Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 62 страниц)

Алексаша сел. Потом непринужденно закинул ногу на ногу.

– Господин Петлюра, но поверит ли атаман Каледин, что я… простой поручик… облечен столь высокими полномочиями? Чем мне подтвердить… достоверность моих слов?

– Я уверен, – сказал Петлюра, задумавшись на миг, – что вы не имеете в виду… письменный мандат?

– Нет, нет! – вырвалось у Алексаши. – Только не мандат!

Он сразу представил себе, как красногвардейская застава где–нибудь на глухой станции производит обыск, обнаруживает у него в кармане такой мандат и… вот уже его ведут к стенке – на расстрел.

– И я так думаю, – успокоил его Петлюра. – А чтоб у атамана Каледина не возникло никаких сомнений насчет того, что вы ему передадите, можете ему сказать: вам известно, что… через несколько дней к нему в Новочеркасск прибудет эшелон с пломбами и красными крестами на дверях вагонов… Эшелон, который свободно пройдет через все заставы и не будет задержан ни одной заградиловкой, ибо это эшелон с медикаментами Красного Креста – американского Красного Креста! Запомните это!

Алексаша посмотрел на Петлюру с сомнением: неужто эшелон с медикаментами Красного Креста, путь даже уважаемого американского, произведет на атамана Каледина столь сильное впечатление?

– А этот эшелон действительно прибудет! – сказал Петлюра. – И известно о нем только американскому консулу на Украине и американскому консулу в Новочеркасске. Ну и мне да атаману Каледину – от них; больше никому!

Алексаша встрепенулся:

– Ага! Слова про эшелон – пароль!

– Какой там к чертовой матери пароль! – даже рассердился Петлюра. – Сорок вагонов с пулеметами, карабинами, патронами, гранатами и снарядами! Это – оружие для армии атамана Каледина. Дон далековато от фронта, и там у них туго с боеприпасами и оружием. Американцы великодушно презентуют это Каледину. А я… беспрепятственно пропускаю через Украину… Теперь вам все понятно, господин поручик?

– Все!

Алексаша снова вскочил, вытянулся, щелкнул каблуками.

– Выполняйте!

НА МИРОВОЙ АРЕНЕ

1

Американский консул Дженкинс занимал в гостинице «Европейская» угловой номер «люкс–модерн» – окнами на юг и восток. Широкая панорама, открывавшаяся оттуда, чаровала взор.

Слева, за Александровским спуском и зарослями приднепровских склонов, – синий плес Днепра, светлые отмели Труханова острова, сизые дали до самых лиловых берегов Десны.

Милый, тихий, целительный для усталой души, божественный пейзаж.

Прямо – в стиле «модерн» особняк Купеческого собрания и, над монументальным пьедесталом повергнутого еще в марте месяце памятника «царю–освободителю», кручи Царскою сада: зеленолистые – летом, кавказская чернь голых ветвей на серебре блеклой лазури небосвода – сейчас, осенью. Отрадный отдых для утомленного взора.

Справа – приятным контрастом мирной природе – живая, бурлящая, в водовороте городского движения, Царская площадь: трамвайное кольцо с причудливым павильоном в центре, разворот маршрутных автооминбусов, стоянка моторов–циклонеток, биржа извозчиков–лихачей с серыми в яблоках рысаками. Суетливое кипенье деловой жизни при слиянии двух шумных столичных магистралей – Крещатика и Александровской, a в перспективе, прямо против окон гостиницы через площадь, импозантный фасад Исторического музея. Услада для ценителя прекрасного.

Фризы и дорические колонны архитектурного шедевра Городецкого, стремившегося воссоздать величественные линии древних Селунитсих храмов, особенно ласкали взор мистера Дженкинса. Ибо он был эстет. Мистер Дженкинс любовался изысканным творением зодчества, и сердце его замирало в предвкушении предстоящего наслаждения.

