Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 63 страниц)

– Может быть, сэр. Если мы найдем большой палец, дадим ему знать, сэр.

Кенеб хмуро поглядел в спину солдата.

– Королевства рушатся во прах, – сказала Улыба – из-за таких вот солдат, сэр. Я это говорю себе постоянно, поэтому и держусь.

– Держитесь за что?

– За здравый рассудок, сэр. Он тот самый, знаете?

– Кто, какой самый?

– Самый мелкий панцирник Малазанской Империи, сэр.

– Неужели? Уверены, разведчик?

– Сэр?

Кулак развернул карту и изучал ее.

Подошли Скрипач и Бальзам, сгибавшиеся под тяжестью большого стола. Кенеб положил карту. – Можете идти, сержант. Спасибо.

* * *

Улыба быстро добежала назад, туда, где Корик прятался на склоне. За ней увязался капрал Тарр. Он шумел, словно тележка лудильщика. Улыба сверкнула глазами, оглянувшись через плечо: – Знаешь, тебе надо всё подвязывать.

– Это треклятые учения. Какая разница?

Они встали у подножия холма.

– Жду здесь. Собирай придурков, Улыба, и побыстрее.

Подавив желание огрызнуться, она полезла вверх. Была бы большая разница, будь капралом она. Вот превосходный пример. Будь капралом она, по склону ползал бы Тарр. Факт.

Корик услышал ее и спустился навстречу. – Никакой колонны, а?

– Да. Как догадался?

– А чего тут гадать? Я ждал и… нет колонны.

Они сошли по склону туда, где ждал Тарр.

– Мы потеряли противника, капрал?

– Похоже на то, Корик. Теперь кулак нас растормошит – выдохнемся, пока их ловим. Он думает, что мы сунули голову в осиное гнездо.

– Эти летерийцы не смогут подловить нас в нашей же игре, – заявил Корик. – Мы их уже учуяли бы.

– Но не учуяли, – заметила Улыба. – Они нас сделали.

– Ленивые, – сказал Тарр. – Самодовольные. Скрипач был прав.

– Разумеется, – ответила Улыба. – Он же Скрипач. Вечная проблема – люди у власти никогда не слушают людей знающих. Это словно два мира, два разных языка. – Она замолчала, заметив, как мужчины смотрят на нее. – Чего?

– Ничего, – сказал Тарр. – То есть… какое умное замечание, Улыба!

– О, и это вас потрясло?

– Меня потрясло, – сказал Корик.

Она скорчила рожу. Хотя втайне была довольна. «Верно. Я не такая дура, как вы думали. Я не дура, хотя всё думают… Ну, они сами и есть настоящие дураки».

Они поспешили вдогонку роте, но всё закончилось раньше.

Засада Летера ждала Кенебову толпу на лесистом склоне, на спуске в ложбину. Ряды вражеских солдат встали над недавно вырытыми окопами, выпустив несколько сотен стрел без оперения и с глиняными шариками вместо железных наконечников. В реальном бою половина малазан была бы сразу убита или ранена. Еще несколько залпов – и остатки солдат также пришлось бы списать в расход.

Брюс Беддикт прошагал между завывающих и скачущих от радости летерийцев, подойдя к Кенебу и украсив его кожаную кирасу алой полоской, проведенной смоченным в краске пальцем. – Простите, кулак, но вас только что стерли.

– Точно, Командор, – признал Кенеб. – Три сотни мертвых малазан валяются в лесном «мешке». Очень ловко проделано. Хотя я думаю, что один урок вы так и не выучили.

Улыбка на лице Брюса несколько поблекла: – Кулак? Боюсь, я не понимаю.

– Иногда тактика вынуждает нас к жестокости, Командор. Особенно когда вы выбились из времени и приходится спешить.

– И?

Внезапно загудели рога из-за холмов, что были за спинами отрядов Летера с… ну, короче говоря, со всех сторон.

Кенеб закончил: – Три сотни мертвых малазан. И восемь сотен мертвых летерийцев, включая главнокомандующего. Неравный размен, но это война. Думаю, Адъюнкт одобрила бы…

Брюс сухо усмехнулся, вздохнув: – Урок выучен, Кулак Кенеб. Мои комплименты Адъюнкту.

