Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

– Потратил твое время? Ну, Наппет, чем другим ты намерен был заняться?

– Нам нужна вода. А теперь что, мы намерены умереть тут, пялясь на глыбу камня? – Наппет поднял покрытый шрамами кулак. – Если я тебя убью, сможем напиться крови. Это нас хоть на время поддержит.

– А я убью тебя, – сказал Раутос. – Ты будешь умирать в мучительной боли.

– Что ты знаешь об этом? Мы поджарим тебя, выпьем растекшийся жир.

– Это не просто статуя, – повторил Таксилиан.

Последний, который говорил очень редко, удивил всех, раскрыв рот: – Ты прав. Он был живым когда-то, этот дракон.

Шеб фыркнул: – Спаси нас Странник, ты же идиот. Эта штука была всего лишь горой.

– Это не была гора, – настаивал Последний, хмуря лоб. – Здесь нет гор и никогда не было. Все видят. Нет, он был живым.

– Думаю, он прав, – согласился Таксилиан, – но не так, как ты понял, Шеб. Это построили и потом в нем жили. – Он простер руки. – Это город. И я намерен найти путь внутрь.

Духу, нависавшему над ними, качавшемуся туда и сюда, нетерпеливому и испуганному, встревоженному и возбужденному, хотелось закричать от радости. Будь у него голос, он так и сделал бы.

– Город? – Шеб долго смотрел на Таксилиана, потом сплюнул. – Но покинутый, верно? Мертвый, верно?

– Я бы сказал именно так, – ответил Таксилиан. – Давно мертвый.

– Значит, – Шеб облизнулся, – там может быть … добыча. Забытые сокровища… в конце концов, кто еще сюда приходил? Пустоши обещают лишь смерть. Все это знают. Наверное, мы первые люди, увидевшие…

– Кроме обитателей, – пробормотал Раутос. – Таксилиан, ты видишь путь внутрь?

– Нет, пока нет. Но мы что-нибудь найдем, уверен.

Вздох выскочила и преградила всем дорогу: – Это место проклято. Не чуете? Оно не принадлежит людям – людям вроде меня и вас. Мы не принадлежим ему. Слушайте же! Войдя внутрь, мы никогда не выйдем!

Асана заскулила и попятилась. – Мне он тоже не нравится. Надо поскорее уйти, как она сказала.

– Не можем! – рявкнул Шеб. – Нам нужна вода! Как, вы думали, мог выжить здесь такой большой город? Он стоит на источнике воды…

– Которая высохла и вот почему они ушли!

– Высохла, да, быть может. Для десяти тысяч жаждущих душ. Не для семи. И кто знает, как долго… вы не понимаете: если не найдем здесь воду, погибнем.

Дух был немало озадачен такими словами. Они нашли источник всего два дня назад. У всех есть бурдюки, и в каждом плещется… Только вот он не помнит, где они нашли бурдюки. Может, всегда несли? А что насчет широких шляп, защищающих их от яркого горячего солнца? Посохов? Оплетенного веревками ящика писца, что есть у Таксилиана? Складня Раутоса, на котором вычерчена карта? В плаще Вздох есть зашитые карманы, и в каждом Плитка. У Наппета вместо пояса плетеный ремень – костолом. У Шеба – россыпь кинжалов. Асана тащит веретено и груду спутанной пряжи, из которой делает изящные кружева. У Последнего есть котелок и тренога для костра, серп и коллекция кухонных ножей… Откуда, принялся гадать, замирая от ужаса, дух, появились все эти вещи?

– Ни еды, ни воды, – говорил Наппет. – Шеб прав. Но, что еще важнее, найдя дверь, мы сможем за нею обороняться.

Слова его повисли в наступившей тишине, медленно поднимаясь, словно мелкая пыль – дух видел слова, теряющие форму, но не смысл, порядок звуков, но не страшное значение. Да, Наппет высказал тайное знание. Слова, вырезанные ужасом на их душах.

Кто-то за ними охотится.

Асана начала рыдать – тихо, захлебываясь слезами.

Руки Шеба сжались в кулаки. Он уставился на нее.

А Наппет повернулся к Последнему и задумчиво разглядывал здоровяка. – Знаю, – сказал он, – ты тупоголовый фермер, Последний, но выглядишь сильным. Сможешь держать меч? Если нам придется поставить кого-то у входа – ты сможешь продержаться?

