Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Быстрый Бен взирал на зеленоватое пятно в южном небе, на эту группу небесных всадников. Ни один не везет добрых вестей, это уж точно. «Маг Тьмы. Ублюдок! Скрип, ты заслужил хорошего тычка в нос! Еще раз пожми плечами, и я вобью таран тебе в глотку!

Маг Тьмы.

Был некогда трон… нет, не надо».

Скрипач уже успел нализаться с Геслером и Буяном; сейчас они поют старые песни напанских пиратов, все на редкость неприличные. Бутыл, заработавший три перелома ребер, пошел искать целителя, готового за особую плату поработать ночью. Синн и Гриб сбежали словно парочка крыс, которым оттяпали хвосты самым большим в мире топором. А Еж… Еж как раз подкрадывается к нему сзади, словно заправский ассасин.

– Пошел вон.

– Ни шанса, Быстрый. Надо потолковать.

– Не надо.

– Он сказал, что я Каменщик Смерти.

– Так построй склеп и спрячься внутри, Ежик. Буду рад запечатать его снаружи всеми известными чарами.

– Суть в том, Быстрый, что он может быть прав.

Сузив глаза, Быстрый Бен уставился на сапера: – Худ последнее время был очень занят.

– Ты знаешь больше меня. Отрицать не стану.

– Но к нам это не имеет отношения.

– Уверен?

Быстрый Бен кивнул.

– Тогда почему я Каменщик Смерти?

Крик отразился эхом от ближайших крыш; колдун вздрогнул. – Потому что ты нужен, – сказал он чуть погодя.

– Зачем?

– Ты нужен, – зарычал Бен, – чтобы замостить нам дорогу!

Еж выпучил глаза: – Боги подлые! Куда нас понесет?

– Вопрос в том, донесет ли нас туда. Слушай, Ежик – она не такая, как тебе кажется. Мы все о ней неправильно думаем. Не могу объяснить… не могу ближе подобраться. Не пытайся предвидеть. Или думать задним числом. Она ошеломит тебя на каждом повороте. Просто вспоминай гадание…

– Его делал Скрип…

– Думаешь? Ты мертвецки неправ. Он знает, потому что она ему сказала. Ему – и никому другому. Ну же, попробуй выудить из Скрипача подробности. Не получится. Истина ему словно язык отрезала.

– Так что делает тебя Магом Тьмы? Что ты затаил? Секрет прокисания мочи?

Колдун отвернулся, поглядел на город – и застыл: – Дерьмо! Это что такое?

* * *

Магия вырвалась с узкой улочки, ударив Брюса Беддикта в левый бок. Он упал от толчка; серые щупальца извивались над телом, словно змеи. За один вздох магия опутала его, связала руки. Петли начали сжиматься.

Лежавший на спине Брюс смотрел в ночное небо – уже начинавшее светлеть – и слышал шаги. Вскоре Странник показался на глаза. Единственный глаз бога сиял звездой, пронизывающей сумрачные туманы.

– Я тебя предупреждал, Брюс Беддикт. В этот раз ошибки не будет. Да, именно я понудил тебя сделать глоток отравленного вина. Канцлер такого не ожидал, но простим ему заблуждения. Но разве мог я предвидеть, что ты найдешь себе хранителя среди миньонов Маэла? – Он помолчал. – Неважно. Я покончил с тонкостями. Так гораздо легче. Я смогу глядеть тебе в глаза, видеть, как ты умираешь – что может быть приятнее?

Колдовские удавки натягивались, лишая легкие Брюса воздуха. Темнота сузила поле его зрения, так что единственное, что он мог видеть – лицо Странника, потерявшее всякий светский лоск – лишь алчность выражалась на нем. Он видел, как бог поднимает руку, стискивает пальцы… и ребра Брюса затрещали.

Но тут кулак ударил Странника в висок с силой боевого молота. Раздался треск; сияющий глаз мигнул и бог сразу осел, исчезнув из поля зрения Брюса.

Щупальца мигом ослабли, а затем и пропали совсем.

Брюс с хрипом вдохнул восхитительно свежий воздух ночи.

Он слышал стук подков: почти дюжина коней мчалась галопом по улице. Поморгав, чтобы избавиться от пота, Брюс перекатился на живот и с трудом встал на колени.

Рука вцепилась в перевязь, подняв его на ноги.

