Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Увы, крепость тел не мешала им бесконечно плакаться и жаловаться на несчастья. Это стало основным предметом всех бесед.

– Что за расточительство, – бормотал Шеб, почесывая под клочковатой бородой. – Пробурите несколько колодцев, сложите камни, сделав дома, лавки и так далее. У вас появится нечто ценное. Пустая земля бесполезна. Я жажду дня, когда все это будет пущено в оборот. Повсюду на поверхности мира. Города, переходящие один в другой…

– Не будет ферм, – возразил Последний, как всегда скромно и мягко. – Без ферм нечего будет есть.

– Не будь идиотом, – рявкнул Шеб. – Конечно, фермы будут. Но не будет всякого рода бесполезных земель, где живут только треклятые крысы. Крысы в земле, крысы в воздухе, и жуки, и кости – вы могли бы поверить, что бывает столько костей?

– Но я…

– Тише, Последний, – сказал Шеб. – Ты никогда ничего путного не говоришь.

Асана подала свой голос, слабый и дрожащий: – Не ссорьтесь, прошу. И так все ужасно плохо без твоих нападок, Шеб…

– Помолчи, карга, или будешь следующей.

– Попробуешь на меня, а? – сказал Наппет. И сплюнул. – Нет, не думаю. Ты болтаешь, Шеб, вот и все. Однажды ночью, едва ты заснешь, я вырежу у тебя язык и скормлю клятым ризанам. Кто возразит? Асана? Последний? Вздох? Таксилиан? Раутос? Никто, Шеб. Мы танцевать будем.

– Избавьте меня от всего этого, – застонал Раутос. – Я всю жизнь страдал от сварливой жены. Надо вам сказать, я о ней вовсе не жалею.

– И вот выходит Раутос, – рявкнула Вздох. – Моя жена сделала это, моя жена сказала то. Меня тошнит, не хочу слушать про твою жену. Ее ведь здесь нет? Ты, похоже, утопил ее, вот почему ты в бегах. Ты утопил ее в изящном фонтане у дома, ты держал ее, смотрел, как глаза выпучиваются, как рот раскрывается, как она кричит под водой. Смотрел и улыбался, вот что ты делал. Я не забыла, не могу забыть. Это было ужасно. Ты убийца, Раутос.

– Опять она, – сказал Шеб, – бормочет о своем утоплении.

– Может, и ей язык отрезать, – ухмыльнулся Наппет. – И Раутосу. Хватит говна насчет утоплений и жен, хватит жалоб… Остальные еще ничего. Последний, ты ничего не говоришь, так что никого не злишь. Асана, ты почти всегда умеешь держать рот на замке. А Таксилиан вообще рта не раскрывает. Останемся только мы, и…

– Вижу что-то, – сказал Раутос.

Он ощутил, как их внимание перемещается, фокусируется, он увидел их глазами смутное пятно на горизонте, нечто вздымающееся в небо, слишком узкое для горы, слишком массивное для дерева. В лигах отсюда. Торчит словно зуб.

– Хочу на это посмотреть, – провозгласил Таксилиан.

– Говно какое-то, – буркнул Шеб, – но куда еще идти?

Остальные молча согласились. Они бродят, кажется, целую вечность, и споры о том, куда идти, давно угасли. Ни у кого нет ответов, никто из них не знает, где они оказались.

И они пошли к далекому загадочному сооружению.

Он был всем доволен, доволен, что идет с ними. Он заметил, что разделяет любопытство Таксилиана – и оно усиливается, без труда побеждая страхи Асаны и сонмище одержимостей, мучающее остальных – утопление Вздох, несчастный брак Раутоса, бессмысленную жизнь изгоя – Последнего, злобу Шеба и извращенную жестокость Наппета. Разговоры затихли, слышались лишь хруст и скрип под босыми ногами и неумолчное бормотание ветра.

Высоко вверху двадцать бабочек-плащовок выследили фигуру, одиноко бредущую по Пустошам. Их привлек гомон голосов, но обнаружили они единственного тощего мужчину. Пыльно-зеленая кожа, клыки во рту. Он несет меч, но совсем лишен одежды. Одинокий бродяга, говорящий семью голосами, знающий себя под семью именами. Его много, но он один. Они все заблудились, как и он сам.

Плащовки жаждали, чтобы жизнь его окончилась. Но проходили недели, месяцы – а они все жаждали.

