Текст книги "Кровь королей (СИ)"

Автор книги: Влад Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц)

– Атакой? О боги! Что же это делается! – вскрикнула она, застыв на месте, едва не выронив свёртки тканей, не зная, куда теперь те девать.

Добегать до спален и оставлять там не было попросту времени, а бросать в коридоре для такой любящей порядок во всём особы было бы ну просто неприличным. Она огляделась по сторонам, припоминая, где в последний раз видела королевских детей, уверенно зашагав к магу навстречу.

– Сейчас же соберу всех в убежище, – заверила она, вручая ткани Бартареону, – Вот, отнести в спальни, положи к кому-нибудь на кровать, не до постелей сейчас. И отправляйся к королю, ты ему нужнее сейчас, чем здесь, – заверила она, глядя тому в его огненно-бурные глаза.

– Забирай Дегана и прячьтесь, – побеспокоился он и её младшем сыне, – К королю уже помчался наш Винсельт, я тоже в тронный зал, а вы давайте прячьтесь! Найди королеву, – повелел он помимо детей также отыскать и Кирстен, – И королеву-мать, – напомнил маг и про Сару Темплин-Дайнер, – Все должны быть в безопасности! Других предупреди!

Теперь ему было уже не нужно подключать свою магию и по некой энергии королевской крови ощущать присутствие и шлейф, оставленный по коридорам и залам королевскими детьми. Оставалось бросить дорогую качественную ткань в ближайшей из спален, чтобы на эту задачу не отвлекалась старшая горничная, и доверить поиск детей той, кто всегда была здесь главной нянькой и главной над няньками.

И она, не теряя ни мгновения, быстрым шагом в чёрно-белых сабо, привычной и удобной для большинства женской прислуги обуви без задника, с блестящей плотной застёжкой и особыми маленькими прорезями по всей длине носка, не дающими ногам запотеть в суматохе дел, помчалась на поиск королевских детей.

Их дама собиралась найти в первую очередь, и уже, отведя в безопасное место, приняться за поиски матери и супруги Его Величества. К слову, Нейрис не знала, присутствует ли королева сейчас вместе с мужем в тронном зале, принимая патеков. А вот где застать утром Сару ей было известно, но первым делом, до визита к ней, следовало бы убедиться, что детям ничего не угрожает.

Проще всего было отыскать старшего – Вельдемара, который в последнее время с утра не пропускает ни одной тренировки по фехтованию. Шпага, сабля, прямой меч, двуручный клаймор – упражняясь в овладении множества видов холодного оружия он был схож с Эйверем, королевским паладином.

Дверь зала фехтования на этом этаже ожидаемо оказалась не запертой. И внутри она застала вооружённого шпагой курчавого Вельда в блестящем коричневом колете, лёгких чёрных бриджах и белого цвета круглом воротнике рафе – брыжжевым и плоёном из накрахмаленной ткани или кружев, плотно защищающим юную шею шестнадцатилетнего кареглазого принца.

Напротив него в серебристом кафтане с кружевными белыми наплечниками держал удар на все выпады Вельдемара его учитель Андор. Человек не слишком старый, не слишком молодой, с двухдневной серой щетиной на вытянутом овальном лице с острым подбородком, сжатыми сейчас от напряжённой схватке пухлыми «рыбьими» губами и крупными серыми глазами «навыкате», чья выразительность легко сбивала с толку в поединке, особенно, когда тот нарочно делал им ложные движения, то поглядывая куда-то вбок, то задирая к потолку, словно вокруг происходит что-то важное и интересное.

Несмотря на то, что большая часть макушки на голове мужчины уже облысела, по краям от неё опускались длинные уже седеющие тёмные волосы, немного не доходя до тех самых белых кружевных наплечников, служивших украшением его сегодняшнего костюма. Они не всегда проводили дуэли в свободной или плотной одежде, нередко Вельд бился в облачении различных доспехов, обучаясь контролировать своё тело в броне разного рода, а вот сегодня дело было за отработкой техники ударов.