Мужчина нахмурился, отвечая: – Может, я никогда мечом не пользовался, но никто мимо не пройдет. Клянусь. Мимо меня никто не пройдет.

А Наппет уже держал меч в ножнах, который и вручил Последнему.

Дух задрожал, увидев оружие. Он знал его – и не знал. Необычное, пугающее оружие. Он смотрел, как Последний вынимает клинок из ножен: односторонняя заточка, темное, пятнистое железо, острие утяжелено и немного изогнуто. Бегущая по клинку узкая выемка подобна черному разрезу, кошмарной щели в саму Бездну. Он воняет смертью… всё это оружие – ужасный инструмент разрушения…

Последний взвесил меч в руке. – Я предпочел бы копье, – заявил он.

– Мы не любим копья, – зашипел Наппет. – Не так ли?

– Да, – хором отозвались остальные.

Лоб Последнего наморщился еще сильнее. – Я тоже. Не знаю, почему я… я… захотел копье. Думаю, черт в ухо нашептал. – Он сделал охранительный жест.

Шеб сплюнул, чтобы скрепить защиту.

– Мы не любим копья, – шепнул Раутос. – Они… опасны.

Призрак согласился. Лишенный плоти, он тем не менее дрожит и чувствует холод. Было копье в его прошлом, да? Может… Страшная вещь, стремящаяся ударить в грудь, в легкое, распоровшее мышцы руки. Содрогания ударов, стоны костей… он делает шаг назад, еще шаг… Боги, он не любит копья!

– Идемте, – сказал Таксилиан. – Пора искать путь внутрь.

Путь внутрь есть. Дух знал это. Путь внутрь есть всегда. Вызов в том, чтобы его найти, увидеть и понять, что это путь. Важнейшие двери вечно скрыты, замаскированы, кажутся чем-то совсем иным. Важнейшие двери открываются лишь в одну сторону; едва ты проходишь, они закрываются, подняв тучу пыли, и пыль щекочет затылок. Снова их не открыть.

Такова дверь, которую он ищет, понял дух.

Не поджидает ли она в мертвом городе?

Скоро он узнает. Прежде чем ловец отыщет его – отыщет их всех. «Носитель Копья, убийца. Тот, Кто не отступает, Кто смеется в тишине, Кто не дрогнет… нет, он не закончил играть с нами, со мной, с нами, со мной.

Нужно найти дверь.

Мой путь внутрь».

Они подошли к передней лапе дракона, к когтям, к громадным толстым колоннам из мрамора, глубоко вонзенным в твердую почву. Вокруг основания повсюду видны трещины, провалы, земля кажется зыбкой. Раутос хмыкнул и присел, засунув пальцы в одну из трещин. – Глубоко, – пробурчал он. – Город проседает, а значит, вода внизу действительно высосана.

Таксилиан покачивал головой, изучая массивную башню – переднюю лапу. – Слишком большая, – шепнул он. – Она одна стоит полдюжины эрлийских шпилей… если она действительно полая, может вместить тысячу обитателей.

– И все же, – отозвался Раутос, подходя к нему, – погляди на мастерство, на гений скульптора. Видел ли ты прежде такое искусство, такой масштаб, Таксилиан?

– Нет, это превосходит… превосходит всё.

Шеб ступил в тень между когтями и пропал из вида.

Они не замечали ни лестниц, ни дверных проемов или пандусов; выше не было видно окон или ниш.

– Он кажется самодостаточным, – сказал Таксилиан. – Заметили? Нет признаков ферм или пастбищ.

– Ничто не пережило период небрежения, – ответил Раутос. – Насколько мы можем судить, ему может быть сто тысяч лет.

– Это меня удивило бы… да, поверхность выветрена, стерта, но будь он таким старым, как ты сказал – остался бы лишь бесформенный горб, гигантский термитник.

– Уверен?

– Нет, – признался Таксилиан. – Но помню, как однажды в Эрлитане, в скриптории, видел карту времен Первой Империи. Она показывает линию рваных холмов неподалеку от города. Словно позвоночник, пролегший вдоль побережья. Тут и там высокие скалы. Ну, эти холмы до сих пор там, хотя уже не такие высокие, как на карте.

– И насколько стара карта?

