Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 63 страниц)

Но никого не обманываю. Кроме себя самого. Себя и только себя. Всегда».

Ему хотелось выхватить меч, пропасть в безумной жестокости битвы. Он мог бы разрубать надвое лицо на каждой монетке, завывая, что все стало совсем другим, что жизнь уже не пуста, не наполнена грудами мусора. Мог бы выкрикивать проклятия, не видя вокруг ни одного друга – только врагов. Оправдывать каждый разрез, каждый выплеск крови. Не он ли поклялся, что окажется последним стоящим на поле?

Улыба говорит, его изуродовала лихорадка. Возможно. Возможно, она еще трудится. Одну вещь она ему точно показала: истину одиночества. Истина эта впаялась в душу. Он слушает Скрипача, болтающего насчет так называемой «семьи», «соратников» – и ни верит ни единому слову. Будущее грозит изменами, вот что он чует каждой косточкой. Наступит время, когда всё станет ясно, и тогда он сможет встать перед всеми и громко высказать всю меру своего неверия. «Мы все одиноки. Всегда были. Я покончил с вашей ложью. Ну, спасайте себя. Лично я намерен заботиться только о себе».

Ему уже не интересны героические позы. Адъюнкт просит веры и верности. Просит чести, и не важно, сколь жестокой ко всем остальным. Слишком многого она просит. Да и… что она дала взамен? Ничего.

Корик стоял, обратившись лицом к пустой земли во мраке пустой ночи, и задумывал дезертирство.

«Все, что они мне предложили, оказалось ложью. Как и то „сокровище духов“. Те монеты. Кто-то положил их туда, чтобы заманить и подловить меня. Они меня отравили – не моя вина, не так ли?

„Поглядите на того, под валуном! Осторожно, Корик, заиграешься и будешь раздавлен!“

Слишком поздно. Гребаные деньги затащили меня под обвал. Нельзя же наполнять ими руки мальчишки. Невозможно.

Просто воспоминание. Может, подлинное, может, нет.

А шлюхи… они всего лишь подмигивали».

* * *

По изящной фигурке Скенроу пробежали тени, когда кто-то прошел с фонарем мимо палатки. Просочившийся через брезент свет был холоден, он придал спящей женщине какой-то трупный оттенок. Содрогнувшись от видения, Рутан Гудд отвернулся. Сел, двигаясь медленно, чтобы она не проснулась.

Покрывший его пот постепенно высыхал.

Ему не хотелось обдумывать причину такого волнения – видит Худ, это не любовные игры. Скенроу прелестна – внезапно вспыхивающая улыбка способна ледяные горы растопить – но в ней нет чего-то, способного расшевелить его сердце. Давно оно не летело вскачь. Однако она способна вызвать наслаждение, избавить от мыслей, воспоминаний о мрачной и полной событиями жизни. Способна, пусть на короткий ослепительный миг, возвратить его к жизни.

Но этой ночью тьма раскрыла свой цветок, и аромат его мог заморозить душу бога. «Еще жив, Седогривый? Чувствуешь? Думаю, даже если кости твои гниют в могиле, ты все равно ощутил…

Драконуса.

Чтоб его!»

Он расчесывал влажную, спутанную бороду.

Мир содрогается. Спускаются огненные шары, ужасающий свет затопил небеса. Кулаки ударяют по миру.

«Хотелось бы увидеть своими глазами».

Но он помнит предсмертный крик Азата. Помнит кривые деревья в столбах пламени, горечь и жар почвы, которую раскидывал пальцами. Помнит, как вылез наружу, под безумное небо в полосах дыма, под проблески молний и ливень пепла. Помнит первую мысль, вылетевшую вместе со вздохом невозможной свободы.

«Джакуруку, ты изменился».

Верность возникает при странных обстоятельствах. Раскаяние и благодарность, пожатие руки, мгновение порочного восторга, принятое за поклонение… Взгляд скользнул к Скенроу. Зловещие тени исчезли. Она спала, прекрасная в своем покое. «Невинность так драгоценна. Но не думай обо мне с любовью, женщина. Не вынуждай к моменту признания, к истине глупых клятв, вымолвленных целую жизнь назад.

Давай еще немного поиграем в игру блаженного забвенья.

„Лучше так, Драконус“.

„Друг, это империя Каллора. Не передумаешь“?

Передумать. Да, надо было… „Берег кажется гостеприимным. Если бы я заботился о своих делах…“

Тут он улыбнулся.