Он понял, что смотрит в лицо Тартеналу – в знакомое грубое лицо, до нелепости изуродованное зверской гримасой.

– У меня к вам вопрос. Он был к вашему брату, но я шел и увидел вас.

Всадники подъехали. Копыта коней скользили по мокрой от росы мостовой. Малазанский отряд, понял Брюс. Оружие на изготовку. Темнокожая женщина взмахнула мечом: – Он уполз в ту аллею – идемте, порубим урода на фарш! – Она начала спускаться с коня, но вдруг сгорбилась и упала, уронив меч. Остальные солдаты тоже спрыгнули с лошадей. Трое бросились к бесчувственной женщине, другие пошли в аллею.

Брюсу все еще тяжело было стоять. Он оперся о предплечье Тартенала. – Аблала Сани, – вздохнул он. – Спасибо тебе.

– А у меня вопрос.

Брюс кивнул: – Давай, говори.

– Вот тут проблема. Я забыл, о чем вопрос.

Один из помогавших малазанке солдат обернулся к ним. – Смола сказала, грядет беда, – произнес он на грубом торговом наречии. – Сказала, мы должны спешить спасать кого-то тут.

– Думаю, опасность миновала. Она в порядке, сэр?

– Я сержант. Меня не называют «сэр»… сэр. Она просто устала. Она и сестра ее. – Солдат оскалился: – Но мы все равно будем вас сопровождать, сэр. Она нам не простит, если с вами что стрясется. Куда бы вы ни шли…

Другие солдаты вернулись с аллеи. Один что-то бросил по-малазански, и Брюсу не потребовалось переводчика, чтобы понять: никого они не поймали. В Страннике слишком силен инстинкт выживания – даже после удара тартенальского кулака.

– Кажется, – согласился Брюс, – сопровождение мне понадобится.

– От такого предложения не отказываются, сэр, – сказал сержант.

«Не откажусь. Спасибо за урок, Адъюнкт».

Солдаты пытались усадить женщину – Смолу – обратно в седло, Аблала подошел к ним. – Я понесу, – сказал он. – Она здоровская.

– Делайте, как сказал Тоблакай, – крикнул сержант.

– Она здоровская, – повторил Аблала Сани, принимая обмякшее тело на руки. – И воняет будь здоров, но это ладно.

– Периметр со взведенными арбалетами, – приказал сержант. – Кто покажется – шпигуйте.

Брюс понадеялся, что на пути до дворца им не встретятся прохожие, привыкшие вставать слишком рано. – Поспешим, – предложил он.

На крыше Быстрый Бен вздохнул и расслабился.

– Так что там был за шум? – спросил сзади Еж.

– Проклятый Тоблакай… но не он нам интересен, верно? Нет, это та дальхонезка. Но и она подождет.

– Ты бредишь, колдун.

«Маг Тьмы. Боги подлые!»

* * *

Уединившийся в погребе под спальней Скрипач взирал на карту в руке. Лакированное дерево блестело, с него капала жидкость. Помещение заполнил густой, темный запах – аромат сырой земли.

– Тартено Тоблакай, – шепнул он.

Глашатай Жизни.

«Ну, да будет так».

Он сел и покосился на вторую карту, так и не выпавшую ужасной ночью. Свободная. Цепь. «Да, мы всё про тебя и твоих подруг знаем, милашка. Без обид. Это плата за жизнь.

Если бы вы не были такими… прочными! Если бы вы ослабели! Если бы цепи не тянулись в самое сердце Охотников за Костями – если бы я знал, кто кого тащит… я бы нашел основания для надежды».

Но он не знал, а потому ни на что не надеялся.

Глава 4

 
Взгляни на пожирателей веселых
они шпигуют землю серебром
и за свечою падает свеча
деревья срублены под корень
чтоб через лес пробить дорогу
и леса нет – есть только бревна
что катятся, треща сухой корой
мы звали это пень-дорогой, звали
лесной дорогой
когда воображенье голодало
ты можешь делать зонтики из шкур
овец костлявых, а для безделушек кошели
растягивая уши стариков
(ведь говорят, что волосы и уши
растут, когда нет в брюхе ничего)
сокровища с собою мы тащили
в довесках сморщенных
как маятники вертких
алмазы, самоцветы – выкупить легко
дорогу или лес, а вот на тапки
из гладкой как щека ребенка кожи
не хватит. Знаем мы один секрет
когда не остается ничего иного
алмазами набить сумеешь брюхо
и самоцветами, и лес дорогой станет
хоть леса нет. Здесь тени не найти.
 