Таксилиан пожал плечами: – Двадцать тысяч лет? Пятьдесят? Пять? Ученые делают карьеру, не соглашаясь между собой.

– Карта была на коже? Никакая кожа, разумеется, не выдержит и пяти тысяч лет…

– Да, кожа, но отделанная загадочным способом. Ее нашли в запечатанном воском контейнере. Семь Городов – по большей части пустыня. Без влаги ничто не гниет. Только усыхает, съеживается. – Он махнул рукой в сторону каменного фасада. – В любом случае он должен был выветриться гораздо сильнее, если фермы пропали от времени.

Раутос кивнул, соглашаясь с рассуждениями Таксилиана.

– Здесь нечисто, – сказала Вздох. – Вы войдете и вас убьют, Таксилиан. А я проклинаю сейчас твое имя, твою душу. Ты заплатишь за то, что убил меня.

Он глянул на нее и промолчал.

Раутос позвал: – Видишь ту заднюю лапу? Она единственная стоит на пьедестале.

Мужчины двинулись в том направлении.

Вздох подошла к Асане: – Сплети кокон, старуха, сделай себе укрытие. Пока не станешь гнилой шелухой. Не думай, что сможешь выбраться. Не думай, что явишься нам в блеске разноцветных крыльев. Твои надежды, Асана, твои мечты и тайны – все пустое. – Она подняла руку, тонкую как лапка паука. – Я могу так легко сокрушить…

Последний встал перед ней и оттолкнул, так что она чуть не упала. – Я устал тебя слушать, – зарычал он. – Оставь ее.

Вздох закашлялась и унеслась прочь.

– Спасибо, – сказала Асана. – Это было так… больно.

Но Последний взглянул ей прямо в глаза: – Это не место для страхов, Асана. Победи свои, да поскорее.

Стоявший поблизости Наппет заржал. – Тупой фермер не так уж туп. Но разве он от этого стал меньшим уродом?

* * *

Подойдя к задней лапе, Раутос и Таксилиан увидели, что пьедестал прямоугольный, походит на основание храма. Стена была чуть выше их голов и все еще несла слабые следы фриза, искусно сделанного бордюра. Невозможно было понять, что именно здесь изображено. И ни следа входа.

– Мы снова в затруднении, – сказал Раутос.

– Не думаю. Ты неправильно смотришь, друг. Ты ищешь перед собой. Смотришь направо и налево. Да, город подталкивает к заблуждению. Дракон манит взглянуть вверх, он же такой большой. Но… – Он ткнул пальцем.

Раутос проследил и удивленно крякнул. У основания пьедестала была полузасыпанная песком впадина. – Путь внизу.

Подошел Шеб. – Придется копать.

– Думаю, да, – согласился Таксилиан. – Зови всех, Шеб.

– Я не приму от тебя приказов. Пусть Странник поссыт на всех вас, высокородных ублюдков.

– Я не высокородный, – сказал Таксилиан.

Шеб оскалился: – Ты им притворяешься, что еще хуже. Стань тем, кем ты был, Таксилиан. Если не сможешь сам, я тебе помогу. Это я обещаю.

– У меня есть некоторые знания. Шеб, почему это тебя так пугает?

Шеб положил руку на один из кинжалов. – Не люблю выскочек, а ты таков. Думаешь, большие слова делают тебя умнее, лучше. Тебе нравится, что Раутос тебя уважает. Думаешь, он видит в тебе равного. А он просто смеется, Таксилиан. Ты для него домашняя собачонка.

– Вот так мыслят летерийцы, – вздохнул Раутос. – Это и держит их на месте. Вверх, вниз – даже люди, говорящие, будто презирают систему, делают все, чтобы сохранить свое положение.

Таксилиан вздохнул в ответ: – Я это понимаю, Раутос. Стабильность помогает тебе помнить, кто ты есть. Говорит, что у тебя есть законное место в обществе, пусть и плохое.

– Послушайте их, двух говноедов.

Подошли остальные. Таксилиан показал на впадину: – Мы думаем, что нашли вход. Но придется копать.

Последний вышел вперед, в руках его была лопата. – Начну.

