Текст книги "Пыль Снов (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Дух отпрянул.

Раутос встал перед женой. Еще один вечер в молчании, но на этот раз в воздухе что-то необузданное. Она искала его глазами, лицо было тусклым и непонятно натянутым. – Неужели у тебя нет жалости, муж?

– Жалость, – ответил он, – это все, что у меня есть.

Она отвернулась. – Вижу.

– Ты сдалась давным-давно, – сказал он. – Я никогда не понимал.

– Не все сдаются добровольно, Раутос.

Он внимательно поглядел на нее. – Но в чем ты находила радость, Эски? День за днем, ночь за ночью. В чем было удовольствие от жизни?

– Ты давно перестал искать.

– О чем ты?

– Ты придумал себе хобби. Лишь с ним твои глаза оживали. Моя радость, муж, была в тебе. А потом ты ушел.

Да, он вспомнил. Та ночь, особенная ночь. – Это было неправильно, – сказал он хриплым голосом. – Всё вкладывать в… другого.

То, как она пожала плечами, ужаснуло Раутоса. – Ты был сам не свой? Но, Раутос, это ведь не вся правда? Нельзя ведь попасть под власть того, чего даже не замечаешь.

– Я замечал.

– Но отвернулся от меня. И теперь стоишь здесь, и в сердце – ты сам сказал – нет ничего кроме жалости. Когда-то ты говорил, что любишь меня.

– Когда-то.

– Раутос Хиванар, что за штуки ты выкопал на берегу реки?

– Механизмы. Так я думаю.

– И что в них было такого восхитительного?

– Не знаю. Я не могу понять их назначение, их функцию… но к чему об этом говорить?

– Раутос, слушай. Это всего лишь детали. Машина, какой бы она ни была, для чего бы ни предназначалась – машина сломана.

– Эски, иди спать.

И она ушла. Так закончился последний их настоящий разговор. Он помнил, как сидел, закрыв лицо руками, внешне молчаливый и неподвижный – а внутри захлебывался рыданиями. Да, она была сломана. Он знал. Ни в одной из деталей не было смысла. Что до жалости… ну, как оказалось, к себе он испытывал тоже лишь жалость.

Раутос ощутил касание клинка и, прежде чем обрушилась боль, успел улыбнуться.

Виид встал над трупом, повернул голову к Таксилиану. Миг спустя его внимание переместилось на Вздох. Она стояла на коленях, зажав в руках монеты. – Нет ответов. Нет решений. Они должны быть здесь, в них! Они закрепляют всё – всем это известно! Где же магия?

– Ты имеешь в виду – иллюзия? – Виид ухмыльнулся.

– Лучшего сорта! А теперь вода поднимается… не могу дышать…

– Не нужно было ему тебя принимать, Пернатая Ведьма. Ты же понимаешь, ведь так? Да, все они были ошибками, фрагментами жизней, которые он вобрал в себя, словно вдохнул дым и гарь – но ты была самой худшей. Странник утопил тебя – а потом ушел от твоей души. Не нужно было так делать, ведь ты была слишком могущественной, слишком опасной. Ты сожрала его треклятый глаз.

Голова ведьмы дернулась, лицо перекосила улыбка: – Кровь Старшего! За ним должок!

Виид оглянулся на духа: – Он хотел сделать то же, что некогда сделал К’рул. Но Икарий не Старший Бог. – Он опять глядел на Пернатую. – Он хотел собственных садков, способных поймать его, приковать к месту. Словно это паутина. Ловушка во времени. Ловушка в пространстве.

– Долг за мной! – визжала Пернатая Ведьма.

– Уже нет, – бросил Виид. – Он переходит к Икарию Хищнику жизней.

– Он сломан!

– Да.

– Не моя вина!

– Нет, не твоя. Да, это нечестно. Но на руках его кровь, в сердце его ужас. Кажется, всем нам придется его чем-то поддержать. Или наоборот? Но дух сейчас здесь, с нами. Икарий здесь. Пора умирать, Пернатая. Таксилиан.

– А тебе? – спросил Таксилиан.

Виид улыбнулся: – И мне тоже.

