Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Капля за каплей.

Питая реку.

Йедан Дерриг послал коня вперед – копыта зазвенели по камням – и остановил, позволяя животному напиться. Рука его была перевязана. Он молча смотрел направо, на упавшую на колени, скорчившуюся сестру.

Мышцы нижней челюсти задвигались под бородой. Он выпрямил спину, вгляделся в далекие развалины.

Стяжка встала рядом. Ее моложавое лицо исказило потрясение. – Мы… шли… вот сюда?

– Слепой Галлан дал нам дорогу, – сказал Йедан Дерриг. – Но к чему может прикипеть душой слепец? К тому, что слаще всего его глазам. К последнему видению. Мы шли по дороге его памяти. – Чуть помедлив, он пожал плечами. – А чего ты ждала, ведьма, во имя Странника?

Его лошадь напилась. Подобрав поводья, он вывел животное на берег, развернул. – Сержанты! Солдатам отдохнуть. Мы пришли. Проследите, чтобы был разбит лагерь. – Он поглядел на ведьм. – Вы, перевяжите раны Полутьмы и покормите ее. Я скоро вернусь…

– Чо ты делаешь?

Йедан Дерриг долго смотрел на Стяжку… а потом вогнал каблуки в бока лошади и проскакал мимо, вдоль берега.

В тысяче шагов реку пересекал каменный мост, за ним начиналась солидная, широкая дорога к воротам. Он заметил, что под мостом скопился всяческий мусор, создав прочую плотину, и вода реки зашла в траншеи по края дороги.

Подъехав ближе, он понял, что большую часть мусора составляли искореженные куски металла и обрывки тросов.

Ему пришлось замедлиться, пробираясь через заилившиеся канавы. Наконец он выбрался на дорогу.

Копыта глухо стучали по комьям склизкой грязи. Ниже плотины река текла медленнее, чуть сужаясь и походя на рукотворный канал. По обоих берегам лежало еще больше непонятного мусора.

Выехав на дорогу, он устремил взор на башни ворот – однако странная, чуждая архитектура вызвала головокружение. Он посмотрел вправо, где высокие башни поднимались над низкими, расползшимися в ширину домами. Он не был уверен, но казалось, над верхушками башен поднимаются тонкие, рваные струйки дыма. Понаблюдав чуть дольше, Йедан решил: это порывистый ветер поднимает старый пепел из угасших очагов.

На дороге перед ним виделись куски ржавого металла, там и сям поблескивали драгоценные камни – некогда тут валялись трупы, но кости давно сгнили, став прахом.

Пестрый свет оставлял на стенах какие-то нездоровые отблески. Все камни, видел он, закопчены, толстая корка сажи лоснится подобно обсидиану.

Йедан Дерриг замер перед воротами. Путь был открыт – от дверей не осталось ничего, кроме бесформенных от ржавчины петель. Он видел за аркой широкую улицу. Пыль блестела на мостовой, словно каменный уголь.

– Вперед, коняга.

Принц Йедан Дерриг въехал в Харкенас.

КНИГА ТРЕТЬЯ
И будет танцевать лишь пыль

 
Во сны мои приходят мертвецы
а я рыбачу между странных хижин
на озере забытых поколений
веду беседы с членами семейств
они довольны полнотой судьбы
и я, их счастье видя, наслаждаюсь
подмигивают хитро мертвецы
не жаль гостям, что одиночкой снова
ворочаюсь в постели, пробудившись
глаза открылись, занавес упал
когда меня находят мертвецы
я вижу, что они повсюду скрыты
по времени без якоря блуждают
желаньями не гаснут никогда
жена лежит и слышит – я вздыхаю
перебивая звон колоколов
вопросы задает. Ей тихо лгу
молчу про жизни грустные пустоты
про дальний берег и про те дома
построенные ради мертвецов
однажды сам я к ней явлюсь во сне
но не скажу ни слова, только улыбнусь
пусть видит, как брожу по темным водам
ловлю форель. В одно мгновенье мы
по чудным странам вместе пронесемся
пока ее не сманит новый день
но мертвецы постигли, что рыбалка —
искусство ослепительной надежды
и вечного любовного томленья
я думаю, что боги дарят сны
благословляют реки томных грез
чтоб радовались мы, завидев наших
покойников; что мудро говорят
жрецы святые: «смерть – лишь сон, и мы
живем вовеки в снах живущих». Видел я
всех мертвецов своих в полетах ночи
и вот что вам скажу:
им хорошо.
 

