Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 63 страниц)

– И этот груз – Аблала Сани? – спросила Джанат.

– Да.

– А он знает, куда должен плыть?

– Ну… признаю, его знания довольно смутные.

– Значит, – размышляла вслух королева, – если ты предложишь альтернативный маршрут на его острова, он не будет возражать?

– Возражать? Он даже не поймет, Ваше Высочество. Он только улыбнется, кивнет и попробует схватить меня за…

– А есть ли возможность создать комфортные условия Принцессе Фелаш даже с Аблалой на борту?

Шерк нахмурилась, взглянув на королеву, а потом на Фелаш. – Это королевский приказ, Ваше Высочество?

– Скажем так: мы были бы весьма довольны.

– Позвольте ответить, что вашего довольства, сколько бы вас ни было, для меня недостаточно, Высочество. Платите, и платите щедро. Мы согласуем контракт. И я пожелаю, чтобы его подписали и вы, Королева, и вы, Принцесса.

– Но суть дела в том, что оно должно быть неофициальным. Слушай, Шерк…

– Не слушаю, Джанат.

Фелаш повела усыпанной крошками рукой: – Согласна. Я подпишу контракт. В условиях капитана нет ничего необычного. Ничего. Отлично! Я рада, что все устроилось к всеобщему удовлетворению.

Джанат моргнула.

– Ну, тогда ладно, – сказала Шерк Элалле.

– Ох, эти сладости просто ужас! Я не должна… ну может еще один…

* * *

Через недолгое время болкандийские гостьи отбыли. Едва дверь закрылась за ними, Шерк Элалле уставилась на Джанат: – Итак, о Королева, какова же ситуация в Болкандо?

– Странник знает, – вздохнула Джанат, наполняя кубок. – Неразбериха. Там так много фракций, что факультет нашей академии похож на детскую песочницу. Ты, наверное, не понимаешь, но этим сказано многое.

– Песочница?

– Знаешь ли, на приличных улицах, населенных приличными людьми, всегда ставят деревянный ящик с песком, чтобы дети играли. Еще туда гадят уличные коты.

– У вас, приличных людей, странные представления о детских игрушках.

– Тебя что, кошачьей колбаской по голове били? Ну, ну, не обижайся. Мы так же порочны, как уличные шайки, с которыми ты накоротке.

– Ладно, извините. Вы предупредили малазан, что болкандийцы бурлят и готовы вцепиться им в лицо?

– Они знают. Их союзники уже влезли в самую кашу, знаешь ли.

– Тогда что принцесса делает в Летерасе?

Джанат скорчила гримасу. – Насколько я могу судить, уничтожает шпионскую сеть соперников. Ту самую, которую Багг оставил свободно болтаться.

Шерк хмыкнула: – Фелаш? Она не убийца.

– Да, но готова спорить – ее служанка как раз из таковых.

– А сколько лет четырнадцатой дочери? Шестнадцать, семнадцать…

– На самом деле четырнадцать.

– О Бездна! Не могу сказать, что с нетерпением жду возможности взять на борт раздутую пожирательницу пирожных и везти до Акрюнского хребта.

– Не забудь сбросить балласт.

Глаза Шерк широко раскрылись.

Джанат скривилась: – Лоции показывают там отмели и рифы, капитан. Неужели ты подумала, что я на что-то намекаю?

– Совсем нет, Ваше Высочество. Честно.

Джанат встала. – Идем, погоняем мужчин в саду. Хорошо?

* * *

Слуги королевы незаметно вывели болкандиек из дворца по лабиринту коридоров и заброшенных проходов. Наконец они оказались под ночным небом, около задних ворот.

Гостьи прошли на ближайшую улицу и принялись ждать скромного экипажа, который должен был отвезти их в средней руки гостиницу около гавани.

Фелаш все еще держала руку поднятой и без конца шевелила пальчиками – признак волнения, которого она сама не замечала. – Контракт! Смехотворно!

Служанка промолчала.

– Ну, – сказала Фелаш, – если капитан окажется слишком назойливой… – В пухлой руке возник клиновидный кинжал, словно наколдованный ею из прохладного ночного воздуха.

– Госпожа, – произнесла служанка тихим, мягким, поразительно красивым голосом, – это не сработает.

Фелаш наморщила лоб: – Не суетись, глупая девчонка. Мы не оставим следов. Никаких улик.