«Маятники, что были игрушками», Баделле из Корбанской Змеи

Для странствия в иные миры шаман и ведьма Элана должны оседлать Пестрого Коня. Семь трав смешивают с воском, скатывают в шарик, а затем превращают в диск, который нужно держать во рту, между нёбом и языком. Постепенно пропадает чувствительность, слюна течет, как будто ты стал весенним ручьем; за глазами мелькают разноцветные пятна – и вдруг, в одно вихрящееся мгновение, падает завеса между мирами. Узоры кружатся в воздухе; на пейзажи накладываются странные фигуры – будь ты перед кожаной стенкой шатра, стеной пещеры или на бескрайней равнине; а затем являются сердечные пятна, пульсирующие, окружающие поле зрения волнистыми рядами. Во рту сладко, как от материнского молока. Это примчался Пестрый Конь, и каскады сердечных пятен покрывают его, бегут по длинной шее, расползаются по холке, падают дождем семян с гривы и хвоста.

Скачка в чуждый мир. Скачка в рядах предков и еще не рожденных потомков, среди высоких мужчин с вечно подъятыми членами и женщин с вечно полными утробами. Через леса черных нитей, и коснуться любой – принять на себя вечные муки, ибо таков путь возрождения: родиться означает пройти и отыскать роковую нить, сказание о неизбежном будущем. Поскачешь в другую сторону, избегая нитей – врожденная судьба станет запутанной как клубок, душа обречена на вечный плен, поймана капканом противоречий.

Среди черных нитей можно отыскать пророчества… но мир за пределами леса – вот главный дар. Безвременной дом всех сущих душ. Там пожато горе, там печаль высушена и размолота в прах, там рассосались все шрамы. В тот мир странствуют ради очищения, объединения, избавления от пороков и темных желаний.

Поскачи на Пестром Коне, вернись возрожденным, невинным, бесхитростным.

Для таких, как Келиз, для погрязших в бытовых заботах, столь нужных для жизни семьи, деревни и всего Элана, произвести ритуал – да просто вкусить семь трав – значит навлечь на себя смерть и проклятие.

Конечно, эланцы погибли. Нет ни одного шамана, ни одной ведьмы. Нет ни семьи, ни клана, ни стада, ни пути Элана. Теперь любой круг камней типи, обводящих подножие холма, означает лишь место давней стоянки, на которую уже никто никогда не возвратится. Камни обречены медленно погружаться в почву; лишайники на перевернутых книзу боках умрут, придавленные травы станут белыми как кости. Ряды булыжников превратились в памятники горя и смерти. В них нет обещания – только печаль конца.

Она уже подверглась проклятию, без всякого преступления, без вины (если не упоминать трусливое бегство, позорный отказ от семьи). Нет шаманов, чтобы ее проклясть. Но разве это имеет значение?

Она сидела, пока солнце медленно угасало на западе и жилистые травы становились серыми, и смотрела на диск, лежавший на ладони.

Эланская магия. Она уже кажется столь же чуждой ее нынешнему миру, сколь казались машины Эмпеласа Укорененного, когда она их впервые увидела. Езда на Пестром Коне, скачка по праху народа… к чему? Она не знает и не желает знать. Найдет ли она души родичей? Поглядят ли на нее с любовью и прощением? Таково ли ее тайное желание? Не странствие в страну пророчеств в поисках сокрытого знания; не поиск Смертного Меча и Надежного Щита для К’чайн Че’малле…

Какое ужасное откровение: ее мотивы сомнительны… нет, гнилы до самых корней. Ха!

Может, она ищет спасения иного рода? Призывает безумие, саму смерть? Почему бы нет…

«Берегись вождя, коему нечего терять».

Ее народ гордился своими мудрыми пословицами. Но увы, ныне, в посмертной тишине, гордость и мудрость слились воедино. Став совершенно бесполезными.

К’чайн Че’малле разбили лагерь – если можно так сказать – на склоне холма за ее спиной. Разложили костер ради удобства Келиз – но этой ночью ее не интересуют удобства.

