Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Колдун выпучил глаза.

Еж хлопнул ладонью по столу, почесал ухо и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

Миг спустя у стола остановились две женщины. Еж поднял взгляд, глаза его виновато забегали.

– Верховный Маг, сапер, – сказала Лостара Ииль. – Адъюнкт требует немедленного вашего присутствия. Извольте следовать за нами.

– Я? – спросил (точнее, почти взвизгнул) Еж.

– Первое имя в списке, – сурово улыбнулась Фаредан Сорт.

– Ну вот, допрыгался, – прошипел Бен.

Когда четверо иноземцев ушли, джарак сказал: – Чую смерть.

– Нет, не чуешь, – каркнул второй.

– Чую смерть, – настаивал первый.

– Нет. Это ты смертью пахнешь.

Через мгновение первый сунул голову под крыло, вытащил и сел ровно. – Прости.

* * *

Капитан Добряк и виканский пес Крюк, оскалив зубы, разглядывали друг дружку через виканский плетень.

– Слушай сюда, пес, – начал Добряк. – Я хочу найти Синн и Гриба. Любая попытка порезвиться, например вырвать мне горло, и я поколочу тебя. Морду в задницу засуну. Целиком. Потом отпилю голову и брошу в реку. Отрублю когти и продам злым ведьмам. Срежу шкуру полосками и наделаю гульфиков, какие прячут под койками келий некоторые жрецы – половые извращенцы. И все это я проделаю, пока ты еще жив. Я понят?

Губы на обезображенной, покрытой шрамами морде пса вздернулись ее выше, обнажая порезы от выщербленных клыков. Из щелей потекла розовая пена. Глаза Крюка пылали, словно два тоннеля в мир вождя демонов, в них кружилось буйное бешенство. Обрубок хвоста неистово дергался, словно пса пронизывали спазмы приятных мечтаний.

Добряк стоял, держа в руке плетеный ремень с петлей на конце. – Я хочу надеть это тебе на голову, пес. Только зарычи, и я вздерну тебя, и буду хохотать, видя как ты дергаешься. Скажу прямо: я изобрел сто новых способов убийства и ты испытаешь их на себе. Все сразу. – Он поднял поводок, показав псу.

Тусклый меховой шар, покрытый соринками и кусками грязи, тот, что лежал в углу загона – шар, который уже давно рычал – внезапно пришел в движение. Подпрыгнув несколько раз, он взметнулся в воздух, нацеливая в шею капитана крошечные, но острые зубки.

Добряк выбросил кулак, перехватив его в воздухе. Тихий хруст, щелканье ничего не поймавших челюстей – хенгезская комнатная собачка по кличке Мошка резко изменила направление полета, приземлилась подле Крюка, кувыркнулась и замерла, ошеломленно высунув розовый язык, тяжко вздыхая.

Взгляды капитана Добряка и Крюка так и не расплетались.

– Ох, забудем о поганом поводке, – сказал капитан, чуть помедлив. – Забудем Гриба и Синн. Пусть все будет как можно проще. Я сейчас вытащу меч и порублю тебя на куски, пес.

– Не надо! – сказал кто-то сзади.

Добряк обернулся и увидел Гриба, а также Синн за его спиной. Они стояли у входа в конюшни, изображая полнейшую невинность. – Как удобно. Адъюнкту вы нужны.

– Для чтения? – спросил Гриб. – Нет, мы не можем.

– Пойдете.

– Мы думали спрятаться в старом Азате, – сказал Гриб. – Но не получилось…

– Почему? – спросил Добряк.

Гриб потряс головой: – Мы не хотим идти. Будет… плохо.

Капитан показал им поводок с петлей: – Так или иначе, личинки.

– Синн сожжет вас в угольки!

Капитан фыркнул: – Она? По ее лицу кажется, скорее себя обмочит. Ну как, пойдем тихо-мирно или иначе? Вы ведь догадываетесь, какой способ мне больше по нутру?

– Этот Азат… – начал Гриб.

– Не наша проблема, – рявкнул Добряк. – Хотите похныкать – бегите к Адъюнкту.

Они пошли втроем.

– Знаете, вас все ненавидят, – сказал Гриб.

– И правильно, – ответствовал Добряк.

* * *

Она поднялась с кресла, поморщившись от боли пониже спины, и подошла к двери. Посетители выдавались редко – кроме назойливой повитухи, забегавшей то и дело, принося с собой облако дыма д’байанга, и старухи с ближней улочки, которая, завидев ее, предлагала выпечку. Для обоих было уже поздно, и громкий стук в дверь заставил ее встревожиться.