Тут к ним подошел Скрипач. – Кулак, вы задолжали мне и моему взводу две ночи… Разрешите идти, сэр?

Кенеб ухмыльнулся Брюсу: – Адъюнкт, конечно, примет ваши комплименты, Командор, но на деле они предназначены этому вот сержанту.

– Ага, вижу.

– Вот еще урок для обдумывания. Нужно прислушиваться к ветеранам, даже низкого звания.

– Что же, – пробормотал Брюс, – я могу поохотиться за немногими оставшимися в живых ветеранами. Тем не менее, Кулак, я полагаю: жертва тремя сотнями солдат вряд ли позволительна в вашем положении. Даже ради выигранной битвы.

– Верно. Отсюда мои слова насчет времени. Я послал вестового к кулаку Блистигу, но мы не успели организовать взаимодействие к моменту засады. Я же предпочел бы вовсе избежать всякого контакта с вашими силами. Но, зная, что все мы предпочли бы провести ночь в кроватях, я решил, что более полезным будет устроить столкновение. Теперь, – улыбнулся он, – можно маршировать к назад, Летерасу.

Брюс вытащил носовой платок, смочил из фляжки. Подошел к кулаку и тщательно стер красную полосу с кирасы.

* * *

Капитан Фаредан Сорт вошла в конторку Добряка и обнаружила его стоящим около стола, взирающим на огромную неопрятную кучу каких-то волос.

– Боги подлые, это что такое?

Добряк поднял взгляд: – А на что похоже?

– На волосы.

– Верно. Волосы животных, насколько могу судить. Самых разных зверей.

– Воняет. Что волосы делают на вашем столе?

– Отличный вопрос. Скажите, лейтенант Прыщ был во внешней конторе?

Капитан покачала головой: – Боюсь, никого там не было.

Добряк хмыкнул: – Подозреваю, прячется.

– А я сомневаюсь, что он посмел сделать такое…

– О, не напрямую. Но готов поставить фургон золотых империалов, что руку он приложил. Воображает себя особо умным, лейтенантик мой.

– Если он владеет чем-то, что очень ценит, – сказала она, – раздавите это ногой. Вот так я забочусь обо всех, что кажутся готовыми устроить проблемы. Так я сделала на Семиградье – и он до сих пор смотрит с тоской в глазах.

– Точно? С тоской в глазах?

– Точно.

– Это… превосходный совет, Фаредан. Спасибо.

– Рада слышать. Но я заходила узнать, не повезло ли вам найти наших блудных магов.

– Нет. Полагаю, пора привлечь Верховного Мага, Быстрого Бена. – Если, – добавил он, – они того стоят.

Женщина отвернулась и поглядела в окошко. – Добряк, Синн спасла многие, многие жизни в И’Гатане. В ночь осады и потом, когда выжившие пробрались под городом. Ее брат капрал Шип сам не свой от тревоги. Она резкая, это точно, но я не считаю, что это всегда плохо.

– Адъюнкт, кажется, испытывает отчаянную нужду в магах. Почему бы?

Сорт пожала плечами: – Я знаю не больше вас, Добряк. Скоро мы уйдем от удобств Летераса.

Мужчина хмыкнул: – Никогда не давайте солдату избытка комфорта. От этого все беды. Она права, подгоняя нас. Но было бы приятно знать, куда мы идем.

– А мне было бы еще приятнее знать, что восемь тысяч солдат сопровождает не один полусумасшедший Верховный Маг. – Она помедлила. – Мы не найдем еще одного Клюва среди взводов, Добряк. Чудеса не повторяются.

– Вы начинаете говорить как мрачный Блистиг.

Капитан одернула себя. – Вы правы. Простите. Я только тревожусь насчет Синн.

– Так найдите Быстрого Бена. Пусть заглянет во все сортиры или как их там…

– В садки.

– Вот-вот.

Вздохнув, она повернулась к двери. – Пошлю к вам Прыща, если увижу.

– Не надо. Он рано или поздно вылезет. Оставьте лейтенанта мне, Фаредан.