Призрак повис над ними, ожидая. На западе солнце уходило за тусклую полосу горизонта. Когда Последнему потребовался отдых, его место занял Таксилиан, затем Наппет, затем Шеб. Раутос тоже попробовал копать, но к тому времени яма была глубокой, он с трудом спустился, а бросать лопатой землю за край и вовсе не сумел. Шеб не стал терпеть его беспомощную возню, прорычав, чтобы он вылезал и оставил работу низкорожденным, знающим это дело. Последний и Таксилиан помогли Раутосу вылезти из ямы.

В сумраке было видно, что они раскопали основание – большие, сложенные без раствора блоки.

Недавний разговор растревожил духа, хотя он не понимал, чем именно. Он ведь давно забыл о подобных глупостях. Игры общественного положения, столь горькие и саморазрушительные – какая потеря времени и энергии, проклятие людей, способных глядеть вовне, но не внутрь. Не это ли мера разума? Неужели несчастные жертвы всего лишь глупы, неспособны к интроспекции, к честному суждению о себе? Или это качество низкого интеллекта, заставляющее носителя инстинктивно избегать слишком многого и слишком беспокоящего знания о себе самом?

Да, именно мысль о самообмане делает его странно беспокойным, открытым, ранимым. Он же может видеть самую суть. Когда истинная личность – чудовище, кто не захочет спрятаться от нее? Кто не убежит, едва завидев ее поблизости? Кто захочет учуять ее, ощутить дыхание? Да, даже дикий зверь понимает, что не нужно познавать себя слишком хорошо.

– Я дошел до пола, – провозгласил выпрямивший спину Шеб. Когда все сгрудились на обрывистом крае, он рявкнул: – Держитесь подальше, дурачье! Хотите меня похоронить?

– Это искушение, – сказал Наппет. – Но тогда нам придется откапывать твой мерзкий труп.

Лопата заскребла по камням. Вскоре Шеб сказал: – Вижу перед собой арку входа. Низкая, но широкая. Ступеней нет, просто пандус.

«Да», – подумал дух, – «так и должно быть».

Шебу не хотелось передавать лопату другим – не сейчас, когда он уже видит вход. Он копал быстро, постанывая с каждым броском тяжелого сырого песка. – Я чую воду, – пропыхтел он. – Неужели тоннель залит… но мы хотя бы не умрем от жажды.

– Я туда не пойду, – заявила Вздох, – если в тоннеле вода. Не пойду. Вы все утонете.

Сход вел вниз на протяжении шести или семи шагов, так что Шеб утомился. Наппет заменил его и вскоре, едва темнота сгустилась за спинами, лопата проникла в пустоту. Они пробились…

Тоннель сочился влагой, воздух отдавал сладковатой плесенью и чем-то еще более неприятным. Под ногами было скользко – слой воды глубиной не более чем в палец. Царила абсолютная тьма.

Все зажгли фонари. Видя это, призрак снова испугался. Как и в предыдущих случаях, вроде внезапного появления лопаты, он что-то важное упустил – ведь вещи не могут просто возникать из ничего, когда они нужны. Реальность так не работает. Нет, это он, должно быть, слеп к некоторым вещам, проклят избирательностью зрения, видит лишь то, что нужно сейчас, что важно в данный момент. Он вдруг сообразил: группу может сопровождать целый фургон припасов. У них могут быть слуги. Охранники. Армия. Подлинный мир, понял он с содроганием, вовсе не таков, каким он его видит от мгновения к мгновению. Подлинный мир непознаваем. Он подумал, что сейчас завоет. Он подумал, что готов дать голос ужасу перед отвратительными откровениями. Ведь… если мир действительно непознаваем, им управляют неведомые силы, и как он может защититься от них?

Он замер, не способный двигаться. Потом группа спустилась в тоннель и его поразило новое открытие – цепи потянули его в яму, потащили – вопящего – в проход.

Он не свободен.

Он привязан к жизням странных людей, и ни один не знает даже, что он существует. Он их раб, столь бесполезный, что ему не дали голоса, тела, идентичности за пределами нынешней насмешки над «я» – и долго ли протянет такая сущность, если ее никто не видит? Если даже каменные стены и слизистая вода не знают о его прибытии?

Не таковы ли мучения всех духов?

Эта возможность показалась столь ужасной, столь отвратительной, что он задрожал. За что смертная душа может заслужить вечную кару? Какое великое преступление сделало наказанием саму жизнь? Или это лишь его особенная участь? Какой бог или богиня были так жестоки, настолько лишены милосердия?