Серен Педак, некогда бывшая аквитором, открыла дверь.

– О, – сказала она. – Привет.

Старик поклонился: – Госпожа, здоровы ли вы?

– Ну, работы для каменщика пока нет…

– Аквитор…

– Я уже не аквитор.

– Звание сохранено в королевской Палате Сборов, – сказал он. – Вы продолжаете получать жалование.

– И я дважды посылала запрос, чтобы все это отменили. – Она помолчала, склоняя голову. – Простите, откуда вам знать?

– Простите, аквитор. Меня зовут Багг, и ныне я занимаю должность канцлера Королевства, а также занимаюсь многими иными… э… делами. Ваши запросы принимались, рассматривались и отклонялись мною. – Он поднял руку: – Тише, тише, вас не вытащат из дома, чтобы заставить заниматься работой. Отныне вы в отставке и будете получать полный пенсион до конца жизни. В любом случае, аквитор, я пришел сегодня по другому делу.

– О? Так чего вы хотите?

– Можно войти?

Она отступила с порога. Он закрыл дверь и пошел за ней по узкому коридору, в скромно обставленную гостиную. – Прошу садиться, Канцлер. Я никогда вас не видела, так что не могла подумать, что милый господин, помогавший мне перенести несколько камней… – Она помедлила. – Если слухи не врут, вы были слугой Короля?

– Все верно. – Он подождал, пока она не усядется в кресло, а затем сел на единственный стул. – Аквитор, вы на шестом месяце?

Она вздрогнула: – Да. Но как вы определили? Вычитали в досье?

– Извините, – сказал он. – Сегодня ночью я неловок. В вашей компании, гм, гм…

– Я уже давно не вводила никого в смущение, Канцлер.

– Ну, возможно, это… не совсем вы, аквитор.

– Мне следует ощутить облегчение, раз вы отозвали комплимент?

– Теперь вы играете со мной.

– Да. Канцлер, к чему всё это?

– Думаю, вам лучше думать обо мне в иных понятиях. Могу предложить звание Цеды.

Глаза ее медленно раскрывались. – О. Отлично. Похоже, у Теола Беддикта был слуга на все руки.

– Я здесь, – сказал Багг, бросив короткий взгляд на округлость ее живота, – ради обеспечения мер… безопасности.

Она ощутила, как внутри заворочался страх. – Меня или ребенка? Защиты от чего?

Он склонился, сложив руки на коленях: – Серен Педак, отцом ребенка был Тралл Сенгар. Тисте Эдур, брат императора Рулада. Но он был не только братом императора.

– Да, – сказала она, – он был моей любовью.

Он отвел глаза. Кивнул: – Есть версия Плиток, состоящая из Домов – формальная структура, наложенная на различные работающие во вселенной силы. Ее называют Колодой Драконов. В Колоде Дом Тени управляется не Эдур, основателями этого королевства, но иными существами. В Доме есть Король, пока без Королевы, а у Высокого Короля Тени есть различные служители. Это роли, которые сами выбирают для себя лица. Лица смертных.

Она смотрела на него. Во рту стало сухо, как на раскаленных солнцем камнях. Она смотрела, как он сжимает руки, как бегают его глаза. – Лица смертных.

– Да, аквитор.

– Тралл Сенгар.

– Рыцарь Тени.

– Похоже, его безжалостно вышвырнули.

– Это не случайность и не пренебрежение. Дома воюют, и война разгорается.

– Тралл не выбирал себе этот титул, не так ли?

– Нет. Выбор не имеет особого значения в такой игре. Скорее всего, даже Повелители и Повелительницы Домов не так всемогущи, как им нравится думать. То же самое можно сказать о богах и богинях. Контроль – иллюзия, успокаивающая примочка на жгучем волдыре.

– Тралл мертв, – сказала Серен.

– Но Рыцарь Тени продолжает жить, – ответил Багг.

Внутри рос ужас, ледяной прилив затопил все пространство души, просочился в мысли, топя их одну за другой. Холод страха объял ее целиком. – Наше дитя, – прошептала Серен.

Взгляд Багга стал суровым. – Странник устроил смерть Тралла, аквитор. Сегодня ночью в городе пробудится Колода Драконов. Такое пробуждение станет реальным вызовом Страннику, станет приглашением на бой. Готов ли он? Есть ли у него силы, достаточные для контратаки? Омоется ли ночь кровью смертных? Не могу сказать. Я решил предотвратить только одно: вдруг Странник решит ударить по врагу через носимое вами дитя?

– Нет, так не пойдет, – прошептала она.

Брови Багга поднялись. – Что, аквитор?

– Говорю, так не пойдет! Кто этот Высокий Король Дома Тени? Как смеет он требовать у меня дитя? Призовите его, Цеда! Сюда! Сейчас!

– Призвать? Аквитор, если бы я мог… это было бы… прошу, вы должны понять. Призвать бога – даже малую часть его духа – означает разжечь ярчайший маяк. Его увидит не только Странник, но и другие силы. Но сегодня ночью, аквитор, мы не должны делать ничего, привлекающего внимание.

– Это вам нужно понять. Если Странник решил повредить моему ребенку… вы можете быть Цедой, но Странник – бог. Он уже убил моего любимого – Рыцаря Тени. Вы можете не справиться. Мое дитя – новый Рыцарь Тени? Пусть тогда Король Тени придет сюда и защитит своего Рыцаря!

– Аквитор..

– Вызывайте!

– Серен. Меня достаточно. Против Странника. Против любого дурака, который посмеет приблизиться.

– Бессмыслица.

– Тем не менее.

Она смотрела на него, не в силах скрыть недоверие и ужас.

– Аквитор, в городе есть иные силы. Древние, благие, но тем не менее опасно могущественные. Если я призову их на подмогу, это облегчит ваше беспокойство? Если они защитят вашего сына?

«Сына. Красноглазая повитуха была права». – Они послушаются вас?

– Я надеюсь.

Миг спустя она кивнула. – Отлично. Но, Цеда, после этой ночи… я буду говорить с Королем Тени.

Он вздрогнул: – Боюсь, разговор получится неудовлетворительный, аквитор.

– Это мне решать.

Багг вздохнул: – Так и будет, Серен Педак.

– Когда вы призовете друзей, Цеда?

– Уже призвал.

* * *

Лостара Ииль сказала, что там соберутся одиннадцать человек, не считая самого Скрипача. «Безумие. Одиннадцать игроков для чтения». Бутыл поглядывал на Скрипача, пока они шли по улице в сопровождении двух женщин. Сапер выглядит больным, под глазами круги, рот скривился в гримасе. Черные корни волос делают серебристую шевелюру и бороду похожими на ауру, на знак хаоса.

Геслер и Буян шагают сзади. Они слишком подавлены, чтобы, как бывает обычно, ругать всё и вся вокруг. «Обычно они хуже супружеской пары. Похоже, чуют неладное».

Бутыл был уверен, что моряков отличает от всех прочих людей не только кожа с золотистым оттенком. Да уж, рок обнаружил изрядную небрежность, когда выбирал именно этих людей среди стада. У Геса с Буяном едва наберется один мозг на двоих.

Маг принялся гадать, кто еще будет участвовать. Адъюнкт и Лостара Ииль, разумеется, как и сам Скрипач, и Геслер с Буяном. Может, Кенеб – он же был на последнем? Трудно вспомнить – та ночь стала каким-то размытым пятном. Быстрый Бен? Может быть. Блистиг? Ну, кислый унылый ублюдок сможет их остепенить. Или сделает всё только хуже. Синн? Боги сохраните.

– Ошибка, – бормотал Скрипач. – Бутыл… что ты сейчас чуешь? Выкладывай.

– Хочешь услышать как есть? Правду?

– Бутыл.

– Ладно. Я слишком испуган, чтобы приближаться к краю. Это старый город, сержант. Здесь есть… кое-кто. Они по большей части дремали. То есть до тех пор, пока мы не появились.

– И теперь они проснулись.

– Да. Принюхиваются. Сержант, гадать сейчас так же глупо, как оскорблять Опоннов, оказавшись в лапах у Худа.

– Думаешь, я сам не знаю?

– А ты сможешь забить на них, серж? Просто сказать нет, или наврать, будто сила ушла?

– Вряд ли. Меня … захватит.

– И не будет возможности остановиться.

– Не будет.

– Серж?

– Что?

– Мы скоро вылезем прямо перед ними. Мы сами подставим горло – а эти типы милосердием вряд ли страдают. Так что… как нам защититься?

Скрипач метнул на него взгляд, подошел ближе. Впереди показался штаб. Они уже опаздывали. – Ничего не могу, Бутыл. Разве что голову себе снесу. Надеюсь, кое-кого из чудищ заберу с собой.

– Ты будешь сидеть на долбашке, что ли?

Скрипач поправил кожаный мешок на плече. Бутылу не потребовалось иных доказательств.

– Серж, когда мы войдем в комнату, позволь мне еще раз попытаться отговорить ее.

– Будем надеяться, что она соблюдет число.

– Ты о чем?

– Одиннадцать плохо, но двенадцать еще хуже. А тринадцать станет катастрофой. Тринадцать – несчастливое число для чтения Карт. Нам не нужно тринадцать. Что угодно кроме…

– Лостара сказала одиннадцать, сержант. Одиннадцать.

– Да. – Сержант вздохнул.

* * *

Когда раздался стук в дверь, Багг взмахнул рукой: – Позвольте представить их, аквитор.

Она кивнула. Он встал и пошел открывать новым гостям.

Серен услышала голоса, подняла глаза. Цеда вернулся в сопровождении двух голодранцев, мужчины и женщины. Едва они встали посреди гостиной, на Серен накатила волна запахов: пот, грязь, перегар. Ошеломленная этакими ароматами, она боролась с желанием убежать.

Мужчина осклабил зеленоватые зубы под огромной бульбой красного носа: – Приветик, Майхб. Выпить будет что? Да ладно! – Он поднял в темной руке глиняную фляжку. – Любимый мой сосуд. Чаши найдутся?

Багг поморщился. – Аквитор, это Урсто Хобот и Пиношель.

– Мне чаша не нужна, – сказала Серен обыскивавшей буфет женщине.

– Как скажешь, – брякнула Пиношель. – Но от тебя проку в нашей компашке не будет. Типичное дело. От брюхатых проку нет. Вечно носятся с пузом словно с божьим даром. Но красивая ты корова…

– Хватит этой чепухи. Багг, прогоните их. Сейчас же.

Урсто подошел к Пиношели и ударил в висок: – Веди себя, ты! – Затем он улыбнулся Серен: – Она завидует, понимашь? Мы пробвали и пробвали. Да только она старая мощинистая кошелка, да и я ж не лучше. У меня отвисает похлеще ее титьки, да и похоти давно нет. Все, что могу – капать и капать и капать. – Он подмигнул. – Конешно, если б мы с тобой, тогда другое дело…

Пиношель фыркнула: – Ну, от такого приглашения любая скинет, брюхатая или нет!

Серен сверкнула глазами на Багга: – Вы что, пошутили?

– Аквитор, это остатки древнего пантеона, которому поклонялись первоначальные жители здешних мест, селения которых погребены в иле под Летерасом. На самом деле Урсто и Пиношель – самые первые, Господин и Госпожа пива и вина. Они явились к бытию как результат появления сельского хозяйства. Пиво предшествовало хлебу, было первым продуктом земледелия. Оно чище воды и очень питательно. Первые виноделы пользовались дикой лозой. Эти существа – стихийные силы истории человечества. Были и другие: приручение животных, первые орудия из камня, кости и рога, рождение музыки, танца, сказительства. Живопись на каменных стенах или на коже. Критические, глубочайшие моменты развития.

– Тогда, – фыркнула она, – что с ними случилось?

– Благоразумное и благоговейное причастие к их дарам сменилось бездумными излишествами. Уважение к их дарам утеряно, аквитор. Чем хуже злоупотребляли дарами, тем ниже опускались дарующие.

Урсто рыгнул. – А мы не в обиде. Хуже ж было бы, если бы нас запретили. Мы стали бы злыми, а мы не хотим быть злыми, правда ведь, моя сладкая Овсянка?

– Мы всякое время под осадой, – сказала Пиношель. – Вот, я разлила по чашам. Старший?

– Половину меры, прошу.

– Извините, – сказала Серен Педак. – Цеда, вы только что описали этих пьяниц как древнейших богов на свете. Но Пиношель назвала вас старшим.

Урсто хихикнул: – Цеда? Мятныйпряник, ты слыхала? Цеда! – Он отступил к Серен. – О круглая, о благая Майхб, мы можем быть старыми, я и Пиношель, в сравнении с подобными тебе. Но против него мы все равно что дети! Старший, о да. Старший Бог!

– Пора веселиться! – заорала Пиношель.

* * *

Скрипач остановился прямо на пороге. И уставился на воина-летерийца, обнаружившегося около громадного стола. – Адъюнкт, он тоже приглашен?

– Простите, сержант?

Скрипач ткнул пальцем: – Королевский Меч, Адъюнкт. Он в вашем списке?

– Нет. Тем не менее он остается.

Скрипач уныло поглядел на Бутыла, но ничего не сказал.

Бутыл оглядел собравшуюся группу, быстро подсчитал головы. – Кого недостает? – спросил он.

– Банашара, – ответила Лостара Ииль.

– Он уже в пути, – пояснила Адъюнкт.

– Тринадцать, – пробормотал Скрипач. – Боги подлые, тринадцать!

* * *

Банашар помедлил в переулке, подняв взор к небу. Из окон зданий, от различных ламп и фонарей исходил свет, слишком слабый, чтобы скрыть россыпь звезд. Ему так хочется уйти из этого города! Найти холмик, мягкую траву, чтобы прилечь, держа в руках восковую табличку. Недавно взошедшая луна вселила в него тревогу. Но новое созвездие вызывает в нем еще больший трепет. Фигура, напоминающая лезвия мечей, слабо-зеленая, взошла с юга и словно перечеркнула привычные очертания Дороги Искателя. Он не может быть уверенным… но он думает, что вскоре мечи станут больше. Приблизятся.

Тринадцать – по крайней мере, так он подсчитал. Может, там больше мечей, еще слишком неярких, чтобы пробиться сквозь огни города. Он подозревает, что точное число очень важно. Судьбоносно.

Тогда, в Малазе, небесных мечей еще не было видно. И все же…

«Мечи в небесах, вы отыщете себе горла на земле?»

Он оглянулся на Странника. Если кто и знает ответ, это он. Самозваный Владыка Плиток. Бог неудачи, игрок судьбами. Презренная тварь. Однако, нет сомнений, могущественная. – Что-то не так? – спросил Банашар, видя, что лицо Странника стало бледным, покрылось липким потом.

Единственный глаз мельком скользнул по нему. – Твои союзники меня не заботят, – сказал бог. – Но пришел еще один, он поджидает нас.

– Кто?

Странник скривился: – Меняем планы. Ты войдешь прежде меня. Я буду ждать полного проявления сил вашей Колоды.

– Мы согласились, что ты просто помешаешь им начать. Вот и все.

– Не могу. Не сейчас.

– Ты уверил меня, что ночь не увидит насилия.

– Должно было быть именно так.

– Но сейчас кто-то встал на твоем пути. Тебя перехитрили, Странник.

В глазу бога сверкнул гнев. – Ненадолго.

– Я не приемлю пролития невинной крови. Крови моих товарищей. Забери своего врага, но не касайся других, понял?

Странник оскалился: – Тогда убери их с пути.

Вскоре Банашар двинулся ко входу в штаб. В десятке шагов снова встал, сделал несколько глотков вина и вошел.

«В том и проблема с Охотниками, не так ли.

Никто не сможет убрать их с пути».

* * *

Неподвижно стоя в тенях улочки – оставшись один, когда беглый жрец вошел внутрь – Странник выжидал.

В игру ночи вошел тринадцатый игрок.

Знай он заранее – сумей он проницать туман, сгустившийся вокруг опасной комнаты и точно подсчитать присутствующих – он повернулся бы кругом и отказался от всех планов. Нет, просто сбежал бы в холмы.

Но бог выжидал, лелея в сердце убийство.

А снабженные песочными часами или мерными фитилями колокольни города – бесчувственно равнодушные ко всему, кроме неумолимого течения времени – готовились звонить.

Возвещая о наступлении полуночи.

Глава 2

 
Старый друг, сюда не ходи
не носи погоды дурной
я был там, где текла река
а ее словно нет
вспомни, друг, пролеты моста
он упал, и серые камни
в пыль рассыпались
больше нечего пересекать
ты войдешь в стоячую воду
между отмелей будешь блуждать
и найдешь тот край, за которым
умирает погода
коль увижу тебя, то пойму
наступила пора воскресать
по колено в слезах
под темнеющим небом
ты пойдешь как слепец
ты руками замашешь
я повел бы тебя, но река
ждать не будет
понесет меня к мелкому морю
птицы белые в небо взлетят
старый друг, сюда не ходи
не носи погоды дурной.
 

«Мост Солнца», Рыбак Кел Тат

Он стоял среди гнилых обломков корабельных снастей, высокий и сутулый. Если бы не шевелящиеся на ветру рваные одежды и длинные волосы, он мог бы оказаться статуей, вещью из старого мрамора, упавшей с города мекросов на столь чудесно оказавшийся здесь бесцветный лесс. Сколь долго ни смотрел на него Удинаас, одинокий мужчина не шевельнулся.

Шелест гравия возвестил о приходе из деревни еще кого-то; через миг к ним подошел Онрек Т’эмлава. Воин заговорил не сразу, но его молчаливое присутствие ощущалось очень сильно.

Это не мир для поспешных действий, подумал Удинаас – хотя он и раньше не особенно старался бежать по жизни. В первое время в Убежище он чувствовал себя так, будто тянет цепи или бредет по грудь в воде. Неспешное течение времени здесь сопротивляется горячке поспешных решений, внушает чувство смирения – а смирение, как хорошо знал Удинаас, всегда является незваным, выбивая двери, разрушая стены. Оно объявляет о себе тычком в затылок, ударом колена под зад. Не буквально, разумеется. Но результат тот же. Ты падаешь на колени, задыхаешься, ты слаб как малое дитя. А мир стоит, нависая над дураком, и не спеша укоризненно поводит пальцем.

«Тут нужен не один тычок. Да, будь я богом богов, я доносил бы до всех один урок, так часто, как окажется необходимым.

Но ведь тогда придется трудиться без перерыва, не так ли?»

Солнце над головой прохладно, оно намекает на скорый приход зимы. Кудесницы сказали, что в ближайшие месяцы выпадет обильный снег. Сухие листья, упавшие в пожелтевшие травы на вершине холма, трепещут и шелестят, как бы дрожа от ужасного предчувствия. Никогда он не любил холода – малейший заморозок и руки становятся онемелыми.

– Чего он хочет? – спросил Онрек.

Удинаас пожал плечами.

– Не прогнать ли нам его?

– Нет, Онрек, сомневаюсь, что это необходимо. В настоящее время, кажется мне, в нем не осталось желания драться.

– Ты знаешь его лучше меня, Удинаас. Но разве он не убил ребенка? Разве он не пытался убить Тралла Сенгара?

– Он скрестил оружие с Траллом? – удивился Удинаас. – Мои воспоминания смутны. Все внимание занимал дух, пытавшийся меня придушить. Ну, тогда, друг, я понимаю, что ты чувствуешь. А насчет Чашки… там все было не так просто, как может показаться. Девочка была мертва, мертва задолго до того, как Азат уронил в нее семя. Все, что сделал Сильхас Руин – разбил кожуру, чтобы Дом смог пустить корни. В нужном месте, в нужное время, обеспечив выживание этого мирка.

Имасс внимательно смотрел на него. Спокойные серые глаза окружили полосы горестных морщин, ведь он так сильно переживает все происходящее. Яростный воитель, некогда бывший всего лишь сухой кожей на мертвых костях, стал ранимее ребенка. Кажется, это свойство всех Имассов. – Так ты знал все заранее, Удинаас? Знал участь Чашки?

– Знал? Нет, скорее догадывался.

Онрек хмыкнул. – Ты редко ошибаешься в догадках. Ну ладно, будь что будет. Поговори с ним.

Удинаас сухо усмехнулся: – Ты и сам сметлив, Онрек. Останешься?

– Да.

Он был этому рад, ведь несмотря на всю его убежденность, что Руин не замышляет насилия, Белый Ворон оставался непредсказуемым. Если Удинаас окончит жизнь под ударом одного из визгливых мечей, его гибель, по крайней мере, не пройдет незамеченной. Онрек не так глуп, чтобы бросаться в атаку, желая мести. В отличие от Рада Элалле.

Подойдя ближе к Анди – альбиносу, он заметил, что Сильхасу Руину пришлось нелегко после ухода из этого мира. Часть доспехов пропала, оставив голыми руки. Старая кровь запятнала плетеный воротник обгоревшей кожаной куртки. На нем были видны недавние, плохо исцеленные раны и порезы; пятна синяков проступали под кожей, словно мутная вода подо льдом.

Однако взор оставался суровым и упрямым – очи сверкали в глубоких глазницах, словно свежая кровь. – Тоскуешь о старом кургане Азата? – спросил Удинаас, встав в десяти шагах от исхудавшего воина.

Руин вздохнул. – Удинаас. Забыл, что ты наделен даром острословия.

