Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 63 страниц)

– Почему бы это? – сказал он, посылая коня вперед.

Она видела: воины Акрюна разъезжались полукругом, опустив наизготовку копья.

Тук скакал прямо на них, наложив стрелу.

Приблизившись, акрюнаи начали колебаться, копья поднялись. Еще миг – и воины рассыпались, погоняя коней. Несколько ударов сердца, и все бросились в отступление. Тук не спеша развернул коня и вернулся к своим. – Кажется, ты не ошиблась.

– Лошади всё поняли еще раньше седоков.

Он остановился, вернул стрелу в колчан и бережно уложил лук.

– Но стрелы тебе понадобятся, – сказала Сеток. – Нам нужно поесть. И вода нужна.

Кажется, он ее не слушал. Голова повернулась к востоку.

– Что такое? Еще охотники?

– Она не была удовлетворена, – прошептал он. – Ну разумеется. Может ли одиночка сравниться с армией? Вряд ли. Но ему не понравится. Никогда не нравилось. Он ведь может их прогнать. Что же, Гадающая, как ты поступишь? Если он освободит их?

– Не понимаю, о чем ты. Она? Он? Какая армия?

Его взгляд устремился ей за спину. Сеток повернулась. Мальчик встал и пошел к волчьей пирамидке. Она напевал: – Бла-ла-ла-ла-ла-ла…

– Хочется, чтобы он так не делал, – сказала она.

– Ты в этом желании не одинока, Волчья Дочь Сеток.

Она посмотрела на неупокоенного воина. – Я вижу, у тебя один глаз, Тук Анастер. Мертвый глаз. Но в ту первую ночь увидела…

– Что? Что увидела?

«Глаз волка». Она повела рукой в сторону могилы: – Ты притащил нас сюда.

– Нет. Я утащил вас оттуда. Скажи, Сеток: невинны ли звери?

– Невинны? Невиновны?

– Заслужили они свою участь?

– Нет.

– А это имеет значение, заслужена участь или нет?

– Не имеет.

– Сеток, чего желают Волки?

По интонации видно было, что он имеет в виду бога и богиню. Она знала, что они существуют, хотя не знала даже их имен. Если у них вообще есть имена. – Они желают, чтобы все мы ушли. Оставили их наедине с их детьми.

– А мы?

– Не уйдем.

– Но почему?

Она пыталась найти ответ.

– Потому, Сеток, что жить – значит вести войну. Так уж вышло, что противник оказался слабее нас.

– Не верю тебе! Волки ни с кем не воюют!

– Стая метит территорию, стая отгонит любую другую стаю, которая вторгнется к ней. Стая защищает свои владения – землю и зверье, которое ловит на земле.

– Это тебе не война!

Он пожал плечами: – По большей части это угроза войны – пока угроза действует. Каждая тварь борется за доминирование, среди сородичей и над территорией. Даже собачья свора находит короля и королеву, они правят благодаря силе и угрозы силой, пока кто-то не их свергнет. И что из сего следует? Что политика свойственна всем общественным существам? Кажется, так. Сеток, если бы Волки могли убить всех нас, людей – убили бы?

– Если речь идет о том, «мы или они» – убили бы! Как иначе?

– Я только задаю вопросы, – ответил Тук. – Знавал я женщину, способную сравнять с землей город одним движением прекрасной брови.

– И равняла? – спросила Сеток, радуясь, что теперь сама задает вопросы.

– Время от времени. Но не каждый встречный город.

– А почему?

Неупокоенный усмехнулся, заставив ее вздрогнуть. – Она любила часто принимать теплую ванну.

* * *

Тук оправился на поиски пищи; Сеток сложила круг из найденных поблизости камней, чтобы разжечь костер. Мальчик всё сидел перед пирамидкой и пел свою песню. Близняшки проснулись, но говорить не хотели. Глаза их были тусклыми – результат шока, понимала Сеток.

– Тук скоро вернется, – сказала она. – Слушайте – вы можете заставить его прекратить это бормотание? Прошу. У меня мурашки по коже ползут. Он случайно не умалишенный, ваш мальчик? Или все дети такие? У Баргастов дети другие, я ведь помню. Они сидят тихо, вот как вы две.

Девочки молчали. Они просто смотрели на нее.

Мальчик вдруг закричал.

Тут же земля в двадцати шагах за могилой взорвалась. Взлетели камни, поднялась туча пыли.

И что-то вылезло наружу.