Но не обратить внимание на вошедшую служанку было нельзя, так что они оба отвлеклись по поводу её вторжения. Андор, правда, пользуясь моментом, тут же сделал резкий выпад своей тренировочной шпагой с округлой каплей на конце лезвия, чтобы как бы ткнуть растерявшегося и повернувшегося принца в грудь, но тот был не лыком шит и тут же отразил подобную дерзость недооценивающего его противника, ловко не просто увернувшись и отразив лезвием подлый удар, но сделав это столь молниеносно и крепко, что просто выбил орудие из рук учителя, и звенящая шпага покатилась прямиком к ногам Нейрис.

– Вельд, что-то там случилось, говорят замок в опасности, под атакой, нападает что ли кто, – тараторила она, – Быстро всё заканчивай, не переодеваясь со мной, искать остальных. Сэр Андор, вы тоже! Сейчас вы нужны королю и его армии, а принцу рано ещё воевать с неведомым врагом.

– Ничего не рано! – возмутился старший королевский сын такому отношению, – Идём, отцу понадобится помощь, – бросил он учителю и рванул к выходу, протискиваясь в двери мимо пятящейся, чтобы дать ему пройти, служанки, – Возьмите Генри и Ленору, я приду, если отец пошлёт вас охранять, скорее! – буквально приказывал он ей суровым видом своих тёмно-каштановых выразительных глаз из-под густых бровей, тут же метнувшись вдаль коридорной галереи.

А следом за ним с обеспокоенно брошенной фразой «Ваше высочество! Будьте же благоразумны, защитите мать, бабушку и брата с сестрой!» выбежал и мастер Андор, призывая Вельда не торопиться демонстрировать себя в настоящем смертельном бою. И заодно им обоим хотелось бы выяснить, с кем же грядёт внезапная битва, так как в этом конце замка не было ни свистящих стрел, ни лязга клинков о каменные стены, ни стука прислонённых подрагивающих лестниц и суматохи осаждающего войска.

Здесь всё было обыденно и безмятежно, но это была лишь иллюзия спокойствия, затишье перед бурей, а страх в купе с неведением лишь сильнее заставляли оставшуюся у дверей зала Нейрис волноваться за них от всего происходящего.

Догонять Вельда было бессмысленно, если он помчался прямиком к королю. Ей нужно было найти хотя бы Генри с Ленорой и позаботиться о них, а заодно о супруге короля и его матери, собрав с собой несколько остальных служанок, включая сестру с кухни. И действовать нужно было немедленно, она итак из-за этих дуэлянтов потеряла уйму времени, а так ни к чему и не пришла, безрезультатно застыв в коридоре крепости.

И Генрих не заставил себя ждать, так как неподалёку от скуки новенькими коричневыми башмаками из толстой кожи пинал плетённый маленький мячик, набитый гречневой крупой. Игрушка была размером с сжатый детский кулак и окрашена разными цветами для большей привлекательности. Скучающему и слоняющемуся без дела мальчишке удавалось отчеканивать его от обуви несколько раз, затем в ход шёл и кончик носка, и боковая часть обуви, и даже каблук – всё сильнее сам себе он усложнял задачу, развлекаясь и стараясь, чтобы при этом мячик не оказался на полу.

Бурые кожаные штаны сминались при изгибах ног, а Генри Дайнер уже коленями поочерёдно умудрялся перебрасывать шумящую и шебуршащую игрушку с одной ноги на другую, затем снова пиная боком каблука, подбрасывая то выше, то ниже, ловя на носок и опять жонглируя с ноги на ногу.

Такой его простенький совсем не аристократичный, а скорее даже наоборот, наряд был, можно сказать, удобной домашней одеждой для дней, когда мальчик был предоставлен сам себе либо занимался с частными преподавателями.

Иными словами, носить простецкие штаны из кожи вместо бриджей и чулок он мог лишь, когда в замке не было знатных визитёров, требующих по этикету его присутствия, каких-то мероприятий, или дней, когда он во дворе замка вместе со многими другими детьми ходил в организованную школу.