Ведь этот архитектурный шедевр таил в себе еще неисчислимое количество художественных ценностей. Палеолит, неолит, трипольская культура, неповторимые изделия киммерийских, эллинских, скифских времен, драгоценные памятники старославянства, истории Руси и раритеты украинской старины. Кремень, терракота, бронза, эмаль, медь, серебро, золото, стекло, наконец, дерево из–под резца мастеров древних и средневековых, а также и наших дней. Особую ценность представляли уникальные коллекции, не повторяющиеся нигде в мире, ни в одном собрании любителей! Коллекция пасхальных писанок – десять тысяч разрисованных яиц. Подбор «Козаков Мамаев» – полсотни экземпляров: с бандурой, с коником–вороником, с саблей в сече, в беседе с паном и с чертом, в забавах с распутными молодицами, с сорочкой в руках – в поисках вшей, в позах и вовсе непристойных… А живопись? Шевченко, Трутовский, Штернберг, Мартинович, Микешин, Сластён, Репин, Верещагин, Васнецов…

Боже мой! Чего только не было в этой подлинной сокровищнице народного творчества!

Богатейшая, бесценная экспозиция музея была отлично известна мистеру Дженкинсу – эстету и покровителю искусства – еще из Петрограда, по спискам и фотографиям, имевшимся у мистера Терещенко и мистера Ханенко. Терещенки и Ханенки еще в июле месяце догадались перевести свои коллекции из собственных дворцов, где, ввиду революционного времени, держать их дальше, разумеется, было небезопасно, в городской музей и добились от городского самоуправления, что музей будет объявлен, на всякий случай, национальным заповедником. После прихода к власти Центральной рады Терещенко уже не стоило ни малейшего труда получить у профессора Грушевского и грамоту на то, что сей заповедник есть «национальное украинское достояние».

Теперь на очереди была задача: как вывезти все эти богатства из Киева и транспортировать в Америку?

Стояла и другая нелегкая задача: Терещенко и Ханенко спрашивали за свои сокровища десять миллионов, а Дженкинс имел полномочия от американских банков, через страховые компании разумеется, лишь на пять миллионов. Комиссионных ему, Дженкинсу, эстету и покровителю искусств, – десять процентов.

Из своего окна на третьем этаже мистер Дженкинс увидел: к подъезду отеля, обогнув трамвайный павильон в центре площади, подкатил автокабриолет «рено». Из автомобиля вышел стройный мистер в пальмерстоне и черном котелке. Элегантная бородка обрамляла его матовое лицо. Если б не слегка вздернутый нос, этого мистера можно было бы считать красавцем. Впрочем, женщинам он, несомненно, должен был нравиться и таким. Мистер красавчик поднял воротник пальмерстона, как только ступил из автомобиля на тротуар, и поспешно направился к подъезду. Было это несколько странно: люди обычно поднимают воротник пальто, выходя из дому на улицу, а не заходя с улицы в дом. Мистер, совершенно очевидно, не хотел, чтоб его увидели и узнали.

Мистер Дженкинс взглянул на фотографию, которую все это время держал в руке. С фотографии смотрело на него то же лицо.

Винниченко!

2

Винниченко поднял воротник, нырнул в него бородкой и торопливо пробежал в вестибюль, потом по лестнице – наверх. Люди сновали туда и сюда, в Киеве его знала – или, по крайней мере, должна была знать – каждая собака, а куда ж это годится, если станет известно, что он, премьер правительства республики, шатается по приемным иностранных дипломатов! Сперва Владимир Кириллович подумал даже: не нацепить ли на нос темные очки, – к чему частенько приходилось прибегать во времена подпольной конспиративной деятельности. Но тут же и отбросил эту мысль: было бы слишком унизительно маскироваться в государстве, коего ты глава! O–xo–хо! Чего только не приходится испытывать человеку, для которого идея превыше всего!

До сих пор Владимир Кириллович считал, что такова судьба только революционеров, теперь видел, что и государственным деятелям не легче. Шапка Мономаха была–таки тяжела!..

