Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 63 страниц)

Сечула Лата просто разрывало. Он не решался взглянуть на Килмандарос. Ни Олар Этиль, ни Эрастрас не упоминали Форкрул Ассейлов. Ничего не ведают? Неужели знание Сечула и Килмандарос остается их тайной? «Олар Этиль, мы не можем тебе довериться. Не следовало Эрастрасу тебя призывать. Ты хуже К’рула. Ты опаснее для нас, чем Драконус или Ходящий-По-Краю. Ты Элайнт, ты Т’лан Имасса – а эти силы не покорны нам».

– У Владыки Фатида, – сказал Маэл, – есть союзница. Кажется, даже Олар Этиль о ней не знает; она – костяшка столь дикая, что сам Сечул не решился бы бросить такую. – Холодные глаза уставились на Странника. – Ты готов сожрать наших детей, но само это желание показывает: ты давно не держишь руку на пульсе. Ты – все вы – не более чем растраченные силы истории. Странник, наши дети выросли. Понимаешь?

– Что за глупости…

– Они достаточно взрослые, – оборвал его Сечул Лат, вдруг все осознав, – чтобы иметь детей.

«Бездна подлая!»

Эрастрас заморгал, но быстро овладел собой. Снисходительно помахал рукой: – Неужели их трудно будет раздавить, если мы сможем раздавить родителей?

– Раздавить. Как раздавили нас?

Эрастрас сверкнул глазом.

Сечул Лат сухо хихикнул. – Понимаю тебя, Маэл. Мы убьем богов и расчистим путь их детям.

– Смехотворно. Я никаких… внуков не ощущаю, Маэл. Никаких.

– Худ призывает мертвых, – сказала Олар Этиль задумчиво, словно слова Маэла проложили перед ней незримую окружающим тропу. – Но четырнадцать неупокоенных Джагутов – они не его. Он ими не управляет. Их призвал Властитель, еще несколько лет назад бывший смертным. – Она поглядела на Маэла. – Я видела мертвых. Они вышли в поход, но не беспорядочной толпой, а подобием армии. Похоже, мир за вратами Худа переменился.

Маэл кивнул: – Отсюда вопрос: что замыслил Худ? Он был раньше Джагутом. Давно ли Джагуты стали отдавать власть? Олар Этиль, кто этот новоиспеченный Властитель?

– Он дважды призван в мир поклонения. Вначале некое племя назвало его Искаром Джараком. Носителем мудрости, спасителем. А потом он стал командиром отряда солдат, которым обещала возвышение песня таноанского Странника Духа. Да, целый отряд возвысился над смертью.

– Солдаты? – Странник хмурился. – Возвысились?

«Он смущен. Даже испуган».

– И какое имя он носит среди солдат – Властителей? – спросил Маэл.

– Вискиджек. Он был малазанином.

– Малазанином. – Маэл кивнул. – Как и Владыка Колоды Драконов. И непредсказуемая, непостижимая союзница Владыки – Адъюнкт Тавора, ведущая малазанскую армию на восток, через Пустоши. Ведущую их, – он посмотрел на Сечула, – в Колансе.

«Ублюдок знает! Он понимает затеянную нами игру!» Было так трудно не выдать себя, тревожно взглянув на Килмандарос. Спокойствие глаз Маэла заставило его похолодеть.

Олар Этиль снова зашлась кудахчущим смехом. Больше никто не веселился.

Эрастрас не был глупцом. Подозрение блеснуло в его взоре. – Ну, – сказал он негромко, – все эти ночи, проведенные за бросанием костей с Килмандарос… подозреваю, у вас было время о многом поговорить. Некие планы, Сетч? Вижу теперь – глупо было думать, будто ты просто убиваешь время, оставляешь его за спиной. Кажется, – улыбка стала мрачной, – ты обыграл даже меня. У тебя много замечательных талантов.

– Встреча эта, – не спеша проговорил Маэл, – была преждевременна. Странник, знай, что ты изгнан из Летераса. Если я почувствую твое возвращение, поймаю и утоплю так же легко, как ты утопил Пернатую Ведьму.

Он прошел к источнику, прыгнул в яму и пропал.

Олар Этиль наставила палец на Килмандарос, покачала им и пошла на север. «Жалкое скопище костей и кожи». Трое оставшихся Старших смотрели ей вслед. Т’лан Имасса отошла шагов на пятьдесят и перетекла в форму дракона. Крылья взм етнули пыль и подняли ее в небо.