Генри не шибко любил это место, к тому же чины там не играли никакой роли. В школе основой уважения был уровень образованности и знания, которые учителя пытались донести до учащихся. Но с ними там не церемонились, так что за проказы могли и выпороть у всех на виду для большего стыда. А потому просто сидеть и слушать, учиться чистописанию, отвечать с места на те или иные вопросы по пройденным темам для него было занятием довольно-таки скучным.

Причём в школах обучались не только сплошняком отпрыски знатных семей – дети лордов, баронов и герцогов, но также было несколько мест в конце учебных залов даже для детей простых крестьян. Ежегодно в начале осени проводились конкурсы и соревнования для крестьянских детей, основой которых были не столько какие-то базовые знания, сколько смекалка и находчивость. Там выявлялось несколько самых умных ребятишек конкретной возрастной группы и тех допускали к обучению в школах, благодаря чему те могли попасть не просто в подмастерья рукодельников и ремесленников, но и в те области, где была нужна наука и, соответственно, определённые знания. Шансы стать учеником астролога, историка, алхимика, советника в политике, стать ассистентом военного тактика и ряда других специальностей были довольно хороши.

Так, к примеру, в классе у Леноры, а классом здесь называлась общность детей с разницей в возрасте не более двух лет, а обычно полгода-год, и вовсе один из крестьянский детей по имени Фервальд был лучшим учеником. Самым способным, схватывающим весь учебный материал на лету и, вероятно, самым способным. Хотя и принцесса от него по уровню знаний не шибко отставала.

Так в школах детям преподавали географию, принципы счёта, рассказывали о мерах веса, длины и других, помогая лучше ориентироваться в окружающей действительности, снабжали полезными знаниями обо всём вокруг, включая принципы времяисчисления и ряд других необходимых для образования знаний о мире.

Благодаря такому подходу заодно и общая образованность среди населения была высокой также и у простолюдинов, а не только у знати. А то, кто ж будет им объяснять, почему идёт дождь, чем опасны волчьи ягоды, зачем поливать деревья и всё такое прочее, вплоть до количества герцогств в составе королевства и прочие факты о том, что происходит вокруг. Иначе так любую грозу станут принимать за гнев богов на земли короля да восстание какое-нибудь по глупости и невежеству своему поднимут.

Стремления к знаниям стоило поощрять, считал король, но так как дети крестьян должны были также помогать своим в хозяйстве, а то и обучаться разному ремеслу – пасти скот, лепить посуду, вырезать ложки, таскать мешки на мельницу и прочее, прочее, прочее, то занятия в школах решено было сделать через день три раза в неделю. Остальные дни дети аристократов обучались у частных преподавателей либо имели свободные от занятий дни.

Всё по нынешнему календарю складывалось довольно удачно. Один лунный месяц – тридцать дней, то есть пять недель по шесть дней в каждой. Три дня учебные для всех, остальные в зависимости от распорядка у частных учителей. А само слово «календарь» означало «Дар Калена» – так звали одного учёного эльфа, составившего первый подобный список дат и месяцев, обозначив конкретный годичный цикл, согласно природным и звёздным циклам, их взаимной зависимости, повторяемости и целостности, и как бы «подарив» тот миру, в том числе и людям.

И по нынешнему календарю, за исключением свободных летних месяцев, отложенных на отдых и помощь в сборе урожая, каждый Патердес – первый день любой лунной недели, названный в честь Бога-Отца, всегда попадал на учебный для всех, Матердес – второй день, соответственно в честь Богини-Матери, был для крестьян свободным от школы, третий – Филисдес, в честь Бога-Сына, вновь учебным, а день Богини-Дочери – Фильядес – без школьных занятий, наконец школа вновь ждала их на пятый день Фратердес, посвящённый Богу-Брату, и последний день Богини-Сестры – Сорордес обычно был свободным для всех детей и большинства прислуги, если на то не было каких-то частных распоряжений или договорённости. Всем полагался один беззаботный день отдыха раз в шестидневной лунной неделе.

