Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 63 страниц)

Пока приказ летел от кости к кости, Баделле обрела голос. «В их словах сила, но я отвечу силой».

 
– … осадою чудес
смирение берет вас в руки…
 

Она отвернулась, чтобы видеть не глазами. Она ощутила, как энергия вылетает, пламенея вспышками.

– ЗАСТЫНЬТЕ!

Удар тяжелого кулака. Губы лопнули, струится кровь. Баделле сплюнула и двинулась вперед. Шаг, всего один шаг.

 
– В тончайшей тишине
сомнение развертывает кольца…
 

Она увидела, как ее слова бьют врага. Они зашатались. Она была близко и разглядела смятенные лица, неверие, удивление и нарастающую тревогу. Возмущение. Да, это она понимает. Намеченная добыча решила улизнуть. Жертва показывает фокусы.

Баделле сделала второй шаг.

 
– Покорствуя, смиритесь, ибо кости
дрожь пронизала вдруг.
Замрите же в тени
под игом недовольства…
 

Она ощущала пламя в руках и ногах, видела, как ослепительная сила изливается из ладоней. Истина – такое редкое оружие, и потому особенно опасное.

 
– Мне не швыряйте слов
они осквернены
пустыми добродетелями.
СДАЙТЕСЬ
лжи собственной!
в мгновенье бездыханном
ЗАСТЫНЬТЕ
легкие кричат
ответом тишина
сердца как барабаны
с треском рвется кожа
о кровь, СТРУИСЬ!
 

Они шатались словно слепые. Синие жидкости струились из лопнувших суставов, рвались из разверстых ртов. Агония исказила угловатые лица. Одна упала и задергалась, ударяя землю пятками. Вторая, что была ближе всех к Баделле и детям, рухнула на колени – касание кристаллической почвы было отмечено двумя всплесками синеватой крови. Казнитор завопила. Оставшиеся двое, мужчина и женщина, качались под ударами незримых кулаков, отступали, неловко пытаясь бежать.

Пламя в Баделле вспыхнуло еще ярче и умерло.

Казниторы заслужили худшего – но в ней не осталось сил на суровый приговор. Они дали ей всего два слова. Недостаточно. Два слова. Покоритесь чести быть убитыми. Примите судьбу. «Но… мы не будем. Мы отказываемся. Мы отказывали судьбе уже очень долго. Мы – верующие в отказ.

Они не подойдут близко. Еще долго не подойдут. Может, вот этих мы вообще не увидим. Я повредила им. Я забрала их слова, присвоила. Заставила силу обратиться в руках и ранить хозяев. Ей пришлось покориться».

Она повернулась. Ребристая змея снова в движении, до странности бездумном, словно ее гонит пастух. Так стадо переходит… реку? «Но где я видела реку?»

Она моргнула. Слизала соленую кровь с губ. Плясали мушки.

Город ждет.

– Мы способны вынести всё, – шепнула она. – Но жизнь – не только страдания.

«Пора найти иное».

* * *

Темнота ушла и все же осталась. Осколок, чистый, сулящий уничтожение. Онос Т’оолан мог ощутить где-то впереди мерцающее, манящее присутствие. Его широкие шаги сбились. Горькая ярость вдруг как бы пошатнулась, лишенная сил. Уныние поднималось океанским потопом, поглощая чувство необходимости. Кончик меча коснулся земли. Мщение бессмысленно, даже если первый импульс был всепоглощающим.

Если выбрать эту тропу, то шагать можно вечно. Виновные растянутся в линию до самого горизонта. Бесконечный марш мстителя. Так было с местью Джагутам. Онос всегда понимал тщету мести. Неужели он лишь автомат, не способный замедлить шаг?

И тут он ощутил, как на него мощно давят сзади. Удивленный и испуганный, Первый Меч повернулся, прорезав клинком дугу в почве. Он мог бы сопротивляться. Мог бы отказаться. Но решение не приведет к ответу. Его изгнали из владений смерти. Кровные связи разорваны. Он больше не муж, не отец, не брат. Ему задана месть, но кому можно мстить, сидя в долине на куче трупов? Есть и другие причины, другие поводы, чтобы снова пройтись по жалкому миру. Оносу Т’оолану отказали в заслуженном уходе. Он решил узнать, почему.

Ни один из тысячи приближавшихся Т’лан Имассов не коснулся его мыслью. Они шли, окутанные тишиной. Призраки, родичи, ставшие чужаками.

Он ждал.

