Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"
Автор книги: Стивен Эриксон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 63 страниц)
Он приходил один. Похоже, тут она допустила ошибку. Она даже не вспомнила о двоих братьях Марела Эба.
Троими манипулировать сложнее, чем одним. На деле – почти невозможно. Если позволить им хорошенько обдумать последствия своего возвышения, после того как кончится война, шансы Секары станут ничтожными. Она понимала: Марел Эб пожелает ее убить, чтобы заговор не вышел наружу.
Что же, пришла пора умирать его братьям. В бою. От случайной стрелы – говорят, такое случается то и дело. Или плохая, неправильно приготовленная пища, лихорадка и конвульсии, разрыв сердца. Неудачное свидание, обозленный соперник. Обвинения в насилии, позорный суд, кастрация. О, возможностям нет счета.
Но на данный момент восхитительные возможности подождут. Вначале надо разбить акрюнаев или хотя бы отогнать – их ждет еще одна битва, и на этот раз Скипетр Иркуллас встретится с объединенными силами кланов Сенан, Барахн и Гадра.
Двое барахнов-разведчиков нашли ее три дня назад и принесли ошеломляющую весть об убийстве Тоола. Клан Гадра уже на марше. Секара позаботилась, чтобы ее племя – малый клан, изолированный и опасно близкий к землям Акрюна – не стал ждать лавины акрюнской конницы. Столмен приказал снимать лагерь и быстро отступать под покровительство Сенана.
С той поры разведка Гадра лишь дважды видела всадников, издалека их рассматривавших. Однако гонцы и беженцы из других кланов сообщали, что шесть битв принесли поражение Баргастам. Нежданная робость торжествующих победу акрюнаев тревожила ее. Или они тоже ищут одной, решительной битвы? О да, они рады, что клан Гадра ведет их прямиком к месту сбора.
Столмен жалуется, что его воины устали и не готовы к сражению. Нервы их скрутились в узлы от постоянной настороженности, от тошнотворного чувства уязвимости. Самый малый клан, это правда. Тактически Скипетру нет смысла допускать их к Сенану. Орда акрюнаев уже должна была смыть их.
Ну, пусть Марел Эб обо всем заботится. Секара еще утром отослала своих лазутчиков к Сенану. Онос Т’оолан мертв. А его жена – нет, как и дети, родные или неродные – все равно. Пришла пора Секаре выпустить на волю давно лелеемую ненависть.
День угасал. Как ни подгоняла она племя, сама подгоняемая нетерпением, они не дойдут до стоянки Сенана раньше полуночи.
И пролитая кровь сразу станет холодной, как смоченная ею земля.
* * *
Стави скорчила рожу. – У него тайное имя, – сказала она. – Имасское имя.
Брови Стории задвигались. Сестры смотрели на пускающего слюни сосунка, что игрался в грязи. Стория извернулась на камне, который оседлала: – Но нам его не узнать, так? Я о том, что он сам не знает своего имени. Он и говорить не может.
– Неправда! Я слыхала, как он говорил!
– Он сказал «бла-бла-бла», вот и все. Не по-имасски звучит.
Стави потянула за колтун в волосах. Вокруг головы мелькали мошки. – Но я слыхала, отец говорил…
Голова Стории дернулась, глаза стали обвиняющими: – Когда? Ты ластилась к нему без меня! Так и знала!
Стави оскалилась: – Ты раскорячилась около какой-то дырки в земле. И он не говорил со мной. Сам с собой. Наверное, молился…
– Отец никогда не молится.
– С кем бы ему говорить, если не с пятиголовым имасским богом?
– И с какой именно?
– Чего с какой?
– С какой головой он говорил?
– Откуда мне знать? С той, что слушала. У нее были длинные уши, они шевелились. Потом она вынула один глаз и проглотила…
Стория вскочила. – Чтобы глядеть из зада!
– Боги и не такое могут.
Стория разразилась смехом.
Вымазанное грязью личико поднялось от игры, глаза широко раскрылись. Ребенок сказал: – Бла-бла-бла!
– Вот имя бога!
– А которой головы?
– Той, что шевелила ушами. Слушай, если мы найдем его настоящее имя, сможем проклясть на веки веков.
– А я о чем говорила? Каким проклятием?