– Я о том, госпожа, что капитана нельзя убить, потому что, по-моему, она уже мертвая.

– Смехотворно.

– Пусть так, госпожа. Боле того, она оживлена утулу.

– О, вот это интересно! Возбуждающе! – Кинжал исчез так же быстро, как появился. – Налей мне кубок, ладно? Нужно подумать.

* * *

Вот и они, – пробормотал Багг. Теол повернулся. – Ах, видишь, как быстро они все уладили. Как мило. Дорогая моя, разве воздух ночи не освежает?

– Я не ваша дорогая, – ответила Шерк Элалле. – Она ваша дорогая.

– Разве она не хороша? Разве я не счастливейший человек среди живых?

– Видит Странник, это не великий талант.

– А вот талант притворства… – бросила Джанат, оценивающе глядя на мужа.

– Было лучше, – сказал Теол Баггу, – когда они не были союзницами.

– «Разделяй и покоришь разделенных», государь. Старая пословица.

– И очень любопытная. У тебя она работала когда-нибудь?

– Сработает, сразу вам доложу.

* * *

В тридцати лигах к северу от Ли Хенга, что на континенте Квон Тали, была деревня Гетрен, ничем не примечательная кучка глинобитных домов и лавок. Там имелись церковь без купола, посвященная местным духам, бар и каталажка, в одной из камер коей жил сборщик налогов, имевший обыкновение арестовывать сам себя за буйное пьянство (что случалось почти каждую ночь).

За приземистым храмом в тридцать два зала располагалось кладбище, три яруса которого соответствовали трем классам жителей деревни. Самый высокий и далекий от церкви уровень резервировался для богатых семейств – купцов и умелых мастеров, способных доказать свою укорененность в селении на протяжении трех и более поколений. Их могилы отличались резными надгробиями, склепами в виде миниатюрных храмов, а иногда и толосами – сооружениями стиля, бывшего в моде столетия назад.

Второй ярус принадлежал жителям среднего достатка, но вполне самостоятельным и приличным. Могилы, естественно, были здесь скромнее, однако родственники и потомки хорошо заботились о плоских склепах и ямах, покрытых каменными плитами.

Ближе всего к храму, на уровне его фундаментов, обитали мертвецы, сильнее всего нуждавшиеся в духовной защите, а иногда и простой жалости. Пьяницы, бездельники, безумцы и преступники – их тела клались в длинные канавы с ямами, которые периодически открывали, чтобы заменить сгнившие останки свежими.

Деревня, ничем не отличимая от бесчисленного множества других, разбросанных по Малазанской Империи. Люди проводят в таких всю жизнь, не ведая об имперских заботах, о марширующих армиях и яростных магических битвах. Они живут, сосредоточившись на местных проблемах; каждое лицо знакомо, каждая жизнь ясна от родов в липкой крови до бескровной смерти.

Затравленный четырьмя старшими сестрами, полудикий прыщавый малец, которого однажды нарекут Мертвяком, имел обыкновение укрываться у Старого Скеза, то ли дяди, то ли просто одного из любовников матери тех времен, когда отец уходил на войну. Скез был одевающим мертвых, могильщиком, а иногда и каменщиком, когда падала чья-то надгробная плита. У него были громадные пыльные кулаки, запястья толщиной с голень обычного человека, перекошенное лицо (когда-то на голову упали камни со склепа) – человек, не способный привлекать восхищенные взоры, но тем не менее не ведающий недостатка в друзьях. Скез знал, как ублажить мертвецов, это точно. И было в нем еще нечто – каждая женщина могла подтвердить – было в нем некое нечто, нет сомнений. Один взгляд в его глаза приносил утешение, а подмигивание обещало еще много чего. Да, его боготворили, в особенности за привычку готовить завтрак каждой женщине (эту деталь юный Мертвяк еще не мог оценить).

Натурально, однажды чей-то муж пошел и зарезал Старого Скеза; что ж, хотя закон оказался на его стороне, бедолага высох и умер неделю спустя, и мало кто пришел проводить синелицый, вздувшийся труп. В тот раз выполнять обязанности одевающего мертвых пришлось Мертвяку, семнадцатилетнему парню, о котором всякий мог сказать, что он не пойдет по пути отца, хромого отставного солдата, выжившего в талианских гражданских войнах, но никогда не рассказывавшего о своем опыте – даже когда напивался до умопомрачения и пялился налитыми кровью глазами на могильные канавы позади храма.