Дети Ритуала, да. Но чутье подсказывало ему иное относительно многих. Т’лан Имассы, и все же…

Когда сборище остановилось, вперед вышли шесть Гадающих по костям. Он узнал троих. Бролос Харан, Улаг Тогтиль, Ильм Эбсинос. Гадающие клана Оршайн. Оршайны не смогли прийти на призыв Серебряной Лисы. Неудача намекала на мысль о гибели. Вымерли. Их постигла судьба кланов Ифайле, Бентракт, Керульм.

Суждение, оказавшееся ложным.

Трое других тоже были неправильными, хотя на свой манер. Они одеты в шкуры белых медведей – зверей, появившихся на самом закате эпохи Имассов; лица их более плоские, костяк слабее, нежели у настоящих Имассов. Оружие по большей части из кости, клыков, рогов, с искусно вставленными кусками кремня. Оружие, отвергающее идею тонкости: сложное в изготовлении, но обещающее зверскую жестокость в применении.

Гадающий по костям Улаг Тогтиль заговорил: – Первый Меч. Кто знал, что пыль может быть столь интересной?

Бролос Харан негодующе фыркнул: – Он настаивал, что будет говорить за нас, но говорит вовсе не то, что нужно. Зачем мы согласились – загадка.

– У меня свои пути, – небрежно сказал Улаг. – И не думаю, что Первый Меч лишен терпения.

– Терпения – не лишен, – рявкнул Бролос. – А как насчет терпимости?

– Кость не сразу ломается, Бролос Харан. Я скажу Первому Мечу еще кое-что, прежде чем замолкну в ожидании глубины его слов. Можно?

Бролос Харан повернул голову к Ильм Эбсинос, подняв руку в странном жесте, на миг удивившем Оноса Т’оолана. Потом он понял.

Беспомощность.

– Первый Меч, – снова заговорил Улаг. – Мы не обращались к тебе путем Телланна, потому что не претендуем на помощь. Нас призвали, да, но это было – не сразу нам удалось понять – твоей руки дело. Можешь отвергнуть нас. Нам не по сердцу навязывать свою волю.

Онос Т’оолан спросил: – Кто эти чужаки?

– Воистину глубоко копаешь. Первый Меч, они – Т’лан Имассы второго Ритуала. Потомки тех, что решили следовать за Кайлавой Онасс, отвергнувшей первый Ритуал. Зря они не узнали заранее привычек Кайлавы, ведь она не любит компании. Но если во льду остается всего одна прорубь, всем приходится дышать сообща.

– Моя сестра никого не привечает.

– Увы. Так все и случилось. Вот трое Гадающих по костям клана Бролда. Лид Гер, Лера Эпар и Ном Кала. Всего Т’лан Имассов Бролда две тысячи семьсот один. Большинство остается прахом за нашими спинами. Число воинов Оршайна – семьсот и двенадцать. Все здесь. Если мы потребуемся тебе, готовы служить.

Ном Кала смотрела на Первого Меча, воителя, который считался сказкой, мифом. Лучше бы, решила она, он оставался таковым. Кости его словно склеены из кусочков, причем некоторые явно не принадлежали ему изначально. Первый Меч – не великан из легенд. Изо лба его не растут оленьи рога. Дыхание не несет дара огня. Он явно не жаждет три дня и четыре ночи перечислять свои подвиги, посрамляя славнейших из героев. Она уже подозревает: почти все старинные сказки не относятся к явившейся им личности. Ему ли плясать, перебегая море по спинам китов? Скрещивать клинки с демонами-моржами в подводных башнях? Тайно соблазнять жен, оставшихся в ночи?

Сколько детей ее клана, поколение за поколением, носили имя Онос, ибо их матери хвастались невозможной связью?

Она нервно сглотнула, привлекая всеобщее внимание.

Бролос Харан говорил – о чем, Ном Кала не имела понятия; он явно не обрадовался, когда его прервали. – Ном Кала, что такого забавного в Провале при Красных Шпилях?

– Ничего, – сказала она, – я извиняюсь, Бролос. Посторонняя мысль. Ну, несколько посторонних мыслей.

Все ожидали пояснений.

Она решила, что лучше помолчать.

Ветер бормотал, хватаясь за обрывки шкур.

Онос Т’оолан заговорил: – Оршайны, бролды. Я отрекся от Джагутских Войн. Я не ищу битвы. Я не стану приглашать вас с собой, ведь я ищу возможности рассчитаться. Как и вы, я призван из праха и во прах желаю вернуться. Но вначале найду ту, что наказала меня воскресением. Гадающую по костям из Т’лан Имассов Логроса, Олар Этиль.