И я улыбнулся в ответ.

Драконус возвращался на тот континент – я слышал его шаги, там, внутри казавшейся вечной тюрьмы. Он возвращался, чтобы лично увидеть безумства Каллора.

Ты был прав, Драконус. Лучше мне было заботиться о своих делах. Хоть раз.

Ты меня слышишь? Драконус? Ты слушаешь?

Я передумал. Наконец-то. И скажу вот что: найди меня, и один из нас умрет».

* * *

– Завитки на собачьей шерсти.

Бальзам выпучил глаза: – Что?

Наоборот скривился: – Ты же хотел гадания?

– Уже не уверен.

Маг прищурился на уродливую тварь, которую держал за ошейник – зарычал и швырнул прочь.

Мертвяк, Бальзам и Горлорез следили, как тварь кувыркается, но в самый последний миг ловко встает на четыре лапы. Взмахнув хвостом, она исчезла в ночи.

– Как проклятая кошка, – сказал Горлорез.

– Это даже не собака, – буркнул Мертвяк.

Наоборот успокаивающе поднял руку: – Собака, лиса, какая разница? Но мне нужно найти что-то другое.

– Как насчет овечьей шкуры?

– Овечья шкура живая? Нет? Не сработает. Нужно что-то дышащее.

– Потому что дыхание шевелит завитки, – кивнул Бальзам. – Я усек.

Наоборот кинул беспомощный взгляд Мертвяку, а тот пожал плечами, ответив: – Пустая трата времени вся затея. Каждый провидец и гадатель в мире сейчас чувствует, как ему мозги выскребают. – Он бережно коснулся шеи. – Клянусь: я ощутил поцелуй меча. О чем только думает Худ? Безумец. Всё дело…

– Плевать на Худа, – рявкнул Наоборот. – Не от него у меня мокрые штаны.

Бальзам вытаращился: – Правда?! Боги подлые.

Горлорез издал резкий, свистящий смех. Пригнул голову. – Извините. Просто я… ладно.

Наоборот сплюнул на землю. – Ничего веселого, Горлорез. Ты не понял. Это… оно… Оно появилось не на другой половине мира, а здесь.

Бальзам уже очумело озирался: – Где? Дайте доспехи – кто… что?..

– Расслабься, сержант, – сказал Мертвяк. – Он не имел в виду прямо здесь. Он имел в виду… э… А что ты имел в виду?

– Снова шуточки? Ты не лучше Горлореза. И почему вообще я с вами разговариваю?

– Мы хотели гадания, – напомнил Горлорез.

– Я передумал. Дурацкая идея. Думаете, Скрипач сейчас играется с Картами? Ни шанса. Забудем. Я иду в постельку. Не спать, конечно, какой тут сон. Фактически…

Бальзам подскочил и ударил мага кулаком. Наоборот упал, словно мешок.

Горлорез снова зашелся визгливым хохотом. – Сержант! Это зачем?

Бальзам хмуро смотрел на костяшки пальцев. – Сказал, что спать не может. Вот теперь спит. А ну-ка, оттащите его в палатку. Пора взять ответственность. Именно это я и делаю. Отнеся его, мы… ну, найдем Эброна. Устроим гадание, даже если оно нас убьет.

* * *

– Мне нужны еще капралы, – сообщила Хеллиан ночному небу. Она только что сидела у костра и смотрела в пламя. Но теперь она лежит на спине, под круговоротом звезд. Мир умеет меняться в один миг. Кто так придумал? – Одного не хватает. Белбрит, ты теперь капрал. И ты, Природе.

– Навроде.

– Нет, не навроде, а настоящий.

– А он Балгрид.

– Я так и сказала. Как только кончится землетрясение, займемся делом. Кого не хватает? Сколько вообще в моем взводе? Четверо, так? Последний тоже капрал. Хочу четырех капралов, чтобы исполняли приказы.

– Какие приказы?

– Которые я отдам. Во-первых, вы все мои телохранители – со Смертососом покончено. Пусть держится подальше.

– Он верит, что вы королевской крови, сержант.

– Я и есть, Типа. Делай что скажу. Где мой настоящий капрал? Увальный Нерв? Ты здесь?

– Так точно, сержант.

– Здесь, сержант.

– Больше видеть не могу такую мешанину. Несите меня в палатку… нет, не так, идиоты, не ставьте на ноги, а беритесь за ноги. Медленно, нежно – ой, кто камни положил под опу? Карпал Как-бы, убери камни, ладно? Боги, да где же палатка? В Летрасе?

