Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

– Бессмыслица.

Синн подняла руки. Та, палец на которой кровоточил, казалась обугленной. – Моя кровь, – шепнула она, – в огне.

* * *

Они обогнули болото. Стая чешуйчатых длиннорылых ящеров следила издали, крутя шеями. Они были больше бхедринов, но с такими же пустыми коровьими глазами. Крошечные крылатые ящерицы скакали по их спинам, выкусывая клещей и блох.

За болотом земля пошла кверху; ее украшали деревья с прыщавыми стволами, увенчанные коронами змеевидных листьев. Явного пути вокруг необычного леса не было, и они пошли напрямик. Под влажным пологом летали насекомые с блестящими крыльями, почва была усеяна жабами, способными без труда проглотить кулак человека. Они не были настроены уступать дорогу, и Гриб ступал осторожно, тогда как Синн пинала их босыми ногами, хохоча при каждом тяжелом шлепке.

Земля выровнялась, лес стал гуще. Сомкнулась полутьма, словно под саваном. – Это было ошибкой, – промычал Гриб.

– Это?

– Всё это. Дом Азата, портал – Кенеб должен сейчас страдать от беспокойства. Нечестно вот так уходить, никому ничего не сказав. Знай я, что искать то, что ты ищешь, так долго – сказал бы «нет» без раздумий. – Он посмотрел на девушку. – Ты же с самого начала знала, так?

– Мы идем по следу – мы не можем его бросить. И мне нужен союзник. Кто-то, защищающий спину.

– Чем? Дурацким обеденным ножом, что у меня на поясе?

Син скривилась: – Расскажи меня правду. Откуда ты явился?

– Я был найденышем в Собачьей Упряжке. Меня спас имперский историк Дюкер. Подхватил около аренских ворот и передал в руки капитана Кенеба.

– И ты всё это помнишь?

– Еще бы.

Ее глаза требовательно взирали на мальчика: – Ты помнишь путь в Собачьей Упряжке?

Он кивнул: – Мы шли и бежали. Мы были испуганы, голодали и мучились от жажды. Я даже помню, как разок видел Колтейна, хотя все, что могу сейчас припомнить – вороньи перья. – Хотя бы, – бросил он запальчиво, – я не видел его смерти.

– Из какого ты города?

– Не припоминаю. – Он пожал плечами. – Всё до Упряжки… всё пропало, как будто и не было.

– Не было.

– Что?

– Собачья Упряжка создала тебя, Гриб. Построила из грязи, палок и камней, наполнила всем произошедшим. Героями, сражавшимися и погибшими, людьми, любившими и потерявшими любимых. Тем, что голодали и умирали от жажды. Теми, чьи сердца разрывались от ужаса. Теми, что утонули, теми, что поймали удар меча или стрелу. Теми, что оказались поднятыми на копья. Создание проглотило всё и стало твоей душой.

– Смехотворно. Там были сотни сирот. Некоторые выжили, а другие нет. Вот и всё.

– Тебе было сколько? Три года? Никто не запоминает в таком возрасте. Разве что несколько разрозненных сцен. Но ты помнишь всю Собачью Упряжку, Гриб, потому что ты ее порождение.

– У меня были родители. Настоящий папа, настоящая мама!

– Но ты их не помнишь.

– Потому что они погибли еще до начала похода!

– Откуда ты знаешь?

– Потому что твои слова бессмысленны!

– Гриб, я знаю. Потому что я такая же.

– Что? У тебя была настоящая семья, даже живой брат есть!

– Он смотрит на меня и не понимает, на кого или на что смотрит. Я расскажу, кто меня сделал. Ассасин по имени Калам. Он нашел меня в своре бандитов, называвших себя мятежниками. Он вырезал кое-что на моей душе и ушел. А потом меня сделали во второй раз. Или добавили. В И’Гатане, где я нашла в себе огонь, который ныне пылает без передышки, как личное солнце. А потом была капитан Фаредан Сорт, она знала, как и я, что они еще живы – а я знала потому, что огонь не угасал – он пылал под городом, пылал и пылал. Я знала… я могла чувствовать. – Она замолчала задыхаясь. Глаза выкатились как у пчелами укушенной кошки.

Гриб смотрел на нее, не зная, что делать – то ли обнять, то ли ударить. – Тебя родила мама, как и меня.

– Тогда почему мы такие особенные?