Улаг сказал: – Ты точно знаешь, что это она?

Онос Т’оолан склонил голову набок. – Улаг Тогтиль, после стольких лет ты еще веришь в точное знание?

– Мы не воевали с Джагутами, – бросила Ном Кала.

Гадающих Оршайна охватила волна холодного негодования. Ей было всё равно.

Онос Т’оолан произнес: – Улаг. Я не вижу среди твоих сородичей Вождя Войны клана Оршайн. Почему Инистрал Овен не вышел вперед?

– Он стыдится, первый Меч. – Потери при Красных Шпилях…

– Ном Кала, – сказал Онос, – у клана Бролда нет вождя?

– Только мы. Та война, которую мы вели против людей, не требовала вождя. Было ясно, что победы на поле брани нам не видать. Их слишком много.

– Тогда как вы сражались?

– Сохраняя историю, образ жизни. Мы таились, ибо таким образом могли выжить. Мы сохранили себя. Уже победа.

– И все же, – вставила Ильм Эбсинос, – в конце вы проиграли. Иначе не устроили бы Ритуал Телланна.

– Верно, – ответила она. – Больше негде было таиться.

Улаг сказал: – Первый Меч, мы всё же пойдем с тобой. Как и ты, мы желаем узнать цель возвращения.

– Если вы пойдете со мной, – возразил Онос, – попадете под власть желаний Олар Этили.

– Что может сделать ее неосторожной, – ответил Улаг.

* * *

Стоявшая среди прочих Имассов Рюсталле Эв слушала и наблюдала, воображая мир, полный смысла. Когда-то он был именно таким – для нее, для ее сородичей. Но всё изменилось очень давно. Может быть, Первый Меч сможет привязать их к своему исканию. Может быть, ответы облегчат бремя отчаяния. Появятся причины быть, поводы для противостояний. Однако пыль манит ее обещанием забвения. Тропа к концу всех концов широка и отлично утрамбована. Ей так хочется идти по ней!

Кальт Урманел сказал за спиной: – Смотрите на его меч. Смотрите: его кончик кусает землю. Онос Т’оолан не любит показных поз. Никогда не любил. Я помню, когда видел его в последний раз. Он победил бросившего вызов. Показал такое мастерство, что десять тысяч Имассов замолчали в восторге. А он стоял, словно потерпел поражение.

– Устал, – пробурчала Рюсталле.

– Да, но не от боя. Его утомляла необходимость драться, Рюсталле Эв.

Она обдумала его слова, кивнула. Кальт добавил: – За таким воином я готов идти.

– Да.

* * *

Она уселась на груду из трех сложенных полотняных палаток, сгорбилась под меховым плащом. Дрожь не отступала. Она следила за мерцающим концом трубки, плясавшим в пальцах словно светлячок. Атри-Цеда Араникт прислушивалась к звукам из малазанского лагеря. Приглушенный, усталые. Потрясение. Она отлично их понимала. Солдаты выходили из строя, шатаясь, будто ударенные. Падали без чувств, вставали на колени, блевали кровью. Паника пронизала ряды – что это, нападение?

Нет, ничего подобного.

Сломленные солдаты были, все до одного, магами. А врагом, слепым и равнодушным, была сила.

Тошнота отступала. Разум постепенно оживал, мысли блуждали пьяными гуляками, раскидывая кучи пепла – она вернулась назад, к первой встрече с Верховным Магом Беном Адэфоном Делатом. Какой она была жалкой. Мало было падения без чувств перед лицом Командора Брюса? Но она едва успела оправиться, когда он повел ее к Быстрому Бену.

Теперь, несколько недель спустя, лишь обрывки того разговора остались в памяти. Он казался отстраненным; но, когда земля закипела в руках Араникт, взгляд темных глаз стал стал острым, твердым. Глаза будто превратились в ониксы.

Он выругался. Она помнит то ругательство. «Худовы бешеные яйца в огне».

Она успела узнать, что Худ был богом смерти; если какой бог и заслужил быть предметом горьких ругательств, так именно он. Но тогда она восприняла слова Верховного Мага буквально.

«Огонь», подумала она. «Да, пламя в земле, в чаше моих ладоней».