За порогом, в приемной номера, стоял джентльмен в хорошо отутюженных черных брюках в светлую полоску, в сером жилете под визиткой и любезно улыбался.

– Дженкинс! – отрекомендовался джентльмен.

– A!.. Винниченко.

– Чудесная погода, мистер Винниченко!

– Прекрасная!

– Надеюсь, вы и ваша уважаемая супруга здоровы?

– Благодарю вас.

– Ваш Киев – это город фантастической красоты!

– Очень приятно. Как доехали?

– Благополучно.

– Устроились?

– О, это такие пустяки! На несколько дней. Прибудут все наши миссии, и тогда уже разместимся как следует. Прошу садиться.

Предупредительно улыбаясь друг другу, они прошли в гостиную и одновременно опустились в кресла – друг против друга.

– Так вот, мистер Винниченко, – сразу же заговорил Дженкинс, мгновенно стирая с лица улыбку радушного хозяина, – у нас к вам тысяча дел. От правительства, которое имею честь представлять, и от широких деловых кругов, коими также уполномочен.

Очевидно, он, человек дела, собирался сразу же перейти к изложению всех интересующих его вопросов, пренебрегая правилами дипломатического этикета и бонтона, но Винниченко чувствовал, что на непринужденную простоту встречи он должен ответить тем же. И потому любезно откликнулся заранее заготовленной тирадой:

– О, мистер Дженкинс, лишь недавно приступив к исполнению возложенных на меня высоких государственных обязанностей, я имел случай и удовольствие убедиться, что между нашими странами существуют давние связи. Связи эти пока преимущественно в области торговли, но торговля, – Винниченко при этом слове снисходительно и чуть иронически улыбнулся, – торговля служит первым шагом в международных связях! И уже за нею следуют политика, культура и вообще процветание цивилизации. Между вашей славной державой и нашей молодой, но исполненной животворных сил еще нет официальных дипломатических отношений, которые, надеюсь… – Винниченко бросил на мистера Дженкинса корректно–вопросительный взгляд, но тот так же корректно слушал, и на лице его нельзя было ничего прочитать, – …надеюсь, в скором времени установятся?.. Однако я уже имел удовольствие узнать, что у нас на Украине есть немало деловых людей – американцев, и потому…

– Вот именно! – Мистер Дженкинс, наконец, разрешил себе прервать несколько затянувшуюся вступительную речь своего собеседника. – И в дальнейшем деловых американцев на Украине будет еще больше…

Он, очевидно, собирался взять инициативу беседы в свои руки, но Винниченко тоже решил закончить свою мысль. Кроме того, как гостеприимный хозяин страны, которую впервые посетил уважаемый гость, Винниченко считал своей обязанностью помочь ему ориентироваться с первых же шагов. Поэтому Винниченко корректно–предостерегающе поднял ладонь и разрешил себе перебить мистера Дженкинса.

– Как лицо, занимающее в управлении государством официальный пост, считаю своим долгом хотя бы кратко информировать вас о том положении в разных областях нашей жизни, которое сложилось ныне у нас в стране. Полагаю, что, отправляясь сюда, к нам, вы, по крайней мере в общих чертах, уже составили себе некоторое представление о том, как…

– Вот именно! – снова разрешил себе прервать мистер Дженкинс и тоже поднял ладонь корректно–предостерегающим жестом. – И прошу вас не обременять себя какими бы то ни было информациями. О положении в разных областях украинской жизни я получил уже исчерпывающую информацию от сотрудников дипломатического корпуса Штатов, которые в течение этого лета и осени побывали на Украине. Адмирал Глекнон широко информировал меня о торговом и военном Черноморском флоте. Генерал Скотт добросовестно ознакомился с состоянием ваших предприятий, работающих на оборону. Полковник Ригс подробно изучил ситуацию в сухопутных войсках, подчиненных Центральной раде. От наших миссий Красного Креста и Христианской Молодежи, то есть от мистера Саммерса и мистера Хилда, а также от особоуполномоченного по украинским делам в миссии мистера Рутта – мистера Крейна я уже получил исчерпывающую информацию относительно всех экономических и финансовых нужд украинской земли, в сфере общего развития хозяйственной жизни и особо – в связи с необходимостью продолжения войны.