– Почему? Почему сейчас?

– Потому что Хищник оказался там, где должен быть. В нужный момент, в нужном месте. И все мы должны отойти в сторону. – Тут Виид повернулся к духу. – Дж’ан видит лишь тебя, Икарий. Гнездо готово, соки переделаны под твои… вкусы. – Он взмахнул рукой, и на глазах духа Пернатая Ведьма с Таксилианом испарились. – Не думай, что избавился от нас – мы просто внутри, старый друг. Мы пятна на твоей душе.

Дух поглядел вниз, увидел серо-зеленоватую кожу, длинные исцарапанные пальцы. Поднял руки, потрогал лицо, погладил выступающие клыки нижней челюсти. – Что я должен делать?

Но Виид пропал. Икарий остался один.

Часовой Дж’ан, Сулькит, стоял и смотрел на него. Ждал.

Икарий коснулся трона. Машина. Устройство с жилами, артериями, горькими маслами. Связующий времена делатель уверенности.

Ароматы заклубились над ним. Весь город, башня из камня и железа, дрожал.

«Я пробудился. Нет, я… возрожден».

Икарий Хищник жизней шагнул, чтобы занять свой престол.

* * *

Берег был изрезанным, он казался соответствующим этому миру – мутная темнота, спуск на пляж, сверху небо, ониксовое, лишенное звезд, но замаранное бурыми облаками – королевство за их спинами манит обещанием чистоты… Но пляж мерцал. Яни Товис спешилась и пошла вперед; сапоги увязали в блестящем песке. Протянула руку – еще не готовая смотреть за пределы береговой линии – и зачерпнула горсть. Холодный, на удивление легкий… она прищурилась…

Не обломки кораллов. Не кусочки камней.

– Кость, – сказал Йедан Дерриг, стоявший в нескольких шагах. – Видишь те палки? По большей части длинные кости. А круглые камни – это…

– Да, – бросила она. – Знаю. – Она отшвырнула костную труху.

– Там, сзади, – продолжал он, – легче. Мы слишком близки…

– Может, помолчишь?

Охваченная непокорностью, она решилась бросить взгляд – и отступила, дыхание со свистом вырвалось между зубов.

Да, море, но поднявшееся подобно стене; его волны катятся, покрывая берег пеной.

Она хмыкнула. Это была не вода. Это был… свет.

Йедан Дерриг сказал сзади: – Возвращается память. Когда они вышли из света, чистота нас ослепила. Мы думали, это благословение, но на деле это оказалось атакой. Закрыв глаза, мы позволили им осуществить предательские замыслы.

– Йедан, эта история мне известна…

– Не так.

Она подавила вздох облегчения, отворачиваясь от широкой стены падающего света, смотря на брата. – О чем ты?

– Дозор служит Берегу особым образом.

– Тогда и я должна обладать особым знанием – ты на это намекаешь, брат?

– Королева – Полутьма, потому что иной она быть не может. Она держит край уходящей ночи. Она – первая защитница против легионов света, готовых разрушить саму тьму. Но мы об этом не просили. Мать Тьма явила снисхождение и, чтобы ознаменовать акт уступки, Полутьма возрождает грань.

– Снова и снова.

Борода Йедана дернулась, челюсти крепко сжались. Лицо его было покрыто кровью. Он покачал головой.

– Ничто не бывает вечным, сестра.

– Неужели мы были такими неискушенными, Йедан? Тогда, в первый раз? Неужели мы были суеверными, невежественными?

Он поднял брови.

Она указала рукой на кипящее Королевство: – Это истинная граница Тюрллана. Ничто иное. Первый Берег – берег между Тьмой и Светом. Мы думали, что родились на берегу – вот здесь – но это не может быть правдой! Берег разрушает – неужели ты не чувствуешь? Откуда бы взяться всем этим костям?

– Да, никакой не дар, – ответил Йедан. – Погляди в воду, сестра. Вглядись в глубину.

Ей не хотелось. Она уже кое-что увидела. – Они не могут тонуть… пусть выглядит так, словно они…

– Ошибаешься. Скажи, почему Лиосан так мало? Почему сила света так слаба во всех иных мирах?