* * *

Сержант Смола бросала кости с сестрой и Баданом Груком. Дальхонезская версия – человеческие костяшки, отполированные от долгого употребления, блестящие как янтарь. Легенда гласит, что они принадлежали трем торговцам из Ли Хенга, приехавшим в деревню ради воровства. Естественно, они потеряли не только пальцы на руках. Дальхонезцы не любят учить нарушителей; они склонны к делам менее утонченным. В конце концов, кому не по нраву сеанс добрых пыток? А дураков – торговцев меньше не станет…

Конечно, это произошло в нецивилизованные времена. Келланвед положил конец пыткам. «Государство, разрешающее пытку, взывает к варварству и не заслуживает ничего иного, кроме как пожать плоды собственных злоупотреблений». Говорят, это слова Императора, хотя Смола и не убеждена. Звучит слишком… гладко, особенно для треклятого дальхонезского вора.

Но жизнь во времена цивилизованности стала менее веселой… по крайней мере, так шепчут старики. Хотя они всегда что-то шепчут. Это последняя работа в жизни, дальше только смерть от дряхлости, награда за долголетие. Что до нее самой, Смола не надеялась пережить работу солдата.

Интересно, что больше всех жалуются молодые да зеленые. Ветераны всегда спокойны. Наверное, это проклятие начала и конца жизни: и молодые и старики оказываются в ловушке вечного недовольства.

Целуй-Сюда собрала кости и бросила еще раз. – Ха! Бедный Бадан – тебе ни в жизнь не перебить. Давай, бросай!

Смола согласилась: это был хороший бросок. Четыре основных, только двух не хватает для настоящего «моста». Бадану потребуется поистине идеальный бросок.

– Я выхожу, – сказала она. – Бросай, Бадан. И без жульничества.

– Я не жульничаю, – ответил он, собирая кости.

– Тогда что у тебя к ладони прилипло?

Бадан открыл ладонь и скривился: – Она смолой намазана! Вот почему ты так хорошо бросала!

– Если смолой намазана, – крикнула Целуй-Сюда, – то Смола и виновата!

– Дыханье Худа, – вздохнула Смола. – Смотрите, придурки – мы все жульничаем. Это у нас в крови. Значит, никто никогда не признается, что смазал ладонь смолой. Давай, счищай – и продолжим.

Остальные согласились, отчего Смола ощутила облегчение. Поганая живица оставалась в кармане слишком долго, перепачкав все. Да и пальцы стали липкими. Она исподтишка опустила руки и потерла о бедра, как бы пытаясь согреться. Целуй-Сюда мрачно поглядела на нее: в казарме было жарко, словно в костре коптильщика человеческих голов.

Они попытались не обратить внимания на стук сапог. Кто-то шел к столу. Бадан Грук бросил кости, получив шесть из шести основных.

– Видели? Ну как!? – Бадан улыбался широко, но откровенно неискренне. – Глядите же на кости!

Но они смотрели на него, потому что шулеры всегда себя выдают – начинают дергаться, потеть, подскакивать на стуле.

– Смотрите! – снова показал он пальцем, но слова прозвучали умоляюще. Он поднял руки: – Пальцы чистые, подружки…

– В первый раз за всю жизнь, – сказал человек, вставший около стола.

На лице Бадана Грука нарисовалась сначала полнейшая невинность, а затем и намек на обиду. – Несправедливо, сэр. Вы видели мой бросок – да и пальцы мои видели. Чистые как сама чистота. Ни смолы, ни дегтя, ни воска. Солдат не может быть грязным и вонючим – это плохо для морали.

– Уверены?

Смола повернулась на стуле: – Чем можем служить, лейтенант Прыщ?

Глаза мужчины удивленно блеснули: – Вы меня не узнали, сержант Смола. Я капитан…

– Добряка нам уже показали, сэр.

– Мне казалось, я приказал вам срезать волосы.

– Мы срезали, – сказала Целуй-Сюда, – а они снова отросли. Это свойство дальхонезцев, наследственное. Извращение. Такое слово, Смола? Извращение к коротким прическам. Мы волосы обрезаем, а они желают отрасти и выглядеть как раньше. Случается ночами.

