Текст книги ""КАТРИОНА", ГОД 3217. КОСМИЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ (Главы 1 - 12)"

Автор книги: Веда Талагаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 51 страниц)

– Ну, дела, – изрек он озадачено.

– М-да, – с неудовольствием промычал Ланскис, ероша ладонью короткие льняные волосы, – А это правда он? Мальчишка какой-то.

– Слышал же: сказал, что признает свою вину, – проворчал Ферье, – Чё надеется, мы его пожалеем?

Вопрос был адресован Заре. Она молчала, глядя в пустоту.

– Ладно, господа, – глубоко вдохнув, подытожил Лавров, видя растерянность своих соратников, – Сегодня отдыхаем, завтра зачтем обвинительное заключение и приговор полностью.

– Надо еще раз ознакомиться, чтобы все было, как положено, – тихо отозвалась Зара.

– Сил нет на ночь читать эту дрянь, – скривился Ланскис.

– А я вот прочту, чтоб не возить нюни, как вы, – огрызнулся Ферье.

Все кандидатуры для работы в трибунале были одобрены премьер-министром Мехметом лично, но Ферье не нравился Лаврову. После того, как его семья погибла в концентрационном лагере для гражданских лиц, для Ферье весь мир был окрашен в черные погребальные цвета и в кроваво-красные цвета мести. У Лаврова были серьезные основания сомневаться в беспристрастности этого парня.

– Отдыхаем, – повторил Лавров с нажимом в голосе, чтобы утихомирить Ферье и пошел к выходу.

– Что ты опять бушуешь? – услышал он за спиной укоризненный шепот Зары, – Он, вон, молчит, а уж кому бы бушевать, как ни ему!

– Ну, и зря молчит, – совсем не так тихо возразил Ферье, – Я бы...

Лавров не стал его дослушивать и вышел на взлетную полосу. "Надо выпить", – он знал, до чего могут довести такие мысли, и избегал их, не смотря ни на что, но сейчас...

– Здорово, Председатель, – вкрадчивый голос над правым ухом заставил Лаврова остановиться и остановил поток его мрачных размышлений.

Скользящей походкой пересекая бетонку, его догонял доктор Паук. Тощий, в белом халате, с вечно немытой головой он своей манерой двигаться, смотреть, перебирать цепкими бледными пальцами напоминал паука, хищно крадущегося по паутине. Отсюда и прозвище.

– Здравствуй, док, – кивнул Лавров, пытаясь для себя определить, рад он сегодня видеть Паука или нет.

Паука он знал давно. Они были вместе в отряде. Доктор немало раненных бойцов поставил на ноги. Теперь он возглавлял небольшой медицинский исследовательский центр, ютившийся в соседнем крыле космодрома, в его бывших офисных службах. Еще один секретный правительственный проект, разумеется.

– Слышал, оперативники привезли этого телепата, по которому вышка плачет, – равнодушно заметил Паук, – Удача для нас редкостная. Своих ведь на Марсе пока нет, не выявлено. Осмотреть бы его, а? Тесты кое-какие сделать. Тебе ведь его все равно на убой пускать.

– У нас что здесь филиал "Освенцима"? – опешил Лавров, – Мало ли кого мы пустим на убой, как ты выражаешься. Их что теперь всех тебе для опытов предоставлять?

– Так уж и для опытов, – улыбнулся на его возмущение Паук, – Ничего ему не сделается, твоему колдуну. Я ж не препарировать его собираюсь, только осмотреть. Ну, так что?

– Если он сам согласится, – проворчал Лавров и пошел к соседнему зданию, туда, где находилась отведенная ему столь нелюбимая комната в полуподвальном помещении.

Ему очень хотелось вообще забыть о телепате до завтрашнего утра, и то, что вокруг сразу разгорелось любопытство, до крайности утомляло. "Почитать что ли до ужина"? Лучше было бы поспать, но Лавров знал, что теперь, когда Кристофер Сато тут, уснуть ему не удастся.

Обвинительное заключение и приговор всегда зачитывались на следующий день после ареста, а казнь назначалась на следующий день после оглашения приговора. Эти небольшие промедления делались на случай, если подсудимый захочет представить доказательства в свою защиту, или вдруг откроются неизвестные ранее обстоятельства по делу. Но, сказать по правде, случаи, когда трибунал смягчал приговор или отменял его, бывали очень редко. Лаврову нужно было лишь спокойно соблюсти все формальности и немного подождать для того, чтобы смерть Лары была отомщена.