Килмандарос утробно зарычала.

Сечул потер лоб, вздохнул: – Сила, которую ты намерен выпить, Эрастрас… ну, кажется, мы работали над одинаковыми планами.

– Ты придумал первым.

Сечул пожал плечами: – Мы не ждали, что ты постучишься нам в дверь.

– Не люблю быть обманутым, Сетч. Ты не видишь пользы в союзе?

– Мы необратимо изменили стратегию. Как сказал Маэл – хотя он мог иметь в виду нечто иное – наша встреча была преждевременной. Теперь враги знают о нашем пробуждении. – Он вновь вздохнул. – Оставайся ты тихим и смирным, мы с Мамой сумели бы украсть силу из-под самых их носов.

– И разделить между собой.

– Победителю вся добыча. «Мы не так безумны, чтобы мечтать о реванше, о возвращении прошлого». Но, смею сказать, попроси ты нас вежливо, мы оказались бы щедрыми… ради старой дружбы.

– Понимаю.

Килмандарос взвилась: – Понимаешь, Владыка Оплотов? Ты призвал нас лишь затем, чтобы понять: ты самый слабый и невежественный. Ты вынудил всех – Сечула, Маэла, Олар Этиль – поставить тебя на место. Показать, что ты лишь упивался жалостью к себе и терял время, тогда как другие работали. Возможно, Маэл и думает, что наше время кончено – но зачем бы ему укреплять свой культ? Джисталь, жрец Маэла, готов занять трон самой могущественной империи со времен Каллора и Дессимбелакиса. Кто среди нас оказался безмозглым?

Эрастрас зарычал и отвернулся.

Сечул поглядел на мать: – Похоже, Маэл нас предупреждал. Насчет этой Таворы. И дьявольских малазан.

– И детей богов. Да, много предупреждений. А Олар Этиль? Джагуты, Т’лан Имассы, Тисте Анди – ба!

– Всё изящество утрачено, – согласился Сечул Лат. – Эрастрас, вернись, нам многое надо обсудить. Иди скорее, я расскажу о пути, уже нами проложенном. Расскажу, как близко мы оказались от осуществления важнейших желаний. А ты, в свою очередь, расскажешь, как намерен освободить Отатараловую Драконицу. Обмен – суть любого союза, не так ли?

Его бедный друг был унижен. Что же, уроки бывают полезны. Когда их есть кому получать.

Килмандарос сказала: – Пришло время заново отстроить мост, Эрастрас. Позаботиться, чтобы он был прочным, неуязвимым для пламени и прочих угроз. Скажи, как я убью Элайнта – только ради этого я остаюсь с тобой.

Он вернулся к ним, словно ничего не произошло. Так всегда бывало.

* * *

– Они никогда не сжигали за собой мост, не наведя мост впереди. Но пришел день, и мосты кончились. Впереди ничего. Конец пути. – Каракатица протянул руку, обхватил кувшин. Сделал очередной глоток, не глядя на юных солдат, сидевших с ним вокруг жаровни. Под плоским днищем баржи неустанно шумела вода. Слишком близко, на вкус сапера. Глупо, подумал он, служить в морской пехоте и ненавидеть воду. Реки, озера, моря и дожди – он презирал всё.

– Черный Коралл, – сказал кто-то тихим, полным восторга голосом.

– Словно десять тысяч вен на руке, – горько подтвердил Каракатица, – расходятся истории. Все малазанские армии знают. Собачья Упряжка, Падение Колтейна. Дорога в Арен. Черный Пес. Крепь. И… Черный Коралл, где погибли Сжигатели Мостов.

– Они не все погибли, – возразил тот же солдат.

Было слишком темно, чтобы разглядеть говоруна, а голоса Каракатица не узнал. Он пожал плечами: – Маг Быстрый Бен. Мертвый Еж – но он там умер, поэтому его и кличут Мертвым Ежом. Может, еще горстка выжила. Но Сжигателям пришел конец, так рассказывают истории. Уничтожены при Черном Коралле в конце Паннионской войны. Немногие, что выкарабкались из-под развалин… что же, они растаяли струйками дыма. – Он опять выпил. – Вот оно как.