– Можете утешаться, – сказал Прыщ, – думая, что я не капитан Добряк. Что я не тот человек, на которого вам указали. Но вы уверены, что вам указали на кого следует? Да и того кто указал, знаете? Это мог быть лейтенант Прыщ. Он известен дурными шутками. Просто-таки печально знаменит. Он мог решить поиздеваться над вами. Это у него в крови. Наследственное.

– Тогда, – спросила Смола, – на кого же нам указали?

– Да на кого угодно.

– Разве лейтенант Прыщ – женщина?

– Нет, конечно. Но…

– Это была женщина, которая нам Добряка показывала.

– Ага, но она могла указывать на лейтенанта Прыща, если вы спрашивали старшего по званию. Ну что же, раз все выяснилось, я должен проверить, выполнили ли вы приказ о восстановлении веса.

Целуй-Сюда и Смола одновременно повернулись, внимательно глядя на него.

Мужчина засверкал улыбкой.

– Сэр, – начала Смола, – как вы намерены выяснять?

Улыбка сменилась выражением полнейшего потрясения: – Вообразили, что ваш капитан – грязный старый развратник? Искренне надеюсь, что нет! Что же, вы придете в мою контору на девятый ночной звон. Разденетесь до белья в наружной комнате. Потом постучитесь и, услышав мой голос, немедленно войдете. Я понят, солдаты?

– Так точно, сэр! – сказала Смола.

– Тогда до скорого.

Офицер отошел.

– И долго, – сказала Целуй-Сюда, дождавшись, когда он покинет казарму, – мы будем так забавляться?

– Еще только начали, – улыбнулась Смола, собирая кости. – Бадан, раз уж тебя выперли из игры за явное жульничанье, окажи мне мелкую услугу. Ну не такую уж мелкую… я хочу, чтобы ты сходил в город и привел парочку самых жирных и страшных шлюх, каких сможешь найти.

– Не нравится мне, куда всё заходит, – буркнул Бадан.

– Послушай сам себя. Стареешь…

* * *

– Что она сказала?

Сендалат Друкорлат поморщилась: – Она удивилась, что мы так долго ждали.

Вифал хмыкнул: – Женщины…

– Да уж. – Сендалат остановилась на пороге, сверкнув глазами на трех нахтов, притулившихся около подоконника. Они обвили друг дружку черными мускулистыми руками, образовав кучку конечностей и тел, над которой торчали три разномастные головы. Бегающие глазки подозрительно щурились. – С ними что?

– Думаю, они пойдут с нами, – сказал Вифал. – Вот только они не знают, разумеется, куда мы идем.

– Привяжи их. Запри. Сделай что-нибудь. Пусть останутся здесь. Муженек, они смехотворны.

– Они мне не домашние зверьки.

Анди скрестила руки на груди: – Неужели? Тогда почему они все время трутся у твоих ног?

– Честно? Не знаю.

– Кому они принадлежат?

Он долго смотрел на нахтов, но ни одно существо не пожелало встретиться с ним глазами. Они выглядели жалко.

– Вифал…

– Да, да. Думаю, это зверьки Маэла.

– Маэла?!

– Да. Я ему молился. И они появились. На острове. Или они появились до того, как я начал молиться? Не помню. Но они увезли меня с острова, и это заслуга Маэла.

– Так отошли их к нему!

– Вряд ли молитва на такое способна, Сенд.

– Благослови нас Мать, – вздохнула она, выходя из комнаты. – Собирай вещички. Отправляемся в полночь.

– В полночь? Темно будет, Сенд!

Она взглянула на него так же, как глядела на Шлёп, Хруста и Писка.

«Темно. Да уж, сказанул».

Хуже всего было уловить блеск сочувствия в бусинках глаз нахтов. Они следили за ним, словно плакальщики на похоронах.

«Ну, человек учится ловить сочувствие от кого угодно».

* * *

– Если это новый садок, – шепнул Гриб, – лучше будет держаться старых.

Синн промолчала, как молчала весь слишком долгий день странствий по ужасному миру.

Во все стороны простиралась выметенная ветрами пустыня. Прямая как копье дорога рассекала ее надвое. Тут и там они могли заметить прямоугольные россыпи камней, когда – то бывшие жилищами, остатки кирпичных сараев или садовых оград. Но здесь ничего не растет. Совсем ничего. Воздух кислый, воняет горящей смолой – что неудивительно, ведь на горизонте поднимаются столбы черного дыма.