Мошкара разлетелась от ее выкрика, зудение заглохло.

– Не знаю, – тихо сказал он. – Может… может, ты и сделала кое-что в И’Гатане. Но со мной ничего такого не…

– Малаз. Ты спрыгнул с корабля. Ты пошел и нашел нахтов. Почему?

– Не знаю!!!

Она отскочила, убежав в заросли. Через миг он потерял ее из вида. – Синн? Что ты делаешь? Куда ты?

Сумрак исчез. В пятидесяти шагах расцвела сфера кипящего пламени. Деревья взрывались на ее пути. Сфера катилась на Гриба.

Он раскрыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука.

Обжигающий огненный шар все ближе, огромный, колючий…

Гриб сделал жест. Земля резко вздыбилась на пути огня, выбросив массу корней, перегноя, грязи – деревья падали по сторонам, тысяча кривых коричневых рук высунулась из бурлящей почвы. Извивающаяся стена окружила катящийся шар, раздавила, как сапог может раздавить уголек в костре. Загрохотало. Земля опадала, руки исчезли, и перед Грибом оказался лишь небольшой оседающий курган. Взлетели клубы пара, а потом вернулась темнота и поглотила их.

Он увидел, как Синн возвращается, перепрыгивая упавшие стволы, стряхивая грязь с куртки. Она встала прямо перед ним. – Не имеет смысла, Гриб. Мы с тобой – мы особенные?

Она пошла вперед; через миг он двинулся следом.

«Никогда не спорьте с девушками».

* * *

Это был день чужаков. Один был недосягаем, второго он хорошо знал.

Таксилиан и Раутос сумели поднять панель, обнажив спутанную массу колец металла, трубок и многожильных кабелей. Бормоча, что нужно бы найти поворотные чары, способные высвободить колдовскую силу и пробудить мозг города, Таксилиан начал тыкать и тянуть что попало. Встав сзади – пот тек по лбу – Раутос выкрикивал предостережения, которые Таксилиан не замечал.

Последний создал капкан для ящеричных крыс – ортенов – и пошел его устанавливать. Асана с ним.

Наппет и Шеб нашли запечатанную дверь в конце длиной узкой комнаты. Они лупили по ней железными палицами; каждый удар отдавался мучительным колокольным звоном. Похоже, от грохота у обоих повредился слух – но, поскольку они не разговаривали, неприятное открытие еще поджидало мужчин.

Вздох исследовала Гнездо, покинутое, опустевшее жилище Матроны, но не находила ничего интересного, хотя неведомые запахи проникали в легкие, а соки блестящими капельками оседали на коже. Ее осадили смутные грезы о рождении потомства, череда сцен трудных родов, следовавших друг за дружкой как в кошмаре. Тревожное раздражение быстро перешло в необоримый гнев.

Вздох жила Плитками с момента их создания – и все же не находила искомого смысла. А теперь внешний мир начал проникать внутрь. Смятение всё усиливалось.

И еще есть трутень К’чайн Че’малле. Он взбирается, все ближе подползая к группе бестолковых людей.

Дух плавал между членами своей «семьи», и его одолевало растущее возбуждение. Они не справляются. В некоем неотразимом, фундаментальном смысле они начали распадаться. Он еще не понял, в чем их предназначение, а они – кроме разве что Таксилиана – занялись чепухой. Наступил кризис. Он может ощутить нарастающие трения. Они не будут готовы к Сулькиту. Они могут убить трутня, и все будет потеряно.

Он вспомнил, как однажды – в тысячный раз? – стоял на палубе корабля, созерцая гладкое как стекло море со всех сторон. Странное спокойствие поразило воздух, свет стал зловещим, лихорадочным. Вокруг него словно бледные мухи суетятся безликие матросы – кровавые приношения Старшему Богу, блеющих коз тащат из трюма, сверкают смоченные морской водой клинки, полотнища крови, трепеща, ниспадают в океан – вокруг него растущий страх. И он слышит ответ на страх – свой собственный хохот. Жестокий, как смех демона. Все глядят на него, понимая, что среди них оказалось чудовище. Это чудовище – он…

«Я призвал бурю, не так ли? Чтобы увидеть насилие, закутаться в него, словно в теплейший плащ. Вопли тонущих смертных не мешали мне веселиться.

Это мои воспоминания? Что же я за зверь?