Глаза ее уставились на Верховного Мага – она поразилась его прозорливости и мгновенно уверилась в его превосходстве. Ей не место в такой компании. Ее разум по большей части ползет улиткой, особенно по утрам, пока первая затяжка не пробуждает ее к жизни. Быстрота мысли (отсюда, подумала она тогда, и его прозвище) – сама по себе вид магии, тонкое волшебство, и ей остается лишь взирать на него с суеверным восхищением.

Столь высокое мнение способно существовать лишь в царстве таинств, но таинственное редко переживает слишком близкое знакомство. Верховный Маг послал официальный запрос, чтобы ее временно придали отряду кадровых магов. С той поры она услыхала от Бена Адэфона Делата множество ругательств и вынуждена была прийти к выводу, что его быстрота скорее относится к области не магии, а сумасбродства.

О, он действительно умен. Еще он имеет привычку говорить множеством разных голосов, играть с куклами – марионетками. Что до его излюбленных друзей…

Она яростно затянулась дымом, увидев приближающуюся фигуру. Идет как пьяный, одежда перемазана грязью. До странности детское лицо Бутыла опухло, обмякло.

«Ну вот, начинается. Еще один невразумительный разговор между ними. Ох, как ему не нравится, если я присутствую. Как и мне».

– Дышит? – спросил малазанин, вставая перед палаткой.

Она бросила взгляд на откинутый полог. – Выгнал меня.

– Меня он захочет увидеть.

– Он хочет узнать, как поживает Скрипач.

Бутыл поморщился, отвел глаза, но тут же посмотрел на нее снова. – У вас излишняя чувствительность, Атри-Цеда. Глоток рома успокоит нервы.

– Уже глотнула.

Он кивнул, не удивившись. – Скрипач все еще избавляется от остатков ужина. Ему понадобится новая палатка.

– Он же не маг.

– Да, не маг.

Она не сводила с него глаз. – Вы, малазане, все такие скрытные?

Он усмехнулся: – Мы станем еще хуже, Атри-Цеда.

– Почему бы?

Улыбка увяла так быстро, словно ей не нравилось находиться на его лице. – Всё вполне просто. Чем меньше мы знаем, тем меньше говорим. Скоро мы станем армией немых.

«Не могу дождаться». Вздохнув, она отложила трубку, медленно встала.

Звезды возвращаются на северо-восточный небосвод. Хоть что-то. Но там кто-то появился. Несет оружие… боги, что за оружие! – Выпавший глаз Странника! – сказала она. – Он же Верховный Маг. Он не может прятаться вечно.

Глаза Бутыла широко раскрылись. – Не слышал такого ругательства, – сказал он.

– Только что придумала.

– Из уст летерийки звучит крайне неуважительно. Я почти шокирован.

– От вас плохих привычек набралась, кажется. – Она подошла к палатке, похлопала по брезенту. – Мы входим.

– Отлично! – рявкнули изнутри.

В тесной палатке было душно. Сидящего скрестив ноги Быстрого Бена окружали ароматические свечи. – Ублюдок тянется ко мне, – сказал он хрипло. – Хочу ли я поговорить? Нет. Не хочу. О чем говорить? Аномандер убил Худа, Дассем убил Аномандера. Бруд разбил Драгнипур и Драконус гуляет на свободе. Бёрн дрожит, врата Старвальд Демелайна ярятся пламенем, жестокие изломанные садки, каких мы никогда прежде не видели, лежат и ждут – но когда они пробудятся? Что они нам принесут?

И еще… вы тоже поняли? Еще кое-что… Хватит пялиться, просто слушайте. Кто заварил всю проклятую кашу? Бутыл?

– Простите, я слушаю, а не думаю. Откуда мне знать? Нет, погодите…

– Да, Темный Трон и Котиллион. Адъюнкт взаправду верит, будто сама выбирает путь? Наш путь? Она гонит нас с самой высадки… да, да, вопрос снабжения. Не похоже, что акрюнские купцы готовы вывалить перед нами все что имеют, да? Дела пойдут тем хуже, чем дальше на восток мы уйдем – Пустоши не зря так названы, правильно?

– Быстрый Бен…

– Разумеется, я разболтался! Слушайте! Там Т’лан Имассы! – Дикий взгляд резко остановился на Араникт. – Пыль будет танцевать! Кто приказываем им? Чего они хотят? Знаете, что я хочу сделать с вашей грязью? Выбросить подальше! Кто желает знать ответы? Не я!

– Т’лан Имассы, – сказал Бутыл, – склонились перед Императором. Он взял себе Первый Трон и вряд ли освободил.

– Точно!

– Нас обкладывают. Пора поговорить с Таворой. Сейчас же.