Ассасин Ши’гел кружит высоко над головами, в темнеющем небе – ночной страж никогда не устает, ничего не говорит и все же (как подозревает Келиз) все сейчас думают о нем, о потенциальном палаче потенциальных неудачников. Благие духи, что за жуткая тварь, демон, посрамляющий все прежние кошмары. Ох, как он скользит в ночных ветрах, холодноглазый хищник, существо, созданное ради одной цели.

Келиз вздрогнула. А потом, зажмурившись (солнце как раз нырнуло за горизонт) бросила диск в рот.

Жжение как от змеиного жала, затем онемение – все больше, все шире…

* * *

– Берегись вождя, коему нечего терять.

Когда людская самка пробормотала эти слова, легко донесшиеся из гамака до стоянки К’чайн Че’малле, Охотник Сег’Черок повернул тяжелую, украшенную шрамами голову. Три века поочередно мелькнули над влажными глазами, отразив мерцающий свет костра. Дочь Матроны, Ганф Мач, вроде бы вздрогнула… но она оставалась неприступной для вопросов Охотника К’эл.

Остальные Охотники, равнодушные к словам людей, присели на корточки спинами к каменному очагу и кучке бхедриньего кизяка, отвернулись от пламени, способного нарушить ночное зрение. Огромные тесаки на концах вытянутых передних лап уткнулись остриями в землю. По природе своей Охотники К’эл не любят столь банальную задачу, как охрана лагеря. Цель их существования – преследовать врага, не так ли? Но Матрона решила отослать их без Часовых Дж’ан, оставив всю стражу при себе: еще одно доказательство того, что Ганф’ен Ацил страшится за жизнь.

Старший среди троих К’эл, Сег’Черок был защитником Ганф Мач; если придет время и Дестриант найдет Смертный Меч и Надежный Щит, он примет задачу сопровождения всех троих в Гнездо.

Ошибки в суждениях стали чумой Эмпеласа Укорененного. Порченая Матрона производит порченых потомков. Это истина всем известна. Ее нельзя отрицать или осмеивать. Дети должны следовать за Матерью. И все же Сег’Черок ощущает постоянное чувство неудачи, тупое, упрямое отчаяние. Берегись вождя…

Да. Тот, кого они выбрали – овл Красная Маска – оказался столь же порченым, как любой из улья Ацил. Жестокая логика до сих пор жалит его огнем. Возможно, Матрона и права, выбрав для задания человека.

Пронизанные намерениями образы зашептали в Сег’Чероке. Ассасин Ши’гел, круживший в темноте, метнул в мозг Охотника послание. Холодное, шершавое, равнодушное к доставляемой боли – да, оно так сильно, что и Ганф Мач вздернула голову, уставив взор на Сег’Черока, ибо волны переживаний понеслись во все стороны.

Захватчики. Огромные стада, бесчисленные очаги.

– Может быть, среди них? – передал в ответ Сег’Черок.

– Тот, кто их ведет, не для нас.

Это утверждение сопроводил густой запах, который Сег’Черок узнал. Под прочной чешуей спины К’эл пробудились железы – первый признак готовности к охоте, к битве – чешуи встопорщились и замерцали, плавая на густом слое масла, внутренние веки закрыли глаза, словно забрала, ограничив зрение. Камни на далеком холме вдруг засветились – они еще излучают тепло солнца. Мелкие твари скользят в траве, их видно по дыханию, слышно по торопливому стуку сердец.

Руток и Кор’Туран уловили горький запах сочащегося масла, привстали, пошевелили клинками.

Сег’Черок уловил последнюю мысль: – Слишком много для убийства. Избегайте.

– Как их избежать, Ши’гел Гу’Ралл? Они пересекут выбранный путь?

Но Ассасин не счел вопросы важными. Сег’Черок ощутил его презрение.

Ганф Мач послала защитнику только для него предназначенную мысль: – Он хочет, чтобы мы проиграли.

– Если он так хочет убивать, почему не напасть на чужаков?

– Не мне говорить, – передала она. – Гу’Ралл со мной не общается, только с тобой. Он не признается открыто, но он тебя уважает. Ты охотился, ты, как и я, получил раны и вкусил свою кровь, и со вкусом крови мы познали вкус смертной доли. В этом ты подобен ему, а вот Руток и Кор’Туран – нет.