При этой мысли он, волочившийся вслед хозяевам, ощутил прилив ярости. Вспышку негодования. «Какой бог решил, что наделен правом судить меня? Такая наглость непростительна никому.

Кто бы ты ни был, я найду тебя. Клянусь. Я найду тебя и зарублю. Заставлю покориться. На колени! Как ты посмел?! Как ты решаешься кого-то судить, если прячешь свое лицо? Если стираешь все следы своего бытия? Своего злотворного присутствия. Прячешься от меня, кем бы ты ни был – или кем бы ты ни была. Детская игра. Подлая игра. Предстань перед ребенком своим. Докажи правоту, докажи право судить меня.

Сделай так, и я прощу тебя.

Оставайся скрытым, обрекая мою душу на муки – и я выслежу тебя.

Выслежу и сражу».

Пандус повел кверху и достиг широкой комнаты с низким потолком.

Она была завалена трупами рептилий. Гниющими, вонючими, посреди луж густого ихора и кислой крови. Двадцать, может и больше.

К’чайн Че’малле. Строители города.

У каждого рассечено горло. Зарезаны, словно козлы на алтаре.

За ними виднелась пологая спиральная лестница. Все молчали, поодиночке пробираясь мимо жертв резни. Таксилиан повел их кверху.

Призрак видел, что Вздох помедлила, наклонилась, провела пальцем по гниющей крови.

Вложила палец в рот. И улыбнулась.

КНИГА ВТОРАЯ
Пожиратели алмазов и самоцветов

 
Я слышала рассказы о реке
река – такое место
где вода струится по земле
блестя под солнцем
это сказка
и сказка лживая
особенно про чистоту воды
мы знаем лучше
что вода красна как кровь
но люди любят сказки
в сказках скрыт урок
я думаю
что эта сказка говорит о нас
о реках крови
что очистятся когда-то.
 

«О реке», Баделле

Глава 7

 
Вот встали в тесный строй горячечные твари
ряды щитов, ряды пятнистых лиц
они выходят маршем изо рта
убийцы это любят
они собой горды, пускай никто не смотрит
знамена подняты, расшиты стяги
и музыка звучит как топот ног
святоши это любят
клинки начищены, гляди! – они мечтают
внести разлад в тупой, унылый мир
слепые черви ползают в грязи
летят слова любви
ныряют лебеди в глубины, а тюлени
скребутся в стены ледяной тюрьмы
все наши сны не ведают оков…
 

«Признания Осужденного», Банетос из Синей Розы

Странник шел по затопленному тоннелю, вспоминая тела, которые некогда плавали здесь словно бревна и медленно обращались в студень. И сейчас нога то и дело пинает невидимые кости. Темнота не обещает одиночества, истинного уединения, последнего упокоения. Темнота – всего лишь дом заблудших. Вот почему саркофаги закрывают плитами, а крипты засыпают курганами из земли и камней. Темнота – видение за сомкнутыми веками, всего лишь отрицание света, когда детали перестают быть важными.

Он мог бы найти мир по себе. Всё, что требуется – сомкнуть единственный глаз. Это должно работать. Он не понимает, почему это не работает. Жгуче – холодная вода плещется у бедер. Он приветствует дар онемения. Воздух сперт, но он привык. Ничто вроде бы не должно держать его здесь прикованным к настоящему мигу.

События разворачиваются, так много событий – и ни одно не началось от его толчка, ни одно не покорилось его воле. Гнев уступил место страху. Он отыскал алтарь, который Пернатая Ведьма освятила его именем. Он надеялся найти ее душу, ее плотную волю, всё ещё обвивающую сухожилия и кости… но ничего не нашел. Куда она ушла?

Он еще может чувствовать ее волосы в руке, безмолвное сопротивление – остатки здравого смысла сражаются за глоток воздуха, за лишнее мгновение жизни. Ладонь зудит от слабых содроганий, начавшихся, когда она наконец сдалась и впустила воду в легкие, раз, другой – словно новорожденная, вкушающая дары неведомого мира – чтобы отпрянуть, раствориться и ускользнуть угрем в темноту, в которой первым делом забываешь себя саму.

Откуда навязчивые воспоминания? Он совершил акт милосердия. Охваченная гангреной, безумная – ей оставалось недолго. Всего лишь малый толчок, вовсе не продиктованный мотивами мести или отвращения. И все же она могла проклясть его с последним сиплым выдохом.