– Отличным. Он сможет ходить только на руках. Каждую речь будет начинать с бла-бла-бла. Даже когда ему будет двадцать лет! Такой старый и даже старше.
– Да. Это старость. Седая старость. Дай придумать другое проклятие.
Бездумно сидя на земле, сын Оноса Т’оолана и Хетан выводил пальчиком волнистые узоры по мягкой пыли. Четыре закорючки, снова и снова, чтобы были правильные. Темнело. Тени проглатывали камни. Тени стали частью узора.
Имассы не владели письменностью. В них было зарыто нечто гораздо более древнее. Тонкое. Пятна на коже. Магия теней, отброшенных неизвестно чем, чем-то нереальным. Это был дар раздора, обман неестественного, пытающегося вторгнуться в естественный мир. Это была причина в поисках следствия. Когда солнце уходит с неба, его сменяют костры, а огонь – делатель теней, открыватель тайн.
У ребенка было тайное имя, записанное уклончивыми, неверными играми света и тьмы, сущностями, способными рождаться и умирать в одно шевеление пляшущего пламени или, как сейчас, в миг гибели солнца, когда воздух крошится, обращаясь в зернистый прах.
Абс Кайр, имя, придуманное отцом в миг неисполнимой надежды, так давно после полной надежд юности. Имя, борющееся за веру, когда вера ушла из мира смертных. Оно шептало губами холодного ветра из пещеры Червя. Абс Кайр. Его дыхание было сухим касанием глаз, разучившихся смыкаться сном. Рожденным в любви криком отчаяния.
Абс Кайр.
Обещание осени.
Стория подняла руку, обрывая список проклятий, заставивший ее запыхаться. Склонила голову к плечу. – Новости, – сказала она.
Кивнув, Стави нагнулась и подхватила ребенка. Он задергался, сильно ударив ее головой в грудь. Девочка подула, шевеля волосы на вытянутой головке, и сосунок внезапно затих.
– Возбужденные голоса.
– Это не радость.
– Да уж, – согласилась Стави, повернув голову в сторону стоянки – там, за россыпью камней. Разгорались костры, летел древесный дым.
– Надо бы вернуться.
* * *
Хетан неслышно выругалась. Девчонки снова похитили полубрата, и снова никто не видел, куда они ушли. Едва они пропадали, перед ней разверзалась широкая пасть одиночества, она чувствовала, будто кружится и падает… падает… Так много тьмы, так мало надежды, что падение завершится милосердным треском костей, внезапным благом забвения.
Без детей она ничто. Сидит неподвижно, бродит внутри черепа, одурелая и пьяная, как ударенная копытом собака. Принюхивается, скребет когтями, но выхода нет. Без детей будущее пропадает нырнувшей в пламя мошкой.
Еще чашку ржавого листа? Дурханга? Смолянистую почку д'байанга? Д'расского пива? Слишком много усилий. Если сидеть совершенно неподвижно, время может исчезнуть.
Пока девочки не принесут его обратно. Пока она не увидит глаза близняшек, прячущих тревогу под улыбкой. Сын запищит в руках девочки, потянется к Хетан, увидит странно большие, широкие ладони с ободранными пальцами. И вой родится внутри нее, вылетит из черной пасти, сверкая словно возносящийся к небу небесный камень.
Она схватит его удушающими объятиями, искры отчаянно загорятся в душе, возвращая подобие жизни.
На концах его крошечных пальчиков струны, возвращающие ей жизнь.
И она будет выть и выть.
Тяжелые шаги у входа в шатер. Голоса, крики. В лагерь вбежал гонец. Слово принесено, мертвое слово сказано.
* * *
Как смеет воображение пытаться превзойти чудеса реальности? Изломанный, мертвый ландшафт простирается во все стороны, но гаснущий свет заставляет его съеживаться. Темнота преобразила все – появились купола из растрескавшегося камня, одетые в лишайники и мхи. Деревья высотой по лодыжку с толстыми кривыми сучьями, на ветвях качаются последние листья осени, почерневшие слои содранной кожи. Кусачий арктический ветер летит с севера глашатаем наступления алчной зимы.
Кафал и Сеток бежали по новому миру. Ледяной воздух обжигал легкие, но даже он был слаще и свежее воздуха, знакомого им в своем мире, в своем времени.
