Текст книги "Ревет и стонет Днепр широкий"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 62 страниц)

Чувствовал себя при выполнении миссии Флегонт неважно.

Ведь в данном случае не его воспитывали, просвещали, обучали – у классной доски в гимназии, а именно он должен был воспитывать, просвещать и поучать – сразу большую группу людей и в самом водовороте исторических событий. Алгебра с тригонометрией, история церкви и философская пропедевтика, три иностранных языка и русская словесность по учебнику Сиповского – в этом, собственно, и заключалось все Флегонтово знание жизни, а сто Флегонтовых подопечных, все до одного, были обстрелянными фронтовиками: знали войну, бои, кровь, смерть…

А впрочем, Флегонт преодолевал чувство неловкости и удивлялся: за чувством неловкости вползало в сердце еще какое–то другое чувство – то ли грусть, то ли сожаление о чем–то прошлом, утраченном, прошедшем мимо…

Что за удивительное, непонятное чувство? Откуда оно? Отчего печаль? О чем сожаление?

Ах вот оно что! Флегонт вспомнил, что подобное ощущение приходило к нему не впервые. Еще тогда, в Чигирине, когда он наблюдал кривляния Смоктия и всю церемонию освящения «вольного казачества», ему стало вот так же нехорошо от щемящего чувства ненатуральности, фальшивости. Словно прикидываешься совсем не тем, что ты есть на самом деле. Словно где–то существует – непременно существует! – настоящая жизнь, а та, которой ты живешь, не настоящая, выдуманная, нарочитая… Фальшь! Вот почему неловко. Вот откуда грусть. Грусть о том, что ведь есть где–то… настоящее…

А что такое настоящее? Где оно? Флегонт растерянно озирался по сторонам. Был уже вечер. Зажигались уличные фонари. Шумная толпа сновала по тротуарам сюда и туда. Газетчики бегали с вечерними выпусками газет и кричали: «Киевская мысль», «Вечерние новости», «Голос социал–демократа», «Южная копейка»… Двери кафе и пивных то и дело открывались, и на улицу, точно стреляя, вылетали отрывки веселых мотивов: «Ой–ра! Ой–pa!» Кажется, еще никогда не было в Киеве столько всевозможных кафе и пивных. Люди веселились.

А разве им весело? Разве это веселье настоящее?

Фальшь!

8

А газетчики бежали по улицам и кричали:

– Последние вечерние новости!.. «Кто же будет обладать прекрасной Еленой» – премьера в театре «Пел–мел»!.. Создание союза помещиков на Украине!.. «Гетман Дорошенко» – в театре Садовского! На Юго–Западном фронте без перемен!.. Крестьяне захватили имение графини Браницкой под Кагарлыком!.. Читайте последние новости!.. Еврейский погром в Сквире!.. Керенский обещает непременно арестовать Ленина!.. Отступление итальянской армии в Альпах!.. Покупайте пальто и манто только у Сухаренка!.. Штаб заявляет: анархия растет в тылу!.. Открывается Второй съезд Советов в Петрограде!.. Дамы и кавалеры, на бал–маскарад в «Аполло», Меринговская, 8!.. Съезд донских казаков объявил себя властью на Украине!..

Дальнейшие выкрики газетчиков утонули в звуках, которые вдруг родились ближе, совсем рядом с размечтавшимся Флегонтом.

– По–зир! Внима–ние! – подал команду караульный начальник «вольных казаков» – и караульные у входа в клуб Полуботько вытянулись, звеня оружием.

Из подъезда клуба выливались толпой делегаты войскового съезда. Но, выйдя на улицу, на мостовую, они тотчас выстраивались. Из двери уже доносилась и команда:

– Смирно! Правое плечо вперед!..

Вечернее заседание съезда было внезапно прервано. В ответ на наглые притязания донских казаков делегаты войскового съезда объявили себя сводным полком «Спасения Украины». Решено: вновь созданный из делегатов съезда полк немедленно получает оружие и становится под ружье – для обороны суверенных прав будущего украинского государства.

«К оружию!» – такова была резолюция войскового съезда делегатов украинизированных частей всех фронтов.