На дороге, сложенной из кусков битого камня и какого-то стекла, им попадаются сцены разорения. Сожженные остовы карет и телег, обугленная одежда, куски мебели. Почерневшие трупы – руки и ноги скорчены словно обгорелые корни, рты раскрыты, пустые глазницы взирают в бездонное небо. Повсюду искореженные куски металла непонятного происхождения.

В горле у Гриба першило. Утренний холод быстро сменился удушающей жарой. Растирая глаза и едва волоча ноги, он тащился за Синн, пока тень ее не растянулась, не стала резко обрисованной. Грибу казалось, что он видит женщину, которой станет эта девушка. Он ощущал, что в нем нарастает страх – и ее молчание только способствует этому.

– Ты теперь и со мной немая? – спросил он наконец.

Она мельком глянула на него через плечо.

Скоро снова станет холодно. Он потерял слишком много жидкости, чтобы пережить очередную ледяную ночь. – Нужно разбить стоянку, Синн. Сделай огонь…

Она грубо засмеялась, так и не обернувшись. – Огонь, – сказала она. – Да. Огонь. Скажи, Гриб, во что ты веришь?

– А?

– Некоторые вещи реальнее прочих. Для всех. И для каждого есть своя вещь. Что самое реальное для тебя?

– Нам не выжить в этом месте – вот самое реальное, Синн. Нужна вода. Еда. Убежище.

Он видел, как она кивает. – Вот что говорит нам этот садок, Гриб. Именно. Ты веришь в выживание. Дальше твоя мысль не заходит, так? Что, если я скажу: так было прежде почти со всеми? До городов, до того как люди изобрели способы разбогатеть?

– Разбогатеть? О чем ты вообще?

– Прежде чем некоторые люди не изобрели иные верования. И сделали иные вещи более реальными, нежели всё остальное. Они решили, что за это можно даже убивать. Порабощать людей. Держать их в дикости и бедности. – Она метнула ему взгляд. – Знаешь, что у меня был учитель – таноанец? Странник Духа?

– Ничего про них не знаю. Жрецы из Семи Городов?

– Он сказал однажды, что непривязанная душа может утонуть в мудрости.

– Как это?

– Мудрость растет, отбрасывая верования, пока не перерезает последнюю привязь – и ты вдруг взлетаешь. Но, поскольку глаза твои широко раскрыты, ты видишь, что в этом мире нельзя летать. Можно только тонуть. Вот почему самые злобные религии стараются удержать паству в невежестве. Знание – яд. Мудрость бездонна. Невежество же держит тебя на отмели. Каждый таноанец совершает последнее странствие духа. Он разрезает последнюю привязь и душа не может вернуться. Когда такое происходит, остальные таноанцы скорбят, зная, что странник утонул.

Во рту его слишком сухо, в горле слишком жжет… но ему все равно нечего было бы ответить. Он хорошо знает лишь собственное невежество.

– Оглядись, Гриб. Видишь? Здесь нет даров. Погляди на дурацкие трупы и дурацкие фургоны скарба. Последней и самой реальной для них вещью был огонь.

Его внимание привлекала вздымающаяся туча. Она отсвечивала золотом. Что-то движется по тракту, который пересекает впереди их дорогу. Стадо? Армия?

– Огонь – не дар, что бы ты ни думал, Гриб.

– Без него мы помрем.

– Нужно оставаться на дороге.

– Зачем?

– Чтобы узнать, куда она ведет.

– Но мы здесь помрем!

– Эта земля, Гриб – сказала она, – хранит благородные воспоминания.

* * *

Солнце почти успело сесть, когда подошла армия. Колесницы, тяжелые от добычи фургоны. Воины – темнокожие, высокие и тощие, в бронзовых доспехах. Гриб подумал, что их тысяча, а может, и больше. Он видел копейщиков, стрелков и некий тип тяжелой конницы, вооруженной серповидными топорами и короткими кривыми мечами.

Они пересекали дорогу, словно не замечая ее; Гриб вздрогнул, поняв, что всадники и колесницы просвечивают. Это призраки. – Они воспоминания земли? – спросил он Синн.