Как описать шум сотен тысяч волков, бегущих по земле? Он заполнил череп Кафала гулом безбрежного океана. Мягкие лапы выбивали совсем не тот ритм, что подковы коней. Шелест меха на широких плечах казался навязчивым шепотом. Тела источали тепло, густое как туман, и все забивал звериный запах – запах мира без городов, кузниц, кострищ, без полей брани и выгребных ям, без человеческого пота и духов, копоти ржавого листа и дурханга, праха бешеного уничтожения.
Волки. До того, как люди повели против них войну, до кампании истребления длиной в тысячи лет. До опустошения земли.
Он почти видел их. Все чувства, кроме зрения, говорили о вольных тварях. Он и Сеток неслись на призрачном приливе.
Прошлое вернулось. История ищет дом свой.
Им не найти дом его народа. Он не понимал, почему Сеток ведет волков к Баргастам. Он слышит ее пение, но это слова на чуждом языке. Тон необычно ломкий, словно в гортани сражаются враждебные силы. Любопытство и осторожность, согласие и ужас – он почти видит блеск волчьих глаз, заметивших вдалеке первую группу людей. Эти двуногие чужаки обещают дружбу? Сотрудничество? Готовы побрататься? Да, но это склочная семейка, в них кипят измена, обман, черная злоба и жестокость.
Волки были невинными. У них ни шанса…
«Бегите от Баргастов. Прошу, умоляю…»
Но мольбы казались пустыми даже самому Кафалу. Они ему нужны, ему нужен их быстрый бег.
Упала ночь. Поднялся ветер, погасивший факелы и костры в лагере Сенана. Дождь плевался жалящей яростью, молнии озарили горизонт.
Глаза блестят, железо лижет тьму…
Боги показывают ему будущее.
И он не успеет вовремя. Потому что, как всем известно, боги Баргастов – ублюдки.
* * *
Сердце трепетало от предвкушения. Сефанд Грил скользнул из круга света раздуваемых ветром костров. Он проследил, как дети убежали в неровные холмы к северо– востоку от лагеря. Солнце тогда еще стояло над горизонтом. Уже несколько недель его единственная задача – выслеживать мерзких мелких гадин; а теперь наступает итог, близка награда.
Он убил собаку мальчишки и скоро убьет самого мальчишку. Вонзит нож в брюшко, зажав рот рукой, чтобы не кричал. Большой камень сокрушит череп, изуродует лицо, ведь никому не хочется видеть лицо мертвого ребенка, особенно искаженное предсмертной мукой. Он не хочет смотреть на полуопущенные веки, плоские, лишенные следов души глаза. Нет, он изуродует тварь и выставит на всеобщее обозрение. Близняшки заслуживают кое-чего более хитроумного. Он сломает им ноги. Свяжет руки. Окровенит обеих, без жестокости, ведь Сефанд никогда не любил насилия над женщинами и детьми. Но пусть унесут его семя к богам!
Это ночь убийства, это ночь Баргастов. Исправление ошибок. Конец кровной линии самозванца, выжигание позора Хетан. Онос Т’оолан не принадлежал к племени Белолицых. Он даже не был Баргастом.
Ну что же? Слово пришло. Онос Т’оолан мертв – убит Бекелом, сломавшим руку от силы удара ножом в грудь Вождя Войны. Грядет борьба за власть – Сефанд отлично знал, что Секара желает возвысить вождя Барахна, Марела Эба, но на его взгляд (и на взгляд слишком многих в Сенане) Бекел имеет больше прав. Сефанд его поддержит. Еще больше крови прольется, пока всё не уладится. Почти все с ним согласны.
Секара Злодейка. Ее идиот – муж, Столмен. Марел Эб и его злобные братья. Новый Вождь Войны выйдет из Сенана – нет клана столь же могучего, даже Барахн слабее. Но всё нужно делать быстро. Армия Акрюна уже на подходе.
Сефанд Грил шагал в темноте. Недоноски уже должны возвращаться. Даже они не так глупы, чтобы остаться в ночной степи среди полумертвых от голода волков и акрюнских мародеров. Так… где же они?
В лагере за его спиной кто-то закричал.
«Началось».