Юный Мертвяк, еще не заслуживший такого имени, с полной уверенностью в благополучном будущем принял обязанности Скеза. Если подумать, это вполне респектабельное место. Достойная профессия и достойная жизнь.

Ему было девятнадцать лет, он успел врасти в покосившуюся плоскую хижину около кладбища – в дом, собственноручно сложенный Старым Скезом – когда пришла весть, что Хестера Вилла, священника храма, хватил удар и скоро он отдаст душу духам. Долго же им пришлось ждать! Хестеру было почти сто лет, он стал хрупким – хотя, как рассказывали, раньше был тем еще здоровяком. Пожелтевшие кабаньи клыки свисали из его ушей, растянув мочки до плеч. Лицо Вилла обрамляли татуировки завитков шерсти, так что никому не пришло бы в голову сомневаться в принадлежности его культу Фенера; если он ухаживал за местными духами, то из снисходительности – хотя жителям деревни он никогда не спускал мелких прегрешений.

Близящаяся смерть жреца стала главным событием для всех. Последний служка сбежал, прихватив месячную десятину, несколько лет назад (Мертвяк помнил, как они со Старым Скезом однажды поймали мелкого мерзавца, писавшего в могилу высшего уровня, и поколотили с большим удовольствием). Когда уйдет Вилл, храм опустеет и духи будут недовольны. Придется отыскать хоть кого-то, пусть чужака, иноземца; нужно всюду распустить слухи о беде деревни Гетрен.

В обязанности смотрителя кладбища входит сидение у постели умирающего, если у того нет семьи, так что юноша натянул мантию Старого Скеза, взял ящичек с травами, эликсирами, ножами и ложкой для выскребания мозгов, и пересек лужайку, отделявшую могилы от пристроенного к боку храма домика.

Он не помнил, когда в последний раз навещал дом Вилла; однако сегодня жилище его выглядело явно необычно. Очаг в середине комнаты бушевал, отбрасывая на известняковые стены странные и страшноватые тени, не соответствовавшие ничему в помещении. Как будто сухие сучья колеблются под ударами зимнего ветра. Наполовину парализованный Хестер Вилл заполз в дом, не принимая ничьей помощи. Мертвяк нашел старого жреца лежащим около кровати. Не имея сил, чтобы подняться, он провалялся там почти весь день.

Смерть ожидала в горячем, сухом воздухе, пульсировала у стен и вилась в языках высокого пламени. Она подбиралась все ближе с каждым сиплым вздохом морщинистого рта Вилла, и слабые, едва слышные выдохи вряд ли могли ее отпугнуть.

Мертвяк поднял хрупкое тело на постель, натянул на иссохшие плечи одеяло и уселся, потея и чувствуя себя больным, лихорадящим. Поглядел в лицо Вилла. Удар грубо прошелся по левой половине лица священника, растянув вялую кожу, опустив веко на глаз.

Мертвяк лил воду в уста Вилла, но тот даже не глотал. Парень заключил, что смерть его близка.

Огонь в очаге не угасал. Не сразу эта деталь дошла до Мертвяка. Наконец он повернулся и поглядел в обложенную известняком яму. Там, у корней огненных языков, не было дров. Даже угли не светились. Мертвяка пробрала дрожь. Кто-то прибыл, таясь под пламенем. Фенер? Он подумал, что так и должно быть. Хестер Вилл был истинным жрецом, достойным мужем – насколько все знали его прошлое – и, конечно же, бог пришел забрать его душу. Такова награда за жизнь, проведенную в жертвенном служении.

Разумеется, такое понятие о награде исходит из глубины души человеческой, из крепкой веры, что усилия должны быть замеченными, вознагражденными, должны иметь ценность. Все не просто верят, но требуют, чтобы боги говорили с людьми на их языке. Иначе зачем им поклоняться?

Но бог, показавшийся из пламени, не был Фенером. Это был Худ. Он выпростал скрюченные, мутно-зеленые руки; под ногтями его был гной; он шарил неуверенно, словно Владыка Смерти ослеп, не уверен в себе, утомлен позорными своими обязанностями.