Близняшки завопили. Но мальчик… мальчик хохотал. Сеток выпучила глаза. Громадный волк с длинными ногами и плоской головой, челюсти усажены клыками – он вышел из пыли и встал, отряхивая покрытые тусклым, спутанным мехом бока. Это движение изгнало из Сеток последние следы страха.

А мальчик завел новую песню: – Ай – ай – ай – ай – ай – ай …

Тварь горбилась, но все равно была выше Сеток. И еще она умерла. Очень давно.

Сеток метнула взгляд на мальчишку. Он призвал ее. Призвал нелепой песенкой.

«Могу ли… могу ли я сделать так же? Кто этот мальчик? Что тут творится?»

Одна из сестер заговорила: – Ему нужен Тук. Рядом. Рядом с нашим братом. Ему нужен единственный друг Тоола. Они должны быть вместе.

Вторая девочка, подняв взор на Сеток, добавила: – Им нужна ты. Но у нас ничего нет. Ничего.

– Не понимаю, – бросила Сеток, ощутив почему-то укол вины.

– Что случится, – сказала девочка, – если ты поднимешь прекрасную бровь?

– А?

– «Куда бы ты ни шла, кто-то ступает впереди». Так говаривал наш отец.

Огромный волк подошел к мальчику. С боков все еще сыпалась пыль. Сеток вдруг посетило видение: этот зверь рвет горло коню. «Я видела таких, но призраками. Призраки живых существ, не гнилая кожа на костях. Они держались в стороне. Они не доверяли мне, но… я плакала по ним.

Я не могу равнять с землей города.

Не могу?»

* * *

Привидения вдруг выросли из земли, окружая Тука. Он не спеша встал над разделанной тушей антилопы, которую убил выстрелом в сердце. – Если бы владения Худа были поменьше, – сказал он, – я знал бы вас. Но я вас не знаю. Чего вам нужно?

Один из неупокоенных Джагутов отвечал: – Ничего.

Остальные тринадцать засмеялись.

– От тебя – ничего, – сказал заговоривший первым. Хотя то была женщина… если для мертвецов важны подобные различия.

– Тогда почему вы окружили меня? Вряд ли вы голодны…

Снова смех. Оружие загремело, возвращаясь в ножны и в поясные петли. Женщина подошла ближе. – Отличный выстрел, одна стрела, Глашатай. Особенно примечательно, потому что у тебя остался один глаз.

Тук сверкнул глазом: – Не прекратите ли смеяться, Худа ради?

Мрачное веселье удвоилось.

– Неверная просьба, Глашатай. Меня зовут Варандас. Мы не служим Худу. Мы уважили просьбу Искара Джарака, а теперь свободны и делаем что нам угодно.

– И чего вам угодно?

Смех плескался со всех сторон.

Тук снова присел, заканчивая потрошить антилопу. Вокруг уже жужжали мухи. Краем зрения он видел глаза зверя, еще ясные и блестящие, но устремленные в никуда. «Искар Джарак, когда ты призовешь и меня? Думаю, скоро. Все стягивается в одну точку, но Волки тут ни при чем. Их интерес в другом. Что будет? Меня попросту разорвет надвое?» Он помедлил, поднял взгляд. Джагуты всё стояли вокруг. – Ну, чего тут забыли?

– Бродим, – сказала Варандас.

Другой Джагут добавил глубоким голосом: – Ищем, кого бы убить.

Тук снова поглядел в незрячие глаза антилопы. – Выбрали неподходящий континент. Тут пробудились Т’лан Имассы.

Веселье немедленно прекратилось. Воздух пронизало холодом.

Тук бросил нож, руками вытащив кишки зверя.

– Мы никогда их не встречали, – сказала Варандас. – Мы погибли задолго до этого ритуала вечной нежизни.

Третий Джагут сказал: – К’чайн На’рхук, теперь Т’лан Имассы. Неужели никто не уходит навсегда?

И тут они захохотали снова.

Среди веселья Варандас подступила к Туку. – Зачем ты убил животное? Ты не сможешь его съесть. Значит, ты охотишься для других. Где они?

– Недалеко, – ответил он, – и не представляют для вас угрозы.

– Тем хуже.

– На’рхук – о них просил Искар Джарак?

– Именно.

– Какие цели они преследовали?

– Не какие, а кого. Но нас не спрашивай – мы обсудили этот вопрос и не смогли понять смысл. Мир перестал быть простым.