Винниченко что–то хотел сказать, но мистер Дженкинс еще раз с учтивой улыбкой поднял ладонь:

– Именно так, мистер Винниченко! И как раз имея это в виду, государственные и деловые круги Штатов решили немедленно отрядить на Украину еще специальную миссию по вопросам железнодорожного транспорта во главе с мистером Стивенсом. Мистер Стивенс прибудет завтра, и я полагаю, что в интересах обеих сторон будет сегодня же изложить некоторые наши соображения, чтобы до завтра вы имели возможность проконсультироваться по этим вопросам в ваших правительственных инстанциях, если сочтете это необходимым. Так что в вашем распоряжении целых двадцать четыре часа.

Винниченко снова хотел что–то сказать, но мистер Дженкинс не опускал своей корректно–предостерегающе поднятой ладони.

– Так вот, банковские и промышленные круги Штатов уполномочили меня сделать украинскому правительству два предложения: заключить с деловыми кругами Штатов конвенцию о концессии на безотлагательное строительство американскими компаниями на территории Украины участка железнодорожной магистрали Москва – Донецкий бассейн и магистрали Донецкий бассейн – станция Шепетовка на Подолии. И второе, – мистер Дженкинс все не опускал предупреждающе поднятой ладони, – продать компаниям Штатов украинские железные дороги: участок Московско–Киево–Воронежеской, Южную, Екатерининскую и Юго–западную.

– В концессию? – наконец удалось–таки задать вопрос несколько ошарашенному Винниченко.

– Нет, нет! Я ведь сказал – продать, – возразил мистер Дженкинс, – в полную собственность и навечно. – Он добавил с любезной улыбкой: – На этот раз форма концессии не могла бы нас удовлетворить, ибо, надеюсь, вам известно, что эти железные дороги уже в значительной мере принадлежат американским страховым компаниям. В Киево–Воронежской «Лайф иншюренс» имеет акций на три миллиона долларов, «Эквитебл» – на два миллиона; в Юго–восгочной «Лайф иншюренс» – два, а «Эквитебл» – свыше полумиллиона; а Юго–западная построена в значительной степени на средства тех же компаний. Вам, конечно, известно, что общая сумма наших акций в украинских железных дорогах до семнадцатого года составляла восемнадцать миллионов долларов, но со дня Февральской революции сумма эта, в возмещение известного вам займа Временному правительству, значительно возросла? К сожалению, сегодня я не имею точных цифр – их привезет завтра мистер Стивенс. Наши вклады увеличились примерно в два или в два с половиной раза. Во всяком случае, расчеты с Временным правительством уже обеспечили нам контрольные пакеты акций на эти железные дороги. Какая же может быть речь о концессии, посудите сами? – Мистер Дженкинс уже совсем приятно, дружески улыбнулся.

Владимира Кирилловича оросило потом с головы до ног, и единственное, что в этот миг мелькнуло в его сразу затуманившейся голове, были не вполне корректные выражения по адресу Керенского. Что–то вроде: «Сашка! Проклятый Сашка, продал–таки Украину американской акуле капитализма!»

Произнести же что–нибудь вслух Винниченко в эту минуту не мог – не было сил.

– Вот именно! – подтвердил мистер Дженкинс, то ли отвечая на собственные мысли, то ли в ответ на невысказанные, однако абсолютно ясные слова своего собеседника. – И вы, разумеется, улавливаете, почему я разрешил себе сразу, не мешкая, не тратя времени на столь желанную для нас обоих приятную беседу, – мистер Дженкинс снова любезно улыбнулся, – изложить вам дела, в связи с которыми прибыл? – Улыбка сразу исчезла. – Время не ждет! Время не ждет, мистер Винниченко! Идет война! А транспорт – это чрезвычайно важный момент в ведении войны и первейшая гарантия ее выигрыша!