Перед ужином он собрался с духом и спустился в подвал. Повод был – передать просьбу Паука о прохождении осмотра. На самом деле Лаврову хотелось еще раз посмотреть на это существо. Назвать человеком того, кто способен только лишь подумать, для того чтобы убить других, у Лаврова язык не поворачивался. А ведь телепат даже не знал этих людей. Лавров подумал, а если бы Сато был знаком с Ларой или кем-то еще из военного городка, так же легко мысли об убийстве шевельнулись бы в его голове?

Поскольку космодром был военным, в подвале жилого блока помещалась гауптвахта с парой камер. Телепата поместили в одной из них. Когда Лавров вошел в помещение и бросил взгляд на решетку, заменявшую камере переднюю стену, Сато сидел у дальней стены на низкой койке, забравшись на матрас с ногами, и сосредоточенно глядел под потолок. Там в луче света, падающем из потолочного люка, кружились пылинки. На приход Лаврова телепат не среагировал, продолжая смотреть в ту же точку.

– Что-то интересное? – холодно полюбопытствовал Лавров.

– Красиво, – тем же тихим голосом, что и раньше ответил Сато.

– Разве? – удивился Лавров, остановившись, не доходя решетки.

Сато кивнул.

– По-другому начинаешь видеть многие вещи, – ровным тоном, не обнаруживающим каких-либо переживаний, объяснил он.

Лавров понял, что телепат имеет в виду. Когда сам он в пыточном подвале ждал смерти, у него почему-то не было времени и желания разглядеть красоту в обыденности. На войне не до сантиментов.

– Вы в армии служили? – подумав об этом, спросил Лавров.

– Все телепаты "Дельты" военнообязанные, – по-прежнему спокойно ответил Сато.

– Звание? – поинтересовался Лавров.

– Полковник, – не заботясь, какое впечатление произведет своими словами, ответил телепат.

– В вашем возрасте? – удивился Лавров, – Я только до майора успел дослужиться. За особые, видать, заслуги?

– Не за те, о которых вы подумали.

Лавров с тайной надеждой вслушался в тихий голос, но не уловил признаков раздражения, злости или других чувств. Апатия Сато была еще хуже, чем истерики других приговоренных. Она возбуждала ярость. Видя равнодушие во взгляде, в котором он мечтал увидеть мольбу и страх, Лавров начинал закипать. Он понимал, что готов опуститься до состояния Ферье – открыть решетку, вытащить наружу Сато и набить ему морду. Кто, знает, может, это старое народное средство помогло бы ему утолить боль вернее, чем любой справедливый суд? Лавров сделал шаг к решетке и крепко схватился за толстый железный прут, радуясь, что браслет из гелиастриума не позволяет читать его мысли.

– Председатель. Вы ведь Председатель? – Сато, наконец, оторвался от танца пылинок в солнечном луче и посмотрел на Лаврова, – Ничего, если я не буду больше с вами разговаривать? Потому, что говорить нам особенно не о чем, все уже решено. Я предполагаю, что у вас есть причины ненавидеть меня лично. Не могу сказать вам ничего, что смягчило бы ваше горе. Надеюсь, послезавтра...

– Заткнись, – яростным шепотом оборвал его Лавров.

Он правда видел, что Сато не собирается делать то, что может насытить его чувство мести. Он не поведет себя так, как Лана Моралес. То, как он достойно держался перед лицом смерти, невольно вызывало уважение, и в то же время бессильный гнев. Телепат вел себя, как виновный, но не как трус, и это убивало Лаврова. Моральное превосходство, которое он с самого начала ощущал перед Сато, таяло на глазах.

После того, как ему повелели молчать, телепат лег на матрас и повернулся лицом к стене. У Лаврова потемнело в глазах от злости. Он заставил себя успокоиться, до боли сжимая пальцами прут решетки.

– Я к вам по делу, – сухо проговорил он, – Наш медицинский центр проявил к вам научный интерес.

– М-м?