Но Верховный Маг покачал головой: – Бесполезно. Она уже все решила.

– Насчет чего? – повысил голос Бутыл.

– Решила, что сможет их обхитрить. Знаешь, она была талантливым ученым во времена жизни Келланведа, Танцора и Дассема. Ты не знал? Прежде чем стать Адъюнктом. Даже прежде чем стать главой Дома Паран. Она изучала войны, имперские войны. Завоевания – не только тактику, но мотивы Императора и его когорты безумцев. Их жизни. Сухарь, Тук Старший, Амерон, адмирал Нок, Угрюмая, даже Тайскренн… зачем, ты думал, она таскается с Банашаром? Пьяный дурак – ее потенциальный посланник к Тайскренну, если тот решит наконец что-то сделать.

Бутыл был явно потрясен откровениями Быстрого Бена. – Обхитрить их? Обхитрить Повелителей Теней?

Оскаленные зубы Бена блестели в трепещущем свете свечей, словно золотые. – Не решаюсь сказать.

– Не верите, что мы будем держать рты на замке?

– Нет. И почему бы мне верить? – Он ткнул длинным пальцем в сторону Бутыла: – Ты первый сбежишь в холмы, если я…

– Если всё так плохо, почему вы еще здесь?

– Потому что Драконус изменяет все, а я единственный, способный устоять против него.

Бутыл раззявил рот. Голос его был хриплым: – Вы?

– Не на миг не думай, что я сделаю это ради Темного Трона и Котиллиона. Не думай, что я сделаю это ради Адъюнкта. Время внутри Драгнипура… оно изменило его. Никогда он раньше не был таким тонким – вообрази, вежливое приглашение поговорить – идиотами нас считает? Но постой… – он развел руками, – это было бы тонко, если бы не было так очевидно! Почему мы не подумали сразу?

– Потому что это чепуха… проклятый дурак!

Верховный Маг не отреагировал на выходку Бутыла. – Нет, он действительно желает поговорить! Слишком тонко для тебя! Ну, разве мы не можем быть тонкими? Разговор? Ни шанса! Ну, поглядим, что он теперь сделает.

Араникт провела пальцами по волосам, поискала трубку на поясе. Склонилась, взяв одну из свечек Бена. Начала разжигать траву – и случайно заметила, с каким оцепенелым видом смотрит на нее Верховный Маг.

Бутыл грубо хохотнул: – Она уже не стыдится, а? Хорошо. Теперь у нас есть настоящая Атри-Цеда. Как и хотел Брюс.

За пеленой клубящегося дыма глаза Араникт подозрительно сузились. Она не спеша вернула свечу на пол, в озерцо расплавленного воска. Брюс? О чем это они?

Верховный Маг метнул Бутылу удивленный взгляд. – Это невежество, не бравада.

– Бравада обычно порождается невежеством, – буркнул Бутыл.

– Склонен согласиться. Но ты прав, – вздохнул он, – нам всем надо быть такими же хладнокровными.

Араникт фыркнула: – Хладнокровными? Надеюсь, вы этим словом не меня описываете?

– Может, и нет, – ответил маг, – но вы очень убедительно всё сыграли. Свеча, вынутая из круга защиты… вы открыли путь Драконусу. Он тут же ощутил, но…

– Не воспользовался, – сказал Бутыл.

– Не воспользовался.

– Тонко.

– Ха, ха, Бутыл. Ты прав и даже правее, чем думаешь. Суть в том, что она заставила нас обсудить самый важный вопрос, не так ли?

– Сама не желая.

Быстрый Бен бросил на нее взгляд – озадаченный, недоверчивый.

Араникт пожала плечами: – Мне нужен был огонь.

Ответ, кажется, позабавил обоих, однако на разный манер. Она решила не продолжать. Какой смысл в объяснениях, что она не понимает ни слова? Все упомянутые быстрым Беном имена – даже Драконус – ей не знакомы. Ну, почти. Драконус. Он – тот, кто пришел во тьме, сотворив врата в половину неба, тот, кто держит в руке оружие темноты и холода, чернейшего льда.

«Жеваные мозги Странника, я среди них лишь потому, что втюрилась в Брюса Беддикта. Как и тысяча других женщин».

Быстрый Бен сказал: – Атри-Цеда, ваш командир, Брюс…

Араникт виновато вздрогнула. «Неужели он прочел мои мысли?»

– Он ведь однажды умер?

– Что? Да, так говорят… то есть он умер.