Внимание Худа скользнуло по рассудку Мертвяка, чуждое во всех своих аспектах; одно чувство распознал юнец – горе, бесформенное и глубинное, жгучее, исходящее из сердцевины божьей души. Такое горе чувствуют по умирающим чужакам, незнакомцам – горе безличное, абстрактное. Такое горе одевают словно плащ, примеряют и стоят, размышляя: что, если плащ этот перестанет быть невесомым? Что, если смерть станет персонализированной и ее тяжесть уже не стряхнуть с плеч? Что, если горе перестанет быть идеей и обратится миром удушающей тебя тьмы?

Холодный, нечеловеческий взор прошелся по Мертвяку – и в черепе раздался голос: – Ты думал, они заботятся.

– Но он… он же был человеком Фенера…

– Не бывает сделки, интересной только одной стороне. Не бывает контракта с одной лишь кровавой подписью. Смертный, я жнец обманутых.

– Вот почему ты скорбишь… я чувствую его… твое горе…

– Чувствуешь. Наверное, оттого, что ты один из моих людей.

– Я одеваю мертвых…

– Потакая их самообманам. Да. Но не эта служба мне нужна. Говоря, что ты один из моих, что имею я в виду? Не спрашивай, смертный. Со мной не торгуются. Я обещаю лишь неудачи и потери, прах и голодную землю. Ты мой. Мы начинаем игру, мы с тобой. Игру, в которой победит более хитрый.

– Я видел смерть, меня ею не испугаешь.

– Неважно. Вот суть моей игры: кради жизни, вырывай их у меня. Прокляни руки, которые увидел ныне, ногти, черные от прикосновения к мертвецам. Плюй в безжизненность моего дыхания. Обдури меня как сможешь. Узнай истину: нет службы более честной, нежели предложенная тебе. Веди против меня битву. Для этого придется признать мою силу. Как я признаю силу в тебе. Уважай тот факт, что я всегда выигрываю, а тебе суждены лишь неудачи. В ответ я дарю тебе свое уважение. За смелость. За упрямый отказ от того, что является величайшей мощью смертных.

За все это, смертный, потешь меня интересной игрой.

– А что я получаю взамен? Насчет уважения не надо. Где моя выгода?

– Только то, что сумеешь взять. Неоспоримые истины. Спокойный взгляд на горести жизни. Вздох принятия. Конец страха.

Конец страха. Даже столь юный человек, неопытный человек, как Мертвяк, осознал ценность дара. Конец страха.

– Не будь жесток с Хестером Виллом. Умоляю.

– Я не склонен к жестокости, смертный. Однако его душа ощутит себя подло обманутой, и тут ничего не поделаешь.

– Понимаю. Но Фенер должен ответить за предательство.

Он ощутил в голосе Худа сухое удовлетворение: – Однажды все боги ответят перед смертью.

Мертвяк заморгал, когда очаг угас и в комнате вдруг стало темно. Поглядел на Вилла и увидел, что старик уже не дышит. Лицо застыло, став изломанной маской ужаса. На лбу появились четыре черных пятна.

Мир не дает нам многого. А то, что дал, слишком быстро забирает. И руки зудят, оказавшись пустыми, и глаза слепо смотрят, видя лишь пропасть. Солнце заслоняют пыльные тучи. Человек сидит и желает узреть своего бога, но ничего его не ждет, кроме тоски.

Мертвяк пробирался по закоулкам памяти, а такое дело следует свершать в одиночестве. Он блуждал, словно потерявшись среди заросших руин в сердце Летераса, среди нездешних насекомых, зияющих ям и пронизанных корнями груд земли. Владыка Смерти снова протянул руку в мир, размешал лужу человеческой крови. Но Мертвяк остался слепым к выведенным узорам, к очередному повороту хитрой игры.

Он чувствовал, что страшится за своего бога. За Худа, за врага, за друга. Единственного из треклятых богов, которого уважает.

Игра некроманта непонятна никому постороннему. Для всех он похож на старую крысу, увиливающую от кота. Неравная схватка, равная взаимная ненависть. Но на деле всё совсем не так. Худ не презирает некромантов – бог знает, что никто лучше них не понимает его и его мира, последнего-из-последних. Избегая черного касания, крадя души, издеваясь над жизнью, оживляя трупы, они свершают истинное богослужение. Ведь истинное богослужение по сути своей игра.

– Не бывает сделки, интересной только одной стороне.