Ее душа должна плавать в черной воде. Но Странник знал, что оказался в одиночестве. Алтарная комната не дала ему ничего, кроме уныния.

Он брел – скользкий пол тоннеля опускался с каждым шагом – ноги вдруг поскользнулись, вода охватила его грудь, сомкнулась на плечах, хлопнула по горлу. Макушка коснулась неровных камней потолка; еще миг – и он оказался под водой. В глазу защипало.

Он плыл сквозь сумрак, пока вода не стала соленой; свет, отраженный от водной глади в саженях сверху, замерцал, словно смутные полузабытые воспоминания о молниях. Он смог ощутить тяжелые удары буйных потоков и понял, что наверху действительно ярится шторм. Но творящееся под потолком мира не повлияет на него здесь, внизу. Он идет по дну океана, вздымает вековой ил.

Здесь нет гниения; все, что не раздавило в пыль неистовое давление пучины, издавна лежит под одноцветным покрывалом ила, словно мебель в громадной покинутой комнате. Это королевство навевает ужас. Время забыло путь, заблудилось, пока бесконечный дождь обломков не прибил его вниз, не поставил на колени. Не похоронил. Все и вся могут удостоиться такой же участи. Угроза, риск весьма реальны. Ни одно разумное существо не выдержит долгого пребывания здесь, где вечно звучит жуткая мелодия тщеты.

Он заметил, что идет мимо большого скелета: покосившиеся кривые ребра поднимаются по сторонам колоннадой храма, рухнувшего под собственной тяжестью. Он пересек неровную линию валунов – позвонков чудовища. Четыре лопатки стали широкой платформой, от них, словно поваленные столбы, отходили до нелепого длинные кости. В такой темноте он мог лишь вообразить очертания чудовищного черепа. Да, вот еще храм, иного рода. Драгоценное хранилище самости, пространство, желающее быть занятым, существование, требующее знаний о себе.

Мысль понравилась Страннику. Сколь тонкие самообманы собирают воедино кости души! Он миновал последнюю лопатку, заметив следы перелома. Кость походит на громадное разбитое блюдо.

Оказавшись у черепа, Странник увидел: одна из орбит раздроблена, длинное перекошенное рыло полно выбитых зубов. Старший Бог помедлил, изучая повреждения. Он не мог вообразить, что это за зверь; он подозревал, что это дитя глубоких течений, пловец давно минувших эпох, так и не понявший, что время его ушло. Он подумал: не был ли удар – ударом милосердия?

Ах, но разве может он бороться со свой натурой? Большинство его толчков имели фатальные последствия, это правда. Побуждений у него много, и милосердие не числится в самых последних. Ощущение волос под рукой… да, это выпрыгнула совесть, это трепет раскаяния. Ничего. Пройдет.

Он пошел дальше, зная, что находится на верном пути.

Есть места, которые можно найти лишь по приглашению, по сомнительной любезности сил, их сотворивших, придавших форму. Преграды презирают желания и жажду большинства искателей. Но он давно, очень давно изучил тайные тропы. Ему не нужно приглашений; ни одна сила не устоит перед его алчбой.

Тусклый свет башни показался раньше ее очертаний; он вздрогнул, когда насмешливое око заплясало в сумраке. Течения набросились на него, ударяя по телу словно бы в безнадежных попытках сбить с пути. Ил взвился, желая его ослепить. Но он устремил взгляд на зовущий огонек – и вскоре различил и приземистый дом, и черные кривые сучья деревьев во дворе, и низкие каменные стены.

У башни Азата скопились залежи ила. Курганы во дворе оказались полуразрытыми; корни накренившихся деревьев торчали наружу. Ступая по качающимся плитам дорожки, Странник видел кости, рассыпанные вокруг провалившихся могильников. Да, они наконец-то сбежали из тюрьмы, но смерть пришла за ними раньше. Терпение – рок долгоживущих. Оно способно погрузить потерявшую счет годам жертву в спячку, пока не истлеет плоть, пока не отвалится череп.

Он дошел до двери. Потянул, открыв.

Потоки из узкого коридора овеяли его, теплые словно слезы. Едва портал закрылся за спиной, Странник сделал жест. В следующий миг он стоял на сухом полу. В воздухе висело тонкое облачко дровяного дыма. По коридору плыл, приближаясь, огонек фонаря.