Верховный Маг кивнул: – Лучше поглядеть, как он. Возможно, требуется ваша помощь.

– Моя? Почему?

– Потому что Худ ушел, – сказал Бутыл.

– И что это означает для Командора Беддикта?

Бутыл посмотрел в глаза Быстрому Бену, кивнул и лишь потом ответил: – Мертвые никогда не одолевают путь назад полностью, Араникт. Ну, так было, пока у мертвых был бог. Возможно, Брюс сейчас… пробудился. Став таким, как прежде. Ему будет что сказать Атри-Цеде.

– Еще увидимся, – добавил Быстрый Бен. – Или нет.

«Они отсылают меня. Ну ладно». Она повернулась кругом и покинула палатку. Помедлила, оказавшись в душной темноте лагеря. Глубоко затянулась, пошла к далеким укреплениям летерийцев.

«Я нужна Брюсу. Что за сладкая мысль».

* * *

Улыба шлепнулась рядом с костром. – Дурацкие патрули. Там никого нет. Торговцы из Акрюна – одни скрипящие старики и мокроносые недоросли. – Она обвела взглядом круг сидящих у огня. – Видели деревню, которую прошли вчера? Полупустая.

– Нет воинов, – ответил Каракатица. – Все сражаются с Белолицыми. Акрюн больше не может контролировать Свободный Торговый Тракт, вот почему торговцы – драсильяны едут с юга.

Тарр хмыкнул: – Слышал я от гонцов, что они нашли место стоянки Баргастов – похоже, там была большая битва и похоже, Белолицым окровавили носы. Может, они вправду бегут, как рассказывали акрюнаи.

– Трудно поверить, – возразил Каракатица. – Я сражался с Баргастами, и это было совсем не весело. Говорят, Белолицые среди них самые крутые.

Улыба отстегнула и сбросила шлем. – А Корик где?

– Загулялся, – ответил Тарр, подбросив в костер еще один кизяк. – Снова.

Улыба прошипела: – Та лихорадка его пометила. На голову.

– Нужна добрая драка, – предположил Каракатица. – Тогда он быстро в норму придет.

– Долго ждать придется, – сказал Тарр. – Впереди недели и недели похода, а территория тут почти пустая. Да, мы быстро покрываем лиги, но за территориями равнинных племен лежат Пустоши. Никто не знает точно, сколько в них ширины и что ждет на той стороне. – Он дернул плечом. – Самый злой враг армии – скука. Мы сейчас точно под осадой.

– Корабб не вернулся? – Улыба покачала головой. – С ним были двое тяжелых. Наверное, заблудились.

– Кто-нибудь их найдет. – Каракатица встал. – Пойду поищу сержанта.

Улыба подождала, пока он не выйдет из круга света. Вздохнула. – Больше месяца не дралась на ножах. Остановка в Летерасе нас размягчила, а баржи и того пуще. – Она вытянула ноги к огню. – Ну, хотя бы мозоли перед маршем прошли. И мы снова в одном взводе.

– Новая забава нужна, – сказал Тарр. – Замечала здесь скорпионов?

– Как же, много. Но только двух видов: мелкие паршивцы и большие черные уроды. К тому же начни мы снова, люди будут подозревать, даже если мы придумаем ловкую отмазку. – Она поразмыслила и покачала головой: – Не пойдет, Тарр. Настроение не то.

Он покосился на нее: – Умно. Ты права. Как будто мы ушли слишком далеко и уже не вернемся назад. Забавно, но я тоскую по Семиградью и тому жалкому, бесцельному походу. Мы были сырым мясом, да – но мы пытались найти смысл. Вот в чем разница. В смысле.

Улыба фыркнула. – Дыханье Худа, Тарр.

– Что?

– Карак прав. Никакого смысла. Не было и не будет. Погляди на нас. Мы ходим и рубим людей, а они рубят нас – если могут. Погляди на Летер – да, теперь у них есть достойный король и народ может дышать свободно, жить как хочет… Но что в их жизни? Бьются ради очередной горсти монет, ради очередного ужина. Выскребают тарелки до дна, молятся треклятым богам о добром улове и спокойном море. Все ради чепухи, Тарр. Вот истина. Все ради чепухи.

– Та рыбацкая деревня, из которой ты вышла, была настоящей дырой?

– Не надо.

– Я и не стал бы, солдат. Ты сама вспомнила.

– Суть в том, что везде одинаково. Поспорим, ты сам был рад выбраться оттуда, откуда выбрался? Если бы там было все что тебе нужно, ты не был бы здесь. Так?