* * *
Три женщины вошли в шатер, и Хетан знала всех трех. Она следила, как они приближаются, и внезапно все стало совершенно ясным, предельно понятным. Загадки разлетелись клочьями дыма на ветру. «Сейчас я приду к тебе, муж». Она потянулась за ножом, но нащупала лишь пустые ножны – глаза метнулись к плоскому камню с остатками ужина – нож был там, Хетан бросилась…
… и не успела. Колено врезалось в челюсть, голова развернулась, изо рта брызнули струйки крови. Руки вцепились в запястья, опрокинули наземь.
Кулаки молотили по лицу. Перед глазами замелькали искры. Ошеломленная и внезапно ослабевшая, она свернулась клубком. Руки замотали ремнем за спиной. Чьи-то пальцы вцепились в волосы, вырывая целые клочья. Ее подняли.
Вонючее дыхание Бельмит прошлось по щеке. – Так легко не сбежишь, шлюха. Нет, для Хетан приготовлено калеченье. И что такого страшного? Ты трахнулась бы даже с псом, умей он целоваться. Проживи еще тысячу лет!
Ее перевернули на спину; ногти Джейвисы глубоко впились в подмышки.
Хега, толстая убогая Хега, опустила топорик.
Хетан заорала, когда отвалилась передняя часть правой ступни. Нога задергалась, брызгаясь кровью. Она пыталась согнуть левую ногу, но удар железного обуха заставил онеметь колено. Топорик опустился снова.
Боль нахлынула черным приловом. Бельмит зашлась смехом.
Хетан лишилась чувств.
* * *
Крин, чья племянница вышла за воина Гадра и уже понесла дитя, следил, как сучки Секары выволакивают Хетан из шатра. Шлюха была без сознания. Обрубки ног оставляли мокрый след, вспыхивавший от ночных молний.
Они несут ее к ближайшему костру. Малышка Един раскалила добела лезвие ножа, подняла над углями. Мясо зашипело, запузырилось, когда железо коснулось левой ноги Хетан. Тело женщины дернулось, глаза открылись, мутные от шока. Второй крик разорвал воздух.
Един, которой было едва девять лет от роду, выпучила глаза. Одна из сучек нетерпеливо ударила ее, отняла клинок и прижгла вторую ногу.
Крин поспешил к ним. Оскалился, глядя на бестолково качающую головой Хетан. – Пробудите ее, Хега. Я первый.
Сестра ухмыльнулась. Она все еще держала кровавый топорик. – А твой сын?
Крин с отвращением отвел взгляд. Сын едва вошел в возраст. Затем решительно кивнул: – Сегодня такая ночь.
– Дар вдовы! – весело завопила Хега.
Братец Джейвисы принес тыкву с водой, плеснул в покрытое синяками лицо Хетан.
Она закашлялась, забилась.
Крин подступил к ней, восторгаясь от того, сколько народа за ним следит. Другие мужчины, ссорясь, вставали в очередь. – Не развязывайте руки, – сказал он. – Пока не пройдет дюжина. Потом в ремне не будет нужды.
Это было правильно – ни одна женщина Баргастов не способна сопротивляться дольше. Несколько дней – и она будет вставать на четвереньки по малейшему взгляду, ожидающе выгибая спину.
– Может, после двух дюжин, – подал голос кто-то в толпе. – Хетан все же была воительницей.
Хега подскочила и пнула Хетан в бок. Изо рта вдовы полетели брызги слюны. Она зарычала: – Что за воительница без оружия? Ба, она начнет облизываться после пятерых. Увидите!
Крин, как и все остальные, промолчал. Воины знают что почем. Хега – идиотка, если думает, что Хетан легко сломать. «Помню тебя, Хега, сестра, слишком толстая для сражений. Уж ты точно облизываешь губы по пять раз на дню. Поглядим, куда заведет тебя злоба… боги, я послал сына на такое дело? Ну, только одна ночь. И я подарю ему свой нож, разрешу позабавиться. Тебе несдобровать, Хега. И никто не заподозрит моего сына».
Выл ветер – буря настигла их в эту злосчастную ночь – он слышал, как шумит в отдалении дождь. Крепежные веревки бились и гудели, полотняные стены вздувались, шли волнами. Баргасты вливались в лагерь, словно их призвал дикарский барабан. Крин услышал, что появился Марел Эб и с ним воины Сенана, которых уводил Тоол. Среди них Бекел. Убийца, освободивший всех Баргастов. Кто сможет забыть такую ночь?
Кто сможет забыть, что именно Крин, первенец дяди самого Хамбралла Тавра, первым вздует Хетан?