– Мы ищем, сержант… а вы ее ставили?

– Я? Вы карпалы, ваша и работа.

– Погодите, сержант. Вот же она. Вы на ней лежали.

– Так и думала. Право, перличствующее званию. Дайте дощечку и палочку, кто-нибудь. Я вас запишу. Я вас разжалую до… до… подкарпалов. Что за бух?

– Забиваем колья, сержант. Мы быстро.

– Эй! Гляньте на те зеленые штуки! В небе! Кто их туда положил. Уберите!

– Хотелось бы, сержант.

– Теперь ты подподкарпарл за непвение пуказам. Прусказам. Прюазам. Погодите! – Она перекатилась набок и выблевала, хотя довольно вяло. – Приказам. Ха! Эй, куды меня тащите? Я не кончила. Что-то в небе… я видела, прямо поперек зеленого. Видели, карпалы? Слушайте! Большие крылья – видела… ох, ладно. Кто-то в беде, но мне что? Проверьте палатку сейчас же – пауки не допускаются – глупые войны, как они сюда пришли?..

* * *

Геслер поднес фонарь поближе. – Погляди-ка ты! Спорю, это сделала одна из крыс Бутыла. Пережевала весь Худом клятый ремень. Поймаю – сверну тощую голову.

– Крысе или Бутылу? – спросил Буян.

– Все равно. Обоим. Знаю, я смотрелся глупо с мешком на одном плече…

– Да, – подтвердил Буян, – ты был смешным. Перекошенным. Словно зеленый рекрут, не умеющий работать с ремнями.

Геслер сверкнул глазами: – А ты весь день сказать не мог, весь день. Друг называется. А если бы у меня грязь была на пол-лица – ты тоже молчал бы?

– Уж это точно. Если бы сумел не рассмеяться.

– В следующий раз увижу у тебя колбасу пониже пояса и то не скажу!

– Надо будет проверяться. Этому я научился. Не поискать ли Острячку? Что-то запоздала.

– Пошли Поденку и Курноса.

– Ты шутишь?

Геслер прекратил связывать пережеванный ремень. – Хм. Верно. Иди сам.

– Уверен, что помощь не требуется?

– Нет, уже помог больше чем нужно.

– Вот именно. Устал я, Гес. Слишком стар для походов, а мы как раз в походе. Еще немного и пойду на культях от колена.

– Тем самым сравняв физическую высоту с интеллектуальной. Знаешь, в чем твоя проблема? Стал какой-то угловатый.

Здоровяк – фалариец фыркнул: – Гес, я видел, как сотня взводных магов выпала из строя, расслабив все что можно, закатив глаза, хрипя и дергая ногами. А наш ужасный Верховный Маг шатался пьяным дураком, чуть не вышиб себе мозги о стенку фургона. Скрипач потерял сразу пять ужинов.

– И все это не имеет отношения к тебе. Зачем же слоняться вокруг и кричать, что за нами кто-то шпионит?

– Я просто сказал что чувствовал, вот и всё. Как чесотка между лопатками, знаешь? И становится всё хуже с той поры, как случилось то, что… случилось.

– Скрипач сказал, ты все придумываешь…

– Нет не сказал. Он ничего не сказал – он мне даже в глаза не смотрит… ты же сам видел.

– Ну, может, он ничего и не говорил, но ведь тут и так все ясно.

– У меня странные сны, Гес.

– А?

– Что-то падает с неба. Я смотрю и вижу, что я прямо под ним, и нет пути к спасению. Не смогу убежать так быстро и так далеко, ничего не могу – только смотреть, как оно всё ближе. – Он наклонился и хлопнул ладонью по земле, заставив Геслера подпрыгнуть. – Вот так. Думаешь, я просыпаюсь? Как бы ни так. Просто лежу, раздавленный, чувствуя его вес. Не могу ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Геслер бросил кольчугу и перевязь. – Встань, Буян. Идешь со мной.

– Куда?

– Идем, капрал – это приказ.

Геслер и Буян прошли весь лагерь, минуя костер за костром. Солдаты сидели, прижавшись к огню, и тихо бормотали. Они миновали лекарские пункты, где усталые целители работали над мозолями, опухшими коленями и тому подобным. Показался первый из загонов для лошадей. Дальше стояли три тяжелых фургона, огромная карета и штук пятнадцать палаток.