Вновь созданный полк «Спасения Украины» грянул «Попереду Дорошенко, веде свое вiйсько хорошенько» и промаршировал вниз по Прорезной.

Сотня «вольных казаков» пристроилась в арьергарде.

Флегонт тоже стал в строй и зашагал.

Впрочем, съезд донских казаков не остался в долгу. Как только в помещение пятой гимназии на Печерске пришло известие о создании полка «Спасения Украины», съезд донских казаков тоже объявил себя сводным пешим полком донских казаков и получил название полк «Защиты революции».

Полк «Защиты революции» с пением «Пойдем, Дуня, во лесок, сорвем, Дуня, лопушок» через весь город промаршировал на Глубочицу, в помещение семинарии, где его ожидало оружие из запасов штаба.

Таким образом, сегодня в Киеве стало двумя полками больше: один – на стороне Временного правительства, другой – на стороне Центральной рады. Один против другого – два враждебных полка. Что будет завтра?

Штабс–капитан Боголепов–Южин из штаба округа передал в ставку: любой ценой нужно объединить силы Временного правительства и Центральной рады – в предвидении возможного большевистского восстания. Вооруженные силы большевиков в Киеве мизерны, но в пролетарских районах города неспокойно, пролетарские районы поддерживают только большевиков…

9

И вот Евгения Бош и Демьян Нечипорук стояли на орудийном лафете – он служил трибуной – перед толпой артиллеристов.

Не менее тысячи солдат толпилось на просторном дворе помещичьей экономии – с трех сторон этот плац сплошными валами окружали длинные риги, сараи и навесы, а с четвертой стороны – широкий загон для скота. В загоне сейчас стояли артиллерийские кони, першероны–битюги – для перевозки тяжелых пушек и ногайские «быстрюки» – под офицеров, вестовых и связных. В амбарах были сложены ящики со снарядами, в ригах – разный артиллерийский припас, в сараях – передки и зарядные ящики, из–под навесов высунули свои короткие и длинные стволы мортиры, гаубицы и пушки: три дюйма, шесть дюймов и двенадцать. Именно та артиллерия, которая так необходима была в сорока километрах отсюда, в Виннице.

А дальше, за экономией, по ту сторону помещичьих прудов, раскинулся огромный парк с дворцом пана Пясоцкого: там теперь помещался штаб и квартировали офицеры. Еще дальше, на холме, утопая в садах, хотя и безлистных сейчас, поздней осенью, но таких густых, что сквозь голые ветки лишь кое–где просвечивали белые хатки, – привольно раскинулось огромное подольское село Носковцы.

День был облачный, моросил мелкий, надоедливый осенний дождик.

Но на непогоду никто не обращал внимания: солдаты стояли тихо, слушали хмуро, но внимательно. Демьян говорил:

– Вспомните, братики: три года гибли вместе в окопах на позициях! Три года вы, герои–артиллеристы, поддерживали нас, пехотинскую серую скотинку, – без вас нам бы света белого не увидеть в первой же атаке! Но посмотрим же и с другой стороны: ежели б не мы, пехотинцы, то и вас, бога войны, германские черти на второй бы день взяли голыми руками! Вы за нас, мы за вас! И вместе мы таки сила!

В солдатской толпе вздохнуло одновременно с полтысячи грудей и пробежал шелест. Отвоевали три года – за веру, царя и отечество; потом – за революцию, против немецкого империализма кликали агитаторы, даже сам Керенский и французский министр Тома! А теперь выходит, опять? И кто кличет? Тот самый комитетчик, который одним из первых против войны голос подал, на штыки за это пошел, в тюряге три месяца отсидел и на суде смерть против войны готов был принять! А теперь и он туда же! Только и разницы, что пушки стволами с запада на восток надобно повернуть…

Бош с тревогой следила за лицами солдат: неужели скажут «нет»? Неужели не пойдут?..

Гвардейцы–артиллеристы стояли молчаливые – лица были как каменные, и взоры потуплены в землю, под ноги.