* * *

Это были узоры, и они требовали осмысления. Элементы оставались разобщенными, они плавали перед его взором щупальцами, смутными черными пятнами. Но ведь он может видеть, а это уже нечто! Рваная тряпица была сорвана с его глаз, унесена течениями, которых он не ощущал.

Ключ в расшифровке всего можно найти в рисунках. Он был уверен. Если бы только удалось соединить их – он все понял бы, он узнал бы все, что требуется знать. Он сумел бы найти смысл в терзающих его видениях.

Странная двуногая ящерица – вся в мерцающих черных латах, хвост похож на толстый обрубок – стоит на каком-то каменном помосте; по бокам в канавах текут реки крови. Нелюдские немигающие глаза устремлены на источник всей этой крови – дракона, приколоченного к путанице деревянных балок. Ржаво-красные штыри покрыты обильной росой. Он твари исходят волны страдания: она жаждет недоступной смерти, жизнь превратилась в вечную боль. Над двуногой ящерицей поднимается облако жестокого удовлетворения.

Вот другое видение: два волка следят за ним из высоких трав, прячась за узловатыми побегами. Осторожно, с беспокойством, словно увидели соперника. За ними ливень пластами обрушивается с небес. Он понимает, что отвернулся, как бы равнодушный к их присутствию, и бредет по голой равнине. Вдали поднимаются над землей дольмены, десятки дольменов, поставленные без видимого порядка, но очень сходные – возможно, это статуи. Он подошел ближе и нахмурился, видя странные формы: тощие тела под бесформенными плащами, спины сутулятся, хвосты обвивают ноги. Почва под ними блестит, будто усеянная алмазами или битым стеклом.

Едва он приблизился к молчаливым, неподвижным стражам, едва протянул руку к ближайшему, тяжелая тень скользнула над головой, воздух внезапно стал ледяным. Охваченный отчаянием, он замер, поглядел вверх.

Ничего кроме звезд, все они сорвались с привязи и блуждают, словно соринки в медленно сохнущем пруду. Слабые голоса падают вниз, касаясь его лба, как снежинки, сразу же тающие. Всякий смысл потерян. Это доводы Бездны, но он не понимает ни одного. Глядеть ввысь… он ощутил потерю равновесия, ноги оторвались от земли. Он летел. Его разворачивало в полете.

Поглядев вниз, он увидел еще больше звезд, но среди них были двенадцать яростных солнц зеленого огня, прорывавшихся сквозь ткань мироздания, оставляя по следу кровоточащие раны. Чем ближе они подлетают, тем больше становятся, ослепляя его. Водоворот голосов стал ураганом, а то, что он считал снежинками, казалось ныне искрами, обжигающими лицо.

Если бы он смог соединить фрагменты, восстановить мозаику и тем самым понять истины рисунков… если бы он…

Завитки. Да, это именно они. Движение не обманывает, движение открывает большую форму. Завитки, пряди шерсти.

«Татуировки… вижу их, вижу!»

И тотчас же, едва татуировки обрели форму, он вспомнил себя.

«Я Геборик Руки Духа. Дестриант свергнутого бога. Я вижу его…

Вижу тебя, Фенер».

Тело, такое тяжелое, такое потерянное. Неспособное двигаться.

Его бог попался в ловушку и, как сам Геборик, стал немым свидетелем нашествия ослепительных нефритовых солнц. Он и его бог у них на пути, а такие силы не отклонить в сторону. Нет щита достаточно надежного, чтобы блокировать грядущее.

«Бездна не заботится о нас. Бездна пришла, чтобы бросить свои доводы, и нам не устоять.

Фенер, я обрек тебя. А ты, старый бог, ты обрек меня.

Нет, я больше не сожалею. Так и должно было быть. Ведь мы не знаем иного языка. Воюя, мы призываем на себя уничтожение. Воюя, мы наказываем детей, оставляя им негодное наследие крови».

Теперь он понял. Боги войны именно таковы, в этом сама их сущность. Глядя на приближающиеся нефритовые солнца, он был ошеломлен осознанием тщетности всех обманов, всей наглой самоуверенности.

«Видите, мы вздымаем боевые стяги.

Видите, куда это приводит нас?»

Последняя война началась. Против этого врага не найти защиты. Ни слова, ни дела не поколеблют ясноглазого судью. Неуязвимый ко лжи, равнодушный к оправданиям и скучным разговорам о необходимости, о выборе меньшего из двух зол… о да, именно эти доводы он и слышит. Пустые как пространство, из которого они падают.