– Говорят, их сбросили на Коралл Черные Моранты, – сказал другой солдат. – Они пошли и взяли дворец, сердце Паннион Домина. Вискиджек был уже мертв? Кто-нибудь знает? Почему он не возглавил их? Если бы он был там, они, может…

– Глупо так думать. – Каракатица покачал головой. Он слышал слабые поскрипывания других барж – треклятая река ими забита, команды летерийцев трудятся день и ночь, избегая столкновений и перепутывания канатов. Охотники за Костями и эскорт Брюса Беддикта – почти двадцать тысяч солдат, обозы, собаки, скот – громадина, движущаяся на юг. Лучше, чем идти пешком. Лучше и хуже… он вспоминает прошлые высадки, морпехов, гибнущих и тонущих, падающих под ливнем стрел и камней. Баржи, объятые пламенем, вопли сгорающих заживо мужчин и женщин.

Не то чтобы им предстояло высаживаться под огнем. Не в этот раз. Просто ленивое путешествие в окружении союзников. Так мирно, так цивилизованно, что у Каракатицы нервы рвутся в клочья. – Так оно и ведется. Выбор сделан, но случаются неудачи, лютует судьба. Помните, ведь и наша судьба поджидает неподалеку.

– Но некому будет петь про нас, – сказал невидимый говорун. – Мы не Сжигатели. Не Серые Мечи. Не Седьмая Армия Колтейна. Сама Адъюнкт сказала…

– Давайте откупорим последний кувшин, – встрял кто-то.

Каракатица уже опустошал свой. Три быстрых глотка. Пустой сосуд полетел в сторону. – Охотники за Костями, – сказал он. – Идея Скрипача? Может быть. Не могу вспомнить. «Помню только безнадегу. И Адъюнкта. Тихие улицы и пустые стены Арена. Помню, что был сломлен. И гадаю, изменилось ли хоть что-то. Истории, вот что выживает. Но они неполные, ведь всё никто не может знать. Подумайте, сколько историй пропало, забылось. Не только империи и королевства, но истории наших душ, истории всех живших на земле». Едва появился новый кувшин персикового рома, рука Каракатицы взлетела ему навстречу. – Чего вам нужно? Всем вам? Хотите славы Сжигателей? Зачем? Все они померли. Хотите великой причины для сражений? Для гибели? Покажите, ради чего стоит умирать.

Он наконец поднял взгляд, сверкнув глазами на полукруг освещенных светом углей лиц – таких юных, таких мрачных.

Сзади раздался новый голос: – Показать? Этого мало, Каракатица. Тебе нужно увидеть, нужно узнать. Я тут стою и слушаю тебя, слушаю голос рома, который попал в брюхо солдата, решившего, будто ему крышка.

Каракатица выпил. – Сам поговори, сержант Геслер. Всё, молчу.

– Плохие тут разговоры. – Геслер протиснулся вперед. Солдаты чуть расступились; он сел напротив сапера. – Им нужны истории, Карак. Не причины, чтобы прыгнуть в могилу. Это самые дешевые причины, тебе ли не знать.

– Разболтался я, сержант. Простите.

– Никаких церемоний. Это забота твоего сержанта. Будь он здесь, уже давно спустил бы с тебя шкуру. А мы с тобой – мы просто два старых служаки.

Каракатица резко кивнул: – Отлично. Я только…

– Знаю. Слышал. Слава дорого стоит.

– Верно.

– Слишком дорого.

– Точно.

– Тут ты неправ, Карак.

Разговор вроде пошел на равных, но Каракатицу трудно провести. – Как скажешь.

– Все решения, которые приняты не тобой, выбор, сделанный не тобой, приведший тебя туда, куда ты не хотел идти… Всем нам некуда деваться. Ты жалуешься, ты говоришь, что дело того не стоило. Это тоже выбор. Тобой сделанный. Похоже, ты ищешь сочувствующих, вот в чем беда. Лично я тебе не доверяю, Карак. Не потому что ты плохой солдат – нет, ты хороший солдат. Знаю, когда зазвенит железо, тебе не страшно будет доверить спину. Но ты все время ссышь на угли, а потом жалуешься, что воняет.

– Я сапер с горсткой припасов, Геслер. Они кончатся, я пойду в арбалетчики, а заряжаю я слишком медленно.

– Не твои солдатские доблести меня заботят. Может, заряжаешь ты медленно, но выстрел будет метким. Возразишь?

Каракатица скованно покачал головой. Лучше бы они говорили как сержант с рядовым. Разговор на равных уже кажется распятием ржавыми гвоздями. Перед сворой щенков.