А Демьян отирал пот и говорил:

– Только же тогда гнали нас супротив германского народа, супротив австрияков, таких же мужиков, как и мы сами. А тут те же самые генералы да буржуи, которые гноили нас в окопах и на зряшную смерть посылали за свои барыши; они таки руку поднимают на нашего брата–солдата! Возьмите это во внимание, товарищи!

Артиллеристы молчали. Демьян все вытирал и вытирал пот – пот струился со лба на губы, мелкие брызги дождика смешивались с ним. Несколько голов повернулось налево, посмотреть на дорогу под ветвистыми липами, которая вела к панскому дворцу, – оттуда послышался топот конских копыт в карьере: от штаба к артиллерийскому постою галопом мчался офицер. Офицеры на митинг не были приглашены, не извещен был и солдатский комитет дивизиона: в нем заправляли офицеры–эсеры.

Демьян тоже увидел всадника и заторопился:

– А вспомните, братки, как вы свои пушки ставили на отдых – давали передышку стволам, когда мы, пехтура, выходили с немцем–австрияком брататься меж окопов, на ту землю, которая ничейная!.. Молчали же вы тогда!.. Проявляли международную солидарность трудящихся!.. А как выходили мы спасать ту роту, которая сдуру поддалась на провокацию французского министра, – поддержали же вы тогда нас, прикрыли железным куполом! Проявили же тогда пролетарский интерес!

Офицер–верховой уже появился во дворе, и несколько солдат кинулись ему навстречу, угодливо придержали коня и помогли спрыгнуть на землю.

У Евгении Богдановны тревожно сжалось сердце. Своего брата солдата слушают хмуро, а офицеру подобострастно угождают. Это не предвещало добра.

Неужели не согласятся помочь винницкому 15–му полку?

Офицер тем временем пробился сквозь солдатскую толпу – дорогу ему вежливо уступали – и взобрался на лафет рядом с Демьяном и Бош. Это был поручик, председатель солдатского комитета артиллеристов.

– Что за неорганизованный митинг?! – закричал поручик сердито. – Почему без ведома комитета? Почему без разрешения командира полка?

Толпа загудела: окрик офицера пришелся солдатам не по душе. Этой переменой в настроении солдат нужно было воспользоваться, и Бош поспешила сменить Демьяна.

Она взяла на себя ответ офицеру, но слова ее были обращены к солдатам:

– Информирую вас… товарищ господин офицер…

Кто–то в толпе чмыхнул, кто–то захохотал.

– Митинг собрала я, сообразно моим полномочиям. – Евгения Богдановна не сказала, что это за полномочия, ибо их и не было. – Как председатель областного комитета… – Она снова не назвала, что это за комитет, – я не нуждаюсь в разрешении нижестоящих инстанций.

Слово «областной» произвело впечатление на поручика, он даже коротко отдал честь, но ирония задела его:

– Митинг не разрешаю! Часть на боевом марше! Никаких собраний без разрешения командира и предварительного согласования с солдатским комитетом!

– Ишь ты какой! – послышалось из толпы. – Вроде генерал–губернатор! – По толпе прокатился недобрый смех.

А другой голос откликнулся:

– Да мы вас, ваше благородие, в понедельник избрали, а в субботу и сбросить можем!..

Воспользовавшись внезапным расположением солдат, а еще больше неприязнью к офицеру, Бош снова взяла слово. Оттирая офицера плечом, торчащим рубцом рыжего солдатского полушубка, Евгения Богдановна сразу же начала речь. И каждый раз, когда ее слова вызывали возмущение поручика и он пытался вмешаться, она таким способом – плечом – отталкивала его прочь. Это каждый раз вызывало оживление в солдатской толпе.

– Тю! Ну и баба! Глянь, как она его толкнула! Это, видать, такая, что и над своим мужем сверху!.. Тихо, хлопцы! Давайте послушаем, что скажет эта боевая баба!

Толпа то и дело разражалась хохотом.

А Евгения Богдановна, хотя и не долго, а коротко, делала солдатскому собранию целый доклад. Одной фразой, для начала, она сказала даже о международном положении: о международном положении теперь все солдаты любили послушать. Второй фразой проинформировала о событиях в Петрограде: подготовка пролетариата к восстанию – возможно даже завтра – за власть Советов, – и аудитория реагировала с живым интересом. О событиях в Петрограде сюда, в глухие подольские села, доходили только неопределенные слухи. Третьей фразой было сообщение о том, что лозунгами восстания будут: немедленный мир и немедленно – землю крестьянам! Это сообщение вызвало самую бурную реакцию.