«Мы распрямили спины, стоя в раю. А потом мы призвали богов войны, накликав гибель на себя, на наш мир, нашу землю, воздух, воду, на мириады жизней. Нет, не корчите удивления, не изображайте ошеломленной невинности. Ныне я вижу глазами Бездны. Ныне я вижу глазами врага, я буду говорить его голосом.

Узрите, друзья. Я справедливость.

Когда мы, наконец, встретимся – удовольствия вам это не доставит.

И если в конце в вас пробудится ирония, смотрите, как я рыдаю нефритовыми слезами, и отвечайте улыбкой.

Если хватит смелости.

Есть ли у вас смелость, друзья?»

КНИГА ПЕРВАЯ
«…Море никогда не мечтало о вас»

 
Я пойду тропой проторенной
На шаг впереди тебя
На шаг позади тебя
Задыхаясь в твоей пыли
Пыль тебе вздымая в лицо
Во рту одинаково горько
Будешь ли врать, что не так?
Здесь, на тропе проторенной
Обновляется древняя воля
И вздыхаем мы как короли
Как лубочные императрицы
Посреди нарисованных благ
Я пойду тропой проторенной
Хоть недолго осталось
Звезд алмазы возьму я
В ладони
И разбрызгаю по сторонам
Пусть сверкают на солнце
Пусть осядут как снег
На тропе проторенной
За тобой и за мной
Между прошлым и будущим
Шагом
Погляди же хоть раз
Прежде чем я уйду.
 

«Сказитель сказок», Фесстан из Колансе

Глава 1

Жуткую нищету одеяло скрывает, но гораздо более обнажает.

Теол Неповторимый, Король Летерийский

Война пришла на неровную, заросшую травой почву около башни мертвого Азата, что стоит в городе Летерасе. Выводки ящериц вторглись с берега реки. Обнаружив изобилие странных насекомых, они начали неистовый пир. Самой необычной разновидностью мелкой живности являются здесь двухголовые жуки. Четыре ящерицы выследили одно такое существо и окружили. Насекомое заметило опасность обеими головами и начало осторожно поворачиваться – только чтобы найти новые опасности. Тогда оно упало на спинку и притворилось мертвым.

Не сработало. Одна из ящериц, что ползают по стенам, тварь с широкой пастью и золотистыми глазками, подскочила и проглотила насекомое.

Подобные сцены творились повсюду: ужасная бойня, торжество истребления. Рок, как кажется, беспощаден к двухголовым жукам.

Но не всякая добыча оказывается такой беспомощной, как можно подумать. Роль жертвы в природе переменчива, и пожираемый иногда становится пожирателем – вот вечная игра выживания.

Одинокая сова, уже наглотавшаяся ящериц, оказалась единственной свидетельницей волны судорог, внезапно охватившей покореженную землю. Из ртов умирающих ящериц выползали гротескные существа. Оказывается, истребление вовсе не является столь уж неминуемой угрозой для двухголовых жуков.

Но совы, относящиеся к наименее разумным птицам, невосприимчивы к урокам. Вот эта просто следила, широко раскрыв пустые глаза. А затем она начала чувствовать непонятное шевеление в кишках, быстро отвлекшее ее от множества смертей внизу, от ящериц, чьи бледные брюшки усеяли почву. Сова даже впоследствии не вспомнила о сожранных ящерицах, о том, как неловко пытались они вырваться из загребущих когтей.

Сове предстоит долгая ночь мучительного отрыгивания. Даже тупоголовым тварям не все съеденное идет на пользу.

Мир доносит до нас уроки способом тонким – или же грубым и жестоким; даже последним глупцам приходится зазубривать эти уроки. Или так, или они умрут. А для более разумных существ непонимание непростительно.

Жаркая ночь Летераса. Камни сочатся потом. Каналы кажутся загустевшими, вода неподвижна, поверхность стала странно блеклой и опаловой, в ней полно мусора и пыли. Насекомые танцуют над водой, словно отыскивая свое отражение – но гладкая патина скрывает все, глотает россыпи звезд, пожирает бледный свет факелов уличного патруля – и крылатые мошки пляшут беспрестанно, словно сойдя с ума от лихорадки.

Под мостом, на проглоченном темнотой берегу, затрещали, словно капельки вонючего масла, панцири сверчков: двое сошлись вместе и присели в сумраке.