– Иначе мы погибли бы… вообще жизни бы не было!

Он пожал плечами: – У меня нет ответа, сестра. Но думаю, что Мать Тьма и Отец Свет, связав себя узами, связали и свои судьбы. Когда она отвернулась, отвернулся и он. Не было другого выбора – они стали переплетенными силами, совершенными взаимными отражениями. Отец Свет покинул детей своих, они стали потерянным народом – и потерянными они остаются.

Она дрожала. Видения Йедана чудовищны! – Не может быть. Тисте Анди не попали в ловушку, они ушли.

– Нашли путь наружу, да.

– Как?

Он склонил голову к плечу: – Мы, разумеется.

– Что ты говоришь?

– В Полутьме рождена Тень.

– Мне ничего такого не рассказывали! Не верю! Ты говоришь чепуху, Йедан. Тень была бастардом Тьмы и Света, не покорным никому…

– Полутьма, Тень – это все, что нам известно. Она повсюду.

– Но она была уничтожена!

– Нет, лишь разбита. Погляди на пляж. Кости – они остались от Трясов. На нас наседали с обеих сторон – у нас не было шансов, чудо, что кто-то выжил. Тень прежде всего была расшатана легионами Анди и Лиосан. Чистота не терпит несовершенства. В глазах чистых она становится извращением.

Яни трясла головой. – Тень была Королевством Эдур, как она связана с нами, трясами?

Йедан улыбнулся – она не помнила, чтобы он когда-либо улыбался, так что была потрясена. – Наше ублюдочное отродье.

Она опустилась на колени, на одеяло искрошенных костей. Она слышала море, слышала биение волн – но за этими звуками слышала потоп обреченных голосов в глубине. «Он отвернулся, как и она. Но у детей не оказалось пути наружу. Мы стояли здесь против них. Мы стояли и умирали, защищая свои владения». – Наша кровь королевская, – шепнула она.

Брат оказался рядом, он положил ей руку на плечо. – Скар Бандарис, последний принц Эдур. Полагаю, тогда уже король. Он увидел в нас грехи не отца, но матери. Он оставил нас, забрав с собой всех Эдур. Велел держаться, обеспечить его уход. Сказал, это все, чего мы заслуживаем, ибо мы дети матери, и не она ли оказалась соблазнительницей, и не отец ли оказался соблазненным? – Брат чуть помолчал, потом хмыкнул. – Я гадаю: шли ли последние выжившие вслед за ним, желая отомстить, или им просто некуда больше было идти? Ведь тогда Тень стала полем битвы всех Старших сил, не только Тисте – ее рвали на части, кровавые силы делили каждую пядь, каждый кусок – как это называется? Ах да, садки. Каждый мир стал островом, затерянным в океане хаоса.

Глаза ее горели, но ни одна слезинка не катилась по щекам. – Мы не смогли бы выдержать тобою описанной атаки. Ты назвал чудом наше выживание, но я только теперь поняла смысл этого слова.

Йедан отозвался: – Дозорные командовали легионами, мы держались, пока нам не приказали отступать. Говорится, что нас осталась горстка, но это были отборные офицеры. Они были Дозором. Дорога была открыта, мы шли свободно.

– Причиной был Слепой Галлан.

– Да.

– Потому что, – она подняла взгляд, – ему велели нас спасти.

– Галлан был поэтом…

– А также Сенешалем Двора Магов в Харкенасе.

Он «пережевал» ее слова, отвел взгляд, поглядел на беспокойную стену света и бесконечное кружение силуэтов в глубине, на искаженные в беззвучных воплях лица – целая цивилизация в капкане вечной муки. Яни не увидела на его лице никаких эмоций. – Имел, значит, великую силу.

– Да.

– Была гражданская война. Кто мог ему приказывать?

– Наделенный кровью Тиам принц Харкенаса.

Она видела: глаза его медленно расширяются. И все же он продолжал смотреть на стену. – Почему же, – спросил он, – принц Анди решил нам помочь?