– Но он беззаботен, он позволил мысли просочиться…

– Он знает, что я выросла? Думаю, нет. Только ты знаешь правду, Сег’Черок. От остальных я таюсь. Они думают, что я еще трутень, возможность, обещание. А я близка, первая моя любовь. Так близка!

Да, он знал – или думал, что знает. Но теперь его охватило потрясение. К’эл с трудом подавлял его. – Матрона Ацил?

– Она не видит дальше собственных страданий.

Сег’Черок не был уверен, но ничего не послал. Не ему давать советы Ганф Мач. К тому же его встревожила идея о том, что у них с Ассасином есть нечто общее. Вкус смертности – рождение слабости, не так ли?

Руток неожиданно обратился к нему, грубо растолкав смятенные думы: – Ты пробудился к опасности, но мы ничего не чуем. Не пора ли затоптать бесполезный костер?

– Да, Руток. Дестриант спит, он ей не нужен.

– Охота?

– Нет. Но мы не одни здесь – стада людей движутся на юге.

– Не этого ли желает Ацил? Не их ли должна найти Дестриант?

– Не этих, Руток. Да, мы пройдем сквозь стадо… думаю, скоро ты вкусишь свою кровь. Ты и Кор’Туран. Готовьтесь.

С чувством смутной неприязни Сег’Черок уловил, что они довольны.

* * *

Воздух загустел, став подобным жидкости внутри глазного яблока; все, что видела Келиз, светилось и мерцало, извивалось и расплывалось пятнами. Созвездия словно разбегались, травы на волнистых холмах шевелились, уступая давлению незримых ветров. Какие-то мошки летали вокруг, бесформенные и пульсирующие красным – некоторые пропадали в земле, тогда как другие поднимались в небо.

Каждое место помнит свое прошлое. Равнина была некогда дном озера или мелкого моря, а то и бездонными глубинами великого океана. Холмик был пиком юной горы, звеном в цепи островов, зазубренным клыком, вздымавшимся посреди ледникового поля. Пыль была растениями, песок – камнем, грязь – костями и плотью. Почти все воспоминания, понимала Келиз, остаются сокрытыми, незримыми, недоступными взору мелькающей жизни. Но если с глаз падает пелена, память просыпается – кусочек там, намек здесь – полчище истин, что шепчут о вечности.

Истина эта способна раздавить душу необъятностью своей, утопить в реке невыносимой тщетности. Едва ты заметишь различие, едва твое «я» отделится от всего иного, от целого мира – от бесконечного шествия времени, от причудливых изменений, результата то долгой осады, то бурной катастрофы – как станет сиротой, лишившейся всякого чувства безопасности. Лицом к лицу с миром стоит в лучшем случае чужак, в худшем – безжалостный, бессердечный враг.

Обнаглев, мы делаем себя сиротами, а потом ужасаемся одиночеству на пути к смерти.

Но как суметь вернуться в мир? Как научиться плаванию в быстрых течениях? Возвеличивая себя, душа полагает, будто то, что внутри, совершенно отделено от того, что снаружи. Внешнее и внутреннее, знакомое и чужое, то, чем обладаешь и то, чего боишься, то, что можно схватить, и то, до чего не дотянуться вовеки. Различение – глубокий, жестокий разрез ножом, рассечение сухожилий и мышц, артерий и нервов.

Нож?

Нет, неподходящее оружие, жалкий образ ограниченного воображения. Разделяющая сила… совсем иная.

Ей думается, что сила эта может быть… живой.

Многослойная картина внезапно преобразилась. Травы высохли, пропали. Высокие дюны и песчаные горбы до горизонта, распадок прямо перед ней – она видит фигуру, преклонившую колени перед неким монолитом. Камень – если это камень – покрыт ржавыми оспинами, грубая их поверхность кажется почти яркой в сравнении с черно-зеленым материалом скалы.

Она заметила, что приближается к ней. Человек не просто кланяется, сообразила она – он глубоко погрузил руки в песок, почти до локтей.

Какой-то миг прошлого? Тысячелетия, обнажившиеся из-под сдутых ветром слоев? Она видит воспоминания Пустошей?

Монолит, вдруг поняла Келиз, сделан в форме пальца. Камень, который только что казался темно-зеленоватым, засветился изнутри, став ядовито-зеленым, показывая сколы и внутренние трещины. Она видит швы, подобные изумрудным венам, а глубоко внутри сооружения – массивы костей оттенка настоящего нефрита.