Винниченко все еще хлопал глазами, все еще не мог в себя прийти, только сейчас вполне осознав, что строить государство из ничего, да еще на долгах, камнем висящих на шее страны, это тебе не романы писать и не пьесы, – и потому мистер Дженкинс вынужден был и дальше один вести беседу. Сочувственно посмотрев на ошеломленного руководителя государства, сидевшего перед ним, он мягко промолвил:

– И вы, конечно, понимаете, что от транспорта в стране, от хорошей работы транспорта, – подчеркнул он, – всецело будет зависеть и развитие экономики – сельского хозяйства и промышленности? А для молодого государства, только вступающего на путь государственного строительства, делающего, так сказать, первые шаги младенца, отпустившего руку матери, – это вопрос первостепенной важности и первая гарантия yспеха государства, его развития и процветания среди других держав. Не так ли?

Это было так. Абсолютно справедливо. Это Винниченко понимал. Особенно когда мистер Дженкинс изложил это в такой доходчивой, образной, даже поэтической форме: государство, как дитя, отпустившее руку матери, делает свои первые шаги шаткими, слабенькими, неверными еще ножками…

– Вот именно! – констатировал мистер Дженкинс. – И должен заверить вас, что мы – политические и деловые круги Штатов – от души желаем всячески содействовать молодому Украинскому государству, его весьма перспективному сельскому хозяйству и его промышленности, находившейся до сих пор в зачаточном состоянии. В этом в особенности заинтересованы наши финансисты и наши предприниматели. Должен вам сообщить, что упомянутые мной страховые компании «Лайф иншюренс» и «Эквитебл» еще давно, до войны, вложили немалые средства в эти отрасли: по два миллиона долларов в один только Дворянский земельный банк на Украине. Кроме того, крупные суммы вложили в финансовый оборот и строительство такие солидные компании, как «Русско–американская компания строительства элеваторов», «Таврическо–американское мукомольное товарищество», «Отис элеватор компани» и другие. Это – если говорить об освоении продукции украинского сельского хозяйства. Что же касается обеспечения его соответствующим земледельческим инвентарем и машинами, в целях интенсификации украинского земледелия, то пока Штаты импортировали на Украину лишь на восемь миллионов долларов разных машин, но в дальнейшем наши предприниматели рассчитывают неизмеримо расширить эту статью американского экспорта–импорта… Разумеется, – добавил еще мистер Дженкинс, – мы будем производить машины и здесь, у вас на Украине, построив для этого заводы. Потому–то предусмотрительно и сделали кое–какие начальные, я бы сказал даже символические пока еще, инвестиции в проектируемое строительство Брянского металлургического и Никополь–Мариупольского заводов.

Тирада мистера Дженкинса была нестерпимо длинной, а еще более нестерпимо гнетущей, и Винниченко наконец решился, точно всплывая со дна, заметить, едва переводя дух:

– Простите, мистер… Однако кроме будущего, которое вы так… красочно и привлекательно нарисовали, есть еще и настоящее… никак не утешительное. Кроме фронта, о котором вы столь горячо высказались, существует еще тыл… И вообще, кроме войны сейчас происходит еще и… революция…

– Вот именно! – произнес мистер Дженкинс, не изменяя своей манере выражаться. – С революцией надо кончать, а войну… тоже надо кончать – нашей победой, разумеется. О том и речь. Как дипломатический представитель Штатов, могу вас заверить, что наше правительство весьма высоко оценивает активное участие ваших войск в боевых действиях на фронте, и в этой связи вопрос о признании вашего правительства нашим правительством поставлен на повестку дня в конгрессе Соединенных Штатов…

Винниченко впервые облегченно вздохнул: поставлен все–таки!