Едва сказав это вслух, Мертвяк кисло ухмыльнулся. Слишком много иронии в разглагольствовании перед духами, особенно в месте столь ими перенаселенном, в десятке шагов от Дома Азата.

Он слышал, что Брюс Беддикт был однажды убит, но вскоре притащен обратно. На редкость горький дар – удивительно, что брат короля не свихнулся. Если душа сошла с тропы, обратный путь заставляет глупца спотыкаться на каждом шаге. Каждое движение неловко, словно ступни уже не соответствуют отпечаткам на земле, словно душа больше не вмещается в сосуд плоти и ощущает себя обманутой, попавшей не в то место.

Недавно он услышал также о женщине, проклятой неупокоенностью. Рутан Гудд намекнул, что спал с ней… что за извращение? Мертвяк покачал головой. Все равно что пользовать коров, собак, коз и бхок’аралов. Нет, еще хуже. Но хочет ли она избавиться от проклятия? Нет. Ну, тут он с ней согласен. Нехорошо возвращаться. Легче привыкнуть к неизменности смерти, чем к гниению, увяданию тела. К тому же мертвецы никогда не возвращаются полностью. Это как заранее знать секрет фокуса. Никакого удовольствия. Они потеряли все утешительные иллюзии…

– Мертвяк!

Он повернулся и увидел пробирающегося мимо ям и деревьев Бутыла.

– Слышу, ты тут разговариваешь – но духам никогда нечего сказать. Что толку с ними болтать?

– Я не с ними.

Молодой маг подошел к нему и встал, уставившись на древнюю джагутскую башню. – Видел обоз, который выстроили за городом? Боги, там столько всего, что на пять армий хватит.

– Может, хватит, может, нет.

Бутыл хмыкнул: – Прямо как Скрипач говоришь.

– Мы идем в никуда. Пополнить припасы будет трудно, а скорее всего невозможно.

– В никуда. Вот это правильно.

Мертвяк показал на Дом Азата. – Думаю, они там.

– Синн и Гриб?

– Да.

– Их что-то схватило?

– Не думаю. Они скорее прошли внутрь, как делали Келланвед и Танцор.

– И куда?

– Без понятия. Нет, я идти следом не планирую. Придется считать их пропавшими.

– Безвозвратно.

Бутыл бросил взгляд на Мертвяка: – Ты уже обрадовал Адъюнкта?

– Да. Но она не обрадовалась.

– Жаль, не успел на это поставить. – Бутыл потянул за клочковатую бородку. – Так скажи, почему ты решил, будто они ушли внутрь.

– Прошлой ночью я пошел на псарню и взял Крюка с Мошкой. Ты сам знаешь, у этой шавки злобы на двоих запасено. Старый Крюк – он просто пастуший пес. Без выкрутасов, простой и понятный. Я имел в виду – ты заранее сможешь угадать, когда он тебе в горло вцепится. Но никаких хитростей, верно? А вот Мошка – лицемерный зубастый чертенок. Ну, Крюка я пнул сапогом по голове, чтобы знал кто тут хозяин. Мошка поджала хвост и тут же вцепилась в лодыжку. Чуть не удушил ее, пока отрывал.

– Ты взял собак.

– И спустил с поводков. Они метнулись как два осадных копья – по улицам, по аллеям, вокруг домов и через вопящие толпы – прямиком сюда. К дверям Азата.

– А как тебе удавалось от них не отставать?

– Никак. Я наложил на них чары и следил. Когда я добрался сюда, Мошка столько раз бросилась на дверь, что чуть мозги себе не вышибла и лежала на тропе. А Крюк пытался подрыть камни.

– И почему никто из нас не додумался?

– Потому что вы все дураки.

– И что ты сделал потом?

– Открыл дверь. Они вбежали. Я слышал, как они несутся по ступеням. А потом… ничего. Тишина. Собаки ушли за Синн и Грибом через какой-то портал.

– Знаешь, – сказал Бутыл, – приди ты сначала ко мне, я сумел бы поехать с душой одной из них. Могли бы понять, куда ведет портал. Но ты ведь у нас гений, Мертвяк. Уверен, у тебя были веские причины не приходить ко мне.

– Дыханье Худа! Ладно, я сдурил. Каждый гений иногда бывает глупцом.