«Песня о снах», Рыбак

Глава 13

Недавно пришли они в пустую землю и с горечью увидели шестерых волков, следящих за ними с края окоема. Они пригнали стадо коз и дюжину черных овец. Они не сочли, что волки уже имеют права на эти места, ведь в их понимании владеть и править может лишь человек. Звери же были рады вступить в борьбу за жизнь, поохотиться на легкую добычу: блеющие козы и крикливые овцы имеют мягкие горла, они не привыкли беспокоиться о безопасности. Звери еще не узнали обычаи двуногих захватчиков. На стадо нападали не только волки – зачастую они делились добычей с койотами и воронами, иногда грызлись за восхитительное угощение с косолапыми медведями.

Когда я набрел на пастухов, двери длинного дома, построенного на краю долины, украшали шесть волчьих черепов. Я, странствующий певец, знаю многое, мне не понадобилось расспрашивать – эта сказка передается любому человеку с молоком матери. Я не тратил слов, увидев на стенах меха медведей, шкуры антилоп и рога лосей. Не поднял брови, заметив в выгребной яме кучу бхедриньих костей, а на пастбище – трупы стервятников, отравленных ядовитой приманкой и брошенных койотам. Той ночью я пел иные баллады, сплетал новые сказания. Песни о героях и великих подвигах. Все были довольны, пиво у них оказалось неплохим, да и вареные бараньи ляжки вполне сносными.

Поэты подобны оборотням, они умеют влезать в шкуру мужчины и женщины, дитяти и зверя. Некоторые из них помечены тайными знаками, принадлежат к культу дикости. Той ночью я щедро поделился ядом; поутру никого живого не оставалось в доме, даже псы не лаяли. Я же сел и достал флейту, вновь созывая вольных зверей. Я защитил их права, ибо они не способны оказались противостоять натиску убийц.

Но умерьте негодующий ужас, друзья. Нет такого природного закона, который ставил бы жизнь человека выше жизни дикого зверя. А вы что, думали иначе?

Признания Менестреля Велтана (он же Певец-Безумец), обвиняемого по двумстам двадцати трем эпизодам одновременно

– Он явился к нам в личине правителя какой-то пограничной крепости – столь далекой, что никому не пришло на ум его заподозрить. Его манеры, суровый вид и односложная речь – всё соответствовало нашим ленивым представлениям о таких людях. Никто не стал бы отрицать, что в нем нечто есть – какое-то самообладание, редко встречаемое при дворе. Казалось, из глаз его на вас смотрят посаженные на цепь волки. Было в нем что-то дикое… да, жрицы просто сочились.

Но, как пришлось им узнать, семя его было весьма мощным. И принадлежало оно не Тисте Анди.

Сильхас Руин ткнул палкой в костер, пробуждая пламя. Искры полетели в темноту. Рад смотрел на лицо воителя, подобное лицу трупа. Оранжевые всполохи, казалось, на миг придали ему тень жизни.

Помолчав, Руин разогнул спину и продолжил: – Сила стягивалась к нему, как куски металла тянутся к магниту… и это казалось… естественным. Его пограничное происхождение сулило нейтралитет. Что же, вспоминая давние дела, можно сказать: Драконус действительно был нейтрален. Он готов был использовать любого Анди ради ублажения своих амбиций; но разве могли мы подозревать, что в сердце его желаний таилась… любовь?

Взгляд Рада сместился с лица Сильхаса Руина, за правое плечо Тисте Анди, к устрашающим нефритовым полосам в небе. Он попробовал придумать какой-нибудь ответ: что-то сухое, понимающее, даже циничное. Но что он знает о любви – такой, какую описывает Сильхас? Что он вообще знает об этом мире и любых других мирах?

– Консорт Матери Тьмы – однажды он предъявил права на такой титул, словно некогда потерял эту роль и вознамерился вернуть. – Белокожий воитель фыркнул, не отводя взора от пляшущего пламени. – Кто мы были, чтобы оспаривать его претензии? Дети давно перестали разговаривать с Матерью. Неважно. Какой сын не бросит вызов любовнику матери – новому любовнику, старому, какая разница? – Он поднял глаза, подарив Раду слабую улыбку. – Наверное, ты все же можешь кое-что понять. Ведь Удинаас не был первой любовью Менандоры.