– Ничего страшного с вами делать не будут, просто наш врач хотел бы вас осмотреть. Это не в принудительном порядке, речь скорее о, – Лавров запнулся, понимая, что это звучит дико, – о любезности. Конечно, никаких поблажек вам это не даст. Ни смягчения, ни отсрочки. Так что соглашаться или нет – ваше дело.

Телепат, не оборачиваясь, пожал плечами.

– Не видели телепатов вблизи? Ладно, пусть посмотрят. Я согласен.

– Тогда я попрошу сотрудников из медицинского центра сейчас прийти к вам, – сказал Лавров, надеясь, что его голос звучит вполне непринужденно, и поспешил уйти.

"Больше не подходи к нему", – сказал он себе, понимая, что удержаться будет трудно.

Ужин за казенный счет был, как всегда отвратителен. Сплошная синтетика и концентраты. Зара принесла с собой в термокапсуле бульон с фрикадельками, которого хватило по маленькой порции на всех. Ланскис поделился ореховым рулетом. Неприкаянный Ферье явился, как всегда, с пустыми руками. Сам Лавров достал пирожки с мясом, которые испекла Дана, его давняя домработница, служившая у него еще до войны. Лара их очень любила и, приезжая в гости и в отпуск, могла съесть целое блюдо за один раз. Потом смеялась и говорила, что не влезет ни в одни джинсы. Соратники тоже смели пирожки в один присест. Ларов их есть не стал, почему-то не смог откусить ни куска.

– Арестованного не забудь покормить, – сказал Ланскис служащему базы, который накрывал на стол и убирал посуду.

– Жратву еще на него тратить, – проворчал Ферье, – Все равно послезавтра в расход.

– Давай его еще будем голодом морить, – со злой иронией подхватила Зара.

– Моих в концлагере морили, – сквозь зубы заметил Ферье.

– Не он, – отрезала Зара, – Если ты мстить кому собрался, то это не здесь. Здесь у нас суд вообще-то.

– Да с чего ты взяла? – рассердился Ферье, – Ты с самого утра ко мне лезешь. Я только хочу сказать, скорее бы разделаться с этим делом. Сато он ведь нелюдь. Ему бы просто пулю в лоб, а не везти его на орбиту, и зря топливо тратить.

– Какой ты эконом, – усмехнулся Ланскис, – А как же пули? Их тоже переводить жаль. Дело, видишь ли, в том, что нам следует соблюдать секретность. Исполнение приговора на орбите помогает нам замести следы. У нас тут хоть и суд, как правильно говорит Зара, но тайный. А всех подряд стрелять, как ты пропагандируешь, это подставлять премьер-министра, который на нас надеется.

Ланскис всегда казался таким флегматичным, а ведь ему тоже здорово досталось. Он почти полгода просидел в тюрьме для военнопленных. Его уже собирались расстрелять, но в последний момент отложили казнь, как раз в тот день, когда город заняли независимые. Если все это и оставило какой-то след в душе Ланскиса, по его виду этого никак нельзя было сказать.

– Ладно, проехали, – с неохотой проговорил Ферье, – Вы правы, правы. Делать все нужно, как положено.

– Доешь бульончик, – посоветовала ему Зара.

Лавров ценил своих помощников. Все-таки тяжело раз за разом посылать людей на смерть, какими бы они не были. Обычно, они вчетвером неплохо ладили, не смотря на различия во взглядах и характерах. Но сегодня с каждым словом собеседников, Лавров начинал понимать, что они его все больше раздражают. Он встал из-за стола.

– Пойду пройдусь.

Зара бросила на него сочувствующий взгляд. Все трое, оставшиеся за столом, переглянулись.

– Вениамин Григорьевич, – окликнула Зара, когда Лавров уже был в дверях, – Думаю, нам следует вас спросить. Вы уверены, что ваше личное отношение к этому делу не помешает вам выполнять свои обязанности?

Лавров, уже взявшись за ручку двери, остановился. Во взглядах, направленных на него, он уловил сомнение.

– Как раз из-за моего личного отношения к данному делу, все, чего я хочу – как можно правильнее и ответственнее выполнить свои обязанности, – твердо ответил Лавров и вышел.