– Твое послание передал Хрясь, так что я едва смог разобраться что к чему. Ты хотел встретиться здесь. Вот он я. Но все сказанное вполне можно было услышать за кружкой эля в таверне Гослинга.

– Я выбрал Хряся, потому что знал: едва он передаст тебе послание, как всё забудет. Забудет даже, что говорил со мной и с тобой. Он же самый тупой человек, которого я встречал.

– Итак, мы встречаемся тайно. Как загадочно! И чего тебе нужно, Мертвяк?

– Хочу все знать о твоей ночной посетительнице, для начала. Думал, это лучше обсудить наедине.

Бутыл вытаращил глаза.

Мертвяк нахмурился. – Что?

– В чем тут прикол?

– Я не желаю интимных подробностей, идиот! Ты видел ее глаза? Когда – нибудь смотрел ей в глаза, Бутыл?

– Да, и каждый раз жалел об этом.

– Почему?

– В них так много… нужды.

– И все? Ничего кроме?

– Много чего кроме, Мертвяк. Удовольствие, может, даже любовь. Не знаю. Все, что я вижу в ее глазах… происходит «сейчас». Не знаю, как объяснить. Нет прошлого, нет будущего, только настоящее.

– Полная пустота?

Бутыл сощурился. – Да, как у барана. Ее животная сторона. Я каждый раз к месту примерзаю, словно гляжу в зеркало и вижу свои глаза, но только такие, какие никто больше не видит. Мои глаза… – он вздрогнул – и никого за ними. Никого знакомого.

– Полный незнакомец, – кивнул Мертвяк. – Бутыл, я однажды смотрел в глаза самого Худа и видел то же самое. Даже чувствовал себя так же. Я и не я. Я – никто. Думаю, я понял, что именно видел. Наконец понял эти глаза, пустые и полные. Плотное отсутствие за ними. – Он посмотрел на Бутыла. – Это… это наши глаза в смерти. Когда душа уже сбежала из тела.

Бутыл побелел. – Боги подлые, Мертвяк! Ты мне в спинной хребет златочервя запустил! Это же… это жуть. Вот что бывает, когда смотришь в глаза мертвецам слишком часто? Теперь буду закатывать глаза, когда хожу по полю битвы… Боги!

– Баран полон семени, – ответил Мертвяк, вновь обратившись в сторону Азата, – и желает его выплеснуть. Ему недолго жить осталось? Понимает ли он? Знает ли зимой, что придет весна? Полная пустота. И всё. Всегда. Навечно. – Он потер лицо. – Мне недолго осталось, Бутыл. Ох, чую. Недолго.

* * *

– Слушай, – сказала она, – когда я свой же пялец… палец туда засовываю, ничего такого не чувствую. Понял? Ба! – Она скатилась с него, намереваясь опустить ноги вниз и, может быть, встать, но кто-то обрезал кровать на середине и она шлепнулась на грязный пол. – Уй! Типа.

Смертонос поднял голову, чтобы ее видеть. Огромные девичьи очи блестели из-под зарослей иссиня-черных волос.

Хеллиан вдруг нечто вспомнила – что было забавно, ведь она вообще редко что-то вспоминает. Она была девочкой, пьяной только чуть-чуть (ха, ха), она бродила по заросшему травой берегу извилистого ручья и на мелководье нашла гольяна, недавно умершего. Взяла хлипкое тельце в ладони и уставилась. Какая-то форель, всплески красного – самого красного, какой она видела – цвета, а вдоль узкой спины ярко-зеленые пятна, словно весенние почки.

Почему Смертонос напомнил ей мертвого гольяна – непонятно. Не по цвету, ведь он не красный и даже не зеленый. Не по мертвости, ведь он моргает, а значит, еще не помер. По скользкости? Может быть. Этот жидкий блеск, да, гольян в чаше рук, в скудном озерце, похожем на гробик или кокон. Она вдруг припомнила и глубокое свое горе. Мальки так стараются, но почти все помирают, иногда без особой причины. Как звали ручей? Где это было, Худа ради?

– Где я росла? – прошептала она, лежа на полу. – Кем была? В городе? За городом? Ферма? Карьер?

Смертонос скользнул на край кровати и уставился на нее с конфузливой алчностью.

Хеллиан скривилась: – Кто я? Черт подери если знаю. Да и зачем бы? Боги, я трезвая. Кто со мной пошутил? – Она сверкнула глазами: – Ты!? Ублюдок!