– Мир! – кричали солдаты. – По домам, чтоб землю делить. А то баит: снова война!

Тут должен был следовать наиболее трудный поворот в речи, и Евгения Богдановна приступила к нему с душевным трепетом.

– Мир и землю делить! – крикнула она. – Но, думаете, господа помещики так ее вам и уступят? Помещики, фабриканты и капиталисты уже объединились и шлют против вас свои контрреволюционные войска! Ставка посылает в Петроград Дикую дивизию! Через Киев идут казаки атамана Каледина! В Винницу нагнали «ударников» – юнкеров! Контрреволюция намеревается залить вашу землю кровью рабочих, крестьян и революционных солдат! И вы, революционные солдаты, должны помочь братьям по классу! Помогите винничанам своими пушками, товарищи артиллеристы!

– А верно! – раздались возгласы. – Помогать нужно, братцы! Своим поможем и за себя постоим! Баба правду говорит! Двигаться надо, хлопцы!

Офицер, председатель комитета, все–таки оттолкнул Бош и хотел что–то крикнуть, но из солдатской толпы сразу же послышалось:

– Слушали вас! Хватит голову морочить! Не давать ему слова! Сам золотопогонник! А ну сорвите с него, кто там поближе, погоны!..

– Большевистская партия зовет вас, товарищи революционные солдаты, восстать за власть Советов! Ленин говорит: если всем народом поднимемся – победим!

– Смотри! Большевистская партия! Ленин! – кричали уже тут и там. – Что же ты, девка, сразу не сказала, что от большевиков?! Тут у нас много, которые сочувствующие!..

Демьян стоял рядом с Бош и продолжал вытирать с лица пот, смешанный с дождем. Не он говорил, но в пот бросало его. Волнение распирало ему грудь. Чувствовал он себя так, как тогда на суде: идти на смерть, но лучшего пути он себе и не желал. На Бош он глядел влюбленными глазами: вот это оратор, вот это большевик, не то что он… солдатскую слезу пустил, а самому и невдомек, что такими слезами солдаты за три года уже наплакались…

Повстречался Демьян с Бош сегодня утром, в Жмеринке. Он прибыл из Киева разыскать свою часть через корпусной комитет, который расположился тут же, возле вокзала, в гостинице «Москва». И только получил направление к месту постоя полка, в село Поповцы, как в комитет зашла эта женщина в солдатском кожухе и кепке. Так и так, говорит, в Виннице контрреволюция снова готовит путч, а вы сидите здесь, мух давите! Помогите, товарищи, своей артиллерией!.. В корпусном комитете хотя и не густо было большевиков, но солдатскую дружбу знали и за революцию стояли горой. Посоветовали: валяй прямо на артиллерийский постой – митингуй; а дорогу тебе укажет, да и свое, солдатское, большевистское слово к артиллеристам подбросит вот этот товарищ, герой революции по киевскому процессу, рядовой Демьян Нечипорук. Уполномочиваем его от комитета корпуса и вообще – от гвардейцев–большевиков.

Так познакомился Демьян с Евгенией Богдановной. Они сели в машину Зубрилина и поехали за восемнадцать километров в село Носковцы, на место постоя корпусной артиллерии.

В дороге Демьян рассказал секретарю областного комитета партии, членом которой и он теперь был, о том, как ездил на побывку в родное село, как увидел молодую жену Вивдю после трех лет войны и как с Тимофеем Гречкой, австрийским капралом Олексюком, кузнецом Велигурой и безногим инвалидом войны Вакулой Здвижным отважились было они захватить панскую экономию. Но донцы Каледина и гайдамаки Центральной рады выставили против них винтовки, и, понятное дело, не имея оружия… дал народ задний ход…

Митинг артиллеристов–гвардейцев на выступлении Бош и закончился.

Комитетчик–офицер уже и не пытался перечить. Спрыгнул с лафета и пошел к коновязи.