Тем не менее утром, перед тем как идти на оглашение приговора, Лавров испытал большой соблазн сказаться больным и пропустить это мероприятие. Он не хотел снова видеть Кристофера Сато. Он вообще его не хотел больше видеть никогда. Лавров спрашивал себя, станет ли ему легче, когда Сато умрет. Станет ли ему вообще когда-нибудь легче? В душе Лавров знал ответ на этот вопрос и опасался, что ответ ставит под сомнение всю проделанную трибуналом работу. Не желая допускать малодушие в свои мысли, он отбросил самокопание и пошел в диспетчерскую, которую использовали, как зал суда.

– Ну, вот, ты доволен, Ферье? – спросил Ланскис, когда обвинительное заключение и приговор были зачитаны и приговоренного вернули в камеру, – Теперь можно готовить шаттл к вылету. Завтра с утра все закончится.

– Вот и прекрасно, – заявил Ферье.

– А он ничего не возражал, когда читали обвинительное заключение, – задумчиво протянула Зара, глядя сквозь стеклянную стену диспетчерской на взлетную полосу, – Не оправдывался. По-моему, он готов умереть.

– Да, брось, – отмахнулся Ферье, – Все они хотят пожить. Хотят до потемнения в глазах.

– Он не хотел, – грустно возразила Зара, – Противно это все как-то. В первый раз противно.

Лаврову нравилась Зара Коэн. Ее муж и ребенок погибли при бомбардировке Инубы, когда Земной альянс бомбил жилые кварталы. Но смерть близких не иссушила ее душу, как иссушила душу Ферье или самого Лаврова. В Заре оставалось то, что называется старым наивным словом "доброта". За это она и нравилась Лаврову.

– А ты сходи его пожалей, по головке кудрявой погладь, – съязвил Ферье, – Это он сейчас такой агнец божий. А если бы не браслет, он бы моргнул глазом, и мы бы все тут сдохли.

– В принципе, он прав, – заметил Ланскис, – Но держался парень молодцом, и вся процедура в этот раз была неприятной.

– А ты и нашим, и вашим, – проворчал Ферье.

– Я объективен и потому согласен с обоими, – непрошибаемо ответил Ланскис, – Может, сгоняем в город, в кафе поедим, а не будем опять травиться здешней гадостью?

– Выберите место поукромнее, вас не должны видеть вместе, – напомнил Лавров.

– А вы не с нами? – спросил Ферье.

– Что-то не очень чувствую себя, – ответил Лавров.

Все поняли, это предлог, чтобы остаться одному, но возражать или приставать с расспросами никто не стал.

Лавров вышел из здания диспетчерской и побрел по взлетной полосе в ту сторону, где она, как казалось, заканчивалась небом. Хотелось курить. Лавров остановился, шаря по карманам.

– Прошу, – тонкая бледная рука протянула в раскрытом виде старомодный портсигар с ванильными сигареллами.

Лавров любил табак покрепче, а не это дамское ароматизированное баловство. Но отказ посчитал невежливым и взял сигареллу доктора Паука.

– Как жизнь? – вяло поинтересовался врач, поднося заодно и зажженную зажигалку.

– Идет, – также вяло отозвался Лавров, прикуривая.

Они медленно зашагали вдвоем по взлетной полосе, отдаляясь от диспетчерской.

– Спасибо за телепата, – проскрипел Паук, – Занятный экземпляр.

Лавров внутренне поежился. Занятным доктор Паук мог назвать что угодно: и рак легких на последней стадии, и лучевую болезнь у пятилетнего ребенка. Не хотелось даже думать, что именно занятное он углядел на этот раз.

– Парнишка весь переломанный, – не дожидаясь вопроса, сообщил Паук, – Все-таки телепаты на полную катушку используют возможности мозга. Нормальный человек выдержал бы такие пытки дня два, может три. А его, судя по состоянию организма, пытали больше двух месяцев.

Лавров остановился и внимательнее посмотрел на доктора Паука. Внешне Сато выглядел здоровым и передвигался без усилий. Нельзя было предположить, что с ним что-то не в порядке.