– Не ублюдок, – сказал он. – Принц! Скоро король! Я. Ты. Ты королева. Моя королева. Король и королева, это мы. Два племени вместе, одно великое племя. Я правлю. Ты правишь. Народ кланяется и несет дары.

Она оскалила зубы: – Слушай, идиот, раз уж я никому не кланялась за всю жизнь, зачем заставлять других кланяться? Или, – вдруг догадалась она, – мы на коленки будем вставать для другого? Нассать на королей и королев, на всех их! Вся их помпезность – сплошное дерьмо и как там… – она морщилась, отыскивая слово, – все их политесы! Слушай! Я отдаю честь офицеру, потому как в армии приняты всякие чепухи! Надо ведь кому-то быть во главе. Не то чтобы они были лучше. Не чище по крови, не умнее – понимаешь? Это просто согласие промежду ним и мною. Мы согласились, так? Чтобы всё работало! А высокородные – они иные. Они многого хотят. Нассать! Кто сказал, что они лучше? Наплюй на их богатства – золотое дерьмо все равно дерьмо, да? – Она наставила на Смертоноса палец. – Ты Худом клятый солдат, вот ты кто! Принц! Ха! – Она перевернулась и вскочила.

* * *

Каракатица и Скрипач смотрели на ряды обшитых железом фургонов. Те медленно проезжали через лагерь и вставали под погрузку в отдалении. Пыль заполняла воздух над скоплением палаток, телег, сараев и неподвижных фур. Наступил вечер, и дым множества костров смешался с пылью.

– Знаешь, – сказал Каракатица, следя за последними моранскими припасами, – это глупо. Мы сделали что смогли. Или они это сделают, или нет. Все равно нам, похоже, конец.

– Они сделают, – отозвался Скрипач.

– Неважно, сержант. Четырнадцать долбашек на всю треклятую армию. Сотня жульков? Две? Все равно что ничего. Если попадем в неприятности, дело дрянь.

– У летерийцев есть достойные онагры и баллисты. Дорогие, но Адъюнкт недостатка в деньгах не знает. – Он замолчал. Потом хмыкнул: – Поговорим лучше о других недостатках. Прости, зря я начал.

– Мы ни малейшего понятия не имеем, куда лезем, Скрип. Но всё чувствуем. Ужас спускается с небес, словно облака пепла. У меня мурашки по коже. Мы пересекли Семиградье. Мы взяли эту империю. Почему теперь все иначе? – Он дернулся. – Высадка стала атакой вслепую – мы мало что знали, а то, что знали, оказалось ложным. Ну да ладно. Незнание нас не сломило бы. А сейчас… Прямо не знаю что.

Скрипач почесал подбородок, поправил ремешок шлема. – Жарко и влажно, так? Этот тебе не сухое Семиградье. Высасывает энергию, особенно когда ты в доспехах.

– Доспехи нужны, чтобы обороняться от Худом клятых москитов. Без них мы станем похожи на мешки с костями. Эти гады еще болезни переносят – целители принимают по двадцать солдат в день с потной малярией.

– Москиты – причина малярии?

– Я так слышал.

– Что же, как только углубимся в пустоши, малярия кончится.

– Почему бы?

– Москитам нужна вода для размножения. Но местные москиты какие-то мелкие. Под Черным Псом такие тучи налетали, и каждый был размером с колибри.

Черный Пес. Название, заставляющее холодеть любого малазанского солдата, бывал он там или нет. Каракатица удивлялся, как это нечто, случившееся давным – давно в далеком месте, может впиваться в целый народ, словно наследственная болезнь передаваясь от отца к сыну. Рубцы и пятна, да, горький вкус поражения и бедствий. Возможно ли такое? Или всё это сказки? Скрипач любит рассказывать всякое. Детали преувеличены. Несколько деталей, о которых чуть слышно упомянут в разговоре, и что-то растет внутри, как шар холодной липкой глины, и портит все. Вскоре глина уплотняется до твердости камня, катаясь у тебя в голове, сталкиваясь с мыслями и рождая смятение.

А смятение – это то, что таится за страхом. Каждый солдат его знает, знает, как смятение опасно. Особенно в разгар боя. Ошибки, неверные суждения и – это уж наверняка – слепая паника сорными цветами заполняют поле битвы, мешая боевому танцу.