– И, – продолжал мистер Дженкинс, – мы так же высоко ценим позицию вашего молодого государства в отношении событий в Петрограде! – Мистер Дженкинс поморщился, словно в комнате чем–то дурно запахло. – Кстати! – вдруг оживился он. – Очень приятное впечатление произвело в наших кругах то, как вы… – тут мистер Дженкинс даже подмигнул собеседнику, – хитроумно помогли юнкерам киевских военных училищ уйти от большевистских кровожадных на них посягательств. Должен вас порадовать! – совсем развеселился мистер Дженкинс. – Только что по телеграфу стало известно, что юнкера киевских юнкерских школ, прибыв на Дон, сыграли решающую роль в разгроме красногвардейских отрядов, Совета рабочих депутатов и вообще всей этой… гм… совдеповской камарильи в Ростове–на–Дону! Браво! Браво! И юнкерам – браво, и дальновидной политике вашего правительства – тоже браво! И еще браво – вашей инициативе обратиться ко всем вновь созданным окраинным правительствам бывшей Российской империи с призывом создать в противовес правительству Ленина, межнациональное правительство твердой руки!

Винниченко еще раз, еще глубже, облегченно вздохнул и тоже оживился: конечно, сознавать, что выпущенные из Киева юнкера сыграли активную роль в победе контрреволюционных сил, ему, демократу, даже социал–демократу, было неприятно, но идея объединения национальных правительств, чтобы противопоставить их советскому правительству – действительно принадлежала ему. «Интернационалистическая» – как он заявлял публично, «интернационалистически–националистическая» – как он сам признавался наедине с собой.

– Значит, – заговорил, наконец, Винниченко, – Украинская народная республика может надеяться на признание правительством Соединенных Штатов Америки?

– О, в самом непродолжительном времени!.. – Мистер Дженкинс небрежно махнул рукой. Но тут же добавил с ударением: – Разумеется, всецело в зависимости от… дальнейших побед вашей армии на фронте и… роли вашего правительства в сопротивлении русскому большевизму.

В это время в дверь комнаты осторожно постучали.

– Пожалуйста! – крикнул мистер Дженкинс.

Дверь отворилась, и на пороге показался портье гостиницы, в куртке с золотыми пуговицами. Фуражку с золотым галуном он почтительно держал в руке.

– Прошу великодушно простить меня, – произнес портье, почтительно понизив голос, – но просят к телефону пана добродия Винниченко.

Владимир Кириллович метнул на портье свирепый взгляд: таки проведали, что он здесь, сукины дети, как он ни прятался!.. Подите же! Теперь, раз знает об этом гостиничный служащий, то, будьте уверены, узнает и весь город.

Но делать нечего – Винниченко с вежливым вопросом посмотрел на мистера Дженкинса:

– Разрешите?

– Нет! – Дженкинс повернулся к портье. – Скажите, чтоб позвонили еще раз, сюда, по моему телефону. И пожалуйста, – добавил он строго, – чтоб никто не знал, что сюда звонили, вызывая к телефону мистера Винниченко! И вы тоже – забыли об этом! Понятно?

Он протянул руку, вытащил долларовую бумажку из шкатулки, стоявшей на столе, и сунул ее портье в руку.

– Душевно благодарен! Могила! Такая уж наша профессия!

Портье, пятясь, исчез.

Винниченко посмотрел на Дженкинса с признательностью и искренним восхищением: какая догадливость и какой такт! Что значит – Европа! По сравнению с нашей Азией. Что за учтивость! Хотя… в данном случае это же не Европа, а Америка… Однако кто б это мог звонить? О его местопребывании знала только личный секретарь София Галечко, но звонить сюда ей было категорически запрещено.

Мистер Дженкинс между тем закончил любезным тоном:

– А успехи ваши бесспорны – и на фронте, и в тылу. Правда, – все так же любезно добавил он, – мы считаем, что ваша помощь атаману Каледину должна быть еще шире.

Огромный желтого дерева телефонный аппарат Эриксона на стене в приемной мистера Дженкинса оглушительно затрещал.

Винниченко снял трубку:

– Алло!