– Рентген показал, что на руках и на ногах нет ни одной целой кости, ребра тоже ломали, – пояснил Паук, видя вопрос в глазах собеседника, – "Дельта", как спецподразделение министерства обороны, имеет самую передовую медицинскую базу, не то, что мы, к примеру. У них есть уникальные препараты для сращивания костной ткани. Его потом хорошо починили, только профессионал все равно увидит разницу между неповрежденными костями и заново сращенными. Следы пыток ничем не уберешь, только временем. Есть и наружные отметины. Вся спина сожжена лазером, остались шрамы.

Паук сделал паузу, закуривая. Лавров ждал. Зная доктора, он полагал, что это еще не все.

– Специфические пытки тоже к нему применяли, – с чувством, с толком затянувшись, продолжил Паук, – Парню устроили гелиастриумовый шок.

– Что это? – предчувствуя что-то малоприятное, поморщился Лавров.

– Надевают телепату на голову мешок из гелиастриумовой фольги, блокируя пси-излучение, – не без удовольствия показал свою осведомленность Паук, – Потом вкалывают нейро-катализаторы, заставляя проявлять телепатические способности. Мозг силится пробиться сквозь блокаду, и телепат зарабатывает удар. У парня, судя по сканированию мозга, было уже два микро-инсульта. У "Дельты" опять же есть фармацевтические средства для быстрого и эффективного устранения последствий, МЭБ, например. Но и в этом случае следы остаются.

– Значит, его пытали? – неприятно пораженный этой подробностью, проговорил Лавров, – Чтобы выбить согласие на взрыв АЭС?

– Ну, а еще зачем? – равнодушно пожал плечами Паук, – Он, как никто, годился для такого дела. Мальчик-то предельный.

Последние слова врач произнес очень негромко, с несвойственным ему трепетом. Лавров не донес сигареллу до рта.

– Ты серьезно?

Паук кивнул.

– Я сделал тесты. Он и сам мог бы рассказать, он вполне контактен. Но мне хотелось испробовать методику тестирования, и он прошел испытания для определения пси-уровня. Сто пятнадцать процентов и ни процента меньше.

– Так он сумасшедший, и не понимал, что делает? – Лаврову самому стало неприятно оттого, сколько глупой надежды было в этих словах.

Он вдруг понял, что за чем-то ищет повод отсрочить казнь.

– Нет, – Паук покачал головой, и его глаза блеснули торжеством ученого, сделавшего великое открытие, – Не знаю, в чем дело, но мальчик вменяем. Он предельный, но голова ясная. Есть чуть-чуть мании величия, но с такими способностями положение, как говорится, обязывает.

– Как же его сломали с такими способностями? – хмуро поинтересовался Лавров, опять возвращаясь мыслями к взрыву на АЭС, к смерти Лары.

– Думаю, методами контрразведки, – опять проявил эрудицию врач, – У них это называется "троянский конь". Конь этот, знаешь ли, принес воинам греческого царя Агамемнона успех, когда война с Троей, казалось, была проиграна. Вот и этот метод действует также. Сначала пытают человека физически, морально. А потом, когда он думает, что он уже выдержал все, что только можно, что ему уже ничего не страшно, даже смерть, тут-то они и делают свой ход конем.

Он замолчал, делая очередную затяжку. Лавров не торопил. Его кольнуло предчувствие. Это было ощущение того, что он стоит на пороге какого-то неприятного открытия.

– Человек все выстрадал, готов умереть, – продолжал доктор, выдыхая ароматизированный дым, – а ему вдруг и говорят, например: "А мы знаем, где живут твои жена и дети. Хочешь их увидеть прямо сейчас"? Действует безотказно. Даже самые крепкие ломаются, как сухая веточка. В "Дельте", считается, состоят люди без прошлого. Но прошлое есть у всех. Сато, небось, папой с мамой припугнули. После таких издевательств выдержать еще и страх за родственников мало кому под силу.

– Ладно, я понял, хватит, – хрипло пробормотал Лавров.

– Я к чему веду, – не придав значения изменившемуся голосу собеседника, продолжал Паук, – Жалко его выбрасывать в космос. Может, в свете обстоятельств, которые я открыл, отмените смертную казнь и отдадите его мне?

– Чтобы ты и твое гестапо еще в нем поковырялось, – мрачно кивнул Лавров, – На его месте я бы выбрал смертную казнь.