Рад сам отвел глаза. – Не уверен, что там была замешана любовь.

– Может быть. Еще чая, Рад Элалле?

– Нет, спасибо. Крепкое зелье.

– Необходимое для грядущего путешествия.

Рад наморщил лоб: – Я не понимаю.

– Этой ночью мы отправимся в путь. Есть кое-что, что ты должен увидеть. Но я не хочу просто таскать тебя туда и сюда – я не желаю получить верного пса у ног, мне нужен товарищ, готовый встать рядом. Увидеть – получить понимание. Понимание тебе понадобится, чтобы решить.

– Решить?

– Выбрать, на какой стороне ты окажешься в будущей войне. И кое-что еще.

– Что же?

– Где встать и когда. Мать выбрала тебе в отцы смертного по веской причине, Рад. От такого союза часто появляется могучее потомство, получающее лучшие черты обоих родителей.

Рад уставился на растрескавшийся в огне камень. – Говоришь, что не хочешь видеть во мне безмозглого пса у ног, Сильхас Руин? Но если я в конце концов выберу не твою сторону? Что тогда? Что, если окажусь в стане врагов?

– Тогда один из нас умрет.

– Отец оставил меня на твое попечение – и вот как ты предашь его доверие?

Сильхас Руин оскалил зубы в мрачной ухмылке: – Рад Элалле, твой отец отдал тебя не из доверия. Он слишком хорошо меня знал, чтобы доверять. Считай это первым уроком. Он разделяет твою любовь к Имассам Убежища. Их мир – и все живое в нем – под угрозой уничтожения, и если мы проиграем войну…

– Старвальд Демелайн – но врата запечатаны…

– Не бывает идеальных печатей. Воля и желание грызут не хуже кислоты. Ну, может быть, более точное определение – алчность и амбиции. Вот что осаждает врата. – Руин поднял с костра закопченный котелок, вновь наполнив чашу Рада. – Пей. Мы сошли с пути. Я говорил о древних силах – твоих сородичах, если угодно. Среди них Элайнты. Был ли Драконус настоящим Элайнтом? Или кем-то другим? Все, что могу сказать – он некоторое время носил шкуру Тисте Анди. Возможно, ради насмешки, горького вызова нашей самовлюбленности – кто знает? Так или иначе, было неизбежным, что мой брат Аномандер встал на его пути – и возможности понять истину быстро оказались обрубленными. До сего дня, – добавил Руин, – я гадаю, не жалеет ли Аномандер об убийстве Драконуса.

Рад вздрогнул. Мысли его кружились. – Но Имассы… война…

– Я тебе говорю, – бросил Руин, и лицо выдало его раздражение. – Войны равнодушны к чувствам жертв. Невинность, вина – эти слова лишены значения. Обуздывай мысли и стой на своем. Я гадаю, жалеет ли Аномандер. Я знаю, что не жалеет. Драконус был холодным, холодным ублюдком – и когда пробудился Отец Свет, мы узнали правду об его ревности и его гневе. Консорт получил отставку – узрите черную злобу в горящих глазах! Говоря о старых временах, Рад Элалле, мы словно ощущаем их в своих руках и заново переживаем те палящие эмоции юности. Чтобы затем ощутить себя ветхими без меры. – Анди сплюнул в угли. – Вот почему поэты не испытывают голода, легко находя темы для песен, хотя мало кому удается разжиреть на такой пище.

– Я буду защищать Убежище, – стиснул кулаки Рад.

– Мы это знаем. Вот почему ты здесь.

– Но это бессмысленно! Я должен быть там, стоять перед вратами!

– Второй урок. Твой отец, может, и любит Имассов, но тебя любит сильнее.

Рад вскочил. – Я возвращаюсь…

– Нет. Сиди. Больше шансов их спасти выпадет, если ты пойдешь со мной.

– Как?

Сильхас Руин склонился и снова помешал угли. Взял их в ладони. Поднял. – Скажи, что ты видишь, Рад Элалле, Риад Элайс. Ты знаешь настоящее свое имя? Эти слова андийские. Знаешь их значение?