Кровь была… сладкой на вкус. Жертвы? Глупцы, вы только кормили мою силу.

Я помню племя, трупы, холодеющие под мехами и одеялами, и пятна злобы на моих руках. Помню пустую яму, в которой оказался. Это была яма моих преступлений. Слишком поздно рыдать над ее глубиной, над безжизненным воздухом, над привкусом смерти.

Предан женой. Все хохотали за спиной. За это они должны были умереть. Так должно было быть и так стало. И я бежал из дворца, из дома, разрушенного за единую ночь. Но из некоторых провалов не выкарабкаться. Я бежал и бежал, день и ночь, и падал истощенный, падал назад в дыру, и смотрел на свет вверху, и видел, как он гаснет. Пока не наступала тьма.

Глядя ныне в мои глаза, вы видите холод смерти. Видите черные гладкие стены провала.

И вы знаете: глядя на вас, я не вижу ничего, способного породить… чувство. Хоть какое.

Я еще иду, один на пустой равнине, и здание маячит все ближе, вещь из камня и высохшей крови, вещь, желающая вернуть жизнь.

Так найдите же меня».

Асана чуть не упала, вбегая в комнату, в которой скрючились над работой Таксилиан и Раутос. Она с трудом обрела дыхание. Раутос повернулся: – Асана? Что такое? Где Последний?

– Демон! Один жив! Он нашел нас!..

Они уже слышали звуки на пандусе – кожаные подошвы и что-то еще, клацанье когтей, шелест кожи о камни.

Асана встала спиной к дальней стене. – Таксилиан! Позови Шеба и Наппета! Скорее!

– Что? – Мужчина поглядел через плечо. – Что такое?

Появился Последний. Он выглядел малость одуревшим, но не раненым. С веревочки свисали два мертвых ортена. Еще через мгновение перед ними показался К’чайн Че’малле. Тощий, высотой с человека, с тонкими конечностями; хвост хлестал по сторонам, как будто обладал собственной волей.

Дух ощутил в Асане и Раутосе страх. Но медленно разогнувший спину над развороченной машиной Таксилиан ощутил любопытство и восторг. А потом и… возбуждение. Он сделал шаг вперед.

Трутень изучал комнату, словно кого-то отыскивая. Склонил голову набок, прислушиваясь к бесконечному лязгу сверху. Через миг раздались торжествующие крики Наппета и Шеба – дверь открылась; но дух знал, что падение преграды не результат ударов их орудий, что Сулькит попросту открыл ее. Еще через миг он задумался: «Откуда я это знаю?»

Вздох вышла из бокового прохода. – Синее Железо, – шепнула она, смотря на трутня. – Словно… словно Точка Опоры. Таксилиан, иди к нему – оно нам нужно.

– Знаю. – Таксилиан облизнул пересохшие губы – Раутос, иди наверх к Шебу и Наппету – пусть остаются там. Займи чем-нибудь. Не хочу, чтобы они выскочили с мечами наголо. Заставь понять…

– Понять что? – спросил Раутос.

– Что мы нашли союзника.

Глаза Раутоса расширились. Он вытер пот с лица. Попятился, потом развернулся и пошел наверх.

Таксилиан сказал трутню: – Ты можешь меня понять? Ничего не работает. Нужно починить. Нам нужна твоя помощь… нет, наверное, можно сказать иначе. Мы готовы помочь тебе вернуть всё к жизни.

Молчание. К’чайн Че’малле, казалось, игнорирует находящихся в комнате. Щупальца на концах лап извивались морскими водорослями. В широкой прорези рта блестели зубы. Еще миг – и трутень моргнул. Раз, другой, третий – видно каждое веко. Затем подпрыгивающей походкой подошел к Таксилиану. Подобрал крышку и умело поставил на место. Выпрямился и прямо поглядел на духа.

«Ты можешь меня видеть». Понимание заставило призрака застыть. Он тут же ощутил что-то – «мое тело!» – и задергался от мучительной боли в перетруженных руках. Он смог почувствовать свой пот, ломящее утомление в мышцах. А потом все пропало.

Он заплакал. «Помогите!»

Змеиные глаза Сулькита снова заморгали. Трутень бросился бежать, быстро пересек комнату и скрылся на пандусе, что ведет к куполу-черепахе, вместилищу разума города.

Таксилиан засмеялся: – За ним! – и поспешил за К’чайн Че’малле. Вздох понеслась следом.