Облаченная в домотканую одежду фигура заставила Странника содрогнуться. Воспоминания взвихрились мутным илом; он словно на мгновение ослеп. Тощий Форкрул Ассейл горбился, словно доказательства и улики правосудия согнули его, сломали спину. Бледное лицо стало сборищем морщин, оно походило на мятую кожу. Измученные глаза лишь на миг впились в Странника. Затем Ассейл сделал шаг в сторону. – Огонь и вино ждут тебя, Эрастрас. Входи, ты знаешь дорогу.

Они прошли в двойную дверь на пересечении коридоров, в сухое тепло комнаты очага. Ассейл указал рукой на столик у стены, а сам подковылял к креслу около камина. Не принимая приглашения выпить – пока что – Странник подошел к другому креслу и уселся.

Они сидели и смотрели друг на друга.

– Ты малость поизносился, – сказал Ассейл, – с последней нашей встречи…

– Хохот Бездны, Сетч! Ты сам себя давно видел?

– Забытым не подобает жаловаться. – Хозяин поднял хрустальный кубок, поднес к лицу, созерцая мерцающий свет, запертый в янтаре вина. – Когда я гляжу на себя, вижу… угольки. Они угасают, они умирают. И это, – закончил он, – хорошо.

Ассейл выпил вино. Странник оскалился: – Жалкие слова. Но твои прятки окончились, Костяшки.

Сечул Лат улыбнулся старому титулу, и это была горькая улыбка. – Наше время утекло.

– Так было. Но ныне все возродится.

Сечул покачал головой. – Ты правильно сдался в прошлый раз…

– Это была не сдача! Меня вытеснили!

– Тебя заставили отдать то, чего ты оказался недостоин. – Мрачные глаза поднялись, захватывая взор Странника. – К чему роптать?

– Мы были союзниками!

– Да, были.

– И станем снова, Костяшки. Ты был Старшим Богом, ближе всех стоявшим к моему трону…

– К твоему Пустому Трону, да.

– Битва грядет. Слушай меня! Мы можем изгнать жалких новых богов. Мы можем утопить их в крови! – Странник подался вперед. – Боишься, что против них выйдем лишь мы двое? Уверяю, старый друг, в одиночестве мы не окажемся. – Он снова расслабился, уставился в огонь. – Твои смертные родичи, должно быть, нашли новую силу, заключили новые союзы.

Костяшки фыркнул: – Ты доверишься миру и правосудию Форкрул Ассейлов? После всего, что они с тобой сотворили?

– Я умею узнавать необходимость.

– Эрастрас, мое время подошло к концу. – Он пошевелил пальцами. – Оставляю всё на Близняшек. – Ассейл улыбнулся. – Лучший мой бросок.

– Отказываюсь верить. Ты не станешь в стороне перед грядущим. Я ничего не забыл. Помнишь силу, которой мы когда-то владели?

– Помню. Думаешь, почему я сижу здесь?

– Я хочу эту силу. Снова. И получу.

– Зачем? – спокойно спросил Костяшки. – Чего ты ищешь?

– Всего, что потерял!

– Ах, старый друг, ты не помнишь всего.

– О?

– Да. Ты забыл, что потерял в самом начале.

Повисло молчание.

Странник встал и отошел, чтобы долить вина. Вернувшись, поглядел на приятеля – Старшего сверху вниз. – Я пришел сюда, – произнес он, – не только ради тебя.

Костяшки моргнул.

– Я намерен призвать весь Клан Старших. Всех, кто выжил. Я Владыка Плиток. Они не смогут отказаться.

– Нет, – буркнул Костяшки. – Этого мы не сможем.

– Где она?

– Спит.

Странник скорчил гримасу. – Это я и так знал, Сетч.

– Сядь, Эрастрас. Прямо сейчас. Прошу. Давай просто… посидим. Выпьем за память дружбы. И за невинность.

– Когда кубки опустеют, Костяшки.

Он сомкнул веки, кивнул: – Так и будет.

– Больно видеть тебя таким, – сказал, усевшись, Странник. – Мы снова сделаем тебя прежним.

– Дорогой Эрастрас, ты ничему не научился? Времени плевать на наши желания, и ни один из существовавших богов не был безжалостнее времени.