– Да.

– Они могут нас видеть?

Она указала на колесницу, прогрохотавшую мимо, но начавшую разворачиваться. Человек сзади что-то говорил возчику. – Он жрец. Он нас не видит, но чувствует. Святость не всегда привязана к одному месту. Иногда она проходит мимо.

Гриб задрожал, обхватив себя руками. – Хватит, Синн. Мы не боги.

– Нет, мы не боги. Мы, – усмехнулась она, – скорее божьи посланники.

Жрец спрыгнул с колесницы. Гриб видел теперь старые пятна крови на спицах высокого колеса, видел и места, куда крепятся боевые косы. Массированная атака таких колесниц должна была вызывать ужасные опустошения.

Человек с лицом ястреба подходил все ближе, озираясь словно слепой.

Гриб сделал шаг назад, однако Синн схватила его за руку и удержала. – Не надо, – промурлыкала она. – Пусть коснется божественного. Пусть получит дар мудрости.

Жрец воздел руки. Вся армия замерла. Гриб видел некоего человека на роскошной колеснице – царя или командующего – который сошел наземь и направился узнать, что за странные жесты делает священник.

– Мы не можем дать мудрости, – сказал Гриб. – Синн…

– Не глупи. Просто стой. Жди. Нам вообще ничего не нужно делать.

Вытянутые руки приближались. На ладонях запеклась кровь, а вот мозолей видно не было. Гриб прошипел: – Это не воин.

– Точно. Но кровь любит очень.

Ладони застыли, потом скользнули вперед, безошибочно отыскав их лбы. Гриб увидел, как раскрываются глаза жреца и мгновенно понял: он видит всё, не только дорогу и груды обломков – видит век давно минувший или еще не наступивший, век, в котором существуют Гриб и Синн, живые и реальные.

Жрец отпрянул и завыл.

Смех Синн был жестоким:– Он увидел реальность! Увидел! – Она развернулась к Грибу, сверкая глазами. – Будущее – пустыня! И дорога! И нет конца глупым войнам, безумной резне… – Она снова глядела на жреца, бредущего назад к своей колеснице. – Он верил в бога-солнце! Верил в бессмертие славы и богатства – в золотые поля, в роскошные сады, сладкие дожди и бесконечно текущие сладкие реки! Верил, что его народ – хо, хо! – избран! Они все так верят, понимаешь? Все и всегда! Видишь наш дар, Гриб? Видишь, как мудрость передается ему? Убежище невежества расколото! Сады одичали. Он брошен в море мудрости! Ну разве не божье послание?

Грибу казалось, что в нем не осталось влаги для слез. Он ошибался.

Армия, жрец и царь исчезли, умчались как листья по ветру. Но перед этим появились рабы, сложив стол из камней, заставив его подношениями: кувшины с пивом, вином и медом, финики, смоквы, хлебы. Зарезали двух коз, оросив кровью песок.

Призрачное угощение… но Синн заверила, что оно поддержит их силы. Божественные дары, сказала она, и не дары вовсе. За них приходится платить.

– Он заплатил, Гриб? О да, он заплатил!

* * *

Странник ступил в огромную, невозможную комнату. Уже блекли отзвуки приятных воспоминаний, разворошенные беседой беззаботные дни былого стали бесцветными, почти мертвыми. Костяшки держался на шаг позади, как подобало его роли – прошлой и будущей.

Она пробудилась, сгорбилась над россыпью костей. Она поймана играми удачи и неудачи, блестящими и смущающими дарами Сечула Лата, Повелителя Оплота Случая – Сокрушителя, Обманщика, Попирающего Руины. Но она слишком глупа, чтобы понимать: по воле Повелителя он бросает сейчас вызов основным законам вселенной! Хотя они, законы эти, и так гораздо неопределеннее, чем верят смертные.

Странник подошел и подошвой сапога разбросал несказанный узор.

Лицо ее стало маской ярости. Она отпрянула, поднимая руки – и замерла, заметив Странника.

– Килмандарос.

В глазах ее он увидел промельк страха.

– Я пришел, – произнес он, – поговорить о драконах.