Старик – а кожа его не сине-черная, как ей показалось, а целиком покрыта татуировкой, изображающей завитки шерсти – заговорил, не вытаскивая рук из песка у подножия монолита. – Было некогда племя у Санимона, – сказал он, – заявлявшее, будто первым освоило искусство ковки железа. Они до сих пор делают оружие и орудия труда в традиционной манере – закаляют лезвия в песке. Видишь, и я делаю так же?

Она не знала его языка, но все понимала. Услышав вопрос, Келиз еще раз поглядела на его руки. Если в них есть оружие, он поистине глубоко воткнул его в песок.

К тому же она не видела поблизости ни кузницы, ни даже очага.

– Не думаю, – говорил старик, то и дело вздыхая, словно от боли, – что делаю все правильно. Должны быть некоторые секреты. Закалка в воде или навозе. У меня нет опыта. – Он помолчал. – По крайней мере, я думаю, что нет. Так много забыто…

– Ты не эланец, – сказала Келиз.

Он улыбнулся ее словам, но не отвел взора от монолита. – Тут такое дело. Я могу назвать, скажем, тысячу разных племен. Семиградье, Квон Тали, Корелри, Генабакис – все разделяют одно и то же, и не знаешь ли ты, что именно?

Он помолчал, словно ожидая ответа не от Келиз, а от монолита, хотя женщина уже была так близко, что могла коснуться его рукой. – Я тебе сам скажу. Каждое из них исчезает или готово исчезнуть. Плавится как воск. Все народы так кончают. Иногда кровь продолжает жить, находит новый дом – разбавленная, забывшая. А иные становятся прахом, исчезает даже их имя. Навеки. Некому оплакать потерю. Вот так.

– Я последняя из Элана, – сказала она.

Он вонзил руки в песок так глубоко, как только смог. – Я готовлюсь принять… самое удивительное оружие. Они думают, что скрыли его от меня. Им не удалось. Разумеется, оружие следует закалить, и закалить как следует. Они даже думают его убить. Как будто подобное может быть хотя бы отдаленно возможным… – он помедлил, – хотя, если подумать, вполне возможно. Видишь ли, ключ ко всему – резать чисто и посередине. Чистый разрез – вот о чем я грежу.

– Я грежу о… тебе, – сказала она. – Я оседлала Пестрого Коня. Нашла тебя в царствах за пределами… Почему? Ты призвал меня? Кто я тебе? Что ты хочешь?

Он усмехнулся: – Как забавно! Вижу, куда ты клонишь – думаешь, не вижу? Думаешь, я снова ослеп?

– Я скачу…

– Да ладно! Ты чего-то приняла. Вот почему ты здесь, вот почему сюда вообще приходят. Или пляшут, пляшут, пока не упадут, пока душа не вылетит из тела. То, что ты съела, всего лишь облегчает возврат к единому ритму мира – к пульсу вселенной, если угодно. При известной дисциплине ума тебе вообще не понадобятся зелья – что хорошо, ведь шаманы, десятки лет пожирая травы или что там, привыкают к их эффекту. Поедание – всего лишь ритуал, позволение свершиться. – Он вдруг замер. – Пестрый Конь… да, зрительные галлюцинации, пятна, плавающие перед глазами. Бивики зовут их Капелью Ран – думаю, как бы в подобие расплывающихся пятен крови. Как-как-кап… а Фенны….

– Матрона ищет среди нашего рода, – прервала она его. – Старые пути оказались неверными.

– Они всегда такие. Как и новые пути, чаще всего.

– Она отчаялась…

– Отчаяние дает ядовитые советы.

– Неужели тебе нечего мне сказать?

– Тайна – в закалке, – ответил он. – Вот это стоящая вещь. Твое оружие следует хорошенько закалить. Выковать до звона, правильно отпустить, заточить кромки. Палец указывает прямо на них – видишь? – если бы небо было правильное, увидела бы. – Широкое его лицо расколола улыбка, скорее гримаса, чем знак удовлетворения. Ей подумалось, что, несмотря на все его слова, он может быть слепым.