– Не могу припомнить, чтобы кто-то назвал это даром, – ответил он, решив не обращать внимания на сарказм. Пребывание в Убежище как будто притушило его природную колючесть. – Скорее проклятием. Удивительно, что я еще дышу.

– Да, – ответил Тисте Анди. – Точно.

– Чего ты хочешь, Сильхас Руин?

– Мы долго странствовали вместе с тобой, Удинаас.

– Ходили кругами, да. И что?

Тисте Анди отвел взгляд. – Я был… введен в заблуждение. Тем, что видел. Судил слишком поспешно. Я вообразил, что весь мир подобен Летеру. А потом мир напал на меня.

– Да уж, летерийцы всегда судят в свою пользу. Они всегда были самым большим куском в навозной куче. Местная пословица.

Лицо Руина исказилось гримасой: – А теперь кусок навоза раздавили ногой. Да.

Удинаас дернул плечом. – Со всеми случается, рано или поздно…

– Да.

Повисло молчание. Руин не желал встречаться с ним взглядом. Удинаас отлично понимал его и понимал также, что радоваться смирению Белого Ворона было бы неразумно.

– Она будет Королевой, – вдруг бросил Руин.

– Кто?

Воин моргнул, как будто вопрос удивил его, и снова мрачно поглядел на Удинааса. – Твой сын в большой опасности.

– Сейчас?

– Я думал, что приду сюда, чтобы поговорить с ним. Предложить помощь и совет, хотя силы мои столь жалки. – Он обвел рукой окрестности. – Хотя бы это я еще могу сделать.

– И что тебе мешает?

Руин выглядел опечаленным. – Для Крови Элайнтов, Удинаас, любая мысль о дружбе нестерпима. Или о союзе. Если дух Летера воплотится во властителе, это будет Элайнт.

– А, понимаю. Вот почему Быстрому Бену удалось победить Сакуль Анкаду, Шелтату Лор и Менандору.

Сильхас Руин кивнул. – Каждая намеревалась предать остальных. Это порок в крови. Чаще всего оказывающийся фатальным. – Он помедлил. – Так было со мной и братом Аномандером. Едва драконья кровь обрела над нами власть, мы разошлись. Андарист встал между нами, протягивая руки, пытаясь воссоединить – но новообретенная нами дерзость посрамила его. Мы перестали быть братьями. Разве удивительно, что мы…

– Сильхас Руин, – прервал его речь Удинаас, – почему мой сын в опасности?

Глаза воителя блеснули: – Урок смирения чуть не стоил мне жизни. Но я выкарабкался. Когда придет черед Рада Элалле брать уроки, он может оказаться не таким везучим.

– У тебя были дети, Сильхас? Думаю, нет. Давать советы ребенку – что швырять песок в обсидиановую стену. Не прилипает. Жестокая правда в том, что каждому приходится учиться самому, и невозможно обойтись без уроков, прокрасться сторонкой. Тебе не удастся одарить ребенка своими шрамами. Они покажутся ему паутиной, липкой и удушающей; он будет сопротивляться, пока не порвет нити. Твои намерения весьма благородны, но шрамы, которым способны его научить, он должен заработать сам.

– Тогда я должен попросить тебя, его отца, об одолжении.

– Ты серьезно?

– Да, Удинаас.

Фир Сенгар пытался ударить этого Тисте Анди ножом в спину, пытался ступить в тень Скабандари Кровавого Глаза. У Фира был сложный характер, но Удинаасу – несмотря на все шутки и насмешки, несмотря на горькую память о рабстве – он чем-то нравился. Благородством восхищаешься даже издалека. К тому же он помнит, как горевал Тралл… – И чего же ты попросишь?

– Отдай его мне.

– Что?

Тисте Анди поднял руку: – Не отвечай сразу. Я объясню всю необходимость этого. Я расскажу тебе о будущем, Удинаас. Когда я это сделаю, ты наверняка всё поймешь.

Удинаас заметил, что его трясет. Сильхас Руин продолжал говорить, а бывший раб чувствовал, что прочная почва уходит из-под ног.

Кажущийся неспешным шаг этого мирка – на деле иллюзия, жалкое заблуждение.

Истина в том, что всё скользит, что сотни тысяч камней несутся по горному склону. Истина проста и ужасна.