– Были саперы, – сказал Геслер, – и до появления морантских припасов. Теперь понадобятся ветераны вроде нас с тобой, чтобы вспомнить старые деньки. – Он помолчал. – Есть вопрос, Каракатица.

– Давай.

– Скажи, что может испортить армию.

– Долгое безделье.

– Когда нет дел, идут разговоры. Почему же люди говорят прежде всего о всякой чепухе?

Подал голос невидимый солдат, что донимал Каракатицу: – Потому что они гордятся количеством слов. Они даже величиной своих куч гордятся.

Каракатица расслышал в смехе солдат облегчение. Лицо его пылало – то ли от рома, то ли от жара углей, то ли… Может, он просто пьян. – Вот, вот, про дерьмо и мочу уже говорим, – пробормотал он, с трудом вставая. Пошатнулся, чуть не упав, отвернулся и побрел в сторону носа.

Когда сапер ушел, Геслер сказал: – Кто там говорил за моей спиной – ты, Наоборот?

– Да, сержант. Я шел мимо и услышал блеяние.

– Иди за ним, проследи, чтобы он не свалился за борт.

– Слушаюсь, сержант. И, гмм… спасибо. Он даже меня ко дну утянул.

Геслер поскреб подбородок. Кожа его стала обвисшей и вялой, покрылась морщинами. «Старость – не радость». – Пора встряхнуться, – пробурчал он себе под нос. – Всем нам. Эй, дайте кувшин. Жажда замучила.

Он не узнавал ни одного освещенного жаровней лица. Молодые пехотинцы, едва ли повидавшие сражения до перевода в Четырнадцатую. Они следили, как морпехи берут И’Гатан, они наблюдали за битвой на причале Малаза. Они видели, как морпехи высаживаются на берег Летера. Многое им пришлось увидеть. Но никакие марши, муштровки и учения не утоляют жажды славы. А особенно тяжко наблюдать со стороны.

Он знал, как они смотрят на морпехов. Знал, что они перетирают их имена, создают легенды. Горлорез. Мертвяк. Хеллиан, Мазан Гилани, Хрясь, Поденка и все остальные. Сержанту Скрипачу, черт подери, уже почти поклоняются. «Боги, не позвольте, чтобы с ним что-то случилось».

Может, Карак прав, осаживая их. Мешая грезить о славе, сочинять сказки. Может, он подрывает романтические побуждения не без разумной причины. «Не держитесь за веру. Даже легенды умирают». Геслер вздрогнул, глотнул рома полным ртом. На вкус хуже дерьма.

* * *

Бутыл ушел прочь. Он наслушался Каракатицы. Он видел, как Геслер уныло занял место сапера, намереваясь пить всю ночь. Целая армия томится на палубах. Ленится, скучает.

Выйдя на восток, они пересекли реку Летер и прошли по богатым южным землям, оказавшись у реки Гресс. Не было недостатка в еде, выпивке и шлюхах. Неспешный темп, переходы, от которых даже лоб не вспотеет. Лига за лигой болтовни, мрачное похмелье. Никаких отгадок, куда они идут и что их ждет.

По армии бродит шутка, что, завершив путешествие к городу Гресс на берегу моря Драконов, армия просто повернет на запад, к Летерасу, и начнет всё снова, ходя по кругу, по кругу. Мало кто смеется. Такого рода шутка прилипает надолго, а если обстоятельства меняются – что же, она тоже чуть изменяется и снова досаждает всем. Как дизентерия.

Сорок две баржи поджидали их у Хребта Синей Розы; они построены недавно, специально для перевозки армии вниз по реке. Когда высадятся на берег солдаты, выгрузят припасы, баржи будут разобраны и поедут вместе с армией до реки Западный Крюн; там их снова соберут и протащат по заливу Гиацинтов, в покупающий дерево Д'расильани. Летерийцы народ ушлый. Если можно извлечь выгоду, почему бы не извлечь ее дважды? Бутыл считал, что это замечательная черта. Наверное. Он мог представить, как такие склонности становятся лихорадкой, ядом для души.