– Кажется, ты стал задумчивым, сапер, – заметил Скрипач. – Плохо для здоровья.

– Я думал о танцах в полях.

– Дыханье Худа, уже годы и годы я не слышал этой фразы. Не время унывать, Карак. Вспомни, Охотники за Костями еще не оказывались склонными к трусости и бегству…

– Знаю, имеет смысл держать нас в тупости и невежестве, сержант. Но иногда это заходит слишком далеко.

– Наше великое, но неведомое предназначение.

Каракатица резко кивнул. – Будь мы наемниками, другое дело. Но мы не наемники, да и желающих нанять не видно. Похоже, в Пустошах и за ними вообще людей нет. Я слышал рассказы о замятне в Болкандо. Горячие Слезы, а может, и Напасть. Вот то – другое дело! Помощь попавшим в беду союзникам…

– «Вейся знамя чести» и все такое?

– Точно. Но ведь это не главная причина похода, так?

– Мы скинули безумного императора, сапер. Доставили Летеру послание, что негоже разорять чужие берега…

– Это не они. Это Тисте Эдур делали.

– Думаешь, мы недостаточно их посрамили, Карак?

– И что с того? Мы ничего не получили, Скрип. Меньше чем ничего.

– Не лезь слишком высоко, – пробурчал Скрипач. – Тебя не приглашали на чтение. То, что там стряслось, к тебе не относится. Я уже говорил.

– А к Таворе относится, и еще как! Гляньте! Нам чисто случайно придется идти за ней!

Последний из фургонов добрался до на скорую руку построенного депо. Возчики отвязывали волов. Скрипач со вздохом отстегнул и стащил с головы шлем. – Пойдем поглядим на Корика.

Каракатица хмуро побрел за сержантом. – Весь взвод последние дни сам не свой.

– Бутыл любит бродить где вздумается. А другие нет. На Корика уже нельзя рассчитывать, не так ли? Не похоже, что он прячется в лазарете ради развлечения.

– Бутыл, вот кто наша проблема. Отбился от рук, по несколько дней пропадает…

– Просто тоскует.

– А кто не тоскует? У меня такое чувство, что через пару недель марша мы в обочину свалимся.

Скрипач фыркнул: – А когда мы были в хорошей форме, Карак? Что, сам не замечаешь?

– В той летерийской деревне мы себя показали.

– Нет, не показали. Если бы не взводы Хеллиан и Геса, а потом Бадана Грука, вокруг наших косточек сейчас колокольчики бы вились. Все мы были не на своих местах, Карак. Улыба с Кориком сбежали как зайцы в гон. А Корабб оказался моим лучшим «кулаком».

– Плохой у тебя настрой, Скрипач. Не надо. Эдур налетели со всех сторон – нам нужно было их разделить…

Скрипач пожал плечами: – Может быть. Согласен, в И’Гатане мы сработали лучше. Боюсь, я слишком привык сравнивать нынешние времена со старыми, удержаться не могу. Бесполезная привычка, точно. И не надо так смотреть, сапер.

– Так у тебя были Еж и Быстрый Бен. И тот ассасин – как его имя?

– Калам.

– Да, тот кабан с ножами. Глупо было позволить убить его в Малазе. Но я к тому веду…

– У нас был Баргаст в роли ударного «кулака», и еще Печаль – нет, про нее не надо – и Вискиджек. Видит Худ, я не Вискиджек. – Скрипач заметил, что Каракатица смеется, и скривился еще сильнее: – Что такого веселого, чтоб тебя?

– Да то, что с твоих же слов выходит: старый взвод Сжигателей так же плохо для дела годился, как и нынешний. Может, и хуже. Наш тяжелый кулак – Корабб, у него удача Госпожи в штанах спрятана. А если Корабб упадет, есть Тарр. Упадет Тарр – встанет Корик. У тебя была Печаль – у нас есть Улыба.

– А вместо Ежа, – дополнил Скрипач, – есть ты. Чертовское улучшение, если подумать.

– Я не могу подкапываться как…

– Боги, как я тебе за это благодарен.

Каракатица покосился на сержанта. Они уже подошли к огромному шатру госпиталя. – У вас действительно с Ежом ссора вышла, да? Легенды ходят о вашей дружбе. Вы были крутой парочкой, не хуже Калама и Быстрого Бена. Что случилось?