Геслер позвал: – Еж?

Из-за кареты кто-то вышел. – Геслер? Дезертируете из Охотников? Присоединяетесь к Сжигателям? Умные парни – легенды творятся здесь и нигде больше. Я вбил в солдат малость ума, но от тебя они тоже многому научатся. Факт.

– Хватит чепухи, – сказал Геслер. – Где твои красотки?

– Ах, Геслер, они завязали. Честно.

– Буди обеих. У Буяна нужда.

– У тебя тоже…

– Нет, обе для него. Когда я вернусь забрать капрала, у него трос должен до лодыжек растянуться. Хочу видеть блаженное одурение в голубых глазках и черные кудрявые волоски в бороде. Скажи милашкам, я утраиваю обычную плату.

– Чудно. Однако подумай над моими словами. Ну, насчет дезертирства.

– Капитан будет в ярости.

– Тогда насчет неофициального перевода.

– Кенеб никогда не позволит.

– Чудно. Просто иди с моими неделю-другую, как бы случайно поравнялся. А? Дашь им советы и так далее…

– Советы? – фыркнул Геслер. – Какие именно? «Не умирайте, солдаты». «При первом признаке угрозы – штаны подтянуть, ремень застегнуть». «Оружие должно быть к вам как паутиной привязано». Сойдет?

– Идеально!

– Еж, что ты тут делаешь, во имя Худа?

Сапер огляделся и ухватил Буяна за рукав. – Видишь те палатки, большие? Иди, капрал, скажи милашкам: это особый приказ.

Буян скорчил рожу Геслеру. Тот скорчил рожу в ответ.

– Никогда не катался с настоящими толстухами…

– Вовсе нет, – сказал Еж. – Положи одну снизу, вторую сверху – мягко как в подушках. Иди, Буян. Нам с Геслером потолковать нужно.

– Подушки, а?

– Да. Милые мягкие подушки. Следи за ногами, капрал. Давай.

Фалариец потрусил к палаткам. Еж снова подозрительно огляделся, поманил Геслера.

– Бутыл пользуется летучими мышами, – прошептал Еж, когда они отошли от света. – Я одну проткнул почти насквозь, понимаешь? Он теперь хитрее.

– Что ты такого задумал, если он так интересуется?

– Ничего. Честно.

– Боги подлые, ты плохой врун.

– Если ты вышел из легенды, Гес, вокруг одно восхищение и подглядывание. Привыкаешь, и осторожность становится привычкой. Ладно, вот тут лучше.

Они зашли шагов на двенадцать за резную карету; Еж завел Геслера в круг камней, которые, вероятно, были остатками древней хижины.

– Бутыл и сюда дотянется, Еж…

– Нет, не дотянется. Ротный маг запечатал круг. Мы делаем так каждую ночь перед встречей команды.

– Встречей чего?

– Я, сержанты, капралы и Баведикт. Ежедневные доклады, понял? Чтобы оставаться в курсе.

– В курсе чего?

– Того. Слушай, ты слышал о том, что недавно случилось?

Геслер пожал плечами: – Кое-что. Врата, кто-то прошел в них. Кто-то, воняющий силой.

Еж начал было кивать, но тут же покачал головой. – Это ничего. Значит, появился кто-то опасный – значит, он здесь, в реальном мире. Любой в реальном мире может умереть от чертова гнилого зуба, от ножа и чего угодно. Я чистил сапог, а если бы не чистил, поцеловал бы наконечник стрелы. Стрела в глаз даже богу испортит весь день. Нет, по-настоящему интересное случилось до этого.

– Продолжай.

– Худ.

– Что с ним? О, да, вы же лучшие друзья – или злейшие враги? – как он воспринял твое возвращение, не скажешь?

– Наверное, без радости. Но теперь это не важно. Я победил.

– Победил в чем?

– Победил! Палач ушел, убит! Бог Смерти мертв! Голову отрубили! Тело без улыбки, а шарик катится вниз по холму, мигает, глаза закатывает, рот шевелится, макушка шляпы просит…

– Погоди, Еж! Кто… что… бессмыслица! Как…

– Не знаю как, и знать не хочу! Подробности? Насрать на них с разбега! Худ мертв! Ушел!

– Но кто занял Трон?

– Никто и все!

Правая рука Геслера зачесалась. Боги, как ему хочется врезать улыбающемуся дураку! Но нос Ежа сломан уже раз двенадцать – вряд ли он даже заметит. – О чем ты? – спросил он осторожно.