Мысль укрепила его. Он стоял над ней, ожидая, когда мутные глаза встретятся с его глазами, и когда лихорадочный взгляд женщины вернулся, он улыбнулся. Увидел потрясение, боль от предательства, и кивнул: – Союзники, Хетан? Ты потеряла всех. Когда назвала его мужем. Когда превзошла безумие отца.
Хега снова оказалась рядом: – Где твои дети, Хетан? Сказать? Мертвы, холодеют во тьме…
Крин треснул ее ладонью по лицу: – Твое время кончено, вдова! Иди! Беги, прячься в юрте!
Хега стерла кровь с губ, сверкнула глазами и отвернулась, крича: – Бавальт сын Крина! Сегодня ты мой!
Крин едва не послал нож ей вслед. «Нож, сынок, пока ты не обвился вокруг нее, пока не угодил в паучью нору».
Окружающие расслышали слова Хеги, поняли намек и начали смеяться. Крин поразился, сколько презрительных взглядов было на него брошено. Посмотрел на Хетан. Та лежала, не мигая глядя на него.
Стыд обуял его, суровость пропала, словно от материнского поцелуя.
– Не думай, что имеешь право пялиться, – прорычал он, наваливаясь ей на живот. Едва он стянул штаны, возбуждение вернулось, разбуженное скорее всего гневом. О, и торжеством, ведь многие мужчины Сенана следят за ним с завистью и желанием, и спорят, чья очередь потом. «Но я был первым. Я заставлю тебя забыть Оноса Т’оолана. Напомню о мужестве Баргастов». Он широко раздвинул ей ноги. – Давай работай, шлюха. Покажи всем, как нужно принимать судьбу.
* * *
Боль стала далеким гулом. Что-то холодное и острое заполнило череп, копьями пробило глаза, и каждое увиденное после пробуждения лицо пронзало ее, как молния. В глазах искрило. Мозг воспламенился. Лица – их выражения, их открытые тайны – они навеки выжжены на костяке ее души.
Она играла с младшей сестрой Хеги, они были так близки – но та женщина затерялась в толпе, с пустыми глазами и пустым сердцем. Джейвиса выткала на свадьбу изящный коврик; Хетан помнила ее гордость, ее сияющую улыбку, когда она выразила ей особенную благодарность. Бельмит, дочь кудесницы, подбадривала ее в ночь Первой Крови, когда Хетан было двенадцать лет. Сидела, держа за руку, пока новая женщина не забылась сном. Един часто играла с близняшками…
«Муж, я предала тебя! Я жалка, я самолюбива… я знала, знала, что так будет, как же иначе? Мои дети… я оставила их.
Они убили их, муж. Убили наших детей!»
– Давай работай, шлюха.
«Крин, я часто смеялась твоей похоти, твоему дурному желанию. Ждет ли тебя дух моего отца? Видит ли это? Что скажет мне?
Поймет ли мой позор?
Крин карает меня. Он первый, но, сколько бы их не было, наказания недостаточно. Теперь… теперь я понимаю разум искалеченной. Понимаю».
И она подняла промежность ему навстречу.
* * *
Гадины увидели его и увидели тяжелый нож в руке. Никто не станет отрицать, близняшки умны и хитры, как новорожденные змеи – когда они повернулись и убежали, Сефанд Грил не удивился. Но одна несла ребенка, и ребенок начал кричать.
О, они могли бы заглушить его единственно возможным способом – рука на губы, на нос – Сефанду не придется проливать кровь. Он желал, чтобы так вышло, но вопли младенца не прекращались.
Он может их догнать, и догонит – рано или поздно. Он уверен: они уже знают, что мертвы. Ну что же, если хотят поиграть, он поиграет. Последняя забава детства, и детство угаснет. Завизжат ли они? Интересный вопрос. Если не сразу, то вскоре – о да, завизжат непременно.
Скрежет впереди, в конце ряда каменных глыб – Сефанд приударил бегом – да, вот одна с ребенком на руках, пытается одолеть осыпь… Булыжник едва не убил его, молотом ударив по плечу. Он завыл от боли, пошатнулся – мельком заметив вторую близняшку слева, наверху.
– Ты, вонючий кусок дерьма! Ты заплатишь!