Странник прищурил глаз. – Погоди, пока не узришь мир, который я переделаю. Ты вновь встанешь у Пустого Трона. Вновь познаешь наслаждение неудач, повергая мечтающих о лучшей доле смертных. Снова и снова.

– Помню, – пробормотал Костяшки, – как они сетовали на невезение.

– И пытались ублажить судьбу все новыми жертвами крови. На алтарях. На полях брани.

– И в темных сделках души.

Странник кивнул – обрадованный, утешенный. Да, следует выждать еще немного. Целительное мгновение. Оно всегда ему отлично служило.

Он может еще немного отдохнуть здесь.

– Тогда расскажи мне, – предложил Костяшки, – историю.

– Какую историю?

– О том, кто взял у тебя глаз.

Странник поморщился и отвернулся. Хорошее настроение испарилось. – Смертные, – буркнул он, – съедят всё.

* * *

В башне Азата, в комнате, бывшей целым миром, она спала и грезила. Грезы ее жили отдельно от времени, и потому она вновь брела по местности, умершей тысячи лет назад. Но воздух все еще свеж, небо над головой чисто, сверкает ртутным блеском – как в день яростного рождения. Со всех сторон здания, ставшие грудами обломков, кривыми костлявыми курганами. Прошедшие потопы запятнали все илистой грязью до уровня ее бедер. Она шла, удивляясь и даже не веря глазам.

Только это и осталось? Трудно поверить.

Курганы выглядели странно одинаковыми – груды камня почти идентичного размера. На улицах не было видно мусора; даже грязь облепила все аккуратной ровной коркой.

– Ностальгия, – произнес голос сверху.

Она встала, подняла глаза на белокожую фигуру, усевшуюся на одном из курганов. Золотые спутанные волосы отросли, в них появился намек на какой-то алый оттенок. Белый двуручный меч прислонен к боку, и кристальное навершие рукояти сверкает под ярким солнцем. Оно принимает много форм, это существо. Одни прекрасные, другие – как эта – подобные плевку в глаза. Кислотой.

– Твоя работа, так?

Рука провела по эмалевому лезвию – касание любовника, заставившее ее вздрогнуть. Он сказал: – Мне противна твоя небрежность, Килмандарос.

– А ты делаешь смерть столь… опрятной.

Он дернул плечами: – Скажи, если в последний свой день – или ночь, без разницы – ты обнаружишь себя в постели, в комнате. Слишком слабой, чтобы встать, но еще способной оглядеться – но не больше. Скажи мне, Килмандарос, не утешит ли тебя опрятность всего, что увидишь вокруг? Ты будешь понимать, что оно останется и после, неизменное, привязанное к медленному, весьма медленному ритму увядания?

– О чем ты спрашиваешь, Оссерк? О ностальгии по комнате, в которой я сейчас сижу?

– Не это ли финальный дар смерти?

Она подняла руки, показав ему кулаки. – Иди сюда, получи мой дар, Оссерк. Я знаю это тело, лицо, которые ты мне явил. Я знаю искусителя, знаю слишком хорошо. Иди же сюда. Неужели ты не скучаешь по моим объятиям?

И Оссерк хихикнул в ужасной яви сна. Таким смехом, который врезается в жертву, злобно сжимает горло. Презрительный, лишенный сочувствия смех его говорил: «Ты мне больше не интересна. Вижу твою боль, и это меня веселит. Вижу, что ты никак не избавишься от пустячка, который я легко выбросил, от заблуждения, будто мы все еще нужны друг другу».

Столь многое в смехе сна, о да.

– Эмурланн распался, – сказал он. – Большая часть кусков так же мертва, как этот. Будешь корить меня? Аномандера? Скабандари?

– Меня не интересует дурацкое тыканье пальцем. Обвиняющему нечего терять и есть что скрывать.

– Но ты объединилась с Аномандером…

– Он тоже не любит укорять. Мы объединились, да, чтобы спасти что можно.

– Значит, тем хуже, что я пришел сюда первым.

– Куда делись жители, Оссерк? Их город ты уничтожил…

Он поднял брови: – Да никуда не делись. – Он повел рукой, показывая на ряды курганов. – Я отказал им даже в миге… ностальгии.

Она почувствовала, что дрожит. – Сойди же сюда, – проскрежетала она, – ибо смерть заждалась тебя.