– Он ни за что не вошел бы, – хрипло прошептал один из них. – Вода воняет. Смотри, никакой ряби, ничего. Он перебежал на ту сторону, куда-нибудь на ночной рынок, где сможет затеряться.

– Затеряться, – буркнула женщина, вынимая кинжал закованной в латную перчатку рукой и разглядывая острие, – это бы хорошо. Как будто он сумеет. Как будто кто-то из нас смог бы.

– Думаешь, он успел переодеться?

– Не было времени. Он просто рванул. Сбежал. Запаниковал.

– Похоже на панику, это точно, – согласился ее спутник, покачав головой. – Никогда не видел ничего такого… разочаровывающего.

Женщина спрятала кинжал. – Они его выкурят. Он побежит назад, и мы как напрыгнем!

– Глупый. Думал, что сумеет уйти.

Миг спустя Улыба снова вытащила кинжал и уставилась на острие.

Горлорез, что был сзади нее, закатил глаза, но ничего не сказал.

* * *

Бутыл выпрямился, жестом подозвал к себе Корика и принялся с интересом наблюдать, как широкоплечий полукровка-сетиец локтями и коленями прокладывает путь сквозь толпу, оставляя за собой след из злобных взглядов и втихомолку брошенных ругательств. Конечно, опасности для него почти нет. Треклятый иноземец выглядит так, будто напрашивается на ссору, а инстинкты во всем мире одинаковы, и они шепчут людям: с этим лучше не связываться.

Тем хуже. Было бы здорово увидеть (тут Бутыл улыбнулся), как скопище разъяренных летерийских торговцев наваливается на мрачного варвара, побивая его черствыми булочками и хороня под грудами репы.

Но такое зрелище им вовсе ни к чему. Не сегодня, когда он нашел добычу, когда Тарр и Корабб уже обходят таверну, чтобы не позволить ей выскочить в заднюю дверь, а Мазан Гилани с Навроде засели на крыше – на случай, если жертва выкажет сообразительность.

Корик подошел весь вспотевший. Он скрипел зубами. – Жалкие недоноски, – пробурчал он. – Что за жажда тратить деньги? Рынки – чепуха.

– Делают людей счастливыми, – отозвался Бутыл. – Если не совсем счастливыми, то… временно удовлетворенными. Та же функция.

– Какая?

– Избавление от проблем. От неприятных проблем, – добавил он, видя, что Корик наморщил лоб и рыскает глазами. – Тех, что появляются, когда народ имеет время думать, по-настоящему думать – когда все понимают, в каком собачьем дерьме оказались.

– Звучит как одна из речей короля – я от них засыпаю, прямо как от тебя сейчас, Бутыл. Так где он в точности?

– Одна из моих крыс сидит у стойки бара…

– Которая?

– Дитятко Улыба – она самая шустрая. Так или не так, но она уже смотрит на него своими бусинками. Он за столом в углу, под запертым окном. Даже будь оно открыто, через такое никто не смог бы вылезти. Короче, – заключил Бутыл, – он загнан в угол.

Корик нахмурился еще сильнее: – Слишком легко, да?

Бутыл почесал обросший подбородок, переступил с ноги на ногу. Вздохнул. – Да, похоже, слишком легко.

– А вот Геслер и Бальзам.

Сержанты подошли к ним.

– Что вы тут делаете? – выпучив глаза, спросил Бальзам.

Геслер сказал: – Он опять за свое. Не обращайте внимания. Похоже, нам предстоит драчка. Опасная. Он легко не сдастся.

– Так какой у нас план? – спросил Корик.

– Буян идет первым. Он должен его спугнуть. Если он рванет к заднему выходу, ваши друзья его перехватят. То же самое, если полезет наверх. Но я догадываюсь, он увернется от Буяна и попробует уйти через переднюю дверь. Я сам бы так сделал. Буян у нас парень здоровый, а значит, не особо быстрый. Вот зачем мы сюда пришли. Мы вчетвером будем ждать ублюдка – и мы его повалим. Буян подоспеет сзади и закроет дверь, не давая ему уйти.

– Он выглядит нервным, он в дурном настроении, – предупредил Бутыл. – Скажи Буяну – он может просто упереться и начать драку.

– Услышим какой шум – мигом врываемся внутрь.

Златокожий сержант пошел предупреждать Буяна. Бальзам стоял около Корика, дико озираясь.