– О том, что их целая команда. Держат врата. Пока ничего не случилось. Все в тумане. Одно могу сказать – и Скрипа спроси, если хочешь, он то же самое скажет, если не соврет. Одно, Гес. Я их чувствую. И его особенно.

Геслер смотрел в блестящие глаза безумца. – Кого?

– Павших Сжигателей, Гес. И его, Вискиджека. Это он – я везде узнал бы хмурую улыбку, даже в полной темноте. Он на коне. Он во вратах, Геслер.

– Погоди! А кто прошел через врата?

– Нет, не надо о нем. У того одна мысль десять тысяч лет захватывает. Там совсем другие врата. Я насчет Вискиджека. Иди и умри, Гес, и кого ты встретишь у врат? Худа или Вискиджека?

– Почему ты не перерезал себе горло, раз там теперь так славно?

Еж нахмурился: – Не надо спешить за край. Я был сапером, помнишь? Саперы знают важность терпения.

Геслер подавился смехом. В палатке кто-то закричал. Он не смог понять, кто.

– Смейся сколько угодно. Будешь благодарить, когда твоя голова к вратам подкатится.

– Я думал, ты ненавидишь поклонение. Кому бы то ни было.

– Тут другое дело.

– Как скажешь. Еще что-то хотел рассказать?

– До остального тебе дела нет. Хотя… можешь передать деньги мне. Тройная плата? Ладно, вылезай, уже поздно.

* * *

Командующий Брюс накинул плащ, застегнул пряжки. – Пройдусь по лагерю, прежде чем разместиться. Атри-Цеда, присоединяйтесь, если угодно.

– Сочту за честь, мой Принц.

Он вышел из командного шатра. Вместе с волшебницей они миновали ближайший ряд палаток легионеров. – Титул как-то не подходит мне, – сказал он вскоре. – Лучше «командор» или «господин». А если мы наедине – Брюс.

Она принялась гадать, не услышал ли он слабый вздох, не заметил ли, как задрожали коленки.

– Разумеется, – продолжал он, – если вы позволите называть вас Араникт.

– Разумеется, господин. – Она замешкалась, но, видя, что он ждет, сказала: – Брюс. – Голова закружилась, будто она проглотила кубок бренди. Рассудок на миг спутался, и пришлось глубоко дышать, чтобы успокоиться.

Смехотворно. Нелепо. Оскорбительно. Ей хотелось зажечь трубку, но это явно пошло бы против протокола.

– Спокойнее, Араникт.

– Господин?

– Расслабьтесь. Прошу, не заставляйте меня ходить на цыпочках. Я не кусаюсь.

«А если за правый сосок? О боги, не раскрывай рта, женщина!» – Простите.

– Я надеялся, что компания Верховного Мага малазан вас успокоит.

– О да, господин. Я… то есть мне лучше.

– Никаких обмороков?

– Да. Ну, однажды…

– Что случилось?

– В конце дня… я совершила ошибку, оставшись в палатке, когда он стягивал сапоги.

– А. – Тут он метнул на нее удивленный взгляд. Лицо сразу озарилось улыбкой. – Напомните, чтобы я отослал вас до аналогичного действия.

– О, господин, уверена, что вы не… гм, аналогичны…

Но он смеялся. Она видела, что солдаты у костров смотрят на них двоих. Заметила молчаливые жесты, ухмылки и кивки. Лицо пылало не хуже угля в кузнице.

– Араникт, уверяю вас, после целого дня быстрого марша мои носки свалят с ног коня. Все мы здесь одинаковы.

– Потому что вы решили идти наравне с солдатами, Брюс. Хотя могли бы ехать верхом или в одном из больших экипажей, и никто не подумал бы плохо…

– Тут вы можете ошибиться, Араникт. О, может показаться, что для них нет разницы, ведь отдавать честь они станут так же рьяно, как прежде. И приказы исполнять не откажутся. Но где-то глубоко в душе каждого таится камень преданности – слыша приказы от большинства начальников, камень остается гладким, к нему ничего не прилипает, стекая подобно воде. Так может быть и с моими приказами, избери я обычную тропу. Но, видите ли, может прийти время, когда я потребую от солдат чего-то… невозможного. Если камни останутся гладкими – если мое имя еще не выгравировано на них – я могу потерять солдат.