И сегодня был именно он – день абсолютной свободы. В Олмаре и прислуги было меньше обычного, копошились только прачки, кухарки да горничные, у которых днями отдыха получались как раз нечётные дни, Нейрис специально так распределяла обязанности, чтобы всегда было на кого положиться и кому поручить те или иные хлопоты по дому. И дети были предоставлены сами себе.

Так что глава всех служанок была крайне рада, что после внезапно свалившегося известия о тревоге отыскала Генри Дайнера столь быстро, даже не спускаясь и не поднимаясь на этаж выше или ниже. Оставалось принца без лишнего разглагольствования потащить вниз, но он мог лучше неё представлять, где сейчас находится его сестра, а потому нельзя было вот так просто хватать мальчишку за руку и без особых объяснениях волочь в зал с тайным ходом в убежище, точнее в один из таких залов, ведь глупо было бы рассчитывать только на одно спасительное место.

– Вот ты где! – выпалила, мысленно восхваляя всех богов, главная горничная, подбегая за угол к длинноволосому мальчишке.

Его русые пряди немного вились, красиво обрамляя ушки и щёки, опадая по обе стороны головы пышной причёской и также немного не доставали сзади уровня плеч, как у мастера по фехтованию, но выглядели куда гуще и красиво блестели. Не представляя, что творится у западной башни крепости, он по обыденному не обращал на Нейрис никакого внимания, продолжая заниматься своим делом.

Завтракать ему, как обычно, не хотелось, поутру в мальчонку кусок в горло не лез, максимум он был согласен на пожаренный в масле с чесноком и специями хлеб, смазанный маслом и вареньем. Да запить такой-другой бодрящим сладким чаем, а лучше шоколадным напитком, но тот отец что-то перестал закупать в Гладшире, по крайней мере в Олмар, а замке Триграда запасы ещё оставались.

– Генри, мальчик мой! Беда стряслась! – взволновано охала она и со всей серьёзностью взглянула на него, наклонившись, чтобы их глаза сравнялись, и взяла его за обе руки, чтобы тем самым отвлечь от пинания мяча.

Его карие глаза слегка озадачено посмотрели на неё, а каблук ботинка подкинул мячик так высоко до уровня схваченных ею за запястья рук, что он смог его в полёте схватить правой кистью, сжимая пальцами и не желая расставаться с игрушкой или потерять её, если дело и вправду серьёзное.

А весь вид розовощёкой полной дамы говорил именно об этом. Она нервничала, выглядела так, какой он никогда не видел её прежде, лоб её покрывался влагой, хотя было отнюдь не так жарко и она была в проветриваемом коридоре, а не в жаркой кухне, где всё в пару и жаре.

– Беда? Что случилось? – проговорил двенадцатилетний принц, неуверенно взглянув карамельным взором на взволнованную старшую горничную и сдувая вьющуюся попавшую на глаза чёлку, расправляя локоны по разные стороны.

– Генри, на замок напали! И это не шутка, это не учения, я видела Бартареона и, если уж наш архимаг всерьёз напуган, значит дело скверное. Нам надо бежать и спрятаться, ждать приказаний твоего отца, оставаться в убежище или покинуть замок по тайным ходам, ты понимаешь? – обращалась она к юноше со всей серьёзностью в своём голосе, буквально умоляя ей поверить и не спорить, а безо всяких выкрутасов просто довериться и повиноваться сейчас её словам и просьбам.

– Напали? Ого! – в его звонком голосе нотки радости и восторга журчали даже больше, чем обыкновение удивление, а страха не было и в помине, – Пойдем, посмотрим с башни на осаду! А Бартареон нас щитом прикроет на случай стрел, – с улыбкой предложил он, тут же предусмотрев и возможную опасность от такого щекочущего нервы занятия.