Люди забегали и выбегали из таверны, словно это был дешевый бордель. Вскоре показался Буян, возвышавшийся над всеми головами – красное лицо и еще более красная борода – он словно был объят пламенем. Стащив «ленту миролюбия» с меча, он вошел в двери. Увидев чужака, люди начали разбегаться. Столкнувшись с одним из завсегдатаев на пороге, капрал схватил его за рубаху и отбросил в сторону. Бедолага завопил, упав лицом вниз на мостовую шагах в трех от малазан, и принялся извиваться, зажимая лицо окровавленными руками.

Едва Буян скрылся в таверне, вернулся Геслер, перепрыгнувший через павшего горожанина. Зашипел: – К дверям, быстро, все!

Бутыл позволил Корику побежать первым. Бальзам рванул было в противоположную сторону, но Геслер его удержал. Когда дело доходит до крутой драчки, Бутыл предпочитает предоставить грязную работу другим. Свою работу он ведь сделал – выследил и указал жертву.

Таверну охватил хаос – слышался треск мебели, удивленные крики, вопли ужаса. Затем что-то взорвалось, из дверей повалил белый дым. Снова треск мебели, тяжелый стук – фигура вывалилась из проема…

Локоть ударил в челюсть Корика, заставив полукровку упасть как дерево.

Геслер поднырнул под вылетевший кулак – как раз навстречу колену. Звук вышел такой, словно разбились два кокоса. Нога добычи подвернулась, заставив ее совершить дикий пируэт, а Геслер в довольно удобной позе сел на мостовую, широко раскрыв стеклянные глаза.

Визжащий Бальзам отскочил, хватаясь за меч – и Бутыл рванулся к сержанту, удерживая за руку. Добыча пробежала мимо, быстро, но неловко ковыляя к мосту.

Буян выскочил из таверны. Нос его был в крови. – Вы его не взяли? Треклятые идиоты – поглядите на мое лицо! Я пострадал ни за что?

Мимо фаларийца протискивались постояльцы, кашляя и заливаясь слезами.

Геслер неуклюже встал на ноги, потряс головой. – Идем, – пробубнил он, – идем за ним. Надеюсь, Горлорез и Улыба его задержат.

На сцене появились Тарр и Корабб. – Корабб, – сказал Тарр, – оставайся с Кориком, приведи его в чувство. – Он подошел к Бутылу и прочим. Все двинулись по следу беглеца.

Бальзам сверкнул глазами на Бутыла:– Я мог бы завалить его!

– Нам он нужен живым. А ты идиот.

Сержант раззявил рот: – Живым?!

* * *

– Погляди! – зашипел Горлорез. – Вот и он!

– Хромает что надо, – заметила Улыба, снова пряча кинжал. – Напрыгиваем с обеих сторон, хватаем за лодыжки.

– Отличная идея.

Горлорез отошел влево, Улыба вправо. Они присели по сторонам входа на мост. Шаги хромающей жертвы слышались все отчетливее. С рынка на том берегу канала раздались вопли. Беглец ускорился.

В нужный момент, едва добыча сделала шаг на камни моста, малазанские морпехи выпрыгнули из укрытий, хватая бегущего за ноги.

Все трое упали и смешались. Беспорядочно дергались ноги, растопыренные пальцы искали, куда вонзиться, раздавались злобные крики…

Через несколько мгновений остальные охотники прибыли к клубку, сумев наконец пришпилить жертву к камням.

Бутыл подошел последним, поглядел сверху вниз в покрасневшее, покрытое синяками лицо. – Ну реально, сержант, ты же знал, что это бесполезно.

Скрипач сверкал глазами.

– Погляди, что ты сделал моему носу! – крикнул Буян, схвативший Скрипача за руку и явно вознамерившийся разорвать ее надвое.

– Ты использовал в таверне дымок? – спросил Бутыл. – Какое расточительство.

– Вы все поплатитесь, – запыхтел Скрипач. – Вы даже не представляете…

– Наверное, он прав, – сказал Геслер. – Итак, Скрип, нам вечно тебя держать – или пойдешь по доброй воле? Если Адъюнкт чего желает, Адъюнкт это получает.

– Тебе легко, – зашипел Скрипач. – А глянь на Бутыла. Похож на счастливца?

Бутыл скривился: – Нет, я не счастлив. Но приказ есть приказ, сержант. Ты не можешь просто сбежать.