Тут произошла еще одна смешная история.

Солдаты снова гурьбой бросились отвязывать ему коня. Но только поручик поставил ногу в стремя и готовился уже вскочить в седло, как кто–то огрел вороного шлеей по крупу. Конь – на дыбы и поскакал, развевая гриву, по дороге к дворцу. А поручик – под взрыв хохота, еще и с солеными солдатскими прибаутками – клюнул носом в землю, а затем вскочил, лютый, бледный, и побрел за лошадью пешком.

Митинг единогласно постановил:

– Завтра утром выступать в Жмеринку. Грузить пушки и эшелоны. На Винницу!

«ОСЕННИЙ ЕРАЛАШ»

1

В шантане «Аполло» – Меринговская, 8 – в эту ночь было особенно людно, шумно и весело.

Анонс извещал о бале–маскараде–кабаре «Осенний ералаш». В зале – бальные и экзотические танцы, бой конфетти и серпантина; на эстраде – варьете и, специально, «гвоздь сезона» – танец «ню на барабане»; кухня – шеф–повар «Континенталя» «Дядя Ваня»; вина – подвалов Карантбайвеля и Сантино; обслуживают столики официантки, но в черных фраках, для масок вход бесплатный, без маски – за вход керенка; приз пур ле дам – за декольте, мужской маске – за количество бутоньерок; по специальному разрешению коменданта города – рулетка и карты. Подробности в программках на обороте меню.

Пожалуй, Киев никогда еще так не веселился, как в эту четвертую военную осень. Особенно в кварталах между Крещатиком и Банковой. «Интимный» давал сегодня сорок сольных номеров, «Максим» – сорок артистических ансамблей, «Пел–мел» – фарс «Кто же будет обладать прекрасной Еленой», «Гротеск» – колыбельные песни только для взрослых, «Перепутье» в подвале на Николаевской – гиньоль «Ах!». В цирке «Киссо» боролись сорок пар чемпионов. В шантане «Шато» выступал ансамбль «Сорок невинных дев».

О киевских «злачных местах киевляне так тогда и говорили: «Кругом сорок».

Впрочем, на эти «кругом сорок» существовала строгая цензура. Осуществлял ее штаб военного округа: на все программы увеселений и зрелищ нужно было заблаговременно получить разрешение штаба. Военная цензура требовала, чтобы в программах не было ни слова о войне и ни звука о революции – больше смеха, больше танцев, максимум женского тела. Программы без женского тела, без танцев, без смеха разрешения не получали. Штаб неустанно заботился о моральном состоянии населения столицы, пекся о том, чтобы гражданское население жило беззаботно, а военные люди – в азарте и ажитации.

Но к шантану «Аполло» штаб проявлял особое внимание. Сие кабаре находилось в непосредственной близости к штабу на Банковой, и тут приводили в порядок свою расшатанную нервную систему все многочисленные штаб–офицеры. И поэтому специально уполномоченный для наблюдения за местами увеселения, старший офицер для особо важных поручений, штабс–капитан Боголепов–Южин, был в этот вечер крайне разгневан: костюмированный бал–маскарад в «Аполло» не состоялся. Посетители предпочитали платить керенку, но являлись в своем обычном одеянии. Боголепов–Южин пригрозил дирекции гауптвахтой за недостаточную изобретательность и рвенье в деле рекламы и пообещал, что, покончив с неотложными делами, пожалует в шантан сам, чтобы лично проверить, в состоянии ли дирекция в течение этих двух–трех часов заслужить амнистию.

– Веселья! Тела! Соли и перца! – приказал он дирекции по телефону. – В два раза больше, чем в программе. Снимите юбки с официанток – пускай щеголяют во фраках и в панталонах с кружевами! Хотя бы им наденьте маски!..