Она покачала головой: – Говорится, он вышел на Первый Берег в ужасных ранах, в пелене крови. Говорится, он поглядел на Трясов, на то, сколь мало нас осталось, на окружающее опустошение – гибель лесов, обугленные остатки домов. Он держал в руке сломанный меч, меч Хастов, и меч выпал из руки его. Он оставил его здесь.

– И всё? Откуда же ты знаешь, что он приказывал Галлану?

– Когда Галлан явился, он сказал Полутьме – тогда он уже вырвал себе глаза и шел, держась за руку женщины Анди, она провела его через разоренный лес – он пришел как умирающий от лихорадки, но голос его был ясным и чистым как музыка. Он сказал ей так:

 
Горя больше нет во Тьме
взлетело горе к небесам
оставив мир во прахе неудач
отыщет вскоре новые миры
как подобает горю.
Мне приказало горе, крылья распахнув:
для уцелевших проложи дорогу
и пусть бредут тропой тоски
под грузом памяти сгибаясь
пусть видят падший день
рождения миров бескрайних
в которых горе поджидает нас
таясь во тьме души.
 

Она выскользнула из-под тяжелой руки, встала, стряхнув с колен костяную пыль. – И спросили его, что такое Крылатое Горе? И сказал Галлан: «Есть лишь один, дерзающий приказывать мне. Один, способный не зарыдать, вместив в душе тоску народа, тоску целого королевства. Его зовут Сильхас Руин».

Йедан осматривал пляж. – Что стало с мечом?

Она вздрогнула, взяла себя в руки. Ну почему брат все еще способен ее удивлять? – Женщина, что была с Галланом, взяла его и выбросила в море.

Голова его резко повернулась. – И почему бы она так поступила?

Яни Товис подняла руки: – Она не объяснила.

Йедан снова поглядел на грозную стену, словно пытаясь пронзить взором глубины, отыскать проклятый меч.

– Всего лишь сломанное оружие…

– Меч Хастов, ты сама сказала.

– Я не знаю, что это должно означать.

Он поморщился. – Меч должен уже исцелиться. – Йедан пошел вдоль берега, глядя на бледный пляж. – Свет должен был отвергнуть его, выбросить.

Она следила за ним взглядом. «Исцелиться?» – Йедан!

– Да? – оглянулся он.

– Мы не можем жить здесь.

– Разумеется, не можем.

– Но в Харкенасе что-то происходит – я не знаю, сможем ли мы вернуться и туда.

– Когда она полностью вернется, – сказал, отворачиваясь, Йедан, – давление должно стать слабее.

– Она? Кто?

– Не тупи, сестра. Мать Тьма. Кто еще является словно кулак по головам? – Он снова побрел, обыскивая Первый Берег.

* * *

– Эрастрас, – прошептал она, – что ты теперь будешь делать?

Ливень скривился ведьме: – Ты даже не слушаешь?

Олар Этиль встала, подобрала гнилой плащ, сшитый из мехов и чешуйчатых шкур: – Что за дивный ковер, что за буйство роскоши, какие сочные краски!

Похоже, заплесневелый орешек ее мозгов наконец треснул. – Я говорю, следы повозки свежие, едва ли день прошел.

Олар Этиль подняла руку, словно приветствуя кого-то за окоемом. Когтистый палец чертил узоры в воздухе. – Идите по кругу, друзья мои, да помедленнее. Подождите, пока он не пройдет сквозь, вовне и наружу. Нет смысла в столкновении воли, ведь ваша воля не имеет цели. Что за сложный план! Неважно. Если кто и должен дрожать, то не я. Ха!

– Громадная повозка, – продолжал Ливень. – Перегруженная. Но что самое интересное, следы просто начинаются – ниоткуда – и погляди, какие глубокие они вначале. Чертова повозка словно с неба шлепнулась. Вместе с лошадями. Неужели тебе не любопытно?

– А? Скоро, да, достаточно скоро. – Она уронила руку, потом ткнула в него тем же пальцем. – Первый храм стал грудой хлама. Осажден десять лет назад, ныне остается выжженная шелуха. Никто не получил пощады. Матроны умирают неделями – знаешь ли, убивать их нелегкое дело. Надо идти, искать другую.