– Не надо меня выставлять врачом-убийцей, – ничуть не обидевшись, фыркнул Паук, – Не хочешь, как хочешь. А жаль. Такой уникальный случай пропадает.

Лавров раздраженно дернул подбородком, слушая Паука. Жена доктора несколько лет назад умерла от лейкоза, детей их брак после себя не оставил. Возможно, в этом была одна из главных причин хладнокровного любопытства, с которым Паук изучал окружающих, находя их "занятными". Но, так или иначе, он помог Лаврову кое-что обнаружить: с Сато обошлись так же, как и с ним. Только уровень воздействия был другой – адекватный выносливости телепата. Позволив собеседнику идти дальше по бетонному покрытию взлетной полосы, Лавров остался стоять на месте, придавленный нежданными колебаниями. "Что я должен делать"?

Что следует делать? А если доктор Паук ошибается, и все было не так, как он думает? Мысли скакали в разные стороны, Лавров не знал, на чем остановиться. "Нужно убедиться", – решил он.

Спустившись в подвал и подойдя к решетке камеры, Лавров увидел Сато в его любимой позе – он сидел с ногами на матрасе, положив ладони на колени. При появлении Лаврова, вошедшего торопливыми шагами, он поднял глаза, и в них читался немой вопрос: "Уже"? По себе Лавров знал, тот, кто ждет смерти, задает этот вопрос постоянно.

– Чем они вас взяли? – без предисловий спросил Лавров, – Чем заставили? Грозили убить родителей?

Сато медленно опустил глаза.

– Кто у вас там был? – тихо задал он встречный вопрос.

– Дочь, – с усилием выдавил Лавров, – Лариса. Двадцать девять лет.

Сато судорожно замотал головой, обхватив ее руками.

– Что, расхотелось знать? – едко осведомился Лавров.

Телепат замер, продолжая держаться за голову, потом медленно положил ладони обратно на колени.

– Неважно, чем мне угрожали, – глядя на свои ступни, проговорил он, – Я все равно мог сказать "нет", но не сказал. В разное время, в разных местах были люди, которые поступали иначе. А я не герой, умереть ради чужих людей у меня духу не хватило.

– Сейчас есть возможность это исправить, – горько заметил Лавров.

Сато кивнул.

– Я даже рад, что все, наконец, закончится, – прикрыв глаза, проговорил он, – Не говорю, что мне не страшно, но все так, как должно быть. Я и так получил от судьбы незаслуженный подарок: несколько месяцев нормальной жизни. Я встретил очень хороших людей, которые меня приняли, не смотря на то, кто я есть. Разлука с ними – единственное, что меня тяготит.

Телепат опустил голову на колени и замолчал. Плечи его едва заметно задрожали. Лавров, наконец-то, увидел слезы и отчаяние своего врага.

– Надеюсь, вам станет легче, – не поднимая головы, сказал Сато, – Мне-то уж точно станет.

Он снова замолчал и замер. "Ну, чего ж ты не радуешься и не торжествуешь, Вениамин"? – спросил себя Лавров. Слезы, которые он видел, были вызваны не страхом перед наказанием, как он мечтал, а муками нечистой совести. Меньше всего Лавров мог подумать, что человек с черным пятном вместо лица страдает.

– Может, вы хотите о чем-то попросить? – спросил Лавров, подождав еще и видя, что телепат все также не двигается.

Сато поднял голову. Глаза у него были красными, но сухими.

– Отпустите моего спутника. Он честный хороший человек и ничего не знает об этом деле. И дайте мне попрощаться с ним.

– Хорошо, – разрешил Лавров и вышел.

Лавров поднялся на верхний полуподвальный этаж, где находилась его комната. Своей он считал ее только условно. Не жилье, а так, место, чтобы переночевать во время работы трибунала. Обстановка состояла из кровати, кресла и стола. Уюта не было никакого. Наверху, в скосе потолка был вмонтирован люк с откидной стеклянной крышкой, служащий подобием окна. Стеклянный квадрат был заполнен небом. Оно было ярким и чистым. Время перевалило за полдень, и свет уже начал уходить, перемещаясь вслед за солнцем. Комната покрывалась тенями. Пока еще голубоватыми и прозрачными. Соратники еще не вернулись, немногочисленные служащие разошлись по своим местам, на космодроме стало очень тихо.