– Мир никогда не был простым, Джагута. Если вы верили в иное, вы обманывали себя.

– Откуда тебе знать о древних временах?

Он пошевелил плечами: – Я знаю лишь времена недавние, но почему древность должна была быть иной? Память лжет, мы называем это ностальгией и улыбаемся. Но каждая ложь имеет назначение. Если мы искажаем прошлое…

– К чему бы это делать, Глашатай?

Он вытер нож о траву. – Не вам спрашивать.

– Но я спрашиваю.

– Мы лжем о прошлом, чтобы примириться с настоящим. Приняв истину истории, мы не нашли бы мира – не позволила бы совесть. И ярость.

Варандас была заинтересована. – Тебя сжигает ярость, Глашатай? Ты слишком четко видишь единственным глазом? Сильные чувства мешают восприимчивости. Почему у тебя иначе?

– О чем ты?

– Ты не заметил моей насмешки, когда я говорила о простоте былого мира.

– Похоже, ваша постоянная ирония удушила все оттенки смысла. Да, я глупый. Что же, со зверем покончено. – Он вложил нож в ножны, поднял тушу на плечо. – Желаю вам удачи в поиске кого-нибудь, кого можно убить. Подальше отсюда.

– Думаешь, Глашатай, те Т’лан Имассы будут рады бросить нам вызов?

Он взвалил антилопу на круп коня. Глаза уже кишели мухами. Тук вставил носок сапога в стремя, сел. Поднял поводья. – Знал я одного Т’лан Имасса, – сказал он. – Я учил его шутить.

– Нужно было учить?

– Скорее напоминать. Похоже, долгая нежизнь плохо отражается на всех нас. Уверен, что Т’лан Имассы нашли бы вас истым утешением и порубили на куски, хотя на вас темные доспехи и все такое. Увы вашим раздутым самолюбиям: они пришли не за вами.

– Как и На’рхук. Но, – Варандас покачала головой в шлеме, – что ты имел в виду, говоря об «утешении?»

Он посмотрел на нее, потом обвел взглядом прочих. Лишенные жизни, но так любящие смех лица. Тук пожал плечами: – Ностальгия.

* * *

Когда Глашатай увез мертвую антилопу на неживом коне, Варандас повернулась к спутникам. – Что думаешь, От?

Грузный воин, обладатель густого голоса, пошевелился – доспехи залязгали, потекли струйки ржавой пыли. – Думаю, капитан, нам нужно быть скромнее.

Сувелас фыркнул: – Имассы были жалкими созданиями. Вряд ли имасская нежить окажется трудной в обращении. Капитан, давайте найдем нескольких и уничтожим. Я почти забыл, как приятно убивать.

Варандас поглядела на лейтенанта: – Бурругас?

– Мне пришла в голову мысль, капитан.

Она улыбнулась: – Выкладывай.

– Если Т’лан Имассы вели войны с Джагутами и были такими жалкими, как говорит Сувелас, почему Джагутов не осталось?

Никто не смог ответить. Текли мгновения.

– Нужно стать скромнее, – повторил От. И засмеялся.

Остальные присоединились. Даже Сувелас.

Капитан Варандас кивнула. Так много вещей, вызывающих восторг. Все эти неловкие эмоции, например – смирение, смущение и беспокойство. Чувствовать их снова, смеяться над их врожденной нелепостью, высмеивать даже инстинкт выживания – как будто она и ее спутники еще живы. Как будто им есть чего терять. Как будто прошлое стоит того, чтобы воскрешать его ныне. – Как будто, – сказала она самой себе, – старые свары стоят продолжения. – Она хмыкнула. – Мы пойдем на восток.

– Почему на восток? – спросил Гедоран.

– Потому что мне так нравится, лейтенант. На восход солнца, тени за спиной, новый день всегда впереди. – Она откинула голову. – Ха, ха, ха, ха, ха!

* * *

Тук Младший увидел тощего ай издалека. Стоит, мальчик прижался к передней ноге. Если бы у Тука было живое сердце, оно забилось бы сильнее. Если бы он дышал, то вдруг задохнулся бы. Будь его глаза озерами слез, как водится у смертных, он уже рыдал бы.

Разумеется, это не Баалджагг. Волк – гигант даже не принадлежит к числу живых, заметил он, подъехав ближе. Его призвали, но не из владений Худа – души зверей обретаются не там. Оплот Зверя, дар Волков. Ай, вновь идущий по миру смертных, чтобы охранять мальчишку. И необычных дочерей.

«Сеток, твоих рук дело?»

Пусть он одноглазый, но не слепой – он может видеть рисунок происходящего. Пусть в голове пыль вместо мозгов, он способен различить переплетенные нюансы рисунка. Похоже, далекие силы находят злобное удовольствие, высмеивая все, что он ценит – воспоминания, за которые он держится, как утопающий держится за последний глоток воздуха.

«Вижу тебя в его лице, Тоол. Словно я смог вернуться в прошлое, во времена до Ритуала Телланна, призраком проникнуть на крошечную стоянку, где ты рожден, и увидеть тебя малышом – ежишься от холода, пар идет изо рта, щеки красные… Не думал, что такое путешествие возможно.

Но так получилось. Поглядеть на твоего сына – увидеть тебя.

Мы оба сломаны. Мне пришлось повернуть тебя назад. Пришлось отказать тебе в самом желанном. Но я сделаю для сына то, чего не смог сделать для тебя».

Он знал, что глупо давать подобные обеты. Он Глашатай Смерти. Вскоре Худ может его призвать. Оторвать от мальчика. «Если Волки не захотят, чтобы я остался. Но никто не знает их желаний. Они мыслят не так, как мы. У меня нет власти… ни над чем».

Он вошел на стоянку. Сеток соорудила маленький очаг. Близняшки сидели там же, но глаза их были устремлены на Тука, словно он держит в руках все их надежды. «Но я ничего не могу. Моя жизнь кончена, мой труп мне не принадлежит.

Мне снилось, что я верен обетам. Мне снилось, что я Тук Младший, умеющий улыбаться и любить. Знающий, что самая сладкая женщина – та, до которой не дотянуться. Что за чудесное страдание, о боги! Когда „я“ свертывается, когда желания захлестывают тебя сладчайшим потоком.

Вспомни! Ты некогда писал стихи! Ты влезал в каждую свою мысль, в каждое чувство, чтобы коснуться, разобрать на части, а потом собрать воедино и ощутить удивление. Ты восторгался, пораженный смирением, осаждаемый сочувствием. Ты не понимал, что такое жестокость и равнодушие.

Вспомни, как ты думал: „Почему люди идут по этому пути? Как могут они быть такими безмозглыми, такими порочными, поклонниками смерти, безразличными свидетелями нищеты и горя?“».

Он смотрел на волка. Баалджагг и не Баалджагг.[3]3
  «Памяти Льда» Баалджагг – путешествующая с Леди Завистью волчица, оказавшаяся потерявшей память богиней Фандерай. – прим. переводчика.


[Закрыть] Насмешливое отражение, искусная симуляция. Хохолок. Он заметил, как широко раскрыты глаза Сеток, и понял: она ни к чему ни причастна. «Мальчик. Понятно. Тоол сделал стрелы. Его сын нашел мне спутника столь же мертвого, как я сам». – Его зовут Баалджагг…

– Ба-ла-ла-ла-ла-ла-ла…

* * *

Скипетр Иркуллас сидел, понурившись, отгородившись горем от мира. Офицеры осаждали его, таранами бились о высокие стены. Враг близко, враг движется – целый народ внезапно вышел в поход. Его разведчики обнаружили силы Акрюна. Гигантская многоглавая армия ищет хорошую позицию, подняла шерсть на загривке; скоро лязгнут челюсти, скоро клыки глубоко вопьются в плоть, скоро судьба заполнит рот, горькая как железо.

В душе засело сомнение, перешедшее в убеждение. Он готовится растерзать не того врага. Но нет шипов, способных разбередить его совесть, ничто не разожжет пламя разума над тускнеющими углями. Вскоре зарыдают любящие. Дети будут кричать, но никто не утешит их. Волны пойдут в стороны, порождая бурю, и все изменится навеки.

Наступают времена, когда история сжимает кулак, ломая все, что держала на ладони. Он ждет этого сокрушающего объятия, как любовник ждет встречи. Его офицеры не понимают…

Когда он встал, приказав принести доспехи, то увидел в их глазах облегчение. Словно разъяренный поток вернулся в проложенное роком русло. Однако он знал: они не видят багряного моря, в которое готовы прыгнуть. Они рады возвращению привычного порядка вещей, ритуалов, предшествующих кровавой бойне. Что же, они встретят кровавые времена. Он привык завидовать молодым. Но в этот миг, когда яркий утренний свет вырисовывает полотнища пыли между копытами нетерпеливых коней, когда оружие блещет пронзительнее тысячи белых черепов … он чувствует лишь жалость. Великие полководцы все до одного безумны. Они могли бы стоять на его месте, в середине пробудившейся машины, и видеть лишь клинки, которыми можно прорубить прямой путь к исполнению своих желаний – словно желание наделено добродетелью, словно желание так чисто и право, что нельзя усомниться в нем, бросить ему вызов. Великий полководец пошлет тысячу бойцов на смерть, и на маслянистой глади его совести не появится ни малейшего колыхания. Когда-то и он был великим полководцем: рот полон стальных осколков, пламя срывается с кончиков пальцев. Грудь вздулась от несомненных добродетелей.

– Если пойти следом, Скипетр, мы можем нагнать их к закату. Как думаете, они сами хотят встречи? Или будут ждать до зари? Если мы поспешим…

– Я сомкну челюсти еще один раз, – сказал Иркуллас. – Я крепко ухвачу их, не думая, как болезнен укус, как течет теплая кровь. Вы удивитесь, сколько может проглотить человек.

Все недоуменно смотрели на него.

Армия акрюнаев покинула лагерь прошлой ночью. Встала, разбилась на алчные потоки, потекла вслед раненому врагу, рванулась нарастающим наводнением.

Утро было тусклым. Собрались странные облака; стаи птиц перечеркнули небо, несясь на север. Скипетр Иркуллас поскакал, выпрямив спину, держа поводья потными руками. Кулак начал сжиматься.

* * *

– Собиратель черепов, куда этот дурак нас тащит?

Страль, как уже успел заметить Бекел, имел привычку повторяться, словно вопросы были для него осадным орудием, швыряющим камни в слабые места стены невежества. Рано или поздно он сможет увидеть, сквозь дым и пыль, проблеск желаемого ответа.

А у Бекела нет времени на чепуху. Если вопросы и были, он сжег их дотла и стоит, улыбаясь, среди пепелища. Ожидающая их стена вскоре сама рухнет. И все об этом пожалеют.

– Мы оставили кровавый след, – добавил Страль. Бекел знал: взгляд воина устремлен на Хетан, неуклюже ковыляющую, спотыкаясь и шатаясь, чуть впереди от них. Утром, когда воины были еще свежими и вдыхали кислый запах близкого боя, кто-то из них мог вытащить ее из колонны и поиметь на обочине под одобрительные крики окружающих. Это уже случилось не меньше дюжины раз.

Но теперь все шагали не быстрее Хетан, и сил на нее ни у кого не было. Пищи с избытком, а вот воды недостает. Эта земля оказалась старой каргой с отвисшими, сухими титьками. Бекел почти видел беззубую ухмылку в волнах вздымающегося над почвой жара, в желтой траве, в окоеме, на фоне которого выступают раскрошенные скалы.

Кровавый след, о котором говорил Страль, остался после объединения сил Вождя Войны Марела Эба и его братьев, Сегела и Кашета. И вдовы, Секары Злодейки. Что за чудное семейство! Он отвернул голову и плюнул, ведь одна мысль о них вызвала горечь на языке.

На его жизнь покушались еще дважды. Если бы не Страль и шестеро добровольных телохранителей из Сенана, он был бы мертвее жены и ее вероятного любовника. Вдова шла чуть позади него. Эстрала умерла бы от руки мужа, если бы Бекел не убил его. Правду говоря, спасение ее жизни было случайным следствием его кровожадности (хотя ей он сказал иное). Та бурная ночь словно поразила весь народ Баргастов лихорадкой. Они избежали такой ночи, когда Онос Т’оолан принял власть после утонувшего Хамбралла Тавра. Он вытащил каменный меч перед собранием вождей кланов и сказал: «Первое убийство этой ночи не останется без моего ответа. Смирите желания, воображаемые потребности, выдавите из них жизнь». Никто не оспорил его волю. Но, как оказалось, слишком многое им пришлось смирять – и недавней ночью все погрузились в безумие.

– Они не успокоятся, пока ты не умрешь. Сам понимаешь…

– Тогда пусть поспешат, – бросил Бекел. – Завтра мы сражаемся с акрюнаями.

Страль хмыкнул: – Говорят, с ними драсильяны. И легионы сафийских копьеносцев.

– Марел Эб выберет место. Это и решит исход битвы. В отличие от врага, мы не отступаем. Или победа, или поражение.

– Они думают, что получат рабов.

– Баргасты не встают на колени. Бабки проведут ножами по горлу детей, а потом вскроют свои сердца.

– Боги заведут песнь и мы окажемся за завесой.

Бекел оскалился: – Наши боги будут мудрыми, если оденут все свои доспехи.

* * *

В трех шагах позади воинов Эстрала не сводила глаз с Бекела, человека, убившего ее мужа, спасшего ее жизнь. Иногда ей начинало казаться: она идет над бездонной пропастью по тончайшему из всех мостов, по мосту, появляющемуся под ногами Бекела. А иногда мир вдруг распахивался перед ней, шире бурного океана, и она панически била руками, осознавая вдруг истину свободы. Одиночество походило на мучительные роды, и двойня – страх, восторг – обжигала руки при касании. Эстрала то проклинала, то благословляла идущего впереди воина. Он ее щит, да, за ним можно укрыться. Он напоминает ей о жуткой ночи, когда она поглядела в глаза мужа и увидела лишь презрение, а потом и темное желание убить.

Неужели она была действительно такой бесполезной? Такой мерзкой? Будь так, он на ней не женился бы – она помнила улыбку на его лице; прошли годы, но она уверена – в его улыбке не было притворства. Эстрала принялась пересматривать все протекшие с той ослепительно-яркой поры годы в поисках признаков своих ошибок, своей вины, пытаясь обнаружить роковой, незаметно перейденный порог. Однако воспоминания завихрились водоворотом, все поплыло, стремясь прочь, и лишь два лица повисли перед внутренним взором: улыбающееся и перекошенное от злобы. То и это, то и это.

Она слишком стара, чтобы стать желанной; но в любом случае ясно – ей не удержать любящего мужчину надолго. Слабая, глупая, слепая, а теперь и вдова, муж которой пытался ее убить.

Бекел не колебался. Убил ее мужа, словно свернул голову забежавшей в юрту крысе. Потом повернулся к жене. Она гордо стояла лишь до того мгновения, когда он сделал первый шаг. Тогда она пала на колени, умоляя сохранить жизнь. Но той ночью случилось калечение Хетан. Зверя милосердия выпотрошили, кровавую шкуру повесили на шестах.

Она плакала, когда он перерезал горло своей жене. «Тела падали и падали. Я думала, он подойдет ко мне и сделает то же самое – я стала свидетельницей его позора, его ярости. Он знал: будь я хорошей женой, муж не положил бы глаз на жену чужую. Значит, вина за его грех лежит и на мне.

Я не стала бы просить пощады».

Но он вытер и спрятал нож. Поглядел на нее – она видела, как исчезла ярость, как заблестели глаза. «Жаль, что ты видела, Эстрала».

«Лучше, если бы он меня убил?»

«Нет… я пришел, чтобы ему помешать».

Она смутилась. «Но кто я тебе, Бекел?»

«Ты мне нужна. Не будь тебя, я помнил бы эту ночь как ночь черной мести. Ярость ревнивца… но, видишь ли, мне было всё равно. Она могла творить что захочется. Однако ни она, и твой муж не имели права убивать тебя».

«Ты убийца Оноса Т’оолана». Она до сих пор не понимает, зачем сказала так. Хотела намекнуть, что кровавая ночь начата им и только им?

Он задрожал, лицо побледнело. Ей подумалось: он уже сожалеет, что оставил ей жизнь, что он передумал. Однако он резко отвернулся… через миг она осталась одна.

Знала ли она, что эти слова его ранят? Почему бы? Неужели он не гордится своим славным подвигом?

Конечно, Бекелу не удалось стать вождем Белолицых. Наверное, той ночью он уже видел, как власть выскальзывает из рук. Что же, теперь она идет за ним. Привязалась к нему, желая забрать слова обратно, но не может приблизиться ни на шаг. Дни и ночи подобно призраку маячит у края света его очага. Она видела первое покушение – воин-барахн, отчаянно желавший заслужить высокий статус, был убит Стралем в пяти прыжках от Бекела. В следующий раз стрела прилетела из темноты, пройдя на ширину ладони от виска Бекела. Страль и трое других воинов побежали за стрелком, но так и не нашли неудачливого убийцу.

Возвращаясь, Страль выбранил женщину за навязчивое присутствие, назвал глазами Жнеца, жаждущими видеть смерть Бекела. Кажется, он верит, будто Эстрала ненавидит Бекела за убийство мужа. Хотя ненависть так и не родилась ни в ней, ни в нем.

Ей хотелось поговорить с Бекелом. Объясниться… как будто она сама понимала свои мотивы той ночью. Все исправить. Умастить рану, а может, и залечить полностью. Разве у них не появилось нечто общее? Он понял бы, даже если не понимает Страль.

А теперь говорят о битве с акрюнаями, о последней схватке ради владения здешними землями. Марел Эб поведет Баргастов, десятки тысяч воинов. Одно дело, когда акрюнаи ударяют по стоянкам кланов; но теперь, наконец, Белые Лица собрались воедино. Ни одно племя мира не победит такую армию. Но Бекел может погибнуть в битве – он же будет командовать Сенаном, а сколь бы наглым не был Марел, он не сможет не поставить самое сильное племя в центре. Нет, Сенан будет клином, и клин тот вонзится глубоко, с дикой яростью.

Она скоро сможет приблизиться к нему. Может, этой ночью. «Всего лишь забрать обратно свои слова. Он сразил их, чтобы спасти мою жизнь. Сам так сказал. Хотя я сама была причиной для тако…»

Задумавшись, она что-то пропустила: Бекел отослал Страля и пошел медленнее, чтобы оказаться рядом с ней. Во рту вдруг пересохло.

– Эстрала, я должен просить об одолжении. – Голос его был каким-то мрачным. «Больше никаких смертей. Прошу. Если у нее были другие любовники…» – Хетан, – продолжал он чуть слышно. – Ты среди женщин, охраняющих ее.

Она моргнула. – Ненадолго, Бекел. Она уже не убежит. В ее глазах пустота. Она искалечена. Вчера ее сторожили лишь две женщины.

– А сегодня будет одна.

– Может, вообще никого. Воины будут всю ночь насиловать ее.

– Божье дерьмо! Я не подумал!

– Если хочешь ее…

– Не хочу. Слушай. На закате солнца, когда воины соберутся на ужин, ты сможешь оказаться той, что ее кормит?

– Пища выпадает у нее изо рта, – сказала Эстрала. – Мы велим делать это детям – они развлекаются, запихивая ей пищу как маленькой.

– Не сегодня. Возьми дело в свои руки.

– Зачем? «Я хочу поговорить с ТОБОЙ. Вернуть всё как было. Хочу лечь с тобой, Бекел, и вернуть всё назад».

Он уставился на нее, чего-то ища – женщина торопливо отвела взор, чтобы он не понял ее мыслей. – Не понимаю, – сказал он. – Почему вы, женщины, так рвались искалечить женщину?

– Я ни при чем.

– Не об этом я спрашиваю.

Она никогда о таком не размышляла. Так бывает. Так всегда ведется. – У женщин есть когти.

– Знаю. Я слишком часто их чувствовал. В битве – одно дело. Но искалечить – это другое. Правда?

Она не хотела смотреть ему в глаза. – Не понимаешь ты. Я не о когтях воительниц. Мы прячем другие когти, те, которыми царапаем других женщин.

– Но почему?

– Ты теперь заговорил как Онос Т’оолан – сомневаешься в том, что мы всегда делали. Не за это ли он умер, Бекел? Задавал вопросы про вещи, о которых не имел права рассуждать.

Она увидела, как он поднимает руку и почему-то внимательно смотрит на нее.

Рука, привыкшая держать нож.

– Его кровь, – шепнул Бекел, – отравила меня.

– Когда мы выталкиваем одну из своих… – она пыталась подыскать слова, – это как вода находит дырочку в бурдюке. Такой… вес…

– Давление.

– Да, именно это слово. Давление. Мы облегчаем давление. Все смотрят на нее, не на нас. Все желания… – она замолчала, задохнувшись.

Однако он уже понял. – Всем причиной мужчины, ты об этом?

Она ощутила вспышку гнева, словно плеть прошлась по спине. – Ответь мне, Бекел, – она прямо поглядела ему в глаза, – часто ли ты касался жены с истиной нежностью? Скажи, часто ли ты смеялся, сидя с друзьями, когда женщина выбегала из дома с кровавой коркой на губах, с заплывшим глазом? «Ого, нынче волк взбесился!» Вы ухмылялись и хохотали – думаете, мы не слышим? Думаешь, не видим? Искалечить её! Берите её! Пока она ерзает под вами, вы оставляете в покое нас!

Головы поворачивались не звук ее негодующего тона, хотя слов никто не мог различить – она почти шипела, словно собачья змея, плотно обертывающаяся вокруг раздавленного тела жертвы. Она видела насмешливые ухмылки, ловила завихрения шуточек. «Убийство связало их, они уже кусают друг дружку! Разве удивительно, что супруги от них сбежали!»

Бекел хрипло вздохнул, отводя взгляд. – Помню его чепуху… ну, так я тогда думал. Рассказы об Имассах – он сказал, величайшим доказательством силы воина было умение касаться жены лишь с нежностью.

– И ты ухмылялся.

– Я видел, иные женщины тоже ухмылялись.

– А если бы мы не ухмылялись, Бекел? Если бы вы увидели в наших глазах не насмешку?

Он поморщился, но кивнул. – Ночи наедине с «бешеным волком»…

– Да. Выбить из нас вздорные идеи. Ты не понимаешь… никто из вас не понимает. Не убей ты его, он мог бы изменить всё.

– А женщин вроде Секары Злодейки?

Она поджала губы: – А что с ними?

– Разумеется, – хмыкнул он. – Алчность и власть, вот что их заводит. Как и нас, мужчин.

– Зачем тебе Хетан?

– Ни за чем. Забудем.

– Ты мне уже не доверяешь. Наверное, и раньше… Между нами лишь лужа крови.

– Ты идешь за мной. Стоишь неподалеку от костра каждую ночь.

«Я одинока. Неужели не видишь?» – Почему ты его убил? Я скажу. Потому что увидел в нем угрозу. И он был угрозой, разве не верно?

– Я… я не… – Он замолчал, качая головой. – Я хотел выкрасть ее. Положить всему конец.

– Слишком поздно. Хетан мертва внутри. Давно мертва. Ты украл ее мужа. Ее детей. А потом ты – вы – украли ее тело. Цветок без корней быстро вянет.

– Эстрала.

Она поняла: он готов открыть какой-то секрет.

– Кафал…

Она ощутила ком в горе – паника? Или обещание мести? Кары? Даже если придется погибнуть ей самой? «О, я вижу. Мы все еще падаем».

– Он рядом, – прошептал Бекел. – Хочет ее вернуть. Просит меня ее выкрасть. Эстрала, мне нужна помощь…

Ей хотелось взглянуть ему в лицо. – Ты сделал бы это ради него? Ты так сильно его ненавидишь?

Да, она почти что ударила его по лицу. – Нет… он шаман, целитель…

– Ни один баргастский шаман никогда не исцелил ни одну искалеченную.

– Не пытались!

– Может быть и так, Бекел. Вижу, ты не хочешь ему зла. Хочешь дать ему то, чего он просит.

Мужчина кивнул, как будто лишившись дара речи.

– Я возьму ее у детей. Приведу на западный край лагеря. Но, Бекел, там будут дозоры – мы готовимся к битве…

– Знаю. Воинов предоставь мне.

Она не понимала, зачем согласилась. Не понимала идущего рядом мужчину. Но какой прок в понимании? Легче жить в невежестве, избавляющем от ожиданий, веры и даже надежды. Хетан искалечена. С ней то же самое, что было с другими невезучими женщинами. Она ранена изнутри, рану прижгли, но она до сих пор сочится. Раньше она была великой воительницей. Гордая, разум острее тернового шипа, всегда готова смеяться, но не со злобой. Она действительно была сонмом добродетелей, но что это ей дало? Сила воли не переживает калечения. Как и добродетель. Вот тайна унижения, сильнейшего оружия Баргастов.

Она может разглядеть Хетан впереди: спутанные волосы, обрубки ступней, кривой посох, дозволенный искалеченным на марше. Дочь Хамбралла Тавра трудно узнать. Видит ли ее дух отца, или прячется в тени Жнеца? Или отводит взгляд?

Нет, он скачет на душе сына. Вот отчего обезумел Кафал.

Что же, она поможет ради памяти отца Хетан. Когда Баргасты встанут, наконец. Она устала. Она жаждет.

Она надеялась, что переход скоро окончится.

* * *

– Склон не крутой, – заметил Сагел.

– Оглянись, – фыркнул Кашет. – Лучшее, что мы можем найти. Эта земля изрыта, но рытвины слишком старые и размытые. Здешний гребень самый большой, пойди наверх и увидишь. Склон усыпан камнями – атакуя, они потеряют коней.