– Нет.

Сильхас Руин смотрел на покоящиеся в руках янтарные угли. – Вот это. Твое настоящее имя, Риад Элайс, значит «огненные длани». Мать твоя заглянула в душу сына и увидела всё. Она, может быть, любила тебя – но и боялась.

– Она умерла, потому что выбрала предательство.

– Она была верна крови Элайнтов – но в тебе есть также кровь отца, смертного, и я отлично его знаю, понимаю. Я научился уважать этого человека. Он первым понял предназначение девочки, ожидающую меня задачу – и он знал: я не рад крови, которая обагрит мои руки. Он решил не вставать на моем пути. Я так и не понял до конца, что случилось у врат – схватка с Тленом, бедняга Фир Сенгар, зря решивший защищать Скабандари – но всё это помогло осуществить участь Чашки. Она была семенем Азата, а семя должно найти щедрую почву. – Он уронил угли – уже остывшие – в костер. – Она еще юна. Ей нужно время, но, хотя мы готовы встать на пути грядущего хаоса, времени ей может не хватить. Имассы умрут. Твой отец умрет. – Он встал, глядя на Рада. – Мы уходим. Корабас ждет.

– Кто такой Корабас?

– Для этого нам нужно перетечь. Подойдет мертвый садок Каллора. Корабас – Элайнт, Риад. Отатараловая драконица. В разуме человека есть хаос – это дар смертным. Но помни: в твоих руках он может стать огнем.

– Даже в руках, названных Огненными?

Красные глаза Тисте Анди словно чуть притухли. – Мои предупреждения обдуманны.

– И зачем нам встречаться с Корабас?

Сильхас стряхнул пепел с ладоней. – Они освободят ее, и этого нам не остановить. Я хочу убедить тебя даже не пытаться.

Рад заметил, что кулаки его туго сжаты, так что заболели кости. – Ты дал мне слишком мало.

– Лучше, чем дать слишком много, Риад.

– Ты, как моя мать, боишься меня.

– Да.

– Между вами, тремя братьями, кто был самым честным?

Тисте Анди склонил голову набок и улыбнулся.

Вскоре два дракона поднялись во тьму – один блестящий словно золото, но и покрытый изменчивыми мутными пятнами, второй белый как кость, как труп в ночи – только два глаза светятся янтарным огнем.

Они взлетали все выше над Пустошами. Потом они исчезли из мира. Позади, в каменном гнезде тихо светился на ложе из углей костерок, поедая сам себя. Пока ничего не осталось.

* * *

Сендалат Друкорлат в последний раз тряхнула несчастного, да так, что слюна струями сорвалась с его губ. Затем швырнула на берег. Он вскочил, снова упал, поднялся и захромал прочь.

Вифал прокашлялся. – Сладчайшая моя, в последнее время ты какая-то несдержанная.

– Брось себе вызов, муж. Придумай, как улучшить мое настроение.

Он взглянул на мятущиеся волны, слизнул с губ соль. Нахты швыряли вслед жалкому беженцу ракушки и панцири крабов (впрочем, до бегущего мужчины не долетел ни один из снарядов). – Зато лошади наконец отдохнули.

– Их страдания только начинаются. Не могу точно сказать, что случилось, но, похоже, трясы скрылись через врата.

– Подозреваю, мы пойдем следом.

– Но перед уходом один из них пошел и перебил почти всех ведьм и ведунов. Тех самых людей, которых я хотела расспросить!

– Всегда можно уехать в Синюю Розу.

Она стояла, выпрямив спину и явственно дрожа. Вифал слышал как-то, что молния исходит из земли, а вовсе не с неба. Сендалат выглядела готовой воспламениться и расколоть тяжелые тучи над головой. Или проложить разрушительную дорогу среди жалких хижин и убогих лагерей беженцев, брошенных Яни Товис позади. Дурачье поставило рваные тенты и сложило лачуги из выброшенных на берег бревен почти у самой линии прибоя. Море все еще поднимается, вода уже залила постройки – но ни один не потрудился их перенести.

Хотя… куда же им пойти? Лес, насколько видели его глаза, превратился в черную пустошь горелых пеньков.

Прямо за Летерасом Сендалат прорубила проход в садок, который называла Рашаном, и они скакали по нему среди ужасающей темноты. Путь быстро стал монотонным – пока мир не начал разваливаться. Хаос, сказала она. Включения, сказала она. Что бы это ни значило. Лошади взбесились.

Они появились в нужном мире, на ведущем к морю склоне; копыта лошадей подняли облако пепла и золы. Жена разочарованно взвыла.

Что же, с тех пор она стала поспокойнее…

– Ты чего улыбаешься, во имя Худа?

Вифал потряс головой: – Улыбаюсь? Не я, милая.

– Слепой Галлан.

Это происходило все чаще и чаще. Непонятные заявления, незримые причины для раздражения и обжигающей ярости. «Прими истину, Вифал. Медовый месяц кончился».

– Привык всюду влезать, словно крапивное семя. Извергал из себя загадочную чепуху, поражая местный народ. Никогда не верь ностальгирующему старику – или старухе. В каждой их истории скрыта ненависть к нынешнему дню. Они делают прошлое – в своем понимании – каким-то магическим зельем. «Выпейте это, други, и вернитесь в старые времена, когда все шло как нельзя лучше». Ба! Если зелье сделает меня слепой, я лучше не буду пить. Я лучше раскрою надвое твой череп!

– Жена, а кто такой этот Галлан?

Она взвилась уставила на него палец: – Не думаешь ли, что я не жила до встречи с тобой? Ох, пожалейте бедного Галлана! А если он оставил за собой цепочку женщин – что же, простим печальное созданье. Вот оно как бывает, правда?

Вифал поскреб голову. «Да уж, если выходишь за Тисте Анди – в приданое получаешь сто тысяч лет истории». – Ладно, – сказал он осторожно. – Что делать будем?

Она указала на убежавшего островитянина: – Он не знает, были ли с трясами Нимандер и прочие. Там были тысячи людей, и он видел Яни Товис один раз, при высадке, и очень издалека. Но кто другой смог бы открыть врата? И держать открытыми для прохода десяти тысяч людей? Лишь кровь Анди открывает врата и лишь королевская кровь Анди способна их удержать! О Бездна! Наверное, они высосали кого-то досуха!

– Эта дорога, Сенд… куда она приведет?

– В никуда. О, я не должна была бросать Нимандера и его родню! Трясы не только слушали Слепого Галлана, они ему искренне верили! – Она подскочила и подняла руку, словно намереваясь ударить мужа.

Вифал сделал шаг назад.

– О боги, просто возьми лошадей!

Отходя, он смотрел – со странной завистью – на убегающего островитянина.

Вскоре они сели на лошадей, уложив тюки. Сендалат не двигалась, словно изучая воздух перед собой. Слева плескались волны, справа доносилась вонь сгоревшего леса. Нахты дрались за длинный тяжелый кусок дерева (наверное, он весил больше всех, вместе взятых). «Получится отменная дубина… для треклятого Тоблакая. Вогнать бронзовые ручки, оковать узловатую голову прочным железом. Побольше бронзовых заклепок, а может, шип или сразу три. На древко намотать проволоку, на другой конец приладить тяжелый противовес…»

– Зарастает, но ткань слаба. – Она вдруг взмахнула ножом: – Думаю, я сумею провести нас с тобой.

– Значит, в тебе кровь королей?

– Закрой зевало, или я помогу. Говорю, это огромная рана, едва залеченная. Фактически с одного края выглядит тоньше, что не очень-то хорошо. Они остаются на Дороге? Хотя бы это они должны знать. Вифал, слушай внимательно. Готовь оружие…

– Оружие? Какое оружие?

– Неверный выбор. Найди другое.

– Что?

– Глупость не годится. Вот у тебя на поясе киянка.

– Это кузнечный молот…

– А ты кузнец и, предположительно, умеешь с ним обращаться.

– Да, если жертва положит голову на наковальню!

– Вообще сражаться не можешь? Что ты за муж такой? Вы, мекросы – вы всегда отбивались от пиратов и так далее, ты сам рассказывал… – Глаза ее сузились. – Или это была большая жирная ложь, чтобы впечатлить новую женщину?

– Я не пользовался оружием уже десятки лет – я просто делал эти проклятые штуковины! И при чем я тут вообще? Сказала бы, что тебе нужен телохранитель – я нанялся бы матросом на первое судно в гавани Летераса!

– То есть бросил бы меня? Так и знала!

Он попытался выдрать себе волосы, но вовремя вспомнил, что их и так слишком мало осталось. «Боги! Ну почему жизнь может так разочаровывать!» – Ладно. – Он отстегнул молот. – Я готов.

– Помни, я уже раз умерла потому, что не всё знала об искусстве боя. Не хочу умереть во второй раз…

– Почему ты твердишь о сражениях и смерти? Это же просто врата? Кто, во имя Худа, ждет на той стороне?

– Не знаю, идиот! Просто будь готов!

– К чему?

– Ко всему!

Вифал вынул левую ногу из стремени, слез на замусоренный песок. Сендалат выкатила глаза: – Ты чего?

– Я иду отлить, а может, и всё другое сделать. Если мы лезем в заварушку, не хочу обмочить штаны, не хочу ерзать в мокром седле. Особенно когда за хвостом лошади будет бежать орда вопящих демонов. Кажется, мне до смерти осталось несколько мгновений. Надо быть чистым.

– Только кровь и кишки.

– Точно.

– Что за чушь. Как будто тебе будет не все равно.

Он пошел искать укромное местечко.

– Не сиди слишком долго! – заорала она вслед.

«Да, прошли те времена, когда я мог сидеть в свое удовольствие».

Он вернулся и полез в седло, однако Сендалат потребовала вымыть руки в море. Выполнив ее желание, он взял молот, смахнув с него песок, и сел на лошадь.

– Еще чего-нибудь хочешь? Побриться, может? Или сапоги почистить?

– Отличная идея. Но я…

Она зарычала и рубанула ножом по левой ладони. Воздух разрезала щель, края ее отливали красным – как и края раны на руке. – Скачи! – крикнула она, вгоняя стремена в бока лошади.

Вифал с руганью последовал за ней.

Они вырвались на ослепительную выжженную равнину. Дорога блестела, словно усыпанная битым стеклом.

Лошадь Сендалат завизжала, забила копытами, скакнув в сторону. Женщина чуть не перепилила ей шею поводьями. Животное Вифала издало странный хрип, а потом его голова внезапно исчезла – передние ноги разъехались – тошнотворный хруст…

Вифал мельком увидел бледную, слишком длинную руку, пролетевшую в том месте, где миг назад была лошадиная шея. Тут же брызнул фонтан крови, залив всаднику лицо, шею, руки. Он ослеп. Он как попало размахивал молотом. Наконец он весь перекосился, вылетел из седла и тяжело шлепнулся на грубую поверхность дороги. Куртка лопнула, вслед за ней лопнула кожа на груди. Дыхание сперло. Он смутно слышал, как молот падает рядом, кувыркается по земле.

Внезапно раздался звериный рев. Что-то громадное прошлось по его обнаженной плоти.

Дорога позади задрожала от свирепых ударов – спину омыло горячим – он чуть не оцарапал глаза, вытирая кровь. Он смог встать на четвереньки, кашляя и сплевывая рвоту.

Громовые удары не утихали. Сендалат присела рядом. – Вифал! Любовь моя! Ты ранен… ох, возьми меня Бездна! Слишком много крови… прости, мне так жаль! Любимый…

– Моя лошадь.

– Что?

Он сплюнул, очищая рот. – Кто-то отрубил голову лошади. Голой рукой!

– Что? Это кровь лошади? Ты цел? Даже не ранен? – Ласковая мгновение назад рука одним ударом перевернула его. – Даже не смей делать так еще раз!

Вифал еще раз сплюнул и встал, уставившись на Сендалат. – Хватит с меня. – Она открыла рот для отповеди, но он подскочил, грязным пальцем закрыв ей губы. – Будь я обычным человеком, забил бы тебя до бесчувствия прямо здесь – нет, не надо такого изумления. Я тебе не мишень для пинков. Не срывай на мне дурное настроение. Чуть больше уважения…

– Но ты даже не отбивался!

– Может, и нет. Как и ты. Я умею только делать вещи. И кое-что еще: я сам решу, когда с меня будет довольно. И должен сказать: этот миг ужасающе близок! – Он чуть отошел. – Но что, Худа ради, было… Боги подлые!

Это был крик изумления. Рядом с его мертвой лошадью топтались три здоровенных черных демона. Один держал дубину из мореного дерева, и она в его неуклюжих руках казалась не толще обычной палки. Он лупил дубиной по изломанному, изувеченному телу. Остальные двое внимательно следили за взмахами, словно оценивая сокрушительный эффект. Дорогу запачкала синеватая кровь и другие трудно опознаваемые выбросы из трупа их жертвы.

Сендалат тихо сказала: – Твои нахты… Джагуты вечно любят пошутить. Ха, ха. Это был Форкрул Ассейл. Кажется, трясы подняли тут тревогу. Возможно, они уже мертвы, а этот возвращался по следу, намереваясь покончить с пришельцами – или выйти за врата, чтобы убить всех и каждого на берегу. Но вместо этого он напоролся на нас и твоих демонов – Венетов.

Вифал вытер кровь с лица. – Я, гм… я начинаю видеть сходство – они что, были зачарованы?

– В некотором роде. Я подозреваю, что они были в магических цепях. Это Солтейкены… или Д’айверс. Так или иначе, этот мир вызывает возврат первоначального облика – или наоборот, кто тут поймет, чем они были в самом начале.

– Так при чем тут Джагуты?

– Они сотворили нахтов. Или я так предполагаю – маг Обо из Малаза, кажется, был в этом уверен. Разумеется, если он прав, они сумели сделать то, что никому не удавалось – нашли способ сковать дикую силу Солтейкенов и Д’айверсов. А теперь, супруг, почисти себя, возьми другую лошадь. Здесь надолго оставаться нельзя. Мы поедем по дороге, убедимся в гибели трясов и вернемся назад. – Она помолчала. – Даже с твоими Венетами мы будем в опасности – где один Форкрул Ассейл, там могут оказаться и другие.

Демоны – Венеты явно решили, что с Форкрул Ассейлом покончено; они пробежали несколько шагов, потом сгрудились, изучая ущерб, причиненный их единственному оружию.

«Боги, они все те же глупые нахты. Только больше.

Что за ужасная мысль».

– Вифал.

Он снова обернулся к ней.

– Прости.

Вифал пожал плечами: – Все будет хорошо, Сенд, если ты не будешь видеть во мне того, кем я не являюсь.

– Я могла считать их несносными, но теперь я боюсь за Нимандера, Аранату, Десру и прочих. Я так боюсь за них.

Он поморщился покачал головой: – Думаю, Сенд, ты их недооцениваешь. «И да простит дух Фаэд всех нас за это».

– Надеюсь.

Он пошел снимать седло. Помедлил, похлопал по забрызганной кровью шее. – Надо было тебе хотя бы имя дать. Ты заслужила.

* * *

Ее разум был свободен. Он мог скользить между завалившими равнину острыми глыбами кварца, над безжизненной землей. Мог проникать под твердую как камень глину, туда, где прячутся от яростной жары бриллианты, рубины и опалы. Все сокровища этой страны. И глубже – в крошащийся мозг обернутых иссохшим мясом костей, в охваченные лихорадкой миры кипящей крови. В последние мгновения она могла повисать позади горячих, сверкающих глаз – последний взгляд на окружающий мир всегда горяч, ах, что за чудные пейзажи! – и говорить «прощай». Она успела понять: такой взгляд не свойственен лишь старикам, хотя, возможно, только им и должен принадлежать. Нет – здесь, в тощей, медленной, скользкой змее маяки вспыхивают в глазах детей.

Но она могла и улетать подальше от всего этого. Взвиваться выше и еще выше, лететь на волосистых спинках плащовок, на кончиках крыльев ворон и грифов. Смотреть вниз, круг за кругом, на еле ползущего, умирающего червя, на красную опаленную струну, по которой мучительно проходят волны движения – нити пищи, узлы обещаний, бесчисленные волоски спасения – видеть, как отваливаются куски и крошки, остаются позади – и спускаться ниже, все ниже, чтобы есть, рвать тугую кожу, гасить огни глаз.

Ее разум был свободен. Волен делать красоту из полчища прекрасных, ужасных слов. Она могла плавать в холодных волнах потерь, выныривать на сверкающую поверхность и уходить в полуночные глубины, куда медленно опускаются сломанные мысли, где дно украшено длинными, сложными сказаниями.