Сев на кровать, Лавров вдруг обнаружил-таки в кармане сигареты и снова закурил. Он прислушался к тишине вокруг и внутри себя. Внутренняя тишина была тревожной. Как во время прогулки с Пауком по взлетной полосе, когда он стоял на пороге неприятного открытия. Теперь, когда открытие было сделано, Лавров знал, что его гнетет. Оказывается, все это время он жил, не замечая, что совершил предательство. Спасая жизнь Лары, Лавров выдал своих товарищей, сообщив все, что могло бы помочь схватить их. Но благополучно забыл об этом, погрузившись в свои переживания, в боль и ярость. После смерти дочери он всегда считал себя жертвой. Того взрыва на АЭС, того подвала, где его пытали, войны с Земным альянсом. И он так привык к этой мысли, что ему и в голову не приходило, что стоит сожалеть о содеянном, как сожалеет Сато. А ведь только то, что партизаны вовремя ушли с консервного завода и вернулись, чтобы отбить Лаврова у врага, спасло их и самого Лаврова от последствий его предательства. Сложись все чуть иначе, в камере этажом ниже мог бы сейчас сидеть он сам. Сейчас, зная подробности случившегося с Кристофером Сато, Лавров вспоминал, произошедшее с ним, и не мог не сравнивать. "Ты поступил так же, как он. Он всегда мучился совестью, а ты нет. Его вина заслуживает смертной казни. А твоя?"

Охранник, который привел Хоши в подвал, не рискнул подойти ближе. Он так и остался у двери, напряженно выпрямившись и поглядывая с брезгливым любопытством. Судя по тому, как выглядел Хоши, обращались с ним хорошо. Когда он увидел Криса за решеткой, его лицо застыло.

– Господин! – выдохнул он испуганно, подбегая к камере, – Они с вами что-то сделали?

– Нет, – Крис постарался говорить так, чтоб его голос успокаивал, – Пока нет.

– Как это пока? – растерянно пробормотал Хоши.

Он не понимал, что происходит, и не знал, что думать и делать. Увидеться им с Крисом разрешили только через решетку. Телепат подошел ближе, сквозь прутья взял Хоши за плечи.

– Мы на Марсе, – также успокаивающе объяснил он, – Я арестован. Вы, наверное, знаете, в чем меня обвиняют?

– Но это же неправда, – возмущенно возразил Хоши.

Крис покачал головой.

– Нет, правда, – он крепче сжал плечи собеседника, – Вас отпустят, потому что вы не при чем. Поезжайте к моей матери. Постарайтесь как-нибудь поддержать ее. А Джек Деверо... пусть лучше думает, что я еще когда-нибудь вернусь.

Хоши молчал и не сводил глаз с лица Криса. Зрачки его восточных глаз начали странным образом дрожать и блестеть.

– Это невозможно! – наконец выговорил он хриплым голосом.

Крис бережно погладил его плечи ладонями.

– У вас имя есть?

Хоши опустил глаза. Иридианская сдержанность заставляла его бороться с подступающими слезами.

– Англоязычное, как у вас, – ответил он сдавленно, – Итан.

– Вам идет, – мягко улыбнулся Крис, придвинулся ближе к решетке и обнял Хоши, – Хоши Итан, был рад находиться рядом с вами, пусть и недолго. Давайте простимся, друг мой, не будем понапрасну огорчать один другого.

Хоши наклонился ближе.

– Господин, а если попробовать бежать? – горячо прошептал он Крису на ухо.

Крис только покачал головой и отступил вглубь камеры.

– Прощайте.

Хоши решительно качнул головой.

– Я останусь с вами... до конца.

– Спасибо, – Крис был тронут такой преданностью, его голос дрогнул, – Тогда до завтра.

С утра и в середине дня ничто не предвещало перемен в погоде. Но ближе к вечеру поднялся ветер, натянул облаков и солнце село, осветив напоследок свинцово-сизые тучи на горизонте. Едва стемнело, полил дождь, разразилась гроза. В этой части планеты осенние грозы всегда были особенно сильными. Один из ударов грома был такой, что в жилом блоке выбило пробки. Пока служащий чинил электричество, ужин продолжался в темноте. Собственно, ужинать тем, чем кормили на базе, никто не хотел, участники трибунала ограничились чаем. Свет все никак не зажигался, Зара нашла свечи. Их закрепили прямо на столе, приплавив к столешнице, получилось даже уютно.