– Господин, они никогда не взбунтуются…

– Я не о том. Но, прося невозможного, я буду надеяться, что они совершат невозможное. Не то чтобы я готовился послать их на верную смерть. На такое я никогда не пошел бы. Но чтобы просить о большем, чем имеет право просить командир, я должен быть с ними. Нужно, чтобы меня видели между них.

Сегодня ночью, – продолжал он, – вы снова должны стать Атри-Цедой, а я вашим командиром. Когда мы будем говорить с солдатами. Когда спросим, как они провели день. Когда решим ответить на их вопросы и жалобы, сделав все что возможно. – Он помолчал, замедлил шаги. Они оказались в относительно темном промежутке между двух костров. – Особенно этой ночью, – сказал он вполголоса. – Они потрясены… прошел слух о недуге, сразившем малазанских магов.

– Да, Командор. Понимаю. Кстати, Верховный Маг Делат интересуется… гм, он спросил меня… О вас. Сказал, что я могу увидеть вас… другим, господин.

– И что вы расскажете ему на следующей встрече?

– Я… не уверена, господин. Думаю, что… Может быть…

– Он умный человек, – сказал Брюс. – Сегодня вечером, Араникт, я ощущал себя как… ну, я словно очнулся, вышел из холода и тьмы. Из места, которое считал реальным миром, настоящим миром – холод, думал я, был всегда, но я не замечал его до смерти и… воскресения. А теперь я понял, что холод и тьма были внутри меня, они коснулись однажды моей души.

Она восторженно смотрела на него. Глаза сияли. – И все ушло, господин?

Ответная улыбка сказала всё, что ей требовалось.

– А теперь, Атри-Цеда, побеседуем с солдатами.

– Обработаем камни, господин.

Именно.

«Насчет меня не тревожьтесь. Я ваша. Мой камень… плавится, меняется – спаси Странник, на нем появилось ваше лицо. Ох, насчет укусов…»

Они вышли в свет костра. Брюс случайно глянул на Атри-Цеду и увидел выражение ее лица – изменившееся почти сразу, но недостаточно быстро. У него захватило дух. Сладострастное томление, легкая улыбка на губах, озорные отсветы пламени в глазах. Он тут же потерял дар речи и мог только улыбаться в ответ на радостные приветствия солдат.

«Араникт. Я поистине был полумертвым, раз не замечал самого очевидного. Вопрос в том, что мне делать? С тобой?

В этом взгляде была тьма – не холодная, как во мне, но темнота слабо мерцающих углей. Удивляться ли, что ты так часто стоишь, скрыв лицо клубами дыма?

Атри-Цеда, что мне делать?»

Он понимал, что не получит ответа на вопрос, не поняв свои чувства. Все кажется таким странным, особенным, незнакомым. И в то же время – он ощутил в груди некий скрежет – она стоит, одержимая собой, довольная, погруженная в видения, а вот он – мнется рядом, смущенный и неуклюжий.

«Смехота. Оставь это на время, Брюс».

* * *

Солдатчину оказалось переносить легче, чем он думал – так решил Восход. Много маршей, быстрых переходов – но подошвы его затвердели, дух окреп, даже таскать доспехи, оружие и щит оказалось не так тяжело. Выпадает время даже на упражнения с мечом. Присел и ткнул, присел и ткнул – держи щит выше, солдат! Держи строй – Сжигатели Мостов не прогибались. Стой, держи удар – потом сделай шаг вперед. Стой, держи, шагай – как будто валите лес, солдаты. Дерево за деревом. Присел, ткнул! Разумеется, это вызов – быть достойными легендарных Сжигателей, но ведь перед глазами один из них, все замечающий, суровый, гоняющий без передышки. Да, высокие стандарты, высочайшие.

Сжигатели Мостов в одиночку выиграли компанию Черного Пса. Заставили отступить Багряную Гвардию, легионы Мотта и Генабариса. Выбили ворота дюжины городов, от Натилога до Одноглазого Кота. А до того завоевали все Семиградье. Он не слышал прежде о таких местах, но названия ему нравятся. Стоят семь городов. Назовем это Семиградьем. Прямой ход мысли, да уж. А насчет Генабакиса – что ж, названия там странные и экзотические. Вроде Крепи, Серого Пса, Тюльпанов и Пучня. В тех дальних странах живут удивительные звери. Стрекозы такие большие, что можно на них летать – вообразите жужжание в облаках, когда смотришь на всё сверху вниз! Видите, каким прекрасным всё было – и швыряете вниз сотни бомб. Сжигатели делали всё что угодно, а с ними ничего не делалось. Начинались новые приключения. Славные и героические осады, чудовища в небе, затопленные пустыни и привидения с острыми мечами, воины из пыли. Моранты и Баргасты и Тисте Анди и Джагутские Тираны и так далее.