Подойдя к свободному борту, он поглядел на освещенную нефритовым светом воду. Вид на берег заслонял грузный корпус другой баржи. В воздухе кишели летучие мыши. Он заметил на барже фигуру человека, так же склонившегося над поручнем, и принялся гадать, не знаком ли с ним. Взводы были рассеяны. Кажется, кто-то особо гениальный задумал породить новые узы дружбы среди солдат. А может, идея еще гениальнее: хватит людям пялиться в знакомые до отвращения лица. Перемешать их, удержать от взаимного убийства. Видит Худ, он не скучает по Корику и даже по Улыбе. А на одной палубе с Караком его поместила насмешка судьбы.

Он – ходячая чума духа. Почти так же плох, как кулак Блистиг. Но в какой армии нет ему подобных? Прокисшие, с каменным взором, изрыгают проклятия чаще, чем дышат. Бутыл привык восхищаться такими вояками, повидавшими всё, но так и не удивившимися ничему. Они смотрят на лицо новобранца – а видят оскал черепа. Но теперь… он вдруг понял, что презирает таких людей.

Хотя разве они так уж неправы? Ужас и отчаяние привели их в это новое, холодное, безжизненное место, и остается лишь бояться за свою жизнь. Всего лишь? Должен ли он, как и другие молодые солдаты, жить с проклятым клеймом ветерана? Оно сочится гноем, как зараженная рана. Оно воняет. Оно отвратно на вид. Оно убивает мечты.

Он же не из них. Он никогда не хотел вступать в их ряды. Никогда и вообразить не мог, что целая армия может состоять из покрытых шрамами, страдающих тварей. Но такими стали Сжигатели Мостов. Такими стали солдаты Колтейна – по крайней мер, в конце. Войско Однорукого. Камень Седогривого. Первый Меч Дассема. У всех глаза живых мертвецов.

Он вздрогнул и закутался в дождевик. Охотники за Костями – еще одна армия на пути к ничтожеству. Если она не будет растерзана раньше.

«Но погоди, Бутыл. Ты забыл Скрипача. Он не такой, как все. Ему еще важно… важно ли?» Вопрос испугал Бутыла. Сержант в последнее время становится каким-то отстраненным. Дело в старости? Может быть. Груз ответственности? Может быть. В Сжигателях он был рядовым солдатом, не нес груза должности. Теперь же Скрип – сержант, и не только. Чтец Колоды. Легендарный Сжигатель. Он подобен вбитому в землю железному стержню – как ни ярятся ветра, он неколебим, и все держатся за него. Кажется, вся треклятая армия. «Мы крепко ухватились – не за Адъюнкта, не за Быстрого Бена или Кенеба. Мы ухватились за Скрипача, жалкого сержанта.

Дыханье Худа! Плохие мысли. Не нужно так думать. Скрип заслужил лучшего. Заслужил хорошей жизни.

Не удивляюсь, что он сбежал, когда она пожелала чтения».

Черная вода бежала мимо, не замечая водоворота его мыслей, стремясь к далекому морю. Холод воспоминаний о снеге и льде высоких гор, илистая муть, земля с перепаханных полей и камни, стертые в пыль. Огромные черепахи скользили в придонной грязи. Кровососущие угри – один хвосты и челюсти – извивались в течениях, отыскивая мягкие животы карпов и сомов. Вокруг валунов и отмелей кружились и вращались воронки. На дне лежали амфоры, куски ржавого металла – инструменты, скобки, гвозди, оружие – и покрытые мехом водорослей длинные кости животных. Дно реки поистине загромождено, развертывается историческим свитком, который будут читать моря.

Он уже отпустил разум в странствие, позволил скользить от искорки к искорке среди бесчисленных существ, скрытых под волнующейся поверхностью. Это стало какой-то привычкой. В любом месте он выпускает щупальца, выращивает корни, расширяя сеть познания. Иначе он чувствует себя потерянным. Но увы. Такая чувствительность не всегда несет благо. Он начал понимать обширность взаимосвязей всего в мире, но и подозревать, что каждой жизни определен круг, она замкнута и практически слепа ко всему внешнему. Самая большая и много о себе мнящая тварь странствует в глубоком невежестве относительно громадной вселенной. «Разум на большее не способен. Он создан не ради глубины; каждый раз, касаясь чудесного, он отшатывается, не умея с ним совладать. Нет, нам удобнее расщеплять полено ударом топора, забивать штыри, сеять, пить эль, ощущать кончиками пальцев любовь и желание. Удобство принадлежит не миру загадочного и непостижимого. Удобство живет в построенном нами доме, среди знакомых лиц, в памяти о прошлом и надеждах на простое и понятное будущее.