И мальчик уже было рванул по своему желанию взбежать на одну из башен, но женщина цепкой хваткой удерживала его запястья за манжеты рубахи, никуда вот так не отпуская. Она ведь знала, что сейчас начнётся именно это. Для него всё вокруг было простым развлечением, за исключением давящей и душащей учёбы, которой приходилось нехотя заниматься, чтобы не получить розгой за неверные ответы или того хуже проваленный экзамен.

Во всём остальном он старался найти какое-нибудь веселье. Гонять поросят с попытках словить, крутить за хвост пойманных в мышеловки дохлых крыс, пугая служанок и Ленору, забираться в садах на деревья повыше, сражаться во внутренних дворах у казарм с манекенами, попросту бегать по коридорам и даже взбираться на стены крепости.

Любил он также заключать разные пари со старшим братом и младшей сестрой или же детьми гостей-аристократов, с которыми проводил время. И споры эти всегда были забавными и весёлыми, не несли в себе каких-то вызовов и провокаций, как всё детство, по рассказам его отца, любила делать, например, Гвен Виалант, чья четырнадцатилетняя дочка Дорси изредка показывалась у Дайнеров в гостях, особенно в Триграде, и была мало чем на свою мать похожа кроме наследственной внешности по части цвета светленьких волос, а вот голубые глаза ей остались от покойного отца – Фабиоса Виаланта, ранее известного, как Ферро.

– С ума сошёл?! – выпалила Нейрис, – Безрассудный ребёнок! Какое там посмотреть, а если они сюда ворвутся? – вопрошала она.

– Да как ворвутся, так и будут перебиты! У короля есть настоящее войско и маги при дворе! Кто посмеет бросить всем им вызов? – удивлялся принц.

– Вот как всех врагов перебьют, так и вылезешь посмотреть на лежащие трупы, – выпалила она, чтобы хоть как-то его заставить идти с ней, хотя даже не знала, что конкретно угрожает сейчас крепости и не могла гарантировать осаждающее войско, однако думать о каких-нибудь чудовищах типа дракона ей хотелось ещё меньше.

– Вот бы увидеть саму схватку! – воображал он с белозубой улыбкой, – А Вельд где? Будет сражаться?

– Вельд уже в убежище ждёшь вас, чтобы охранять, – пришлось ей соврать, но служанке показалось, что такое заявление должно подбить Генри быть вместе со старшим братом.

– А Ленору уже нарисовали? – спросил он тогда.

– Нарисо-что? – недоумённо опустила одну бровь полная дама.

– Ох, – закатил глаза мальчишка, – Сегодня ж Сорордес, значит, она снова позирует для картины, подарок отца на её юбилей! – объяснил он служанке, напоминая, что у Леноры скоро день рождения.

– Ах, да, видела же сегодня утром достопочтенного Кетцеля Кольвуна, да совсем из головы вылетело. Знаешь, где они? – строго взглянула она мальчику в глаза, и Генри кивнул, – Зови сестру и бегите сюда, и его светлость Кольвуна предупреди, чтобы обзавёлся охраной или отправился к королю, тот выдаст ему стражников и подскажет, где укрыться.

Хороших убежишь в крепости было несколько, и по правилам спасать королевскую семью и ряд самых приближённых требовалось обычно без присутствия в компании различных важных персон, гостей и прочих лиц, не являющихся ближайшими друзьями и родственниками, потому пригласить через Генри именитого художника вместе с ними она по этикету и закону попросту не могла.

Ей следовало бы пойти вместе с Генрихом, учитывая его непослушный нрав и немыслимое желание отправиться наверх, на башни. Но едва она выпустила его руки, как мальчонка сорвался с места, побежав за сестрой, так как точно знал в какой она сейчас комнате, а Нейрис от волнения не помчалась следом, а по договорённости прошла к концу коридора, чтобы подождать детей у лестницы.