Больше никаких игр. Он ответит кровью за кровь и гораздо хуже. Заставит пожалеть о глупых попытках…
Девочка впереди оставила замысел залезть на насыпь из песка и гальки, вместо этого прыгнув в расселину. Через мгновение вторая бросилась вслед.
Всё было засадой. Ловушкой. Ну разве не умницы?
Ум почернел от злости. Он рванулся следом.
* * *
Сеток потянула его за руку: – Кафал! Проснись!
Слишком поздно. Он увидел все, что можно было увидеть. Он проклят своими богами. Сумей он сомкнуть руки на их гортанях и выдавить жизнь из всех… он поклялся, что так и сделает. Любимая сестра… он закричал, когда опустился топор. Он упал на колени, когда Крин навалился на нее, он пытался выцарапать себе глаза – хотя видения внутри головы были нечувствительны к телесным повреждениям. Кровь смешалась со слезами. Он мог бы превратить глазницы в две могильные ямы, но слепота никогда не стала бы его уделом.
И он смотрел, как Крин насилует его родную. Слышал глумливые выкрики сотен воинов. Видел Бекела, осунувшегося и сверкающего глазами – видел, как тот шатается, как ужас делает лицо белым, видел, как великий убийца Оноса Т’оолана отворачивается и бежит, словно призрак вождя протянул к нему руки. Но ведь это всего лишь насилие над искалеченной женщиной. Это даже не считается насилием. Так… попользовались.
Сефанд Грил, за которым он когда-то «охотился», играя, охотится ныне за Стави и Сторией, и Абси бьется в руках Стави, словно с полнейшей ясностью понимает: недавно обретенный мир рушится, смерть летит следом, желая забрать его – а ведь он еще не вкусил сладости жизни. Мальчик разъярен, он негодует и протестует. Он смущен. Устрашен.
Слишком много. Ни одно сердце не выдержит таких видений.
Сеток тянула его за руки, пытаясь отвести пальцы от глаз. – Нужно держаться! Волки…
– Худ побери волков!
– Не он, дурак! Он не поберет, а вот кое-кто другой… Нужно спешить, Кафал!
Его руки взметнулась, коснувшись виска девушки. Она упала, так вывернув шею, что он испугался еще сильнее. Закричал, упал рядом.
Волки уже не были призраками.
Кровь затуманила его зрение, пародией на слезы орошая землю. – Сеток! «Она же еще дитя, такая юная, такая хрупкая…»
Волки завыли – хор оглушил его, заставил вжаться лицом в промерзшую землю. «Боги, голова! Стойте! Хватит, умоляю!»
Если он и кричал, то сам себя не слышал. Звери налетели со всех сторон, сомкнули ряды… они хотят его…
Они хотят его крови.
Вдалеке прогудел охотничий рог.
Кафал вскочил и побежал. Побежал прочь из мира.
* * *
Пробегая мимо, сестра передала кричащего ребенка. Стави прижала его рукой в груди и бросилась следом. Они выбрались из расселины и схватились за пучки желтоватой травы, карабкаясь по склону. Ряд известняковых холмов вскоре кончился, и дальше земля выровнялась. Негде спрятаться. Стави задыхалась, шагая по неровному склону, мальчик колотил ее по лицу крошечными кулачками.
Скоро они умрут. Она отлично это понимала. Жизнь со всей ее идеальной безопасностью и праздными радостями внезапно исчезла. Она тосковала по вчерашнему дню, ей отчаянно не хватало внушающего надежду присутствия отчима. Еще раз увидеть его лицо, широкое, обветренное, с преувеличенно грубыми чертами… его мягкие глаза, всегда взиравшие на детей с любовью – казалось, он не умеет сердиться на сестер. Любое недовольство через миг улетало прочь. Они лепили его, словно речную глину, но знали: под глиной спрятано железо, спрятана сильная воля. Он был истиной – решительной и нерушимой. Они лепили его, потому что знали истину.
Где же он? Что случилось с мамой? Почему Сефанд Грил гонится за ними? Почему решил убить?