– Жаль, у меня не было пары долбашек, – сказал Скрипач. – Все бы решил раз и навсегда. Ну ладно, можете отпускать. Похоже, колену конец. Гес, у тебя гранитная челюсть, ты знал?

– Да, и профиль красивый.

– Мы ловили Скрипа!? – вдруг спросил Бальзам. – Боги подлые, это бунт или что?

Горлорез похлопал своего сержанта по плечу: – Всё путем, сержант. Адъюнкт желает, чтобы Скрипач читал, вот и всё.

Бутыл моргнул. «Вот и всё. Точно, ничего более. Но я дождаться не могу».

Они поставили Скрипача на ноги и, поддерживая за руки, увели к казармам.

* * *

Нечто серое, продолговатое, призрачное свисало с притолоки двери в мертвый Азат. Оно выглядело неживым, но на деле…

– Можно камнями бросать, – сказала Синн. – Они ночами ведь спят?

– Почти всегда, – отвечал Гриб.

– Может, они сейчас тихие.

– Может.

Синн заерзала. – Камни?

– Кинь, и они проснутся и вылезут черным роем.

– Всегда ненавидела ос. Насколько себя помню. Наверное, меня сильно укусили. Как думаешь?

– Кого не кусали? – пожал плечами Гриб.

– Я могу тут все поджечь.

– Никакой магии, Синн. Не здесь.

– Ты вроде сказал, дом мертв.

– Да… думаю. Но двор, может, и не мертв.

Она огляделась. – Люди здесь уже копались.

– Ты говоришь с кем-нибудь кроме меня?

– Нет. – Слово казалось абсолютным, неумолимым. Места для дальнейшей дискуссии не было.

Гриб поглядел на девушку. – Ты знаешь, что случится ночью.

– Мне плевать, даже близко не подойду.

– Не имеет значения.

– Может быть, если мы укроемся в доме, нас не коснется.

– Может быть, – допустил Гриб. – Но сомневаюсь, что Колода действует именно так.

– Откуда тебе знать?

– Я не знаю. Только Дядя Кенеб сказал, что Скрипач говорил обо мне в тот раз, и я спрыгнул за борт, хотя меня в каюте не было. Он знал, точно знал, что будет.

– А ты зачем спрыгивал?

– Я искал нахтов.

– Откуда ты знал, что они там? Бессмыслица, Гриб. Да они вообще ни к чему. Только вокруг Вифала трутся.

– Когда не охотятся за мелкими ящерицами, – улыбнулся Гриб.

Но Синн было так легко не отвлечь: – Я гляжу на тебя и думаю… садок Мокра.

Гриб не ответил. Вместо этого он прокрался по неровным плитам, внимательно глядя на осиное гнездо.

Синн пошла следом. – Ты знаешь, что будет, так?

Он фыркнул: – А ты нет?

Они встали на пороге. – Думаешь, заперто?

– Шш.

Гриб присел, подлезая под огромное гнездо. Оказавшись за ним, медленно распрямился и коснулся защелки. Она осталась в руке, окруженная облачком трухи. Гриб молча глянул на Синн. Потом снова повернулся к двери и легонько толкнул.

Дверь треснула, словно была сделана из вафель. Снова посыпалась труха.

Гриб надавил обеими руками.

Преграда развалилась грудой щепок, пыль взлетела столбом. За порогом лязгнул о камни металл; еще миг – и облако пыли втянулось внутрь, словно его кто-то вдохнул.

Гриб перешагнул груду обломков гнилого дерева и пропал в сумраке.

Чуть помедлив, Синн торопливо шагнула следом, низко присев.

* * *

В густой тени одного из мертвых деревьев Азата буркнул что-то себе под нос лейтенант Прыщ. Он подозревал, что следует их отозвать; но сделать так – значит выказать свое присутствие, а приказы капитана Добряка (высказанные с намеренной небрежностью и нечеткостью, похожие на хлипкий настил над полной гадюк ямой), кажется, требуют преследовать недоносков скрытно.

К тому же он кое-что открыл. Синн вовсе не немая. Просто упрямая телка. И она втюрилась в Гриба, да как сладко – она сладка как смола, затягивающая веточки и насекомых, взрослый мужчина готов от такой растаять и стечь в бездонное море сентиментальности – а вот дети просто играют. Вполне возможно, их игра закончится убийством.