– Рыцарский замок, – одобрил Ланскис, разливая чай по пластмассовым белым кружкам.

– А где Ферье? – спросил Лавров.

За столом их было только трое. Еще днем Лаврову не терпелось отделаться от остальных. Теперь же он ловил себя на мысли, что ему легче, когда вокруг него люди.

– Пойду посмотрю, – предложила Зара.

– Спроси, он будет чай? – попросил Ланскис.

Зара ушла в темный коридор, вернулась через пять минут.

– С Эженом истерика, – хмуро сдвинув брови, сообщила она.

– С кем? – не понял Лавров.

– С Ферье, – уточнила Зара.

Лавров вдруг понял, что даже не знает, что Ферье зовут Эжен.

Участник трибунала под номером один сидел в своей комнате на кушетке, накрытой жестким синтетическим пледом. Рядом, не рассеивая мрак, на столе тлел фонарь, у которого почти разрядились солнечные батарейки. Ферье дрожал мелкой дрожью и покачивался, как маятник в старинных часах. Приглядевшись в темноте, Лавров увидел, что Ферье давится глухими рыданиями без слез.

– Чего вы все заявились сюда? – хрипло выкрикнул он, когда Зара, Лавров и Ланскис вошли в комнату и остановились в узком пространстве между кроватью и дверью, – Я вас звал что ли?

Конечно, этот неприятный момент Ферье предпочел бы пережить один. Но раз уж они сюда все-таки пришли, Лавров решил узнать, можно ли чем-то помочь, и стоит ли это делать.

– Это у тебя личное, или издержки производства? – как можно мягче и деликатнее спросил он.

– А у тебя? – зло огрызнулся Ферье, – На тебе лица нет, с тех пор как колдуна сюда привезли.

Лавров промолчал. Ферье дышал сквозь стиснутые зубы, зло и прерывисто.

– Принести тебе воды? – спросила Зара.

Он отмахнулся.

– Не знаю я, личное или издержки, – мотая головой, проговорил Ферье, – Только чем дальше, тем хуже. Будто что-то ест меня, сидя в кишках. Думал, изведу пяток-десяток этих сволочей, сделаю хорошее дело, и отпустит. Но не легче мне, никак не легче.

– И не будет, – присев рядом с ним на край кровати, сказал Лавров, – Мы это делаем не для того, чтобы стало легче.

– Что, и когда Сато твоего... не порадуешься? – недоверчиво ухмыльнулся Ферье.

Его глаза в темноте влажно блестели от непролитых слез. Лавров опять промолчал.

– Бросить тебе надо совсем, – сказал он мягко, как ребенку, – Не твое это. Не местью утешайся, а что-нибудь другое поищи.

– Только не надо проповеди читать, – досадливо сморщился Ферье, отшатнувшись от Лаврова, – На себя сначала глянь, потом других учи.

– Он прав, – возразила Зара, – Если это так действует на тебя...

Видя, что в ответ на ее слова Ферье только сильнее раздражается, Лавров жестом остановил ее.

– Можешь сердиться, но это правда, – сказал он по-прежнему мягко, – Тебе надо попробовать жить. Ты, конечно, думаешь, что жизнь закончилась, а ее на самом деле еще много осталось. Я старше и знаю, ты уж поверь.

Он попробовал взять Ферье за плечо, но тот сердито фыркнул и увернулся.

– Ну, все, – проворчал он уже больше устало, чем зло, – Поохали и будет. Могу я один, наконец, посидеть? – и, перехватив взгляд Ланскиса, добавил, – Чаю не хочу.

– Тогда пойдем, а то наш остынет, – сказал Ланскис Заре и Лаврову.

– Ну, что ж, – Лавров поднялся на ноги и окинул взглядом остальных, – Я хотел что-то сказать прямо сейчас, но теперь вижу, лучше подождать до утра. Это требует спокойного восприятия.

Он знал, что это просто отсрочка. Решение, созревшее внутри, нуждалось в исполнении. И остановить себя ему не удастся.