезд возможен…

Он притопывал и плохоньких сапогах, чтоб согреть озябшие ноги, и левый, пустой рукав его шинели подпрыгивал и болтался: левая рука на перевязи была под шинелью – раненная в октябрьские дни в Петрограде.

– Расчищена только правая киевская колея, – сердито проворчал Фиалек. – Значит, из Киева поезд может прийти, а на Киев – шалишь!

– А теперь снегоочиститель пошел на правую харьковскую, – добавил Примаков, – таково распоряжение Викжеля и украинского главковерха Петлюры; магистраль питания Украинского фронта!.. А на Москву, – хмыкнул он, – не будут чистить ни правой, ни левой. В порядке… разрыва дипломатических отношений и… государственного самоопределения…

– Сволочи! – процедил сквозь зубы Коцюбинский.

А все четверо продолжали смотреть влево – на Харьков, на Курск и Москву ожидали: а вдруг будет все–таки оттуда поезд! Всем четверым надо было на Киев.

Чудновский – делегат Второго всероссийского съезда Советов от Юго–Западного фронт, – после участии в Октябрьском восстании должен был возможно скорее вернуться в ставку фронта: ставка стакнулась с Петлюрой и Каледиными и у большевистской организации фронта работы хватало! Задерживаться нельзя! Киевские делегаты съезда Фиалек и Примаков – после ликвидации путча Керенского на подступах к Петрограду – тоже возвращались домой в Киев. Примаков очень спешил. Ему с Коцюбинским до зарезу надо было быть в Киеве еще вчера.

И причин для спешки было две.

Во–первых, Коцюбинский и Примаков были делегатами от Чернигова на созванный в Киеве, еще на вчера, съезд Советов. Во–вторых, Центральный исполнительный комитет Советов и Центральный Комитет партии рассылали членов ЦИКа по всей стране – для организации советской власти на местах. От ЦИКа их напутствовал Свердлов. От ЦК – Ленин.

Ленин – это было лишь третьего дня – сказал:

– Не мешкайте! Сегодня мы направили Центральной раде ультиматум. Завтра – Украинский съезд Советов. События назревают. Съезд будет трудный. Ваше участие в нем обязательно. Съезд надо сделать советским! Крепко, крепко пожмите руки всем украинским товарищам!

Владимир Ильич положил свою ладонь – мягкую, но с сильными, как у пианиста пальцами – поверх руки Коцюбинского, другую руку положил на плечо Примакову, склонился совсем близко:

– …Как украинцы, вы можете устраивать у себя жизнь, какую хотите. Но мы протянем братскую руку украинским рабочим и скажем им: вместе с вами мы будем бороться против вашей и нашей буржуазии. Только социалистический союз трудящихся всех стран не оставит почвы для национальной травли и грызни.

Потом Владимир Ильич просил их, украинцев, делегатов Украинского съезда, которые прибудут на съезд непосредственно из Петрограда, после того как сами они принимали участие в установлении советской власти в стране, – особо отметить в своих выступлениях на съезде, что восстание в Петрограде было восстанием до имя будущего всех народов бывшей Российской империи и участие в нем принимали рабочие и крестьяне всех национальностей. Владимир Ильич подчеркнул также, что, как ни нужны сейчас воинские революционные части в гарнизоне Петрограда, Петроградский штаб не чинит никаких препятствий тому, что украинцы–солдаты возвращаются сейчас домой, чтобы принять участий в борьбе рабочих и крестьян на Украине. Солдаты–украинцы уезжали на Украину при оружии и согласно маршрутам, которые им давал специально созданный Украинский штаб.

Да, это будет серьезный аргумент в выступлении на съезде – в то время когда Петлюра на Украине разоружает солдат–русских и высылает их за пределы Украины даже без пищевых припасов и без одежды.

На прощание Ленин сказал еще:

– Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого пугаться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтоб сохранился союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией любых наций…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю