Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Глава 21

 
Послушай узнай что есть чары
гляди как расколота нега
на полную дюжину в склепе
и в лица двенадцати мертвых
ты смотришь
Зима длится долго
щиты расколочены в клочья
звук гонгов войны так неровен
глупцы заворочались в криптах
считают зарубки и раны
снег тает, следы погребая
чернила ворон портят небо
младенцы ползут перед строем
их пухлые ручки защиту
сулят всем, и сброшены шлемы
в разгаре безумного буйства
а кровь чем свежее, тем ярче
колодец бурлит, наполняясь
над раками встань одиноко
их мумии будут довольны
и стены гробниц о провалах
стократ вострубят, о триумфах
о славой набитых обозах
пусть мертвые валятся в кучи
хрустя под пятой. Вьются чары
родившись, Весна умирает
историю пишут воронам
детишки, их губы багряны
и радостно, бодро моргают
глаза на концах язычков.
О, кажется, Лету быть вечным…
 

«Приветствие сезону Войны», Галлан

«Город Тьмы, смотри же: тьма скрывает уродство твоего лица».

Они были на мосту. Она тяжело опиралась на плечо мужа, и успокоенная и почему-то рассерженная его упрямой силой. – Но ты же не видишь?

– Сенд?

Она покачала головой: – Неважно. Воздух жив. Неужели не чувствуешь? Вифал, хотя бы на это ты способен?

– Твоя богиня, – ответил он. – Жива, да. Жива в слезах.

Это было истиной. Мать Тьма вернулась, объятая тоской, переходящей в горе. Тьма бессильно сжала кулаки – вдова, пытающаяся удержать потерянное. Да, кое-что потеряно. Она уже не отворачивается, но она скорбит. Глаза ее опущены долу. Она здесь, но за вуалью. «Мать, ты приносишь очень горький дар».

Ее сила возвращалась медленно. Воспоминания были похожи на волков, лязгающих челюстями со всех сторон. Харкенас. Сендалат схватилась за правую руку Вифала, чувствуя тугие мышцы, жилы его воли. Он из мужчин, подобных хорошему мечу: ножны из грубой кожи, сердцевина, способная сгибаться при нужде. Она такого не заслужила. Это очевидно до боли. «Возьми меня в заложницы, супруг. Вот в этом я разбираюсь. Знаю, как с этим жить. Даже мысль в конце концов ломается… нет, хватит. Никто не заслуживает таких воспоминаний».

– В городе огни.

– Да. Он… занят.

– Дикари в руинах?

– Разумеется, нет. Это трясы. Мы их нашли.

– Значит, им удалось.

Она кивнула.

Он замер в десяти шагах от конца моста. – Сенд. Скажи снова, почему ты хотела их найти. Предупредить, верно? О чем?

– Слишком поздно. Галлан отослал их, а ныне его призрак привел их назад. Проклял. Сказал, что можно уйти, но оставил слишком обильные воспоминания, заставившие вернуться.

Вифал вздохнул, на лице его читалось прежняя убежденность. – Людям нужно знать, откуда они родом, Сенд. Особенно если они поколениями жили в невежестве. Неугомонный народ, не правда ли? Что же сделало их такими?

– Все мы неугомонны, Вифал, ведь в глубине сердец мы не знаем, откуда явились. И куда идем.

Он скорчил гримасу: – Почти всем и дела нет. Ну да ладно, будь по-твоему. Трясы прокляты. Ты не успела их догнать. Что теперь?

– Не знаю. Но если в жилах и оставалась кровь Тисте Анди, она утонула в крови людской. Ты окажешься в компании близких, а это кое-что значит.

– Мне довольно твоей компании, Сенд.

Женщина фыркнула: – Милый, что за чепуха. Погляди вот под каким углом: я от этой земли, а ты от моря. Далекого моря. Трясы? Они от Берега. Погляди, мы с тобой встали на мосту. – Она помолчала, морщась. – Почти наяву вижу лик слепого поэта. Как он кивает. Ощутив избыток горя, Вифал, мы имеем привычку выцарапывать себе глаза. Что же мы за народ такой?

Он пожал плечами: – Я не подражаю тебе во всем. Думай проще.

– Трясы оказались дома, но одновременно заблудились как никогда раньше. Мать Тьма простила их? Она отдает им город? Благословляет наследием Тисте Анди?

– Тогда… возможно, в твоем пребывании здесь есть смысл, Сенд.

Она искала его взгляд, словно уязвленная сочувствием. – О чем ты?

– Ты должна убедить Мать Тьму сделать всё это. Для трясов.

«Ох, муж. Я была лишь заложницей. А потом… потом… лишилась и этого». – У Матери Тьмы нет времени на таких, как я.

– Скажи, зачем нужны были заложники?

Он перебил ее мысли. Сендалат отвернулась, поглядела в заваленную мусором реку. Темные воды… – Первые Семьи соперничали. Сила вздымалась непредсказуемым потопом. Мы были разменной монетой. Пока нас не тратили, пока мы… «оставались не оскверненными» … оставались собой, в битвах лилось мало крови. Мы стали валютой силы. «Но золото не чувствует. Золото не мечтает. Золото не грезит о мужской руке. Ты можешь нас выиграть, можешь проиграть, но не съесть. Можешь нас спрятать. Можешь отполировать и повесить вместо ожерелья. Можешь закопать, можешь даже лицо себе позолотить… но к следующему сезону огня от тебя не останется и следов.

Ты не можешь нас съесть и трахнуть не можешь. Да, не можешь».

– Сенд?

– Что?

– Заложников когда-либо убивали?

Она потрясла головой: – Нет, до самого конца. Когда всё… развалилось. Всё, что нужно, – проговорила она, и воспоминания затуманили разум, – нарушить один закон, один обычай. Потом никто и не вспомнит. Едва это случается, едва проходит потрясение… как рушатся все законы. Исчезают правила приличия и вежливости. Псы, скрывающиеся внутри каждого из нас, спущены с цепей. И тогда, Вифал… – она смотрела ему в глаза, сражаясь с увиденной тоской, – мы показываем истинную самость. Мы не звери – мы куда хуже. Там, глубоко внутри. Ты видишь пустоту чуждых глаз, видишь, как преступление громоздится на преступление – и ничего не чувствуешь.

Она дрожала, он сжимал ее всё крепче – чтобы не дать упасть на колени. Сендалат прижалась лицом к надежному плечу. Глухо проговорила: – Лучше бы она отворачивалась по-прежнему. Я скажу ей: иди прочь, мы не были достойными тогда и сейчас не достойны… Я скажу тебе… ей…

– Сенд…

– Нет, я стану ее умолять. Отвернись. Прошу, любовь моя, отвернись.

– Сенд. Трясы…

Казалось, мост под ними колышется. Она как можно крепче ухватилась за его руку.

– Трясы, любимая. Они нас нашли.

Она закрыла глаза. «Знаю. Знаю».

* * *

– И?

Краткость поправила пояс. – И что?

– Пойти и потолковать с ними, любимая?

– Нет, давай останемся. Может, они уйдут.

Сласть с фырканьем пошла вперед. – Тьма темная, – бормотала она, – и еще темнее. Меня тошнит от тьмы. Пора поджечь лес или пару зданий. Огонь – вот решение. И фонари. Громадные фонари. Факелы. Масляные лампы. Белая краска.

– Ты так всю дорогу и будешь? – спросила Краткость, шагавшая позади.

– Женщина. Похоже, сошла с одной из картин в храме.

– Может, и вправду.

– Тогда что? Заблудилась? Пикет заметил их на дороге. Ха, суть в том, что ее народ построил город. Прав у нее побольше, чем у трясов. Вот проблема.

– Говоришь, новые соседи ей не по нраву придутся? Тем хуже. Она одна, и еще один мужик. И она кажется больной.

Они оборвали разговор, потому что подошли к незнакомцам близко.

Мужчина пристально поглядел на них. Он почти держал женщину на руках.

– Привет.

«Торговое наречие». Сласть кивнула: – И тебе того же. Мекрос?

– Хорошая догадка, – ответил он. – Меня зовут Вифал. А вы летерийки, не из трясов.

– Хорошая догадка. Мы Почетная Гвардия Королевы. Я капитан Сласть, а она капитан Краткость. Твоя подружка больна?

– Она Тисте Анди. Родилась в этом городе.

– Ох, – простонала Сласть и метнула подруге взгляд, словно спрашивая: «И что?»

Краткость прокашлялась. – Что же, скорее вноси ее в дом родной.

Тут женщина, наконец, подняла глаза.

Сласть вздохнула, а Краткость вздрогнула.

– Спасибо, – сказала Тисте Анди. Слезы исчертили ее лицо.

– Еще одно плечо, чтобы опереться? – предложила Сласть.

– Нет. – Она вырвалась из рук Вифала. Выпрямила спину, взглянула на ворота. – Я готова.

Краткость и Сласть позволили ей с Вифалом идти впереди, приладились к их шагу. Едва сделав полдюжины шагов, Краткость потянула Сласть за рукав. – Видела лицо?

Сласть кивнула.

– Она не как те на картинах. Она одна из них, клянусь!

– Боковая комната, первая слева от алтарного зала – там, где нет каменных кроватей. Она там. И еще десятеро. На руках кандалы.

– Точно! Она и они!

«Неудивительно, что она не рада видеть дом». Сласть сказала: – Когда придем, скорее веди ведьм. А если вернулись Яни Товис и Дозорный, то их.

– Было бы лучше. Ведьмы все еще пьяные…

– Не по-настоящему.

– Ты знаешь, о чем я. Глаза пучком. В отключке. От такого пьянства женщина себя стыдится.

– Они не пьют, говорю тебе. Так вести?

– Давай. Но все же лучше их закопать, если случай выпадет.

* * *

Глубокая темнота ворот окутала голову словно шалью. Сендалат осторожно вздохнула. Присутствие Матери пронизало город, она ощутила, как исчезает усталость – но благословение богини казалось каким-то… равнодушным. Горе еще здесь, ужасающе свежее. Что это, новая рана? Она не была уверена, но… горестям нет конца. «Если ты не можешь найти избавления, Мать, на что надеяться мне?»

Нечто коснулось разума. Знакомство, мгновенное узнавание. Сочувствие? Она вздохнула. – Вифал, ты идешь со мной?

– Разумеется. Я как раз иду с тобой, Сендалат.

– Нет. В храм, в Терондай. – Она встретила его взгляд. – Куральд Галайн. У самых стоп Матери Тьмы.

– Ты сама хочешь? – спросил он, всматриваясь в ее лицо.

Сендалат отвернулась к двум молодым летерийкам: – Вы говорили о королеве.

– Полутьма, – ответила Сласть. – Яни Товис.

– И ее брат, – добавила Краткость. – Йедан Дериг, Дозорный.

– Я должна пойти в храм.

– Мы слышали.

– Но должна и поговорить с королевой.

– Они оторвались от нас. Уехали в лес. Ведьмы нам сказали, что Товис и ее брат, похоже, скачут к Первому Берегу. Это было после храма – Королева и Принц там побывали. А ведьмы даже близко не были. То есть в храме.

Сендалат склонила голову набок: – Почему вы так нервничаете, капитан?

– Вы мало изменились, – брякнула Краткость.

– Я – что? Ох. Скерал, палата Заложников.

Сласть кивнула: – Но ведьмы сказали, город уже долгое, долгое время мертв.

– Нет, – возразила Краткость, – долгое время.

– Я так и сказала.

– Неправильно ты сказала. Дооооооолгое время.

Сендалат снова глядела на мужа: – Этот мир рождается заново. Мать Тьма вернулась и предстала перед нами. Трясы тоже вернулись. Кого же не хватает? Тисте Анди, моего народа. Хочу знать, почему.

– Думаешь, она ответит? – спросил Вифал, но так неуверенно, что Сендалат заинтересовалась. – Муж. Она говорила с тобой?

Он поморщился. И неохотно кивнул.

«Но не со мной. Мать Тьма, я столь порочна в твоих глазах?»

Молчаливого ответа не последовало. Присутствие осталось невозмутимым, как бы глухим к Сендалат, глухим и намеренно слепым. «Нечестно. Нечестно!»

– Сенд?

Она прошипела: – В Терондай. Немедля.

* * *

За пределами нескольких десятков домов, занятых трясами и беженцами с Острова, Харкенас оставался обиталищем призраков. Ведьмы решили: им это нравится. Нашли себе имение, расположенное на уступе и глядящее в заросший парк. Главные ворота стены сгорели, оставив после себя древние пятна сажи и паутину трещин на мраморе опор, на известняковых плитах. Сад по сторонам аллеи превратился в путаницу уродливых деревьев, корни приподняли камни мостовой.

За четырьмя широкими ступенями двойные двери формировали главный вход в особняк. Их выбили изнутри. По бокам на резных мраморных пьедесталах стояли бронзовые статуи. Если они изображают настоящих существ, решила Стяжка, то этот мир был страннее любого воображения. Нависающие статуи изображали воинов, у которых были собачьи головы и шеи. У обоих стражей имелось оружие. У левого – двулезвийная секира, у правого – двуручный меч. Медянка запятнала лица зверей, но все же заметно было: они не одинаковы. Мечник ужасно изранен, рубец прошел поперек лица и затронул глаз.

Чуть слышно напевая, Стяжка встала коленом на торчащий пенис статуи и подтянулась, чтобы поближе поглядеть на лицо. – Большие зубы и красивые тож.

Сквиш уже пропала внутри, успев нарисовать в проходе толстую красную линию, отделить свою половину дворца. Стяжка уже забыла, как любила эта стерва соперничать. Теперь юность вернулась. Морщины долой, да здравствует сучка! – А я чо говорю? Верно, привычка всего горше. Всего горше. Ладно. Сквиш получает полвину имения и полвину каждой комнаты. То исть полвину всего и полвину ничего. Жить – то мы здесь можем, да, но прав не получаем.

Она слезла со статуи, отряхнула ладони и поднялась по ступеням. Вошла внутрь. Стена в восьми шагах несла причудливый выступ, загадочную эмблему фамилии, считавшей это место своим. Она принюхалась: знак нес потаенное волшебство – возможно, защитные чары, но слишком старые, уже мало на что годные. Она слышала, как Сквиш обыскивает комнату справа по коридору. Никакого ответа. Мертвые чары, или почти мертвые. «Ты хотя бы заметила, сестра?»

Одно было не возможно не замечать. Едва выкарабкавшись из смертельного сна, они ощутили присутствие богини. Мать Тьма посмотрела на них, взяла их души, словно пару игральных костей. Потрясла и ощупала любопытными пальцами, изучая каждый нюанс, каждую дырочку и выбоину. Потом бросок. Равнодушный, без интереса. «Чертовски обидно, да? Оскобрительно. Кто она такая, эта карга?» Стяжка фыркнула, не сводя взгляда с мраморного герба. Что – то ее тревожило. – Да ладно – шепнула она себе и сказала громко: – Сквиш!

– Ась?

– Нас тут не привечают.

Сквиш появилась, вышла в сумрачный коридор. – Королева возьмет Дворец. Вместе с Убийцей Ведьм. Мы не хочем быть близко. А тута есть сила, Стяжка. Можно попользоваться, покормиться…

– Риск. Не такая она спокойная, как хочется.

– Только память.

– О чем ты?

Сквиш закатила глаза. Встала прямо перед знаком. – Старые символы, – сказала она, указывая пальцем. – Видишь. Терондай, а вот знак самой Матери Тьмы.

– Пустой трон! Это же не королевские палаты, а?

– Не совсем, но почти. Видишь знак? В серединке. Это консорт – ну, ты ж никогда не учила Древности. Значит, дом был у мужика, любовника принцессы или самой королевы. Вон и имя его.

– Какое?

– Дараконус, что-то вроде.

Они услышали шум во дворе и обернулись: капитан Краткость поднималась по ступеням.

– Чо? – спросила Стяжка. Грубый голос заставил летерийку вздрогнуть.

– Вас ищем, – пропыхтела Краткость.

– Зачем?

– Гости.

– Откель?

– Лучше идите со мной. Там женщина. Тисте Анди.

– Из Синей Розы?

– Что? Нет. Она рождена здесь.

Ведьмы перебросились взглядами. Стяжка осклабилась. Дурные вести. Соперница. – Она не одна?

– С ней муж. Мекрос.

– Откуда ж они вылезли? Их тута не было, мы бы почуяли. Город был пустым…

– По Дороге, Стяжка, – сказала Краткость. – Прямо как мы.

– Мы первыми пришли, – зарычала Сквиш.

Краткость моргнула. – Город большой, ведьма. Ну, идем?

– Где она?

– В храме.

«Дурные вести. На редкость». – Ладно, – бросила Стяжка.

* * *

Йедан Дерриг прошел не меньше тысячи шагов вдоль Первого Берега. Наконец он решил вернуться. В руке его Яни Товис увидела меч. На фоне бесконечного потока раскаленного света оружие блестело зеленью. Клинок длиной в ногу, но уже запястья. Проволочная гарда.

Он подходил все ближе, и что-то сияло в глазах. – Меч Хастов, сестра.

– Исцелился.

– Да.

– Но как может вернуться сломанный меч?

– Закален в крови дракона. Оружие Хастов бессмертно, защищено от любого угасания. Может рубить другой кринок надвое. – Он поднял меч. – Это меч пяти лезвий – испробован на пяти и разрубил все. Полутьма, более высокого класса оружия не бывает. Им владел сам Хастас, Глава Дома. Лишь дети Кузницы способны владеть таким оружием.

– А женщина его выбросила.

– Загадка, – ответил Дерриг.

– Она сопровождала Галлана…

– Не то. Как мог меч пяти лезвий вообще сломаться?

– А. Понимаю.

Он огляделся: – Здесь, у Моря Света, растворяется само время. Мы слишком долго были вдали от своего народа…

– Не по моей вине.

– Точно. Моя вина. Так или иначе, пора вернуться.

Яни Товис вздохнула. – Что мне делать? Найди дворец и шлепнуться на сидение трона?

Мышцы задвигались под бородой. Он отвел глаза. – Нужно многое организовать, – ответил он небрежно. – Прислуга во дворце, офицеры стражи. Рабочие команды. Богата ли река рыбой? Если нет, у нас беда, ведь запасы истощились. Здесь растут злаки? Кажется, темнота как-то питает деревья, но все же перед лицом у нас голод – растения созреют не сразу.

Одно перечисление проблем ее утомило.

– Предоставь это мне, – сказал Йедан.

– Оскорбляешь Королеву? Я сойду с ума от скуки.

– Тебе нужно вновь посетить храм, сестра. Он уже не пуст. Нужно вновь его освятить.

– Я не жрица.

– Подойдет королевская кровь.

Она бросила ему взгляд: – Действительно. И сколько?

Йедан пожал плечами: – Зависит…

– От чего?

– Насколько она жаждет.

– Если она выпьет меня досуха…

– Не останется времени умирать от скуки.

Ублюдок снова в своей тарелке. Разум сух как вымерший оазис, мертвые пальмы шелестят листвой – словно смех саранчи. Треклятый меч Хастов, иллюзия возвращения домой. Брат. Принц. Убийца Ведьм. Он ждал этого всю жизнь. А она – нет. «Я ни во что не верила. Даже впадая в отчаяние, шагала призраком, обреченным повторять полную ошибок жизнь. И моя кровь – о боги, кровь! Это Королевство требует слишком многого».

Йедан поглядел на нее. – Сестра, времени мало.

Она вздрогнула: – Почему?

– Трясы… тот импульс, что заставил тебя вести нас по Дороге Галлана – он и должен был привести нас именно сюда. В Харкенас. К Первому Берегу. Мы должны понять, зачем. Открыть, чего хочет богиня.

Ужас проморозил Яни Товис. «НЕТ!». Глаза оторвались от Йедана, устремились к Берегу, к мятежной стене света – к неисчислимым фигурам за завесой. «Нет, прошу. Не снова».

– Садись, сестра. Время возвращаться.

* * *

Дайте достаточно времени, и угрюмая вереница веков, жизней спрессуется, оседая слой за слоем. Мелочи сглаживаются до неузнаваемости. Подвиги зияют воздушными пузырьками в пемзе. Мечты становятся залежами разноцветного, хрустящего под рукой песка. Оглядываться неприятно, ведь чем обширнее поле отложений, тем мрачнее картина.

Сечул Лат однажды избрал себе уродливый, искривленный костяк, чтобы верно отразить наследие бесконечного существования. Красота, изящество – после всего, им сделанного – стали казаться слишком тщеславными, чтобы их сохранять. Нет, в форме он искал справедливости, физически выражал идею наказания. Вот что так разозлило Эрастраса.

Каким искушением было вновь вернуть изувеченное тело. Мир присваивает плоские слои, извращает, придавая уродливые формы. Он понимает. Он одобряет давление, узнает себя в покрытых шрамами ликах камней и плоти.

Небо было красным, безоблачным; бесплодная каменистая почва показывала оранжевые и желтые полосы, выходы минералов. Обтесанные ветрами холмы-месы гирляндой повисли на горизонте. Этот садок не имеет имени, по крайней мере, никто не знает его имени. И знать не хочет. Садок лишили всякой жизни очень давно.