Младший сын короля сделал поворот направо на ближайшем перекрёстке, прошагал до конца стены и мимо окон с видом на цветники и плодовые деревья, куда бросил взгляд, но в этой части стен замка никаких сражений и нападающих чудовищ не застал, повернул уже налево, остановившись у первой же двери коридорного тупика.

Она была плотно закрыта, однако же не заперта, так что тугая металлическая ручка с сопротивлением, но без особого скрипа поддалась нажиму юношеских пальцев и была слегка толкнута вовнутрь. Отворив дверцу, он заглянул в залитую яркими лучами солнца, отражаемыми в расставленных художником многочисленных зеркалах и стеклянных поверхностях, так что комнатка буквально сияла, особенно в центре, где стоял небольшой постамент в виде красной мягкой подушки, а ту притаптывала пальчиками ног позирующая обнажённая Ленора.

Художник изображал лучезарную принцессу в виде Богини-Дочери, как прекрасное чистое и невинное создание утренней зари, просыпающееся с первыми лучами солнца вместе с окружающей природой. Девочка тянула вверх и вбок свои руки, словно сладко потягивалась, и действительно сейчас зевнула, однако отнюдь не спросонья, а от скуки столь долго позировать художнику.

Леноре не было холодно в неглиже, плюс он позволял ей опускать затекающие ручки, когда не рисовал не их, не плечи, а занимался, например, прорисовкой стоп или коленей. Однако стоять и позировать для неё, пусть девочки менее энергичной и непоседливой, нежели её озорной братец, всё равно было занятием весьма утомительным.

Генри мог видеть не только свою младшую сестрёнку, но и оформление картины, загораживаемой художником в процессе работы. Чудесные зелёные луга вдали, морское побережье с поднимающимся солнцем, раскидистые сады с виноградными лозами вокруг. Снизу животные, приносящие дары в виде плодов, цветов и ягод, а по центру, рождаемая солнечными лучами должна была как раз находиться нагая фигура нежной девочки со смущённой улыбкой, смотрящей не сюда, не на зрителя картины, а куда-то вниз или вбок, на свежую траву, на принёсших дары львят, ягнят, кроликов, кланяющихся оленят и прочую разнообразную живность, уже завершённую в своём изображении на переднем плане крупного портрета.

Мальчишка не мог сдержать смеха, видя свою сестру в таком виде, без одежды, в преподносящей своё величие позе, одновременно скромной и в то же время пафосной. Явление богини, а на портрете по сути изображалось по замыслу Кетцеля изображалось именно это, снисхождение величественной красоты в наш мир, попросту не могло балансировать на этих гранях.

Так как суть детского очарования с толикой невинности и первозданной чистоты не могло в то же время не переплетаться двойственностью с самой яркой подачей изображения, подкреплённой к тому же всеми этими поклонами и дарами, восхваляя красоту персонажа.

Богиню-Дочь в религиозных сюжетах частенько изображали именно в таком виде, однако данный портрет был вовсе не для храмов или молитв, не отождествлялся напрямую с этой религиозной силой, а был именно портретом дочери короля, изображённой в качестве почитаемой богини и именно с лицом и внешностью самой Леноры, а не так, как разным художникам взбредёт в голову по-своему личному видению изображать Богиню-Дочь.

Такое родство с богами подчёркивало статность правящей династии и её представителей, однако же монархи не так уж часто смели прибегать к подобным сюжетам с таким отождествлением. Тем не менее, все известные примеры вошли в историю Энториона, а портреты стали признанными шедеврами великих мастеров.

Безусловно, Джеймс Дайнер желал, чтобы и его дочь в дальнейшем прославилась в веках на своих портретах. Она и без того давно уже обрела среди аристократии титул самого симпатичного ребёнка в новом поколении, затмевая красотой и дочерей Розенхорнов, и Анну-Софию Кромвелл, и Дорси Виалант, и многих дочерей знатных лордов. Разве что юная Маргарита Торнсвельд была тоже прославлена своим очарованием в песенной поэме своего дяди Эвелара «Песнь о Синеглазке», вот и королю тоже захотелось увековечить красавицу-дочь в произведении искусства.