Ведь моральное состояние населения столицы и ее гарнизона сейчас нужно было держать на особенно высоком градусе: вести из ставки и Петрограда были далеко не утешительны. А из Киевского округа – и вовсе тревожны. В селах Зеленках, Медвине, Пиляве, Ковалях, Поповке на Каневщине крестьяне запахали помещичьи земли. В имении Русаки, под Радомышлем, и вообще по всей Черниговщине – беспорядки с применением оружия. Фастовский чугунолитейный завод захватили рабочие. На Подолии и Волыни горели помещичьи экономии. А в городе Виннице, сердце Юго–Западного фронта, восстал 15–й крымский полк…

Для борьбы с анархией в округе не хватало вооруженных сил. Двенадцати полков донцов и «вольных казаков» Центральной рады было совершенно недостаточно!

Из ставки – на душераздирающее «SOS!» киевского штаба был получен ответ: фронт фактически оголен – возможен внезапный удар австро–немцев; распропагандированная большевиками армия, батальонами и целыми полками, разбегается кто куда; наиболее надежные части спешно передислоцируют в направлении на Петроград; все, что можно еще поднять, направляется на Винницу. Киеву – с его огромным гарнизоном – надлежит обходиться собственными силами.

Из Петрограда: все верные Керенскому войска концентрируются вокруг Зимнего дворца, резиденции Временного правительства; мосты через Неву – в предвидении наступления частей, находящихся под влиянием большевиков, – приказано развести; лидер партии кадетов Кишкин объявлен «диктатором столицы», и ему предоставлены неограниченные полномочия для наведения порядка.

Боголепов–Южин одной рукой скомкал поданные ему свежие телеграфные ленты, другой швырнул телефонную трубку – отключился от шантана «Аполло», придвинул бумагу, взял перо и начал писать проект оповещения населения о том, что командующий поисками Киевского гарнизона генерал Квецинский принимает на себя полномочия «диктатора столицы Украины»…

2

Тем временем на эстраде большого зала «Аполло» хор братьев Зайцевых на модный мотив «Под знойным небом Аргентины» исполнял:

Под южным небом Украины,

Где женщины как на картине,

Где небо чистое так сине,

Танцуют все… гопак.

И сразу же переходил на сенсационные куплеты из репертуара Ваньки Руденко–Руденкова:

А сам Керенский посылает телеграммы,

Что город Киев, переполненный ворами…

При этом дискант выводил октавой выше – «большевиками» (вместо ворами), а бас гудел октавой ниже – «хохлами».

После каждого куплета исполнители пускались в танец попарно: дама плыла в томном аргентинском танго, а кавалер откалывал вокруг нее вприсядку гопака. Хормейстер был загримирован под Винниченко. Этот номер считался острой политической сатирой на нынешнюю ситуацию в Киеве: «yкраинизация–европеизация–большевизация», и зал содрогался от хохота. Проблема национального самоопределения и социальной ориентации в этих кругах была решена раз и навсегда.

В залах за столиками преобладали офицеры штаба, золотая молодежь купеческих фамилий Сухаренко, Бродского или Дувана и представительницы очаровательного пола в бальных туалетах. Бальные туалеты были только яркого оранжевого тона: самый модный в этом сезоне цвет – «танго».

Особенно неистовствовал поручик Александр Драгомирецкий. Располагая элементарными сведениями в области украинского языка – мать ведь пела над его колыбелью украинские песни, сестра заводила в семье «украинство», – он изощрялся в глумлении над языком своих отцов.

– Браво! – визжал Алексаша, разбивая ладони в кровь и выкрикивая все, какие успела создать улица, издевательские пародии на украинский язык. – Железяку на пузяку – геп! Самопер попер до мордописни!..

Поручик Петров пытался его урезонить:

– Брось, Александр! Ну как тебе не стыдно? Это же свинство!

Они вдвоем сидели за столиком – как всегда, неразлучные напарники: рабочий день в штабе закончился, и Алексаша затащил Петрова развлечься с «девочками».

Петров сидел угрюмый и мрачный. Возможно, он и вообще был по характеру меланхоликом, но сегодня на него нагоняли грусть и тоску сами события. В Петрограде начались беспорядки – и это уж очень походило на события в феврале, после которых самодержавие пало, империя рассыпалась, и в стране воцарился бедлам. А фронт разваливался и, по–видимому, уже недолго осталось ждать и поражения. Погибла, погибла Россия…

– Ну чего ты раскис! – хлопнул его по плечу Драгомирецкий. – Смотри как весело! Говорю тебе серьезно, а не по–украински: регочи, бамбула, над разбитой любовью! Давай еще трахнем по рюмочке!