Это была все же София Галечко.

– Товарищ презес! – услышал он взволнованный голос Галечко. – Мои извинения! Нарушаю ваш запрет, ибо случилось нечто столь важное… Телефонировал французский генерал Табуи, он срочно вызывает пана презеса к себе!

Табуи? Значит, и он вернулся из ставки верховного? О Табуи, после знакомства в дни корниловского путча, у Винниченко остались приятнейшие воспоминания. Совершенно очевидно, генерал Табуи… привез обещанное дипломатическое признание УНР республикой Франции!.. О!

– Генерал Табуи должен прибыть ко мне? – переспросил он и искоса взглянул на Дженкинса: какое впечатление произведет на него это имя?

Мистер Дженкинс и правда поморщился.

Винниченко повеселел. Как удачно сложилось! Молодец этот Табуи, что прибыл как раз сейчас! Молодчина и София Галечко, что позвонила сюда: настоящая личная секретарша – сообразила, когда, надо и нарушить строжайший запрет шефа!.. Иностранные представители не любят, когда вдруг напарываются один на другого! Тем паче, что на украинские железные дороги Франция претендует еще с давних времен и уже предлагала Временному правительству концессию… Пускай же теперь стукнутся лбами чертовы империалисты!.. У Винниченко совсем отлегло от сердца, ему стало весело, как во время игры в фанты.

По телефону между тем долетел ответ:

– Нет. Генерал вызывает пана презеса к себе.

Фу–ты, черт!.. Галантный генерал Табуи! А еще европеец! Хотя бы научились, сукины дети, вуалировать свои намерения и сдерживать свою грубость! Что у него, язык отсохнет сказать: приглашаю? Хам!

Но дело шло о дипломатическом признании республики, и тут уж приходилось жертвовать своим самолюбием. Шапка Мономаха, как сказано уже, тяжела.

Винниченко повесил трубку.

– Итак, – обернулся он к Дженкинсу, и в голосе его прозвучала нотка иронии, – вы сказали: двадцать четыре часа… Значит… до завтра?

Владимир Кириллович иронизировал и торжествовал: не пройдет и двадцати четырех минут, как он уже будет знать, с чем же прибыл мосье полномочный представитель вашей, мистер, союзницы на театре военных действий и соперницы на театре действий торговых – республики Франции. И можете быть уверены, мистер американский консул, – если генерал привез экс–официо долгожданное признание де–юре, то и в деловых контактах де–факто он, понятно, будет иметь… как бы это выразиться? Фору, как говорят бильярдисты.

Мистер Дженкинс пожал плечами и сердито буркнул:

– Специальный уполномоченный мистер Стивенс приезжает завтра…

Винниченко поклонился. Что ж, разве не его, Винниченко, был сейчас верх?.. Вы поглядите, люди добрые, что делается: иностранные дипломаты уже прямо–таки толпятся в столице УНР и наступают друг другу на любимые мозоли…

3

А впрочем, рьяная секретарша София Галечко в порыве служебного усердия немножко напутала. Генерал Табуи ничуть не изменил своей французской галантности. Он вовсе не вызывал Винниченко к себе домой, как учинил это американский грубиян мистер Дженкинс, – он лишь приглашал премьера республики прибыть в его же правительственную резиденцию, то есть в помещение Центральной рады. Одновременно генерал пригласил явиться туда же безотлагательно и председателя Центральной рады профессора Грушевского и генерального секретаря но военным делам Симона Петлюру. Так сказать: спешите к себе домой, господа хозяева, ибо я собираюсь вас посетить! Дела, видите ли, неотложные, и время, знаете, военное, так что некогда разводить антимонии.

Встреча – трех против трех, ибо генерал и на этот раз прибыл в сопровождении французского консула мосье Пелисье и начальника французских частей Киевского гарнизона полковника Бонжура, – состоялась в кабинете Михаила Сергеевича Грушевского. Софии Галечко приказано было сервировать кофе с коньяком на шесть персон.