Он даже планировал заказать её статую во дворе Олмара, а то и сам город переименовать в её честь, например, в «Ленор». Однако всё это уже, когда принцесса станет постарше, хотя бы достигнув возраста замужества, а то и после, ведь сразу же заключать её союз с кем-либо правящий монарх на данный момент не планировал, а там, года через четыре, уже видно будет, как обстоят дела в политической атмосфере между знатными родами.

Этот живописный портрет должен бы быть закончен к её десятому Дню Рождения, пятнадцатого дня месяца Виридиса, через десять дней. Планировалось роскошное празднество первого юбилея принцессы, с гостями и подарками, турнирами и соревнованиями. Но, учитывая, как Генри собирался срочно прервать происходящее в светлой комнатке написание картины, возможно, что теперь художнику Кольвуну и не удастся закончить его в срок.

Самому Генри на его десятилетний юбилей два с половиной года назад также посвящали портрет, однако же он там представал без окружающих мистических и религиозных мотивов, а просто был разодет в изысканные доспехи, украшенную драгоценными камнями шлем-шапку и вооружён мечом-гладиусом.

Ленора заслышала его хихиканье и обратила внимание своих мягких карих глаз с густыми выразительными ресницами, приоткрыв их от звука детского голоса, на подглядывающую голову братца, слегка порозовевшего в щеках и щурящегося от хохота. Девочка тоже зарделась краской, попыталась прикрыться руками, хотя по большому счёту было уже это делать довольно поздно.

– Нет-нет, не двигайся! Ты чего! О-о-ох! – простонал обречённо Кетцель, поглядывая то на принцессу, то на её изображение на картине, поняв, что поза напрочь утеряна.

– Заканчивайте, там что-то срочное, – Генри уже начал заходить в комнату, так как тянуть время дольше сам уже не видел никакого смысла, – Нейрис сказала, что на замок напали, нам нужно в укрытие, – поглядел он на сестру.

– Н-напали? К-ка-ак н-напали? – принялся нервно заикаться щуплый художник, который едва ли когда-то в жизни держал оружие или даже сидел верхом.

– Не знаю я, нам ничего не говорят, просто сказали забрать Ленору и бежать вниз. Вы тоже спрячьтесь, мало ли что, – произнёс он Кольвуну, например в секретариате есть ход к убежищу, вы же знаете, где это? Или примицерия найдите, он наверняка будет в панике сновать по коридорам, спасая документы, – предположил Генри, – А ты одевайся живо! Что стоишь голая, простудишься! – хихикнул он и велел сестре поторапливаться.

Та насупилась с важным видом, хмуро зоркнула в ответ, мол, нечего тут командовать, поставила руки в боки, как бы бунтуя и не желая подчиняться, но тут же вновь зарделась от смущения, и развернувшись расправленными белыми плечиками, блестящей в направленных солнечных лучах спиной и розовой попкой, сошла с мягкой тёплой подушки, служащей её заодно и грелкой для стоп, чтобы те не мёрзли при позировании, прошагала босяком к пуфику у двух закрытых сундуков, на котором и была сложена её одежда.

Именно здесь она переодевалась перед позированием, а точнее просто скинула с себя всё, аккуратно и поочерёдно разложив в должном порядке, чтобы потом было удобнее надевать на себя обратно. Ленора одновременно торопилась, мечтая скрыть поскорее наготу от глаз настырного братца, а заодно всё-таки нервничая и будучи взволнованной от известия, что на замок вдруг кто-то напал. Но в то же время все действия его были такими плавными, отточенными и грациозными, что позволить себе спешку такая юная леди попросту не могла.

По этикету, естественно, было бы правильнее отвернуться и для Генри, и для Кетцеля. Но художник вообще был занят упаковкой красок, закрытием стеклянных баночек резными крышками и мыслями о спасении картины, панически мечась у холста и даже не поглядывая в сторону девочки. А принц не мог упустить возможности ещё немного посмеяться над раздетой девчонкой.