Когда они убежали, Асана бросилась к Последнему, и тот обнял ее.

Появились Раутос, Шеб и Наппет. – Мы открыли дверь, – слишком громко сказал Шеб. – Она просто скользнула вбок. Выводит наружу, на балкон – боги, мы высоко забрались!

– Хватит чепухи, – зарычал Наппет. – Мы кого-то видели на равнине. Идет. Кажется, мы столкнулись с другим скитальцем.

– Может быть, – сказал Раутос, – он знает.

– Что знает? – оскалился Шеб.

Раутос беспомощно поводил руками.

Наппет сверкнул глазами, поднял дубину. – Так где гребаный демон?

– Он не хочет нам навредить, – сказал Последний.

– Тем хуже для него.

– Не вреди ему, Наппет.

Наппет надвинулся на Последнего. – Поглядите на тупого фермера – нашел домашнюю зверушку, а? Ничего особенного – Вздох выглядит гораздо лучше.

– Демон безоружен, – сказал Последний.

– Тогда он тоже тупой. На его месте я махал бы самым большим топором, какой смог бы найти. Убил бы для начала тебя и каргу, тобой пригретую. Потом жирного бесполезного Раутоса с его глупыми вопросами.

– Ну, первым он убил бы тебя, Наппет, – гоготнул Шеб.

– Потому что я самый опасный, да. Он попробовал бы. Но я разобью ему башку одним ударом.

– Не самый опасный, – поправил Шеб, – а самый тупой. Он убил бы тебя из жалости.

– Давай пойдем готовить, – сказал Последний Асане, все еще обнимая ее мускулистой рукой. – Прости, Наппет, на тебя еды не хватит.

Наппет подступил ближе: – Попробуй меня остановить…

Последний развернулся. Кулак ударил Наппета в лицо, разбив нос. Он зашатался, кровь хлынула ручьем; об пол застучали выбитые зубы.

Палица выпала из рук. Еще миг – и мужчина тоже упал, свернувшись клубком.

Остальные выпучили глаза на Последнего.

Шеб засмеялся, но как-то осторожно.

– Идем, – сказал фермер Асане.

Они вышли из комнаты.

Шеб сказал: – Я обратно на балкон.

Раутос пошарил в тючке, достав тряпки и фляжку. Встал на колени у скорчившегося Наппета, крякнул. – Давай поглядим, что можно сделать.

* * *

«Предательство может остыть – холодная груда углей – и вдруг вспыхнуть снова. Что заставило меня совершать такие убийства? Они были сородичами. Спутниками. Любимыми друзьями. Как я смог? Моя жена, она хотела ранить меня… почему? Что я сделал? Сестра Горима? Это же чепуха. Безделица. Не стоит таких воплей. Она сама должна была понять.

Она ранила меня, но мне не забыть ее глаз – ее лица – она смотрела на меня, когда я забирал ее жизнь. Никогда мне не понять, почему она смотрела как та, которую предали. Это меня предали. Не я. Сестра Горима… какое она имела отношение? Я не хотел ей вредить. Так вышло. Но то, что она сделала… словно нож в сердце вонзила!

Нужно было понимать: не такой я человек, чтобы спустить. У меня есть гордость. Вот почему всем пришлось умереть, всем, что знали и смеялись за моей спиной. Нужно было дать урок… но ведь… когда все закончилось, некому было учить мой урок. Только я остался, но это не годится. Я должен был выучить иной урок. Не так ли?

Дракон ждет на равнине. Он не моргает. Однажды он моргнул – и всё исчезло. Всё и все. Больше он никогда так не сделает.

Ты моргаешь и навеки теряешь время. Ты даже не можешь понять, сколько длилось моргание. Миг – или тысяча лет? Ты даже не можешь увериться, что увиденное сейчас таково же, как увиденное миг назад. Не можешь. Ты думаешь – оно то же. Убеждаешь себя, уговариваешь себя верить в непрерывность видимого. Оно такое же, как в прошлом. Вот что ты себе внушаешь. Разум забавляется игрой в уверенность. Чтобы не впасть в безумие. Но подумай, что один миг, одно движение век – да, все мы понимаем – может изменить реальность. Закрылись веки – одно, открылись – совсем иное. Дурные вести. Поражающий душу ужас. Горе. Как долго длится миг?

Боги подлые, целую гребаную вечность»!

Глава 14

 
Как отразить мне безумия темный прилив
все, что я знал, что висело как мухи сухие
на паутине дней юных – сейчас восстает
свежею пеной морскою плещет в лицо
ветер навстречу мне рвется; бегу, задыхаясь,
очи горят – но явственно слышу призывы
жизни забытой, чувствую солнечный жар
сухо стрекочут цикады в зеленой траве
был я ребенком и лето текло бесконечно
дни не хотели сменяться ночами, а я поднимал
– воин, дикарь – свой героический гвоздь
дергались и колыхались миры на его острие
синем как новая сталь, и соленые ветры
не успевали точащие зубы вонзить
в спину и ребра, сделав любое движенье
мукой. Сверкали повсюду лучи золотые
тысяч судеб
а теперь – где же вы, гладкие лица
щедрых певучих дней лета, где боги
твердой рукой дикий смирявшие мир? Шелуха
вместо шелков мою устилает тропу
вместе с тобой бежим мы слепыми зверями
только прилив не обгоним, и море нас ждет
обещая
всерастворение, гибель дней юности
сломаны гвозди и ногти, и ребра болят
лето уходит все дальше, и дальше
и дальше…
 

«Жалобы сломанного гвоздя», Рыбак

Кто-то кричал от смертельной боли – но вождь Желч к такому давно привык. Его глаза слезились от едкого дыма. Он повернул коня – и разразился градом ругательств. Целых три отряда летели из видневшейся на дне долины деревни, высоко поднимая копья с нанизанными и привязанными зловещими трофеями. – Пусть Колтейн возьмет этих дураков и раздавит пяткой! Джарабб! Скачи к их командиру. Пусть построит войско и возобновит разведку на юге. Никаких больше набегов – так и скажи дураку, что я заберу у него добычу, жену и дочерей, если хоть раз еще ослушается приказа!

Джарабб прищурился… – Это Шельмеза, Вождь Войны.

– Отлично. Заберу мужа и сыновей, сделаю рабами и продам в Д’рас. Кривой нос Балта, ей нужно лучше управлять воинами!

– Они всего лишь следовали за ней, – сказал Джарабб. – Она хуже бешеного волка.

– Хватит жевать мое ухо, – рявкнул Желч, желавший вынуть ногу из стремени и пнуть парня в грудь. Слишком фамильярным стал, слишком хитрым, слишком много Худом клятых слов и намекающих взглядов. После дела с Шельмезой он ему глаз подобьет и заставит следить за ранеными, чтобы не отстали.

Джарабб попробовал улыбнуться, но улыбка увяла от злобной гримасы Желча. Юный Слезоточец пришпорил коня и поскакал навстречу вопящим, улюлюкающим рейдерам.

Небо над тошнотворной пеленой дыма было безоблачным – шатер насыщенной синевы, зловредное солнце, казалось, хочет вскипятить воздух. Стайки длиннохвостых птиц беспорядочно метались, боясь садиться на землю, ведь повсюду были воины – хундрилы. По заброшенным полям скакала разжиревшая, в палец длиной саранча.

По дороге возвращалась первая группа разведчиков; Желч был рад видеть их дисциплину, слаженный бег коней, поднятые под одинаковыми углами копья. Кто у них офицер? Он заметил на копье командира кожаный бунчук и понял: это Ведит, недавно раздавивший гарнизон местного городка. Он понес в набеге тяжелые потери – но в этом нет сюрприза. Молод, по-глупому упорен и вспыльчив – но надо приглядеть за ним, ведь он, вполне очевидно, сумел взять воинов в твердые руки.

Один жест руки Ведита заставил всех его воинов остановиться. Офицер подскакал к Желчу, натянул удила. – Вождь Войны, нас поджидает армия Болкандо. В двух лигах. Десять тысяч, два полных легиона и вспомогательный лагерь в три раза больше. Они срубили каждое дерево за лигу вокруг. Готов поспорить, они устраивали лагерь уже три или четыре дня.

– Глупые болкандийцы. Какой смысл выводить в поле армию, способную только топтаться на месте подобно бхедрину? Мы обогнем ее и направимся к столице. Я смогу стащить их короля с трона. Потом сам сяду на трон, напившись вдрызг. Так и будет! – Он фыркнул. – Генералы и командиры ничего не понимают. Думают, битва решает все, словно кулаки в темной аллее. Колтейн знал лучше – война это средство, не цель. Цель не в убийствах, а в доминировании на последующих переговорах.

Второй разведчик подскакал с севера; копыта его лошади выбивали облачка пыли из заросших сорняками борозд, зайцы выскакивали из-под самых ног. Желч покосился на него – и поворотил коня, глядя на юг. Да, там еще один вестник, конь покрыт потом. Он что-то кричит, протискиваясь между разнузданных воинов Шельмезы. Вождь хмыкнул.

Ведит тоже заметил вестников. – Нас обкладывают.

– И что? – спросил Желч, снова прищурившись на молодого, но уже умного воина.

Тот пожал плечами: – Даже если четвертое войско идет сзади, Вождь Войны, мы можем проскользнуть через щели. Они же все пешие.

– Как ласка между когтей ястреба. Им не стоит надеяться даже на кусок нашего хвоста. Ведит, я доверяю тебе командовать тысячей. Да, пятью десятками отрядов. Бери на себя северную армию – она будет на марше, солдаты устали как собаки, наглотались пыли. Идут, вероятно, колонной. Не давай им передышки. Налетай, режь, пусть потеряют порядок. Потом берите обоз. Сожгите все, что не сможете увезти. Не теряй контроля над воинами. Просто обрубите врагу пальцы на ногах и оставьте на месте. Понял?

Ведит с ухмылкой кивнул. – Я хотел бы послушать того разведчика.

– Естественно, хотел бы.

Желч видел, что Джарабб нашел Шельмезу и оба скачут навстречу гонцу с юга. Сплюнул, ощутив во рту привкус дыма. – Глаза Дюкера, что за жалкая каша. Никто ничему не учится, да?

– Вождь?

– Болкандийцы были бы рады, получив от нас такое же отношение, которое мы претерпели от них? Нет. Разумеется, нет. Так как же их умы оправдывают нынешнее безобразие?

– Они думают, что управятся тихо и быстро.

Желч кивнул: – Ты заметил порок в их мыслях, воин?

– Это нетрудно.

– А ты знаешь, что мнящие себя особо умными – на деле самые тупые люди? – Он приподнял зад, издав долгий, громкий пук. – Боги подлые, они выращивают специи, от которых у меня в кишках тайфун поднялся.

Подъехала вестница с севера – лицо в поту, руки в пыли.

– Вождь Войны!

Желч отстегнул мех, бросил разведчице. – Сколько их, как далеко?

Она сделала несколько глотков, потом сказала громко, потому что ее конь фыркал: – Около двух тысяч, половина легкая пехота, новобранцы, плохо одетые и вооруженные. Две лиги, идут колонной по очень узкой дороге.

– Обоз?

Женщина усмехнулась грязными губами: – Не в середине, без охранения, Вождь. Сзади отряд в триста человек. Похоже, ноги до крови стерли.

– Они тебя видели?

– Нет, Вождь, не думаю. Их разведчики держатся близко, едут по гладкой земле у дороги. Знают, что по местности рыщут рейдеры, и не хотят быть ужаленными.

– Очень хорошо. Смени коня, будь готова вести Ведита и его крыло.

Темные глаза сверкнули, оценивая Ведита.

– Что-то не так? – поинтересовался Желч.

– Нет, Вождь Войны.

– Что, слишком молод?

Она дернула плечами.

– Свободна.

Разведчица бросила ему водяной мех и уехала.

Желч и Ведит ждали вестника с юга. Ведит прогнул спину, потянулся в седле. – Вождь Войны, кто поведет силы против южной челюсти врага?

– Шельмеза.

Видя, что юный воин поднимает брови, Желч сказал: – Ей нужен шанс исправить репутацию. Или ты сомневаешься в моем великодушии?

– Я и не думал…

– А надо всегда думать, Ведит. Если малазане нас чему и научили, то этому. Молот кузнеца в твоей руке или меч – это без разницы. Махать железякой каждый может научиться, но победит тот, кто лучше пользуется мозгами.

– Если его не предадут.

Желч скривился: – Но даже тогда, Ведит, вороны…

– … дадут ответ, Вождь, – закончил поговорку Ведит. Оба сотворили знак черного крыла, молча прославляя имя Колтейна, его дела и его решимость противостоять худшим злодеяниям рода людского.

Через миг Желч повернул коня навстречу разведке с юга. Двое воинов чуть не врезались в него. – Дерьмо Глупого Пса! Поглядите на себя!

– Со мной вы закончили, Вождь Войны?

– Да. Давай, собирай отряды. – Он снова сместил зад, пуская ветры. – Боги подлые!

* * *

Шельмеза яростно скакала во главе своего крыла. Она всё ещё злилась на тираду Вождя. Сзади раздавались крики – это сержанты собирали воинов. Земля становилась все более неровной. Глубокие борозды исчертили каменистые склоны холмов, на вершинах виднелись ямы – болкандийцы добывали здесь что-то. Шельмеза понятия не имела что. Они огибали крутые склоны заполненных мутной водой, заросших водорослями провалов, пробирались сквозь камыши и кусты. Над глубокими траншеями торчали лебедки, перекосившиеся, посеревшие, опутанные лозами. Колибри взлетали над роскошными красными цветами этих лоз. Повсюду гудели и кружились разноцветные шестикрылые насекомые.

Она ненавидела эти места. Пестрые краски заставляли вспоминать яды, ведь в Хундрил Одхане самые яркие ящерицы и змеи – самые ядовитые. Она видела иссиня-черного паука с алыми глазами, размером точь-в-точь как ступня Никех, какой та была два дня назад. Потом огромные янтарные муравьи сожрали кожу от пятки до колена, а Никех даже не заметила – и вот сейчас лежит, бредя, в обозе с добычей, и клянется отыскать украденную кожу. Шельмеза слышала, что кто-то понюхал цветок – и нос тотчас отвалился. Нет, им нужно покончить со всем, всем этим. Поход с Охотниками за Костями – хорошее дело, но Адъюнкт ведь не Колтейн, правильно? Даже не Балт или Дюкер.

Шельмеза слышала, что морская пехота обагрилась кровью при высадке. Словно песчаного кота швырнули в яму с голодными волками. Так рассказывают. Не удивительно, что они слишком долго ползли к столице. У Адъюнкта удача Мясника-сапера, вот оно что. Шельмеза не желает иметь с ней ничего общего.

Они миновали шахты; к югу земля стала ровной, сглаженной давними наводнениями. Тут и там виднелись рощицы бамбука, заполненные водой канавы и дорожные насыпи. Дальше шла друга линия холмов – с плоскими вершинами и каменными укреплениями. Среди фортов строилась армия Болкандо, проявляя все признаки плохой организации. Она должна стать одной из челюстей капкана, вступить в уже разгоревшуюся битву между хундрилами и главными силами Болкандо, врезавшись в незащищенный бок.

Однако выбить их с холмов, особенно укрепленных фортами, будет сложновато. Что еще хуже, их по меньшей мере вдвое больше числом.

Шельмеза начала замедлять бег коня, натянув поводья на краю одной из бамбуковых рощиц. Подождала, когда прибудут офицеры.

Джарабб, которого высекли словами не хуже Шельмезы, подскакал первым. – Командир, мы же не будем выбивать их оттуда?

«Черти чтоб побрали надутого мальчишку – вестового». – Когда ты в последний раз мчался в битву?

Он явственно вздрогнул.

– Будь ты моим сыном, – сказала она, – я тебя давным-давно бы вытащила из женских хижин. Мне не интересно, что ты носишь, пока ты одеваешь сверху доспехи. Если Желч положил на тебя глаз, сладкий мой, это не повод гордиться. Мы на войне, визгливый щенок. – Она отвернулась. Шестеро капитанов подъехали ближе. – Ханеб, – позвала она одного, опытного воина в шлеме, стилизованном под воронью голову, – скажи, что ты видишь.

– Я вижу старую границу, – сказал мужчина. – Но форты разобраны повсюду, кроме этих телей. Пока армия наверху, она связана, словно ковром накрыта. Все, что нам нужно – держать их тут подольше.

Шельмеза посмотрела на другого капитана – высокого сутулого мужчину с лисьим лицом. – И как это сделать, Кестра?

Воин неспешно поморгал. – Мы напугаем их так сильно, что по холму потечет кое-что бурое.