Генерал Табуи учтиво приветствовал государственных мужей и не стал терять времени. Он сразу, даже не присев, сделал чрезвычайной важности сообщение: он привез долгожданное авизо на двести тысяч золотых франков – заем правительству УНР на предмет дальнейшего ведения войны. Лица Грушевского, Винниченко, Петлюры засияли, но на лице самого Табуи лежало выражение любезное, однако несколько кислое. Генерал не мог скрыть своей досады: Франция была заинтересована в том, чтобы предоставить заем первой, ибо это гарантировало бы французскому правительству приоритет в руководстве правительством Украины. Но Соединенные Штаты уже раз обскакали ее – в корниловские дни, а теперь генералу стало известно, что американский консул Дженкинс уже успел повидаться с мосье Винниченко. Не опередил ли он его и на сей раз?.. Чертовы американцы всюду лезут вперед!

Выполнив возложенную на него высокую миссию, генерал Табуи принял радушное предложение присесть – за ним уселись консул Пелисье и полковник Бонжур, а за ними и Грушевский с Винниченко и Петлюрой. Разместились вокруг круглого – дипломатического – столика в углу. На столе уже дымился кофе по–турецки, в шести медных тигельках, и благоухал налитый в украинский керамический медведик французский коньяк «Три монаха».

Но генерал не спешил приниматься за душистый кофе и ароматный коньяк. Сперва надо было покончить с делами.

– Господа, – сказал генерал Табуи, – правительство республики Франции уверено, что теперь, когда Украина становится государством де–визо, де–факто, а вскоре будет признана и де–юре, экс–официо, – теперь правительство Украинской республики не поддастся на коварные уговоры российского большевистского правительства – подписать сепаратный мир с Германией! Украинские доблестные войска и далее с энтузиазмом будут прочно держать свой Украинский фронт, защищая родную… неньку? Не так ли?

– О, бесспорно, бесспорно! – поспешил заверить Грушевский.

Винниченко взял рюмочку с коньяком за тонкую ножку и стал подниматься – он собирался провозгласить приличествующий такому случаю торжественный тост.

Но Петлюра поспел первым:

– Мы не будем держать фронт!

– О?!

– Мы будем наступать!

– О!!

Взгляд Симона Васильевича был устремлен куда–то мимо присутствующих, в окно и за окно, в пространство и в никуда. И он пылал огнем.

– Мы будем идти вперед, только вперед! – воскликнул Петлюра. – Мы пройдем всю Галицию, ворвемся в ущелья Карпат, пройдем украинскими горными полонинами и выйдем за Карпаты, в украинские предгорья! Мы осуществим великую историческую миссию освобождения и объединении в единой соборной Украине всех украинских земель!

Глаза Петлюры горели, лицо его побледнело, он тяжело дышал. С такими же глазами, таким же лицом и, наверно, так же тяжело дыша, шли средневековые фанатики–христиане на костры, разожженные для них неверными.

– Но мы не остановимся на берегах Тиссы! – вопил Петлюра. – Завершив вызволение украинских земель, мы двинемся в долину венгров, дальше на запад – вызволять другие народы! На запад!

У него перехватило дыхание, и генерал Табуи воспользовался этим.

– Мосье Петлюра! – сказал он. – Дальше на запад, пожалуй, не стоит идти. Вам лучше обратить свой взгляд на восток.

– На…восток? – удивился Петлюра. – Почему на восток?.. Ах, да! Украина веками защищала Европу с востока от средневековых миграций кочевников, от злых набегов – хозар, монголов, турок и татар! Пускай же знает Европа, что теперь, став государством, Украина пойдет войной и на восток, чтоб спасти европейскую цивилизацию!

– Совсем наоборот! – сказал генерал Табуи. – На восток вам надо идти не войной. Наше командование считает, что правительство Украинской республики должно максимально усилить свою помощь атаману Каледину, взявшему на себя высокую миссию борьбы против большевистской анархии.