В том, что прочно. В том, за что можно ухватиться. Даже если мы грезим о совсем ином. Неужели определение религии так просто? Стремление к иному? Мы питаем стремление верой, символически удовлетворяем желания посредством ритуалов. То, чего мы желаем, то и есть. То, чего мы ищем, уже существует. Веря, мы создаем, а создавая, находим.

Но в такой системе, разве не верно и обратное? То, что мы отвергаем, перестает существовать. „Истина“ рождается желанием. Мы можем найти только то, что создали.

Никаких чудес не существует вне нас.

Веря, мы создаем богов. А также можем и уничтожить их. Мимолетной мыслью. В один миг, отказавшись, отвергнув.

Не таков ли истинный лик грядущей войны?»

Испугавшись своей мысли, Бутыл собрал ощущения, сбежал от равнодушных проблесков сознания на речном дне. Ему нужно что-то … более близкое. Человечное. Ему нужны родные крысы из трюма!

* * *

Смертонос сидел, накрывшись одеялами, и смотрел на бесчувственное тело Хеллиан. Она вырубилась на середине любовной игры – что, наверное, происходило с ней не в первый раз. Рядом сидел другой солдат, глядя на принца из семиградского племени с понимающим видом.

Стремление юноши к комфорту и так далее вовсе не похоронено этой ночью; еще немного, и он ускользнет к кому-то другому. Как хорошо, что Хеллиан одержима лишь одним – выпивкой. Она смотрит на кувшин в чужой руке со всей яростной завистью обманутой любовницы. Пьяна она или нет, но спутать планы Смертоноса умеет всегда.

Нет, настоящий дурак сидит рядом. Сержант Урб, чья любовь к этой женщине блестит, словно весенние воды, питается из неистощимого источника детской веры. Он верит, будто однажды ее мысли прояснятся в достаточной мере, чтобы она увидела, кто стоит перед ней. Что однажды соблазн алкоголя станет ей неприятен.

Да, он идиот. Но ведь идиотов в мире много. Им перевода нет.

Когда Смертонос наконец пошевелился, Бутыл выскользнул из разума крысы. Следить за этим – за любовными забавами – слишком подло. К тому же разве бабушка не вбивала в него предупреждения о риске извращений, связанных с его талантом? О да, еще как вбивала.

* * *

Скенроу подошла и встала рядом с Рутаном Гуддом у поручня. – Темные воды, – пробормотала она.

– Ночь.

– Вы любите все упрощать, верно?

– Вещи просты, Скенроу. Все осложнения, от которых мы страдаем, вырублены внутри наших черепов.

– Неужели. Но ведь от этого они не становятся менее реальными?

Он пожал плечами. – Чего-то хотели?

– Многого я хочу, Рутан Гудд.

Он покосился на нее и был, казалось, удивлен тем, как близко она встала. Почти такая же высокая, темные канезские глаза блестят… Он отвел взгляд. – И что заставило вас думать, что я могу помочь?

Женщина улыбнулась. Хотя капитан не обратил внимания, это была милая улыбка. – Кто произвел вас в чин?

– Один безумный лунатик.

– Где?

Он провел пальцами по бороде, скривился: – И к чему всё это, а?

– Знаете, Добряк был прав. Нужно работать вместе. Вы… я желаю больше знать о вас, Рутан Гудд.

– Ничего интересного.

Она оперлась о парапет. – Вы скрытничаете, капитан. Но ладно. Я умею выведывать. Вы среди первых офицеров Четырнадцатой. Значит, были в Малазе, уже уволенный и ожидающий нового назначения. Ну-ка, какая армия прибыла на остров слишком потрепанной, чтобы избежать расформирования? Восьмая. Тринадцатая. Обе с Корелской компании. Фаредан Сорт была в Восьмой, но она вас не знает. Значит, вы из Тринадцатой. Весьма… интересно. Служили с Седогривым…

– Боюсь, вы сделали ложные выводы, – оборвал ее Рутан. – Я переведен из флота адмирала Нока, Скенроу. Я даже не морской пехотинец…

– И на каком корабле служили?

– На «Дхенраби»…

– Утонувшем около Боевой отмели…

– Точно.

– … восемьдесят лет тому назад.

Он долго смотрел на нее. – Да, такая цепкая память граничит с одержимостью, не считаете?

– А как насчет патологической лживости, капитан?