Да, Прыщ отлично помнит об этой разнице. Он помнит детство во всех деталях; сумей он вернуться в прошлое, дал бы вертлявому свинтусу хорошую затрещину, и поглядел в ошеломленное, обиженное лицо, и сказал бы как-то так: «Привыкай, маленький Прыщ. Однажды ты встретишь человека по прозвищу Добряк…»

Ну, так или иначе, мышки заползли в Дом Азата. Может быть, что-то внутри о них позаботится, подарив ему достойное завершение бессмысленного задания. Гигантская десятитысячелетняя нога опускается, раз и два. Хрясть, шмяк, словно раздавили вонючие ягоды. Гриб стал пятном, а Синн – комком.

«Боги, нет, что за гадость!» Ругаясь под нос, он пошел за ними.

Впоследствии он понял, что должен был заметить проклятое гнездо ос. Хотя бы на пороге должно оно было привлечь его внимание! Вместо этого он вляпался в гнездо лбом.

Узнавание, понимание и затем – вполне обоснованная слепая паника.

Прыщ вихрем развернулся и побежал.

Тысяча или еще больше разгневанных ос составили ему эскорт.

Шесть жал могут повалить коня. Он завопил, когда огонь вспыхнул на загривке. И снова, когда второе жало впилось в правое ухо.

Он махал руками. Там, где-то впереди, должен быть канал – они же пересекали мост. Там, слева.

Еще один мучительный взрыв – около локтя.

«Забудь про канал! Тебе нужен целитель! Скорее!»

Он уже не мог слышать жужжания; все начало расплываться перед глазами, тьма сочилась из теней, мутные огни за окнами кололи его в глаза. Ноги отказывались двигаться.

«Туда, в Малазанские Казармы.

Мертвяк. Или Эброн».

Он шатался, он с трудом сфокусировал взгляд на воротах – он хотел позвать охраняющих вход солдат, но язык вспух и забил рот. Ему трудно дышать. «Беги…

Не осталось времени…»

* * *

– Что это было?

Гриб вышел из коридора, покачал головой: – Кто-то. Разбудил ос.

Они стояли в главной палате – у стены огромный камин, по сторонам старомодные кресла; сундуки и ящики расставлены у другой стены. У третьей стены, что напротив камина, виднелась резная кушетка под выцветшим гобеленом. Подробности с трудом можно было различить в зернистой полутьме.

– Нам нужен фонарь или лампа, – сказала Синн. – Потому что, – добавила она колко, – я не могу пользоваться магией…

– А может, и можешь, – подумал вслух Гриб. – Мы уже не во дворе. Тут нет никакого… присутствия. Дом по-настоящему мертв.

Торжественным жестом Синн пробудила угли очага. Пламя было до странности тусклым, его языки имели голубой или зеленоватый оттенок.

– Слишком легко для тебя, – сказал Гриб. – Я даже не заметил садка.

Синн промолчала. Она пошла изучать гобелен.

Гриб пошел за ней.

Как и следовало ожидать, там была изображена батальная сцена. Кажется, герои могут существовать лишь в окружении смерти. Едва различимые на потускневших нитях вооруженные рептилии сражались с Тисте Эдур и Анди. Затянутое дымом небо полнилось летающими крепостями – почти все пылали – и драконами. Некоторые из драконов выглядели огромными, в пять или шесть раз больше остальных, хотя находились они в отдалении. Сцену обрамляли языки пламени. Обломки крепостей падали на головы солдат враждующих отрядов. Всюду виднелись сцены резни и безжалостного истребления.

– Чудесно, – мурлыкнула Синн.

– Проверим башню, – предложил Гриб. Вся эта огненная картина напомнила ему И’Гатан, то, как он увидел выходящую из огня Синн. Она могла бы участвовать в той давней битве. Он боялся, что если вглядеться в гобелен пристальнее – заметишь ее среди сотен извивающихся фигурок: на круглом лице довольное выражение, темные глаза удовлетворенно сверкают.

Они пошли в квадратную башню.

Снова оказавшись в коридоре, Гриб помедлил, чтобы глаза привыкли к полутьме.

Через мгновение зеленое пламя выплеснулось из только что покинутой палаты, растягиваясь по полу, подбираясь все ближе.

Синн усмехалась, озаренная зловещим сиянием.