– Выводите стрелков, – приказала Шельмеза. – На склоны. Начинайте осыпать дураков стрелами. Весь день потратим, чтобы ранить всех. К вечеру форты станут госпиталями. Ночью пошлем рейдеров на их обозные лагеря, а может быть, и поближе к фортам. Кажется, я вижу соломенные крыши – пусть запылают. – Она оглядела офицеров. – Кто из вас доволен планом, позволяющим всего лишь пришпилить дураков к месту?

Джарабб откашлялся. – Вождь Войны желает, чтобы они примерзли к этому месту так надолго, что перестали быть угрозой.

– Половина армии наверху – застрельщики, – сказал Ханеб. – Выставлять их против легкой кавалерии – самоубийство. Однако смотрите, как они строятся. В пять рядов перед отличной тяжелой пехотой.

– Чтобы впитать наши стрелы, да.

Кестра фыркнул: – Панцирники не желают пачкать красивые доспехи.

– Пустите застрельщикам кровь и они разбегутся, – предсказал Ханеб. – Тогда мы сможем щипать и тормошить тяжелую пехоту сколько захотим.

Шельмеза поглядела на Джарабба: – Ты остаешься рядом со мной. Когда вернемся к Вождю, повезешь на пике голову болкандийского командира.

Джарабб кисло улыбнулся.

– Смотрите туда, – ткнул пальцем Ханеб.

Из канавы выбиралась на дорожную насыпь черная мохнатая сороконожка шириной в ладонь и длиной в двуручный меч. Они проследили, как она переходит дорогу и скрывается в роще.

Шельмеза плюнула. – Худ забери эту дыру и все дерьмо в ней. – Чуть подумала, добавив: – Но только после того как мы уйдем.

* * *

С Ведитом была тысяча воинов, и он не хотел потерять даже одного. Его все еще преследовали воспоминания о штурме крепости. Победный триумф, да, но с ним осталась лишь пригоршня людей, разделяющих память об ослепительных мгновениях – и, даже смотря им в глаза, он видит свое же неверие, свое же чувство вины.

Лишь вороны выбирают, кому жить, а кому умирать. Ничего не значат молитвы, подвиги и клятвы, честь и отвага; никто не окажется тяжелее пылинки на весах судьбы. Он начал сомневаться даже в мужестве. Друзья пали – один миг жизни, другой миг – всё стало мельтешащими воспоминаниями, случайными, потерявшими всякий смысл вспышками.

Ведит не знал, что делать. Он знал лишь одно: жизнь воина – одинокая жизнь, и одиночество тем горше, чем яснее они понимает необходимость не сближаться ни с кем, держаться в стороне от тесных компаний. Да, он все еще готов отдать жизнь за любого знакомого воина – но он готов и спокойно уйди от тела павшего друга. Он пойдет дальше, и отблески погибшего мира погаснут в глазах.

Тысяча воинов позади. Он пошлет их в битву и некоторые умрут. Он сражается с этим знанием, ненавидит его – но при всем при этом не поколеблется. Среди воинов самый одинокий – командир; он ощущает, как отстраненность охватывает его, твердая как панцирь, холодная как железо.

«Желч. Адъюнкт Тавора. Колтейн из клана Вороны. Даже дурак – или дура – из Болкандо, ведущая колонны к полудню ночного кошмара. Все мы разделяем что-то общее. И на языках наших одинаковая горечь».

Он гадал, не сожалеет ли король Болкандо, что начал эту войну. Заботит ли ублюдка гибель людей. Или его жалит лишь жадная тоска по разоренным фермам, убитому скоту и украденным богатствам? Если другие чужаки придут на границы его королевства – будут ли с ними обращаться иначе? Выучит ли наследник короля уроки, записанные на костях и плоти?

Собачья Упряжка погибла на подступах к Арену. Десять тысяч солдат Пормкваля дергались на деревьях. Армия мятежников Леомена истреблена в И’Гатане. Ясно – и не может быть яснее – что никто не учит уроков. Каждый новый глупец и тиран, выбирающийся из толпы, готов повторить фиаско прежних, будучи убежденным: он другой, он лучше, он умнее. Пока земля снова не напьется крови.

Ведит видел спешащих к нему гонцов.

Скоро начнется. Каждая порция воздуха в легких вдруг стала казаться ему слаще предыдущей, и каждая пара устремленных на него глаз светилась, пульсировала жизнью. Он смотрел на всё вокруг и думал, что никогда прежде не видел таких красок, таких форм – мир обновился, но не слишком ли поздно? Сколько мгновений продержится благой дар?