– Это был первый «Дхенраби». Второй врезался в Стену на скорости пять узлов. Из ста семидесяти двух на борту только пятеро вытащены Стражей.

– Вы стояли на Буревой Стене?

– Нет, меня обменяли.

– В Тринадцатую?

– Назад во флот. Мы ухитрились захватить четыре триремы Маре, забитые добровольцами на Стену – да, хотя трудно поверить, что на такое дело находятся добровольцы. Но Стража отчаянно желала новой крови. Так что оставьте подозрения, капитан. Мое прошлое скучно, темно и лишено героики. Некоторых тайн, Скенроу, лучше не знать.

– Звучит, надо признать, весьма правдоподобно.

– Хотя?..

Она бросила еще один сияющий взгляд (на этот раз он его заметил). – Все еще считаю вас лжецом.

Он оттолкнулся от поручня. – На баржах слишком много крыс.

– Можно поохотиться.

Рутан Гудд помолчал, поглаживая бороду. Пожал плечами: – Не думаю, что стоит.

Он отошел от борта. Женщина из Кана поколебалась и двинулась следом.

– Боги подлые, – шепнул Бутыл, – этой ночью все заняты одним. – Он ощутил в душе укол сожаления, старый и привычный. Он не из тех мужиков, за которыми женщины сами гоняются. Его приятели перебираются из одной постели в другую, и в каждой тепло и мягко – а ему самому не везет. Существо, посещающее его во снах, делает дневную жизнь гнусной насмешкой.

Да и ОНА не появлялась уже больше месяца. Возможно, устала. Возможно, получила от него всё, что хотела. Чем бы это ни было. А в последние посещения его пугал страх в ее глазах, пугало ее отчаяние. Он просыпался от вони сгорающей в пожаре травы, дым разъедал глаза, топот мчащихся по саванне стад громом отзывался в черепе. Он долго лежал под одеялом, свернувшись как ребенок, содрогаясь от одолевающего чувства неуместности всего вокруг.

Месяц спокойствия… но почему ее отсутствие кажется дурным знамением?

Баржа напротив ускользнула, поймав шальное течение, и Бутыл смог увидеть восточный берег. Низкий берег с валунами, тростники; за ними колышется равнина, озаренная зеленоватым светом нефритовых царапин на южном небосклоне. Степи должны бы кишеть жизнью. Но они пусты.

Этот континент воспринимается более старым, чем Квон Тали или даже Семиградье. С этой земли слишком долго кормились.

На западном берегу виднелись фермы. Каждый надел в треть лиги длиной тянется к реке, а противоположный конец выходит к путанице рассекающих регион дорог. Без ферм летерийцы голодали бы. Но Бутыл был встревожен печальным состоянием многих хозяйств: просевшие крыши амбаров, заросшие сорняками силосные ямы… Ни одного дерева в округе, даже пеньки сравнялись с истощенной почвой. Ветрозащитные полосы из осин и вязов кажутся иссохшими, больными. Широкие веера нанесенной из каналов земли, илистые островки делают берег опасным. Чернозем уносится в море. Нет, уж лучше наблюдать за первобытно-бесплодным берегом востока.

Какой-то солдат ходил по барже кругами, словно попал в клетку; на третьем проходе он остановился, постоял и затопал сапогами, подбираясь ближе.

Слева возникла чернокожая женщина. Положила руки на борт.

Бутыл лихорадочно пытался вспомнить ее имя. Потом сдался, вздохнул. – Ты из тех, кого Бадан Грук считал утонувшими, да?

Он искоса поглядела на него. – Сержант Смола.

– У тебя красивая сестрица – ох, я не …

– У меня красивая сестрица, точно. Ее зовут Целуй-Сюда, что само по себе кое на что намекает. Да? Иногда не ты придумываешь имя, а имя тебя находит. Так было с сестрой.

– Значит, имя не настоящее.

– А ты Бутыл, маг Скрипача. Он никогда о тебе не говорит. Почему бы?

– Почему он обо мне не говорит? Откуда мне знать? Ваш сержантский треп меня не касается – если тебе интересно, о чем Скрип говорит, о чем молчит, почему не спросить его самого?

– Я спросила бы, но ведь он не на нашей барже.

– Не везет.

– Не везет… но есть ты. Когда Скрипач перечисляет свои, э… достояния, тебя словно не существует. Мне вот интересно: он нам не доверяет? Или тебе не доверяет? Две возможности, два направления… или ты можешь предложить третье?