Стория летела впереди ищущим укрытия зайцем, но укрыться было негде. Небесные Царапины озарили все зловещим, мертвенным светом. Злой ветер бил в лицо, на севере вспучилась масса грозовых туч. Стави видела, что сестра паникует, и словно нож вонзался в грудь – мир сломался, как камни на холмах, как разум за хищными глазами Сефанда. Она могла бы послать тот булыжник ему на голову – могла бы, но мысль об убийстве ее испугала. Какая-то часть ее души решила, что достаточно сломать плечо, и он сдастся, поплетется назад, на стоянку. Теперь она знала, слабея от безнадежности, что всякая вера напрасна. Сломанное так легко не исправить. Ошибка в суждении будет стоить им жизни.
Услышав, что Сефанд уже карабкается по расселине, Стави закричала и помчалась со всех ног. А мальчик тут же затих, крепко обвив шею, схватившись пальчиками за волосы.
Он тоже понимает. Неподвижен, как луговой голубь в десяти шагах от кота-охотника. Глаза широко раскрыты, дыхание обжигает ей щеку.
По щекам побежали слезы: он верит, будто она сможет его спасти, защитить жизнь. Она-то знает, что не сможет. Она не взрослая. Она не такая жестокая.
Она увидела: Стория оглядывается, спотыкается…
Тяжелые шаги Сефанда раздались рядом.
– Иди! – завопила сестре Стави. – Просто иди!
Но Стория нагнулась, схватив камень, и побежала к ним.
Жестокая сестра, смелая сестра. Глупая сестра.
Значит, они умрут одновременно.
Стави зашаталась и упала на колени, ободрав их об осоку. Жгучая боль породила новые слезы. Все расплылось перед глазами. Мальчик вырвался из рук – сейчас побежит, но короткие ножки далеко не унесут…
Но он встал лицом к нападающему воину. Ведь это же не чужак, верно? Это родич. В тени родича безопасно.
Стави прошептала: – Не в этот раз.
Сефанд подбросил нож, замедлил шаг. Охота подходит к концу – куда бы им деться?
В плече стучала тупая боль, ключица нестерпимо ныла. Он не мог поднять сломанную руку.
Однако ярость угасала в воине. Они не выбирали себе родителей. Как и все. Они просто… невезучие. Но так устроен мир. Отродье вождя получает власть, но если власть ускользает из рук отца… Ночь омывается кровью, амбиции бурлят черным соком саранчи.
Он заметил камень в руке девочки и кивнул, радуясь ее дерзости. Лишь половина крови от Баргастов, но кровь не спит. Эту он убьет первой.
– Что случилось? – спросила девочка, заслонившая сосунка. – Сефанд?
Воин оскалился. Надо подобрать слова, чтобы боевой дух покинул девчонок. – Вы сироты, – сказал он. – Ваши ро…
Камень мелькнул, ударив его в лоб. Сефанд выругался от боли и удивления, потряс головой. Кровь текла, ослепив левый глаз. – Возьмите вас духи! Я получил меньше ран на войне, но… одного глаза хватит. И одной руки тоже. – Сефанд рванулся к ним.
Глаза мальчишки были широко открыты. «Ничего не понимает». Он вдруг засмеялся и протянул ручки.
Сефанд споткнулся. «Да, я подхватывал тебя и подбрасывал в воздух. Качал, пока ты не начинал кричать. Но с этим покончено». Он поднял нож.
Близняшки стояли и молчали. Станут защищать ребенка? Он подозревал, что эти станут. Ногтями и зубами.
«Мы такие, нас не изменить». – Я горжусь вами, – сказал он. – Горжусь вами. Но я должен это сделать.
Мальчик радостно закричал.
Что-то сломалось в его спине. Сефанд зашатался. Нож выпал из руки. Воин нахмурился. Почему он бросил оружие? Почему утекла сила?
Он стоял на коленях, и глаз оказался на одном уровне с лицом мальчишки. «Нет, он не на меня смотрит, а за меня». Внезапно смятение охватило Сетанда, в черепе раздался какой-то стук. Воин извернулся…
Вторая стрела ударила в лоб, прямо в середину, пронзив кости и погрузившись в мозг.
Он так и не увидел, откуда прилетела стрела.
Стави изменили ноги. Сестра побежала, подхватила мальчишку. Тот завопил от восторга.
В призрачном сумраке они увидели силуэт воина на спине лошади. Примерно в шести десятках шагов. Что-то показалось ей невозможным… она с трудом вспомнила – и задохнулась. Стрела. Сефанд двигался… шесть десятков шагов! На таком ветру. Взгляд упал на труп воина. Она прищурилась, рассматривая стрелу. «Я такие уже видела. Я…» Стави застонала и поползла, пока не сумела схватить древко. – Отец делал.