Да к тому же художник итак рисовал её обнажённой, смысла проявлять жесты приличия попросту в данной ситуации не было. Да и Ленора по возрасту считалась ребёнком, впрочем, как и Генри, а к детям до четырнадцати не требовалось проявления в их сторону такого же этикета и правил приличия, как к отрокам и взрослым, те могли хоть голышом, хоть в одном белье по дому бегать, как практически во всех домах знати. Совсем в детстве и мыли их вместе, хотя чем старше, тем проще и удобнее было всё-таки друг за другом.

Крестьяне так вообще во дворах ставили тазики и ванночки, купая детей всех вместе или в быстрой очереди, даже не предполагая, что девочки могут стесняться мальчиков и наоборот – сам быт и обычаи воспитания к подобному никак не располагали. Стыд тела для малышей считался глупостью и практически чем-то им не свойственным, а юная нагота в культуре, особенно в визуальном искусстве: картинах, гербах, мозаиках витражей, портретах, скульптурах, особенно в дизайне различных фонтанов, попросту символизировала чистоту, нежность и невинность, отнюдь не являясь чем-то неприличным или эротическим.

В школах так вообще самым обычным делом было оказаться у всех на виду с голым полосатым задом, получая наказания или даже стоя в углу часть урока без исподнего. И неважно, мальчик или девочка, крестьянский сын или представитель могучего дворянского рода, хоть принцы, хоть принцессы, хоть герцоги, хоть отпрыски мясника и горничной – там дети были все равны.

А такое частичное оголение использовалось в воспитательных целях: во-первых, сквозь одежду наказание не так ощутимо, а если задирать только юбку, то розга могла бы порвать ценную ткань нежного белья, и во-вторых, опять же чтобы вызвать глупые смешки вокруг, вызывая неловкость и нежелание более оказываться в таком виде у всех на виду. Вот здесь уже можно было бы говорить о привитии некого понятия «стыда», важного для последующей жизни в обществе, приличия и манер, как некий урок на будущее.

Заодно яркие полосы на нежной коже могли служить демонстрацией того, что будет с очередным хулиганом или болтушкой, не желающими слушать учителя. Иногда наказав одного ребёнка в шумной компании непосед, остальные вдруг становились «шёлковыми», послушными и внимательно слушали урок.

У рек купались толпами голышом, никогда никого не стесняясь, не прикрываясь друг от друга. Дети до четырнадцати в свободный сорордес могли в жаркие дни спокойно загорать под солнцем на песке или на траве совершенно без всякой одежды, не шибко смущаясь друг дружку. Тем более, когда все одинаково равны, то бишь раздеты, лёгкий румянец в скором времени бесследно пропадал вместе с любым изначальным дискомфортом или смущением.

Естественная красота и её возвеличивание помогала принимать своё тело, объединяла людей в принятии друг друга, заодно и как общности единой расы, а ещё, в том числе, стимулировала к занятию физической культурой, чтобы уподобиться изображениям богов, богинь, воспетых героев, атлетов и победителей различных турниров. Потому даже среди взрослых была особая тонкая грань между понятиями чего-то вульгарного и восхищением естественной первозданной красотой в изображениях или статуях. Поэты могли спокойно восхвалять фигуры, груди, ягодицы, когда дело касалось хвалебных од в чей-то адрес. Но и в разных регионах королевства порядки приличия, конечно же, могли так или иначе отличаться от других, но у рек купались всё равно везде, когда погода позволяла, и безо всякой одежды, естественно.

Да и в бани так вообще ходили целиком семьями, а то и по нескольку, никого не стесняясь. Мыться голышом – обычное дело вне понятий пола и возраста. Что простолюдины, что аристократы, без нарядов-то все равны. Иногда делили на секции, если народу слишком много набиралось – все дети вместе, все взрослые тоже вместе, но отдельно от детей. Болтали о том, о сём, хлестались вениками, играли в карты, рассказывали истории.