– Скрипач мой первый и единственный сержант, – сказал Бутыл. – Если бы он не доверял, давно сумел бы от меня избавиться, так?

– Значит, это нам он не доверяет.

– Вряд ли дело в доверии, сержант.

– Ты его затычка для всех дырок?

– Боюсь, не то чтобы очень хорошая. Но других у него нет. Во взводе, то есть.

Она коротко обкорнала волосы, возможно, чтобы убрать лишаи и тому подобное – несколько месяцев в вонючей камере, и у вас появляется пунктик насчет гигиены. Сейчас она провела пальцами по черепу, и профиль ее – заметил Бутыл и вздрогнул – даже без волос кажется… идеальным.

– Ну, я… – голос Бутыла дрогнул, – когда ты в первый раз появилась, я думал, это твоя сестра. – Он замолчал, выжидая.

Чуть помедлив, она фыркнула: – Что ж, дал ты работу воображению. Одинокий, да?

Он пытался выдавить из себя нечто, не звучащее жалобно. Не выдавилось ничего. Все, что он ни скажет, прозвучит жалобно.

Смола оперлась о поручень спиной. Вздохнула: – Первые отряды, создаваемые для набегов – в древности, когда Даль Хон не был завоеван – возникали стихийно. Это было сплошное самоубийство. Видишь ли, ни одна женщина не желала стоять в стороне, так что отряды состояли из обоих полов. Однако брак и обручение начали создавать трудности. Не всегда муж и жена входили в один отряд, иногда один из супругов оставался дома. Но неделя, другая в походе… как говорится, война и страсть сосут из одной титьки. Чтобы целые деревни не гибли из-за междоусобиц и ревности, было решено, что едва воин – или воительница – покидает деревню, все прежние брачные связи отменяются.

– Похоже, правильное было решение.

– Как сказать. Иногда выходили сразу десять или двенадцать отрядов, оставляя деревню пустой. Что ты предпочел бы: жить под властью правил или отказаться от них, хотя бы на время? Хуже того, когда новость о такой практике достигла соседей, все стали делать так же, и отряды сталкивались друг с другом. Мы сами устроили себя первую полноценную войну. Зачем быть презренным фермером с одной женой или мужем, когда можно стать воином и отплясывать с новым партнером каждую ночь? Конфедерация Даль Хона почти что разрушила себя.

– И что ее спасло?

– Две вещи. Усталость… а нет, три вещи. Я только что поняла. Усталость. Потом ужасный факт, что даже в отряде дают не даром. И наконец, если не грозящий голод, то визгливые детишки, возникающие через девять месяцев. Это был настоящий взрыв рождаемости.

Бутыл хмурился. – Смола, если хочешь сказать «нет», скажи прямо. Я слишком часто слышу это слово.

– Я отказалась от обычаев Даль Хона, Бутыл, когда вступила в малазанскую армию.

– Ты что, специально путаешь меня?

– Нет. Я объясняю, что меня тянет в две стороны. Один парень увивается за мной, но он плохой пловец и вряд ли доберется с другой баржи. К тому же я ему ничего особенного не обещала. А тут на корме – там все веселье скрыто – есть солдат, знаешь, из тяжелой пехоты – похож на мраморную статую, какие появляются при отливе на береге Кана. Похож на бога, но без всех этих водорослей…

– Ладно, сержант, вижу, куда ты клонишь. Я ему не ровня, и если он предлагает…

– Предлагает, но ведь пляски с ним могут все осложнить. Я имела в виду, что стану хотеть еще и еще.

– А со мной такого не будет.

– Просто думаю вслух.

Бутыл посмотрел в темные воды, проносившиеся мимо борта, и подумал, быстро ли утонет, долго ли человек сопротивляется, если тонет по желанию.

– Ох, – мурлыкнула она, – догадываюсь, это было слишком разочаровывающее приглашение?

– Точно подмечено, сержант.

– Ладно, есть еще.

– Чего еще? – Можно же вскрыть вены, прежде чем прыгать в воду. Сражен паникой и так далее.

– У меня есть чувство к некоторым вещам и людям тоже. Ощущения. Любопытство. Я уже поняла, что лучше следовать своим чувствам. Насчет тебя… думаю, следует познакомиться поближе. Потому что ты больше, чем кажешься. Вот почему Скрип о тебе не говорит.