Всадник не спеша приближался.
Сестра сказала сзади: – Это не Отец.
– Да… но погляди на стрелы!
Стория положила ребенка. – Вижу. Вижу стрелы, Стави.
Когда воин подъехал близко, они разглядели нечто неправильное в нем и в животном. Лошадь была слишком тощей, кожа свисала заплатами, длинные зубы тускло блестели. Дыры глаз были пустыми и безжизненными.
Всадник выглядел не лучше. Но он держал роговой лук, а в колчане у седла покоились дюжина стрела Оноса Т’оолана. Остатки лица воина скрывал капюшон, не подвластный порывам ветра. Он позволил коню перейти на шаг, натянул поводья.
Казалось, он внимательно изучает их единственным глазом. – Мальчик, да, – сказал он на дару с малазанским акцентом. – Но не вы две.
Холод пробрал Стави. Рука сестры скользнула в ее ладонь.
– То есть, – произнес незнакомец миг спустя, – я, похоже, плохо сказал. Я имею в виду, что вижу его в нем, но не в вас.
– Ты знал его, – обвинила Стория. И указала на колчан: – Он их сделал! А ты украл!
– Он сделал их и отдал мне. Подарил. Это было очень давно. До вашего рождения.
– Тук Младший, – шепнула Стави.
– Он рассказывал обо мне?
То, что воин был мертвецом, перестало иметь значение. Девочки подбежали, обнимая его за бедра. Он вроде бы вздрогнул – но потом протянул руки и погладил девочек по головам.
И они облегченно заплакали.
Сын Оноса Т’оолана не шевелился, смотря и улыбаясь.
* * *
Глаза Сеток открылись. Едва она пошевелила головой, череп пронизала мучительная боль. Девушка застонала. Стояла светлая ночь, привычная зеленоватая ночь родного мира. Она ощущала волков – уже не зверей вокруг, они вновь стали призраками. Зыбкими, робкими, задумчивыми.
Дул холодный ветер, на севере блестели молнии. Сеток дрожала, ее тошнило. Она встала на колени – мир закружился вокруг. Она пыталась вспомнить, что случилось. Она упала? – Кафал?
В ответ пророкотал гром.
Она со стоном села на корточки и огляделась. Середина круга вросших в землю валунов, нефритовый свет неба смешивается с серебряным сиянием их боков. Древние рисунки стали неразличимыми углублениями. Но сила здесь есть. Старая. Старая, как вся равнина. Шепчет горестные сказки пустой земле, и ветер воет, извиваясь над горбами камней.
Призрачные волки медленно приближались, словно их влекла похоронная песнь круга.
Никаких признаков Кафала. Он потерялся в королевстве Оплота Зверя? Если так, он потерян навсегда, он упал сквозь столетия во времена древние, когда ни один человек не ходил по миру, когда кровавая линия не разделяла зверя и охотника. Вскоре он станет жертвой какого-нибудь остроглазого хищника. Ему будет одиноко, так одиноко, что – подозревала Сеток – Кафал будет рад даже встрече со смертью.
Даже воля сотен тысяч волков едва пошевелит безмерность забытых сил Оплота.
Она скорчилась, дрожа от холода. Голова раскалывалась.
Дождь набросился на нее со злобой разъяренных шершней.
* * *
Кафал подкрался к границе лагеря. Его трепал ветер, поливал дождь. Когда вспыхивали молнии, оживленный лагерь представал перед взором.
Где-то там его сестра. Ее насилуют снова и снова. С детства знакомые воины терзают ее, жадно присоединяясь к осквернению некогда гордой, красивой и смелой женщины. Кафал и Тоол заговаривали об отмене обычая, но слишком многие отказывались отринуть традицию, пусть и столь мерзкую.
Он не может отменить уже причиненный вред, но может украсть ее, избавив от месяцев или даже лет ужасной участи.
Кафал присел, изучая лагерь Баргастов.
* * *
Разодетая в меха Бельмит шествовала к своей юрте. Что за ночь! Так много лет кланяться этой суке, так много лет убегать с ее пути, опуская глаза перед женой Вождя. Что ж, сейчас сука платит за прошлое монетами своей души, не так ли?