Он наполнил рюмки шустовским, и они выпили.

А зал яростно аплодировал хору и в одну душу ревел:

– «Бис!»

Впрочем, единодушным зал бывал только в минуты реакции на исполнение номеров на эстраде. В перерывах же столики – а их было в большом зале «Аполло» самое малое полсотни – жили каждый своей жизнью.

Рядом с Петровым и Драгомирецким два стола были сдвинуты, и там расположилась большая компания золотой молодежи – допризывного возраста, однако во фраках и белых жилетах. В центре внимания были здесь молодой Терещенко, сын министра, и «рыжая Зизи», модная шансонетка из «Шато: сегодня в «Шато» выступали «сорок девственниц», и она была свободна. На вопросы старых знакомых, изумленных появлением ее здесь, она отвечала томно:

– Теперь у нас выступают только девственницы. Ужас: я могу лишиться ангажемента – со своей невинностью и распрощалась еще двенадцатилетней девчонкой…

Говорила она шикарно: грассируя и немного гундося.

Рыжая Зизи явно претендовала на завоевание объявленного на сегодня приза – ее декольте не могло иметь себе равного: на спине вообще ничего не было, а спереди край брюссельского кружева держался только на розовых, ничем не прикрытых грудях.

Зизи уверяла, что свой поэзоритм «Зизи» Игорь Северянин написал именно о ней. И поэтому при первом же знакомстве непременно декламировала:

Зизи, Зизи! Тебе себя не жаль?

Не жаль себя, бутончатой и кроткой?

Иль, может быть, цела души скрижаль

И лилия не может быть кокоткой?..

А впрочем, своей популярностью Зизи была обязана не только своей банальной пикантности: Зизи считалась также непревзойденной во всем Киеве исполнительницей модных декадентских стихов. А молодой Терещенко совсем недавно организовал общество поклонников декаданса – «Пуп земли». И молодые повесы за сдвинутыми столиками, как только затихли в зале аплодисменты после номера «Сибирские бродяги» и снова зазвенели бокалы, заорали в один голос:

– Зизи! Зизи! Апостола! Пророка! Бога! Северянина!

– Берсёз! – приказал Терещенко.

Зизи беспрекословно подчинялась приказам пятнадцатилетнего ловеласа – это гарантировал счет Терещенко в киевских банках. Встряхнув рыжей шевелюрой и поиграв розовой спинкой – спиной Зизи всегда завоевывала новых поклонников ее таланта, – она сразу начала, грассируя, гнусавя и подвывая на рифмах:

Кто мне сказал, что у меня есть муж

И трижды овесененный ребенок?..

Ведь это вздор! Ведь это просто чушь!

Ложусь в траву, теряя пять гребенок…

Поет душа под осени берсёз,

Надежно ждет и сладко–больно верит,

Что он придет, галантный мой Эксцесс,

Меня возьмет и девственно озверит…

Золотая молодежь завопила в экстазе: бог Северянин и богиня Зизи! Министерский сынок, последний отпрыск всемогущего рода Терещенок – за глаза его так и прозывали: тере–щенок, – положил руку Зизи на колено.

– Можно выше, – разрешила Зизи.

– Слушай! – почти прохрипел Драгомирецкий Петрову. – Только начнется музыка, я ее приглашу… – Ноздри его трепетали.

– Брось, Александр! – увещевал Петров. – Это же сам Терещенко! Это же его дама…

– Щенок! Тере–щенок! Я ему сейчас морду набью!