– Неверно, – бормотал он, – видеть смертных и богов как противоположные стороны. Порок. Фундаментальная ошибка. Ведь тогда, едва опустится лезвие, они будут навеки потеряны друг для друга. Понимает ли она? Возможно, но если так, она меня ужасает. Такая мудрость кажется… нечеловеческой. – Он вздрогнул и распрямил спину, вытащив ладони из песка.

Женщина жадно глядела, желая понять, что у него за оружие – но не увидела ничего. Только руки, ржавого цвета, блестящие, словно они отполированы.

Он поднял руки к лицу. – Ожидала зелени, так? Зеленый нефрит, да, светящийся. Но не на этот раз, о нет. Готовы ли они? Готовы ли принять самое опасное оружие? Думаю, нет.

Он опустил руки и снова воткнул в песок.

* * *

Пеший отряд людских разведчиков, зашедший далеко от главного стада, заметил одинокий костер. Хотя пламя тут же замигало, погасло, лазутчики двинулись к нему, рассыпавшись полумесяцем, выказывая отменное мастерство. Они крались по темной равнине практически незаметно. Один из людей (белое лицо, темная одежда) пробрался рядом с зайцем, и животное не ощутило присутствия воина всего в пяти шагах. Хотя выскобленные ветром, столь удачно названные Пустоши не позволяли укрыться в кустах и за деревьями, восемнадцать разведчиков не выдали себя даже дыханием, когда подошли к замеченному костру. Оружие – дротики и необычного вида сабли – оставалось привязанным к широким спинам; мечи не звякали, крепко примотанные к поясницам.

Значит, к одинокой стоянке их влекло простое любопытство, желание узнать, кто делит с ними эту землю.

В двух тысячах шагов разведчики спустились в неглубокую ложбину, залитую нефритовым светом загадочных скитальцев ночного неба.

Полумесяц медленно перестраивался. Главный лазутчик двинулся вперед, став его выступом. Остальные замерли на расстоянии.

Гу’Ралл ожидал их стоя. Высокий как башня К’чайн Че’малле должен был быть хорошо заметным, но ни один из людей его не видел. Когда приходит время убивать, Ассасины Ши’гел могут затуманить зрение жертв, хотя фокус этот срабатывает обычно против ничего не подозревающих существ; против другого Ши’гел, Часового Дж’ан или опытного Солдата Ве’Гат приемы смущения не действуют.

Смертные, разумеется, были слабыми, несмотря на всю скрытность. Для глаза Гу’Ралла теплые тела сверкали, словно маяки.

Главный лазутчик шагал как раз к Ассасину. Тот поджидал, сложив и подтянув крылья. Когти медленно вылезли из кожаных ножен, уже смазанные парализующим нервы ядом (хотя против мягкокожих применение яда было излишним).

Когда мужчина показался в поле зрения, Гу’Ралл понял, что он колеблется, словно встревоженный неким инстинктом. Слишком поздно. Ассасин выбросил вперед лапу. Когти прошлись по лицу человека, сдирая кожу и мясо; сила удара почти сорвала голову с шеи.

Не успела упасть первая жертва, Гу’Ралл пришел в движение, ночным серпом обрушившись на следующего воина. Когти вонзились в живот, поддели ребра – убийца подбросил тело над землей, разбрызгивая кровь.

Блеснули кинжалы. Разведчики бежали на него. По толстой маслянистой коже скользнули два клинка. Поднялись дротики – но Ши’гел был уже среди людей, отбивая панические выпады, терзая тела когтями – выбросил голову на длинной шее, круша челюстями черепа, грудные клетки, прокусывая плечи. Кровь полилась дождем на грубую почву, повисла туманом по следу несущего смерть Ассасина.

Двое отпрянули, решив сбежать; Гу’Ралл позволил им уйти – недалеко – ибо был занят остальными. Он понимал, что они не трусы, что они побегут на юг, каждый своим путем. Да, они понесут главарю стада весть о резне, о новом враге.

Неприемлемо.

Еще миг – и Ассасин один стоял среди трупов, мотая хвостом, роняя с когтей струйки крови. Вдохнул воздух сначала малыми, потом большими легкими, восстанавливая силу и живость мускулов.

Развернул крылья.

Последним пора умирать.

Гу’Ралл прыгнул в воздух, захлопав крыльями. Ветер свистел в перочешуях, зудел похоронную песнь.