Пламя следовало за ними по перекошенным ступеням на верхний этаж. Там не было мебели. Под выбитым, затянутым паутиной окном валялся высохший труп. Гриб сразу заметил необычность строения костяка: лишние суставы около колен, лодыжек, локтей, плеч. Даже грудина имела горизонтальное сочленение, как и выступающие вперед ключицы.

Кожа существа была до странности белой, безволосой; Гриб знал, что если он склонился и коснется тела – оно рассыплется прахом.

– Форкрул Ассейл, – шепнул он.

Синн взвилась: – Откуда ты узнал? Как ты вообще все узнаешь?

– На гобелене внизу, – пробормотал он, – были ящеры. Я думаю, это К’чайн Че’малле. – Он поглядел ей в глаза, дернул плечом. – Этот Азат не умер. Просто… ушел.

– Ушел? Как?

– Думаю, он просто вышел вон. Вот как.

– Откуда тебе знать! Как ты можешь утверждать такое?

– Спорим, Быстрый Бен тоже знает?

– Знает что? – раздраженно зашипела она.

– Это. Всю истину.

– Гриб…

Он спокойно встретил яростный взор девушки. – Ты, я, Азат. Все меняется, Синн. Все меняется.

Ее изящные руки сжались в кулаки. Пламя выбилось из каменного пола, облизало косяки, затрещало, выбрасывая искры.

Гриб фыркнул: – У тебя даже огонь говорит…

– Он еще может кричать, Гриб.

Гриб кивнул: – Так громко, что сломает мир.

– Я могла бы, ты сам знаешь, – сказала она неожиданно громко, – просто чтобы поглядеть, что получится. На что я способна.

– И что мешает?

Она скорчила гримасу, отвернулась. – Ты можешь закричать в ответ.

* * *

Теол Неповторимый, Король Летерийский, вступил в комнату и, раскинув руки, закружился. Широко улыбнулся Баггу: – Что думаешь?

Лакей держал в коротких стертых пальцах бронзовый горшок. – Вы взяли урок танцев?

– Нет, смотри на одеяло! Любимая супруга начала его подшивать – видишь, вон шов над левым коленом?

Багг чуть склонился. – А, вижу. Очень мило.

– Очень мило?

– Ну, я не могу понять, зачем там шов.

– И я. – Теол замер. – Она не так уж хороша, да?

– Нет, она ужасна. Но ведь она академик…

– Точно, – согласился Теол.

– В конце концов, имей она опыт шитья и так далее…

– То никогда не пошла бы по ученой стезе?

– Считается, что люди, во всем ином бесполезные, становятся академиками.

– Ты высказал мои мысли в точности, Багг. Могу спросить, что не так?

– Не так?

– Мы знаем друг друга долгое время, – сказал Теол. – Мои чувства отточены до совершенства, они улавливают малейшие колебания твоих настроений. Талантов у меня мало, но, скажу без ложной скромности, мне дано снимать с тебя точную мерку.

– Да, – вздохнул Багг, – впечатляет. Как вы поняли, что я огорчен?

– Кроме того, что ты бранил мою супругу?

– Да, кроме того.

Теол кивнул, указывая на горшок в руках Багга. Тот опустил глаза – чтобы увидеть, что это уже не горшок, а уродливая кучка смятого металла. Он со вздохом позволил бывшему горшку упасть на пол. Звон огласил комнату.

– Тонкие детали, – говорил Теол, поправляя складки Королевского Одеяла. – Нечто, о чем можно сообщить моей жене… случайно, разумеется, на бегу. На быстром бегу, в полной готовности отступить – ведь у нее в руках будут острейшие иголки.

– Малазане. Или скорее один малазанин. С разновидностью Плиток в потных руках. Могучей разновидностью. Это не шарлатан, это адепт потрясающей силы.

– И он готов разбросить Плитки?

– Деревянные карты. Весь остальной мир отказался от Плиток, государь. Они называются Колодой Драконов.

– Каких это драконов?

– Не спрашивайте.

– Ну, неужели тебе некуда спрятаться, о жалкий и хилый Старший Бог?

Багг состроил кислую гримасу: – Вряд ли. Но это не единственная проблема. Есть еще Странник.

– Он еще здесь? Его не видели несколько месяцев…

– Колода представляет для него угрозу. Он может быть против ее раскрытия. Может сделать что-то опасное.

– Гмм. Малазане наши гости, и раз они оказались под угрозой, подобает их защитить или, если мы не в силах, хотя бы предостеречь. Если и этого не сможем, остается бежать.