Восходу не терпелось войти в легенды. Для того он и создан, для этого он, оказывается, жил – нужно было только дождаться прихода иноземных солдат. Чтобы они подхватили его и повели с собой, чтобы он стал одним из них. Он знал, что остальные чувствуют то же. «Теперь мы Сжигатели Мостов. На нас смотрят, когда дело становится отчаянным, безнадежным для всех других. Мы идем вперед, сдвинуты щиты, холодные лица и сердца из стали. Мы покажем, что достойны легенд.

Погодите и увидите, просто погодите – и увидите».

* * *

Две женщины стояли вдали от костров, поджидая третью.

Никакой уверенности. На деле, напомнила себе Смола, неприятности почти гарантированы. Среди дальхонезцев не осталось родственной близости – мало что значат и сестринские, и братские связи. Племена остались позади, с ними и узы крови, кровная месть и всё прочее. Так должно быть, почти все стараются так и делать, иначе рота распадется. Взвод – новые родственники, рота – племя, армия – народ, королевство, треклятая империя.

«– Кто ты, солдат?

– Морской пехотинец, Третья рота Охотников за Костями, сэр!

– Не дальхонезец?

– Нет, сэр.

– Малазанин?

– Нет, сэр. Охотник».

Вот если бы еще верить во всё это – там, в корявой, но твердой сердцевине личного бытия. Отойди на шаг, да, и обучиться правильным привычкам. Уважение, дисциплина, верность. Не моргни глазом на любой мерзкий приказ, даже глупый или бессмысленный. Племя живет ради выживания, а выживать можно, обеспечив порядок и позаботившись, чтобы приказы правильно исполнялись. Найти в них смысл. Во всё это полезно верить. Особенно когда ничего лучше и близко нет.

Да, так хочется верить. За себя и бестолковую, ветреную сестрицу. Вера, достаточно крепкая для двух. Да. Целуй-Сюда готова слинять – она вся в этом, у нее такая натура. Людям вроде нее нужны понимающие родственники, готовые пойди и уладить всё, что нужно уладить. Смола всегда исполняла свою роль. «Она ускользает, я затыкаю прореху. Она всё запутывает, я подчищаю и выправляю. Она отбрасывает людей, я их подбираю и ободряю».

Но иногда она шатается под ограничениями роли вечно надежной, трезвой и практичной сестры. От своей безотказности. Неужели Целуйка не может хоть раз примерить плащ Смолы, позволив ей пойти и поиграть? Красть чужих мужей, менять любовников, приманивать и отталкивать? Почему бы нет? Почему каждый раз – чтоб вас! – ответственность ложится на ее плечи?

Она до сих пор не начинала жить, она ждет возможности.

Бадан Грук сохнет по ней, любит ее. А она… сама не знает. Хочет ли, чтобы ее любили или хотя бы желали. Она умеет играть, представлять все реальным. Она говорит себя, что так и нужно. Но истина в том, что она не знает, что чувствовать по отношению к нему – да и ко всем. Разве не веселая шутка? Все видят в ней надежного, способного человека, а она себя спрашивает: способного на что? «Пойму ли я? Когда наступит мой черед?»

Она не знает, куда отправилась армия, и это страшно. Нет, она ни разу не выдала своих подлинных чувств. Смола видит, что все на нее опираются. Даже другие сержанты. Чопор, Бадан Грук и даже пучеглазый дурак Урб. Нет, нужно играть роль стойкого солдатика с прикушенным языком и твердым взглядом, не колебаться, ни на миг не выказать, какая буря бушует в голове.

Нужна помощь. Они идут во тьму, будущее совершенно непонятно – кроме одной, простой и грубой истины: однажды они выхватят мечи, встанут лицом к лицу с противником, мечтающим их уничтожить. Им прикажут сражаться, убивать. «А мы станем? Я стану? Дали бы вы нам повод, Адъюнкт. Причину, хотя бы пригоршню ценности. Я сделала бы всё, о чем вы попросите. Думаю, и другие тоже».