Оказавшись на гребне, тела разведчиков засветились двумя погребальными кострами. А вот трупы шестнадцати остывали позади, словно угли в погашенном очаге.

* * *

Сег’Черок почуял вокруг запах крови. Услышал разочарованное фырканье не омытых кровью Охотников, которые дрожали от сладости Нектара Убийств, текущего сейчас по венам и артериям, и хлестали хвостами воздух. Они действительно потеряли контроль над боевыми железами – признак неопытности, неотесанной молодости. Сег’Черок ощутил и веселье, и разочарование вместе.

По правде говоря, и сам он боролся с желанием выплеснуть в кровь нектар, усилием воли открывая железы сна, подавляя яростное желание.

Ши’гел поохотился ночью и тем высмеял К’эл, похитив славу, отказав в заслуженном удовольствии, в удовольствии, ради которого они рождены.

Придет заря, и Сег’Черок уведет Искателей подальше от места побоища. Дестрианту Келиз не нужно ничего знать, ибо она слаба разумом. Искание двинется на восток, дальше в Пустоши, где для чужаков не приготовлено пищи. Впрочем, если людское стадо так велико, как передавал Ши’гел…

Да, Сег’Черок знал, что его товарищи – Охотники вскоре удовлетворят жажду крови. А они шипели и фыркали, дрожали и открывали пасти. Тяжелые лезвия стучали по земле, скрежетали по гравию.

* * *

Гу’Раллу не пришло в голову, что десятки мелькающих среди стада собак вовсе не похожи на тех трупоедов, что сопровождают фурии К’чайн Че’малле во времена войн. Ассасин не обращал внимания на шесть зверей, бежавших рядом с разведкой, и не пытался затуманить их чувства. Даже когда псы бросились на юг, явно возвращаясь к людскому стаду, Гу’Ралл не придал их маршруту особого внимания. Ассасин убил двоих лазутчиков, падая с высоты и срезая головы с плеч – они едва успевали застыть, услышав шелест крыльев Гу’Ралла. Выполнив задуманное, Ши’гел взмыл в темное небо, отыскивая поток ветра достаточно устойчивый, чтобы помочь вернуться назад, и не слишком теплый, чтобы перегреться (он успел обнаружить, что распахнутые крылья вбирают большое количество тепла, а это мешает ему сохранять привычные спокойствие и отстраненность).

Да, это было бы опасно.

* * *

Келиз смотрела, но сцена перед очами разума вдруг исчезла, словно унесенная порывом ветра. Старик, монолит, полированные руки и слова – всё это было обманом чувств, доказательством ее неготовности. Так легко поймалась на видение, ничего для нее не означающее!

Кажется, одного напряжения воли недостаточно, особенно если не придать духовному странствию определенного направления – она лишь вслепую тянулась к чему-нибудь знакомому, родному, так что стоит ли удивляться, что она бредет куда попало, беспомощная, заблудшая, жалкая и ранимая?

Она еще успела услышать, как старик говорит: – Она кажется мертвой, пригвожденная столь жестоко – да, ты не увидишь никакого движения, никакой реакции. Даже кровь уже не каплет. Не обманывайся. Она будет освобождена. Должна. Это необходимо.

Казалось, он хочет сказать что-то еще, но голос слабел, а пейзаж перед ее очами изменялся. Груды горелых обломков на неестественно гладкой равнине. Дым носится туда и сюда, заставляя слезиться глаза. Она не понимает, что именно видит; горизонты шевелятся, словно там движутся целые армии, но никто не подходит ближе.

Густые тени пронеслись над опустошенной землей; она подняла взор, но кроме колонн дыма, в небе ничего не было. Бесцветная пустота. Непривязанные тени почему-то пугали Келиз, ибо они собирались, двигались все быстрее, и она ощутила, что сама тянется туда, ползет за ними.

Кажется, она оставила тело далеко позади и теперь плывет на тех же ветрах, отбрасывая свою жалкую, бесформенную тень; она видит теперь, что обломки ей знакомы – это не погребальные костры, как ей раньше казалось, но разломанные, искореженные части механизмов, таких, что есть в Эмпеласе Укорененном. Тревога усугубилась. Это видение грядущего? Или осколки воспоминаний о далеком прошлом? Она подозревала, что К’чайн Че’малле ведут войны многие столетия, и что новая война близка.