Килмандарос брела рядом, неуклюже умеряя шаги – иначе Сечул и Эрастрас остались бы далеко позади. Она вернулась к излюбленной форме, звероподобной и громоздкой, нависающей над спутниками. Он слышал свистящее вдохи и выдохи четырех легких, ритм столь не совпадающий с его ритмом, что стало трудно дышать. Мать она или нет, но в ее присутствии неуютно. Она носит насилие, словно меховой плащ на плечах – подобное туче излучение снова и снова касается его. Сечул знал – понял очень давно – что Килмандарос является уникальной силой равновесия. Творение – ее личная анафема, и ответом служит творимое ее руками разрушение. Она не видит ценности в порядке, по крайней мере в порядке, налагаемом сознательной волей. Для нее такие усилия – вызов.

Килмандарос до сих пор прославляют в многочисленных культурах, но в привязанности этой нет ничего благого. Тысяча имен у нее, тысяча ликов – и все стали источниками леденящего ужаса. Разрушительница, губительница, пожирательница. Ее кулаками говорят грубые силы природы, она раскалывает горы и напускает наводнения, под ней земля трескается, исторгая реки раскаленной лавы. Ее небеса вечно темны, забиты тучами и дымом. Ее дождь – ливень из пепла и золы. Ее тень разрушает жизнь.

Форкрулианские суставы ее тела, все эти невозможные сочленения часто рассматриваются как телесное доказательство извращенности природы. Кости, сломанные, но тем не менее несущие великую неумолимую силу. Тело, извивающееся в безумии. Поклонники персонифицируют в ней необузданный гнев, отказ от рассудка и потерю контроля. Ее культ писан брызгами крови на изувеченных телах, прославляет благость насилия.

«Дорогая мама, какие уроки даешь ты сыну своему?»

Эрастрас шел впереди. Вот тот, кто уверен в своих делах. Мир ждет его руководящей руки, толчка, столь часто побуждавшего Килмандарос к припадку бездумного разрушения. Но между ними оказался Сечул Лат, Владыка Удачи и Неудачи, Бросающий Костяшки. Он может улыбаться, пародируя милосердие, но может отворачиваться с презрительным плевком. Может придавать форму каждому мигу материнского буйства. Кто будет жить, кто умрет? Ему решать. Его культ – самый чистый изо всех. Так было всегда, так будет всегда. Не важно, какому богу или богине молятся смертные глупцы: судией остается Сечул Лат. «Спаси меня. Спаси нас. Обогати нас. Сделай нас плодовитыми». Боги даже не слышат таких просьб от поклонников. Нужды и желания, вымолвленные молящимися, затягивают их прямиком во владения Сечула.

Он мог бы прямо сейчас открыться воплям бесчисленного числа смертных, ведь все и каждый постоянно умоляют о мгновенном взгляде, мгновенном внимании. Его благословении.

Однако он давно перестал прислушиваться. Породил Близняшек и позволил унаследовать жалкую игру. Как можно не устать от молитвенного хора? От всех этих желаний, столь чистосердечных, но неизбежно выливающихся в убогую путаницу? Чтобы кто-то выиграл, другой должен проиграть. Радость приобретается в царстве горя. Триумфаторы высоко вознеслись на кучах костей. Пусть умирает другой. Равновесие! Во всем нужен баланс! Есть ли в сущем нечто более жестокое? Есть ли справедливость более пустая? «Благословляя вас удачей, я должен кого-то проклясть неудачей. Даже боги обязаны склоняться перед этим законом. Создание, разрушение, жизнь, смерть… нет, я со всем покончил! Покончил!

Оставил своим Опоннаям. Близнецы всегда должны видеть лица друг дружки, иначе существование распадется. Что же, удачи!»

Нет, он выпил свою долю крови смертных.

Но кровь бессмертных… о, это дело другое. С ней он мог бы… мог бы. Но что? «Я могу рушить точки опоры. Пусть чешуя миров падает в бездну. Но это лишено смысла. Спросите у Че’малле. Мы возвышаемся и падаем, но всякий раз цикл обновляется, и возвышение всегда уступает прежнему, а падение увлекает вниз все глубже. Смертные слепы к спирали. Все конечно. Энергии теряют хватку, воля выдыхается.

Я видел. Я знаю, что будет.

Эрастрас ищет возрождения, но это же невозможно. Каждое поколение богов слабее предыдущего – о, они шагают, наполненные силой, но блеск юности так быстро исчезает! Смертные поклонники с их короткими, крошечными жизнями скользят к циническому равнодушию, а те, что сохранили веру, загоняются в углы, скалят зубы в рвении, в слепом фанатизме – для них слепота стала добродетелью, они, будто бы, умеют останавливать время, а потом и тащить назад. Безумие. Глупость.

Никто не может вернуться. Эрастрас, твои поиски лишь приблизят конечное падение. И доброго пути. Но веди нас, старый друг. К месту, где я свершу должное. Где покончу… со всем».

Странник остановился, повернулся, поджидая их. Взор одинокого глаза скользил по лицам. – Мы близко, сказал он. – Мы повисли прямо над нужным порталом.

– Она скована внизу? – спросила Килмандарос.

– Да.

Сечул Лат потер шею, огляделся. Далекий ряд каменных клыков являет неестественную регулярность. Видны «пни», места, где целые горы были вырваны с корнем, отняты от надежной земли. «Они строили ИХ здесь. Покончив с этим миром. Пожрав все живое. Что за смелая… уверенность». Он глянул на Эрастраса. – Тут должны быть защитные чары.

– Чары Демелайна, – отозвался Эрастрас.

Килмандарос зарычала.

«Говори же, Эрастрас, о драконах. Она готова. Она всегда готова».

– Нужно подготовиться, – продолжал Эратсрас. – Килмандарос, яви терпение. Какая нам польза, если ты сломаешь чары и попросту ее убьешь.

– Знай мы, зачем ее сковали в первый раз, – сказал Сечул, – могли бы поторговаться.

Эрастрас небрежно двинул плечами: – Неужели не очевидно, Костяшки? Она была неконтролируема. Она была ядом в их среде.

«Была балансом, противовесом всем остальным. Хаос великий, мудро ли мы…» – Может, есть иной путь.

Эрастрас осклабился. – Давайте послушаем, – скрестил он руки на груди.

– Нужно вовлечь К’рула. Он должен был играть роль в том сковывании – ведь ему есть что терять больше остальных. Она была ядом, ты верно сказал; но если она отравляла сородичей, это случайность. Истинный яд разливался по жилам К’рула, в его садки. Ему и нужно было сковать ее. Нейтрализовать. – Он помедлил, склонил голову набок. – Не забавно ли, что ее место занял Увечный Бог? Что ныне он отравляет К’рула?

– Болезни не связаны, – бросил Эрастрас. – Ты говорил об ином пути. Все еще жду, Костяшки.

– Ну, не знаю. Однако мы можем сейчас совершить роковую ошибку.

Эрастрас пренебрежительно махнул рукой. – Если она не захочет помогать, Килмандарос сделает то, что умеет лучше всего. До сих пор считаешь меня глупцом? Я все продумал, Сечул. Троих достаточно, здесь и сейчас, чтобы свершить необходимое. Мы предложим ей свободу – неужели ты веришь, что она откажется?

– Почему ты так уверен, что она рада будет выполнить соглашения?

Эрастрас улыбнулся: – Тут не тревожься. Доверься мне, Костяшки. Ну, я слишком долго терплю. Продолжим? Да, думаю, продолжим.

Он сделал шаг назад. Килмандарос тяжело двинулась вперед.

– Здесь? – спросила она.

– Да, как раз.

Кулаки молотами ударили по земле. Гулкое эхо пронеслось по равнине, у Сечула задрожали все кости. Кулаки продолжали неустанно опускаться, молотя почву с божественной силой; пыль постепенно застилала горизонты. Камень под слежавшейся золой не был осадочной породой, скорее напоминал пемзу. Нестареющая пена, затвердевшая с памятью о миге разрушения. Но она ничего не ведает о вечности.

Сечул Лат присел на корточки. Может потребоваться время. «Сестра, слышишь? Мы стучимся в дверь…»

* * *

– Что? – спросил Ливень. – Что ты сейчас сказала?

Растрепанная карга клацнула плечами: – Устала от иллюзий.

Он снова огляделся. Следы фургона исчезли. Пропали.

Даже колей за спиной больше не было. – Но я шел… видел…

– Хватит глупить, – бросила Олар Этиль. – Я влезла в твой ум, заставила видеть вещи, которых нет. Ты шел не туда, куда нужно. Что нам до повозки проклятых трайгаллов? Наверное, они уже мертвы. – Она махнула рукой, указывая вперед: – Я увела тебя со следа, вот и всё. Потому что искомое уже перед нами.

– Если бы смог тебя убить, убил бы, – отозвался овл.

– Глуп как настоящий юнец, – ответила она, фыркнув. – Единственное, чему способны научиться молодые – сожалениям. Вот почему столь многие умирают, к вечному сожалению родителей. Теперь ты закончил актерствовать, можно идти?

– Я не ребенок.

– Все дети так говорят, рано или поздно. – Она пустилась в путь, и лошадь Ливня отстранилась от старухи.

Он успокоил животное, сверкая глазами в чешуйчатую спину Олар Этили.

«Искомое уже перед нами». Он поднял глаза. Еще одна из проклятых башен-драконов одиноко поднималась посреди равнины. Гадающая шла к ней с таким видом, будто может повалить одним пинком. «Нет никого неугомоннее мертвой женщины. Хотя я повидал немало живых. Но чему тут удивляться?»

Одинокая башня все еще на расстоянии лиги. Ему не хотелось ее посещать – как по причине необъяснимого интереса Олар именно к этому сооружению, так и по причине величины. Город из камня, построен ввысь, а не вширь. Ради какого прока?

«Ну, ради обороны. Хотя мы видим, это не сработало. Что если нижняя секция загорится? Все сверху окажутся в безвыходной ловушке. Нет, это строения идиотов и мне они вовсе не интересны. Что плохого в хижине? Навес из шкур – можно забрать и унести куда хочешь. Ничего не оставив позади. Не привяжись к земле – так говорили старейшины.

Но почему они так говорили? Потому что так легче бежать. Пока не кончились безопасные места. Если бы мы строили города, как летерийцы, им пришлось бы уважать нас и наши притязания на территорию. У нас было бы право. А со всякими хижинами, с „непривязанностью к земле“ они не воспринимали нас серьезно, отчего убийство становилось простым делом».

Понудив лошадь двигаться, он прищурился к разоренной башне. «Может, города не только для жизни строятся. Может, они означают право где-то жить. Право забирать у окрестной земли все нужное для жизни. Словно гигантский клещ – голова глубоко вонзена, сосет столько крови, сколько может. Пока кто-то иной не оторвет его, не сметет с кожи. Не заявит свое право высасывать округу».

Лучший способ убить клеща – разрезать надвое ногтем. Он вспомнил, как собака пыталась съесть клеща. Потом выплюнула. Клещи дурно пахнут – дурно даже для собак, которых он считал всеядными. «Города, наверное, воняют еще хуже.

Послушали бы меня. Теряю рассудок. Чертова ведьма, ты еще здесь? В моем черепе? Заставляешь мысли кружить и кружить у бесполезных идей?»

Он подъехал к ней. – Оставь меня в покое.

– Ты мне никогда не был особо интересен.

– Забавно. Я давно так про тебя думаю, но ты не исчезаешь.

Она остановилась, развернулась. – Здесь сойдет. Воин, у нас скоро будет компания.

Он начал вертеться в седле, обозревая безоблачное небо: – Те, о ком говорил Сильхас Руин? Никого не вижу…

– Они идут.

– Сражаться?

– Нет. Некогда они были глупыми, но лично я надеюсь: смерть преподала им урок. – Она помолчала. – Или нет.

Его внимание привлекло шевеление в щетинистой траве. Ящерица… нет… – Ведьма, это что?!

Две скелетообразных твари – птицы? – выскочили, склонив головы и мотая длинными хвостами. Стояли они на задних лапах, едва возвышаясь над травой. Кости удерживались на месте веревочками из кожи и кишок.

Голос первой раздался прямо в голове: – О Великая, мы презренны. Мы пресмыкаемся и готовы служить…

Вторая перебила: – Она верит? Ну, старайся!

– Тихо, Телораст! Как я могу сосредоточиться на лжи, если ты без конца вякаешь? Ну-ка, молчок! Ох, ладно, поздно уже – погляди на них. Они слышали. Особенно тебя.

Тварь по имени Телораст поползла к Олар почти на четвереньках. – Служение! Как сказала сестра. Не настоящая ложь. Просто… э… временная правда! Приверженность удобству, пока оно удобно. Что может быть честнее?

Олар Этиль хмыкнула. – У меня нет союзников среди Элайнтов.

– Неправда! – завопила Телораст.

– Тихо, – зашипела вторая. – Это называется торговлей. Она говорит, мы бесполезны. Мы говорим, нам никакой помощи не надо. Она говорит… ну, что-то еще. Подождем, пока она скажет, а потом ответим. Постепенно родится сделка. Видишь? Все просто.