С другой стороны от Петрова и Драгомирецкого вокруг столика тесным кругом сбились картежники: прапорщики, поручики, земгусары. Все были серьезны и сосредоточенны. Слышалось только:

– Стучу!.. Марка!.. Мажу!.. Лампопо!.. Ва–банк!.. Игра сделана, ставок больше нет…

Немного поодаль, почти у самой эстрады, чтобы удобнее было разглядывать танцовщиц на эстраде, за столиком в одиночестве сидел сотник Нольде. Барон наслаждался. Только что он принял горячую ванну, перед ним стояла бутылка шампанского, в кармане шелестела тысяча – месячное жалованье начальника контрразведки при генеральном секретариате по военным делам, а вокруг – голые плечи, стройные ножки, томные взгляды женщин. Что еще нужно человеку? На стол с картежниками барон Нольде старался не глядеть: еще потянет, просадишь свою тысячу – отправляйся тогда в свой паршивый номер в «Континентале» один–оди–нешенек, ложись в оскорбительно холодную постель. Барон сидел, потягивал шампанское через соломинку и присматривался: которую же наиболее пикантную пригласить? Черт побери, все были обольстительны! Вон та, например, с маленькой девичьей грудью под тонкой шелковой туникой – боже мой, как она стреляет черными глазками!.. Или, скажем, официантка, которая подавала ему шампанское, – во фраке и коротких панталончиках с прошивками. Черт побери, видели бы вы, как она раскачивает бедрами, когда отходит… бррр! Даже мороз проходит по коже!.. А эта Терещенкова рыжая лярва? Миф, блеф, фантасмагория! Любопытно, сколько же она берет за ночь?.. Везет же, черт возьми, таким сосункам! Ух, недорезанные буржуи–капиталисты! Подождите, подождите, вон в Петрограде уже началась заваруха! Дадут вам перцу, национализируют ваши капиталы: не останется ни на хлеб, ни на б… Барон Нольде волком поглядывал на веселую компанию молодых декадентов. Он чувствовал, что в груди у него уже шевелится… классовая ненависть. Нет, серьезно! Может, подождать, когда этот маравихер–миллионер пойдет домой, подстеречь на углу Терещенковской улицы в темном углу, поднести пистолет к самой харе и – «кошелек или жизнь!» Нольде даже пощупал свой браунинг в заднем кармане. А? Вот когда всего было бы вдоволь – и пети–мети, и ва–банк, и рыжая лярва… Фантасмагория!..

С эстрады, вторым номером, уже пел баритон:

…весь мир содрогнется,

Ужаснется и сам сатана…

Н–да! Мир, пожалуй, уже содрогнулся – вот–вот треснет по швам! Ведь не далее как под вечер генеральный секретариат принял сообщение из Петрограда: большевики сосредотачиваются в Смольном, гвардейские полки один за другим переходят на сторону большевиков. Гвардейцы! Боже мой! Кто бы мог подумать! Бывший оплот империи!.. Ну да хрен с ним, с Петроградом, до Петрограда далеко, а вот как будет здесь? С кем договорится болван Петлюра и глупая борода Грушевский – со штабом или с большевистским Совдепом? Одной Центральной раде ведь никак не управиться. Это ясно каждому, даже ребенку, даже барону Нольде! Что теперь цеплять на фуражку вместо трезубца – снова офицерскую кокарду или красный бант? Черная магия!

Настроение у барона Нольде начало портиться. Чтобы не допустить себя до полного душевного смятения, Нольде подмигнул официантке во фраке и панталончиках. Она ответила соблазнительным движением.

Вокальный номер, даром что была это самая модная песня сезона, не имел особенного успеха, и дирекция, озабоченная моральным состоянием посетителей и памятуя о гауптвахте, поспешила выпустить «ню на барабане», и оркестр ударил «Марсель».

– «Шумит ночной Марсель…» – слова песни подхватили за всеми столиками, кроме картежного; это была любимая мелодия тылового офицерства.

«Ню» – совершенно голая, с одним лишь креповым треугольничком на животе, что придавало ей еще большую пикантность, – выпорхнула из–за кулис, вспорхнула на барабан и послала в зал десяток безе. И сразу же десятки пар поднялись и поплыли между столиками в нежном и мечтательном танго.

Александр Драгомирецкий – он для храбрости хватил еще рюмку коньяку – сорвался с места и щелкнул шпорами перед Зизи.

Tepе–щенок посмотрел на него надменно, с корректной неприязнью. Какая наглость – приглашать его даму! Но был он пятнадцатилетним джентльменом и законы высшего света признавал священными: шустрый поручик успел раньше, чем раскачался он сам! Терещенок кивнул головой.