– Некоторые люди не изучают свою прошлую жизнь, Улыба. Я, например. Потому что ничего не ожидаю там найти. Хочешь смысла? Изобрети. Хочешь истины? Придумай. Для всех мир один. Солнце встало, солнце село. Мы видим восход, а закат, может быть, уже не увидим. Как думаешь, солнцу есть до нас дело?

– Нет, – ответила она. – Вот видишь, тут мы согласны.

– Не совсем. Я не говорю, что жизнь ничего не стоит. Наоборот. Ты создаешь миры, миры в голове и снаружи, но только те, что внутри, чего-то стоят. Там ты находишь мир и довольство. Достоинство. Ты… ты болтаешь о всеобщей бесполезности. Начиная с себя самой. Дурная это привычка, Улыба. Ты хуже Каракатицы.

– Тогда куда мы идем?

– У судьбы есть лицо, и мы столкнемся с ней – нос к носу. Что случится – не моя забота.

– Значит, ты пойдешь за Адъюнктом. Куда угодно. Как песик у ног хозяйки.

– Почему бы нет? Не все ли равно?

– Не поняла.

– Нечего тут понимать. Я солдат, ты солдат. Чего еще нужно?

– Я хочу войны, так ее!

– Скоро получишь.

– Почему ты так уверен?

– Потому что мы армия, мы в походе. Если бы Адъюнкту не нужна была армия, она распустила бы нас еще в Летере.

– Может и нет.

– Как это? – удивился он.

– Ну, она… может, она просто жадина.

Кизяк прогорел до едва светящихся углей. Мошкара вилась вокруг языков пламени. Молчание охватило двух солдат, ибо им нечего было более сказать друг дружке. По крайней мере, этой ночью.

* * *

Каракатица нашел сержанта лежащим на полу. Под рукой стоял кувшин рома. Тесное пространство пропиталось вонью кишечных газов, тяжелый запах пойла просачивался в ноздри словно сладкая смола.

– Проклятие, Скрип! Этим кишки не вылечишь.

– У меня больше нет кишок, – простонал Скрипач. – Вышли наружу еще звон назад.

– Утром еще и черепушка лопнет.

– Поздно. Иди прочь, Кряк.

Сапер подобрался и сел на краешек постели. – Кто виноват?

– Все зменилось, Кряк. Все совсем плохо.

– Вот уж новость! Слушай, мы идем быстро – я уже сапоги износил… но я вот что хочу сказать. Адъюнкт, у нее есть нюх – она, похоже, получше тебя вынюхивает, в чем дело. С самих барж мы почти бежим. И ты стал как одержимый еще до нынешней ночи. – Сапер поскреб щетину на подбородке. – Я за тобой иду, Скрип. Так и знай. Я… я всегда берегу твою спину.

– Не надо, Кряк. Вот наша молдежь… им спины бреги, не мне.

– Ну, ты повидал немало мертвых лиц…

– Я не провидец.

Каракатица хмыкнул: – Чудесен каждый день, не ты ли проповедовал? Взвод – это главное, вот что ты нам говорил. Солдат рядом, тот, чей кислый пот ты нюхаешь каждый чертов день. Мы семья, ты говорил. Сержант, ты заставляешь нас нервничать.

Скрипач с трудом сел, схватился за голову. – Рыбалка.

– А?

– В глубине есть демон. Хитрый глаз… следит за нживкой, понял? Только следит. Быстрый Бен, он готов показать себя. Уже. Они нам нужны. Все нужны.

– Скрип, ты пьян.

– У тьмы есть острый край. Чернейший лед… холоднее чем ты воображашь. А ты не. Мы тут пльсали и скакали, но вернулся самый большой волк. Конец игре, Карак.

– Ты насчет Адъюнкта? Скрип?

Скрипач поднял красные, мутные глаза: – У нее ни шанса выстоять. Боги подлые, ни шанса.

* * *

– Это лагерь? Должно быть. – Корабб оглянулся на спутников; те ответили ему тремя тупыми взглядами. – Освещен, больше любого караван-сарая. Идемте.

Он повел их по травяному склону и замахал руками, когда налетела туча мошек. – Не нужно было бежать за кроликом. Тут не стоит в прятки играть, говорил я вам? Земля слишком неровная. В этих долинах можно целую армию укрыть.

– Может, они так и делают, – сказал Лизунец. – Эй, Корабб, ты подумал? Они шутки с нами шутят.

– Вся армия Охотников? Глупо.

– Большой был кролик, – сказала Спешка.

– И совсем не кролик, – снова завел свое Лизунец. – То был волк. У кроликов нет горящих глаз, морды у них не кровавые. И они не рычат.

– Он окровавился, кусая тебя, – заметила Спешка.

– Пробежал прямо рядом – кто бы не напрыгнул на такую добычу? Там темно, знаешь? Но я и раньше находил кроликов. Это был не кролик.

– Зверье здесь другое, – сказала Спешка. – Мы слышим вой, но, может, и это кролики? Видел кожи ящериц, что торгуют в Д’расе? Они даже больше, чем те, которые видели с баржи. Такие коня могут съесть.

– Купец сказал, именно так их и ловят на юге. Протыкают коня большим крючком и кидают в реку…

– Не сработает, если не привязать к крючку веревку.

– Он не говорил, но это имеет смысл…

Они подходили все ближе к морю костров – ну, поправил себя Корабб, не морю. Скорее большому озеру. Нет, ужасно большому озеру. Он оглянулся на Острячку – она не болтала, но ведь она мало когда разговаривает. Только улыбается, но разве улыбка ее не прекрасна? Прекрасна.

– Если бы насадить на крючок кролика, – продолжал Лизунец, – могли бы поймать волка.

– Насади коня и поймаешь очень большого волка. Спорим?

– Кони у нас есть. Это идея, Спешка. Точно идея. Корабб, эй, мы хотим напрыгнуть на большую ящерицу. Ради шкуры. Ты с нами?

– Нет.

Далекий заунывный вой огласил ночь.

– Слыхали? Еще кролики – смотри в оба, Спешка. И ты, Острячка.

– Звучало скорее похоже на коня, насаженного на крючок, – буркнула Спешка.

Корабб встал на месте: – Заткнитесь все. Я панцирник Скрипача, верно? – Он ткнул пальцем, указав на Острячку: – Даже не думай подмигивать. Я провел полжизни, ошибаясь в людях, и поклялся никогда так больше не делать. Я человек мирный, но слежу за всем. Поняли? Я тоже панцирник. Хватит.

– Мы только шутковали, Корабб, – заверил Лизунец. – Всегда можешь с нами.

– Не верю в шутки. Ну, пошли, хватит шататься.

Они прошли еще двадцать шагов, прежде чем в темноте кто-то замаячил – дозорный, летериец. – Дыханье Худа, – прошипел Корабб. – Мы нашли не ту армию.

– Никому не скрыться от Охотников за Костями, – провозгласила Спешка.

* * *

Корик стоял во тьме, шагах в ста от ближайшего пикета. Его захватило воспоминание, подлинное или выдуманное – он не мог понять. Дюжина юнцов роет выгребную яму для маневров гарнизона. Сетийцы, настоящие и полукровки – в таком юном возрасте не видишь разницы, еще не пришло время для насмешек, зависти и всего остального.

Он считался одним из слабейших, и друзья поставили его на краю, выковыривать валун, тужась, потея и надрываясь. Он ободрал руки, он провел все утро в напрасных попытках перетащить клятый камень – а остальные стояли, смеялись и презрительно кричали.

Неудача – неприятное чувство. Оно жжет. Оно горит как кислота. В тот день, понял Корик, он поклялся никогда не терпеть неудач. Он сдвинул-таки валун, когда уже смеркалось. Остальные парни давно ушли, потом мимо проскакал отряд конницы, подняв облако пыли, подобное насмешке над золотым дыханием богов.

Валун не напрасно прирос к своему месту. Под ним обнаружился клад монет. Когда подползла темнота, он стоял на дне траншеи, держа в руках целое богатство. По большей части серебро и несколько золотых неизвестной для неопытного сетийца чеканки. Сокровище духов, прямо из легенд. «Под каждым камнем, паренек…» Да, воспитавшие его шлюхи знали много историй. Может, все воспоминание – тоже сказка. Жалкая, но…

Он нашел сокровище, вот в чем дело. Нечто драгоценное, чудесное, редкое.

И что он сделал с сокровищем духов?

Растратил. До последней проклятой монеты. Все ушло, и что взамен? Ничего.

Шлюхи мягки на ощупь, но души их спрятаны в холодной твердыне. Когда сдаешься их миру, когда понимаешь, что заблудился, ты наконец оказываешься… один.

«Ныне всё холодно на ощупь. Всё. Я трачу последние годы жизни, проклиная каждую подлую монетку.