Она глянула на сестру. Целуй-Сюда стоит, на губах слабая улыбка, доказательство, что в душе царят мир и любовь к себе – для нее это нетрудно. Глаза устремлены к смазанным звездам на северном небе. Насмешливая вежливость, готовность выказать презрение: излюбленное выражение ее обманчиво мягкого и невинного лица. Да, она от природы красива и очаровательна, от нее дух захватывает; в ней есть что-то дикое, самые разумные мужики прилипают, как будто она медом смазана. Она уже собрала обширную коллекцию жизней и страстей, ставших пленницами кусочков янтаря.

«Могла бы я стать такой? Жить как она? Посмотрите на эту улыбку, такую довольную. Боги, как хочется…»

* * *

Должен быть выход, и скорее бы сестрица его нашла. Целуй-Сюда боялась, что иначе сойдет с ума. Она записалась в малазанскую морскую пехоту, ради милостей Худа – не в армию предателей, марширующих в задницу проклятого бога. Она записалась, думая, что всегда есть путь назад – едва скука станет невыносимой… Ну, не то чтобы ей с легкостью позволили уйти, но исчезнуть в цивилизованных землях Малазанской Империи не так уж трудно. Так много людей, так много места, так много возможностей для новой жизни. Даже внутри армии – кому по-настоящему интересно лицо под ободком шлема? Любой сойдет, лишь бы выполнял приказы и шел в строю.

Можно было найти спокойную должность. В Анте, или в Ли Хенге, в Квоне. Даже на Генабакисе бывает прилично. Если бы сестра не совала нос куда не нужно. Постоянно пытается взять ответственность, встает на пути Целуй-Сюда, причиняя горе. Все осложняет, вечная проблема. Смола так и не догадалась: Целуй-Сюда ушла в морпехи, чтобы избежать назойливого вмешательства сестры в ее личную жизнь. И всего прочего.

Но она потащилась следом. Она потащилась, а Бадан Грук за ней.

«Не моя вина, совсем не моя. Я не отвечаю за них – они же взрослые, верно?

Так что если хочу дезертировать прежде, чем мы уйдем туда, откуда не дезертируешь – разве это не мое дело?»

Но сегодня Смола утащила ее от теплого костра, они стоят, поджидая одну из солдат Урба. К чему бы?

«Бегство. Наконец? Надеюсь, сестрица. Надеюсь, ты наконец очнулась. Теперь я с тобой.

Но почему с какой-то малознакомой женщиной? Не с Баданом Груком?

Пора уходить. Сейчас. Я должна уйти. И помощь не требуется. Привяжусь к купцу из Д'раса. Плевое дело. Легко уйти вдвоем, втроем. Но вчетвером? Целый караван выходит. Логика, сестра, простая и прямая. Как раз какую ты любишь. Слишком много, и нас поймают. Ты захочешь взять Бадана. А четверо – это слишком много».

Значит, надо ждать. Понять по предстоящей встрече, что на уме у Смолы. Она умеет с ней управляться, но не прямым наскоком. Так не получается. Смола упряма. Она зарывается в землю глубже любого. Нет, Целуй-Сюда следует незаметно исказить решение, чтобы оно казалось исходящим от самой Смолы.

Будет нелегко, но Целуй-Сюда практиковалась всю жизнь. Она знала, что сможет.

* * *

Смола тихо вздохнула, и Целуй-Сюда повернулась, заметив идущую к ним женщину. Качаются бедра, всюду столь любимые мужикам выпуклости. Дальхонезка, точно, вот почему сестра ее пригласила. Но когда это три дальхонезки умели хоть о чем договориться?

«Безумие. Смола, не сработает. Помнишь историю? Именно мы, женщины, начали большинство войн. Выбирая не тех мужчин, используя и унижая их. Стравливая. Шепча ночью, под теплыми мехами, о кровной мести. Уклончивое слово тут, взгляд там. Мы долго правили, мы, женщины Даль Хона, но от нас были одни неприятности».

Мазан Гилани происходила из племени саванн. Высокая, отчего округлые формы вызывали еще больший трепет. У нее был вид женщины, которой слишком много для любого мужчины: тому, кто сумеет ее заполучить, придется провести жизнь, думая о неизбежности измен. Она – чудовище чувственности; останься она в родном племени, весь север Даль Хона десятилетиями вел бы гражданские войны. «Каждый дальхонезский бог и болотный дух вложился в нее, не так ли? У нее по кусочку от всех.