* * *

Онрек издалека смотрел на них. Разговор продлился гораздо дольше, чем ожидал Имасс, и в нем нарастала тревога. Мало доброго выйдет из их беседы – тут можно не сомневаться…

Он услышал за спиной кашляющий рык и обернулся. Два подросших котенка эмлавы перебежали тропу в сотне шагов. Они повернули тяжелые клыкастые головы в его направлении, они смотрели на него робко, как бы испрашивая позволения; однако по прыгающей походке, по поджатым хвостам он определил, что котята пошли на охоту. И чувство вины, и буйная кровожадность кажутся инстинктивными. Они могут пропасть на день или на неделю: зима быстро приближается, нужно убивать помногу.

Онрек снова поглядел на Удинааса и Руина. Они шли к нему, бок о бок. Имасс сразу ощутил, что дух Удинааса впал в уныние, поглощен отчаянием.

«Нет, ничего доброго не выйдет…»

Он слышал шелест позади: эмлавы дошли до места, в котором извилистая тропа скроет их от глаз Онрека, и помчались, спеша избавиться от его воображаемого внимания. Но ему не хочется призывать их обратно. Он никогда так не делал. Звери просто слишком глупы, чтобы это замечать.

Вторгнувшиеся в этот мирок оседлали злой прилив, словно авангард легионов хаоса. Перемены запятнали мир, и новые оттенки напоминали о свежей крови. По сути всё, о чем мечтают Имассы – это мир, подтверждаемый ежедневными ритуалами, жизнью стабильной, безопасной и совершенно предсказуемой. Жар и дым очагов, запахи готовящихся клубней, мяса, сочного костного мозга. Носовые голоса женщин, напевающих за обыденными занятиями. Стоны и шепотки любящихся, песенки детей. Кто-то обрабатывает олений рог, расколотую кость или кремень. Другой опустился на колени в ручье, скребет кожу каменными осколками или полированным ножом; рядом видна груда песка, под которой вылеживаются готовые кожи. Когда кому-то нужно отлить, он встает над грудой, чтобы кожи лучше выдубились.

Старики расселись на булыжниках и следят за стоянкой, за работой сородичей, а сами погрузились в полусны о потаенных местах и тропах, о гуле высоких голосов, о бое барабанов, о картинах на освещенном факелами камне, о полноте глубокой ночи, когда духи показываются на глаза мириадами цветов, когда рисунки отрываются от поверхности и плывут, струятся в дымном воздухе.

Охота и пир, сбор урожая и обработка камня. Дни и ночи, роды и смерть, смех и горе, сказки, не раз пересказанные; разум открывается, принимая дар и даря себя каждому родичу, каждому теплому, знакомому лицу.

Это, понимал Онрек, и есть всё, что имеет значение. Все ухищрения ума нужны ради сохранения совершенного мира, чудесной общности. Духи предков собрались рядом, стоят на страже живущих. Воспоминания свиваются в канаты, связующие всех воедино, и чем охотнее делишься воспоминаниями, тем прочнее узы.

На стоянке за спиной возлюбленная его жена, Кайлава, лежит на груде мягких мехов; несколько дней отделяют ее от родов. Это будет второй их ребенок. Кудесницы подносят ей деревянные чаши, полные жирных, нежных личинок, поджаренных на плоских камнях очага. И медовые соты, и острые чаи с ягодами и целебной корой. Они питают ее без перерыва, будут питать, пока не начнется мука родов. Они поддерживают в ней силу и стойкость.

Он вспомнил ночь, когда они с Кайлавой посетили дом Серен Педак в странном, испорченном городе Летерасе. Весть о смерти Тралла Сенгара – это был один из худших моментов жизни Онрека. Но встать перед вдовой друга… это оказалось еще мучительнее. Устремляя на нее взор, он ощутил, как внутри все рушится; он зарыдал, не уповая на утешение, а потом удивился силе Серен, сверхъестественному ее спокойствию. Он говорил себе, что она уже прошла ступени горя – во дни и ночи, последовавшие за убийством любимого. Она смотрела, как он рыдает, и в ее глазах была печать – но не было слез. Потом она заварила чай, не спеша, тщательно, пока Онрек беспомощно висел на руках Кайлавы.

Не сразу он осознал всю бессмысленность, всю ужасающую нелепость гибели друга. А той ночью он пытался говорить о Тралле – о делах, объединивших их с того мига, когда Онрек решил избавить встреченного воина от уз Отсечения. Он снова и снова вспоминал яростные схватки, отчаянные обороны, деяния невообразимой смелости, каждое из которых способно даровать достойный конец, смерть, раздутую значительностью, сияющую жертвенностью. Но Тралл Сенгар пережил всё, превратив боль и потери в торжество.