Сказаниями, да, сказаниями о павших.

В этом месте нет боли. Несвязанная воля не помнит о саднящих суставах, о корке мушек на рваных губах; не видит израненных, почерневших ног. Она вольна летать и петь с голодным ветром, и довольство кажется самой естественной и прирожденной вещью, истинным состоянием бытия. Заботы уменьшаются, грядущее не грозит переменами, легко поверить, что как было, так и всегда будет.

Она может быть здесь взрослой, опрыскивать водой милые цветочки, погружать пальцы в фонтаны грез, поворачивать плотинами реки и сводить леса. Заполнять озера и пруды ядовитым мусором. Осквернять воздух горьким дымом. И ничто никогда не изменится, а если изменится, перемены никогда не коснутся ее, такой взрослой, не помешают идеальному времяпрепровождению, полному мелких экстравагантностей и снисходительности к себе. Ну разве не чуден мир взрослых?

А если костистая змея их детей блуждает ныне, умирая посреди стеклянной пустыни – что из того? Взрослым все равно. Даже любителям посочувствовать, встречающимся среди них – их забота имеет четко очерченные границы, всего в нескольких шагах от себя, любимых. Эти границы охраняются стражей, защищены толстыми стенами и зубчатыми башнями, и снаружи их – мучительное жертвоприношение, а внутри – комфорт и удобство. Взрослые знают, как защититься, знают, о чем можно думать, а о чем лучше не думать – и чем меньше они думают, тем им лучше.

Даже слова – особенно слова – не могут пробиться сквозь стены, не могут перелететь через башни. Слова отскакивают от упрямой тупости, безмозглой тупости, ужасающей, поражающей тупости. Против остекленевшего взгляда слова бессильны.

Ее разум может свободно наслаждаться взрослостью, отлично понимая, что на деле она взрослой не станет. Но это ее личная забота, скромная, не особо экстравагантная, не особо извинительная, но ее личная. То есть она ей распоряжается как хочет.

Она гадала, чем могут в эти дни распоряжаться взрослые. Ну, кроме убийственного наследия. Великие изобретения покрылись слоем песка и пыли. Гордые монументы не интересуют даже пауков, дворцы стали пустыми как пещеры, изображающие бессмертие скульптуры скалят черепа, гобелены славных побед кормят моль. Ах, что за дерзкое, веселое наследство.

Паря высоко, среди плащовок, стервятников и стай Осколков, она была свободна. Глядя вниз, она видела беспорядочные рисунки, начертанные на обширной глади стекла. Древние дороги, улицы, поля, ставшие едва заметными пятнами. Битое стекло – вот все, что осталось от причастившейся чудных даров, а ныне никому не известной цивилизации.

В голове змеи и перед ней мелькает тонкий раздвоенный язычок – Рутт и девочка у него на руках, Хельд.

Она могла бы спуститься, ударить словно истина, сотрясая крошечную скорченную форму в руках-прутиках Рутта, заставив ее открыть сияющие глаза, узреть славную панораму гнилой одежды и полос солнечного света, ощутить пылающий жар груди Рутта. Предсмертные видения – вот что будет означать солнечное сияние. Ничего больше.

Слова хранят магию бездыханных. Но взрослые всегда успевают отвернуться.

В их головах нет места для змеи умирающих детей и для детей-героев.

– Так много павших, – сказала она Седдику, который запоминает все. – Я могла бы их перечислить. Могла вы вставить в книгу длиной в десять тысяч страниц. И люди ее прочитали бы – но лишь в пределах личных границ, а пределы у них очень тесные. Всего в несколько шагов шириной. В несколько шагов.

Седдик, который запоминает все, кивнул: – Один долгий вопль ужаса, Баделле. В десять тысяч страниц длиной. Никто его не услышит.

– Точно, – согласилась она. – Никто ее не услышит.

– Но ты все равно ее напишешь, да?

– Я Баделле, и все, что у меня есть – слова.

– И пусть слова застрянут в их глотках, – сказал всё запоминающий Седдик.

Ее разум был свободен. Свободен выдумывать разговоры. Свободен вставлять острые куски кварца в детей, бредущих за бесчисленностью ее «я». Свободен пленять свет и складывать его в душе, пока не сольются все цвета, став одним, таким ярким, чтобы ослепить всех и каждого.