Зарычав, Ливень сел на кобылу и натянул поводья. – Быстро бегаешь, ведьма? Нет? Тем хуже. – Он пнул лошадь, заставив скакать по извилистому следу повозки. Пусть трясет костями, пусть превратится в пыль позади него. Вот лучшее утешение всем обидам. Или пусть стоит где стояла и смотрит на все горизонты по очереди и болтает и скулит и что угодно. Как будто небо кому-то отвечает.

Повозка. Люди. Живые люди. Вот что ему нужно. Вернуться к здравому рассудку – погодите, она же упала с неба, верно? Что тут здравого. – Ладно, – шепнул он, – они хотя бы живые.

* * *

Сендалат не успела сойти с моста, потеряв сознание. Вифал с руганью склонился, поднял ее голову, положил себе на колени. Из ее носа, ушей и даже уголков глаз текла кровь. Губы блестели, словно намазанные.

Трое нахтов – как их зовут в этом мире? – пропали. Сбежали, решил он, от того, что напало на его жену. Сам он ничего не чувствует. Мир заброшен, лишен жизни, до хорошей воды, наверное, лиги шагать – ох, как же ему хочется подхватить ее и уплыть от здешнего безумия на всех парусах.

Но теперь его жена, похоже, умирает.

Багровая пена показалась в углах губ, когда она что-то забормотала – он нагнулся – да, слова, беседа. Вифал распрямил спину, фыркнул. Посчитав, что он спит, она начинает повторять те же самые строчки. Словно это молитва, начало молитвы. «Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил».

В ее тоне есть какая-то жалоба, но столь бесстрастная, что режет не хуже кинжала. Жалоба, да, пронизанная ледяной ненавистью, содержащая желвак льда. Сложно, запутанно – или он просто всё вообразил. На деле все может быть глупостью, как детская песенка сломанной кукле, голова болтается под невероятным гулом, тупые глазки ниже носа, рот похож на рану на лбу…

Вифал одернул себя. Старые воспоминания могут быть запахами, вкусом или отрывками образов, но вряд ли всем сразу (по крайней мере, насколько он может судить по опыту). В черепе его полная неразбериха, все так плотно спрессовано, что сломана мебель, можно извлечь лишь куски, лишенные смысла… Боги, как он устал. И вот она провела его по всей дороге, только чтобы умереть в объятиях и бросить у ворот мертвого города.

– … смотри, что ты натворил…

Дыхание ее стало тверже. Кровь уже не капает… – он вытер ей рот грязной ладонью. Она резко вздохнула. Он склонился ближе: – Сенд? Ты слышишь?

– Милое изголовье… но вот запах…

– Ты не умираешь?

– Уже нет, – сказала она, открывая глаза – только чтобы застонать и закрыть снова. – Ох, как плохо.

– Я принесу воды из той реки…

– Да, неси.

Он сдвинул ее голову и положил на дорогу. – Рад, что все кончилось, Сенд. Да, кстати: что кончилось?

Она вздохнула: – Мать Тьма… она вернулась в Харкенас.

– О, вот это славно.

Спускаясь по замусоренному берегу – бурдюки болтаются на плече – Вифал позволил себе свирепую гримасу. – О, привет, Мать Тьма. Рад что показалась. Ты и все вы, боги и богини. Вернулись еще раз поиграть миллионами жизней, так вас. Ну, у меня есть один совет, да уж. Чтобы вы потерялись. Видите ли, будет лучше, если мы не станем сваливать на вас свои мерзости. Поняла, Мать Тьма? – Он присел у края черной воды, опустил первый бурдюк, прислушался к бульканью. – А насчет моей жены… разве она не настрадалась достаточно?

И голос заполнил его голову: – ДА.

Река бежала мимо, бежали пузырьки из погруженного в воду меха, пока в нем не осталось воздуха. Но Вифал всё держал его, словно топил искалеченного пса. Он не был уверен, что сможет сделать хоть движение.

* * *

Опустившаяся темнота сломала мерзлые кости и плоть по всей долине, вылилась за северный гребень, поглощая последние искры от горящих груд, бывших недавно баргастскими фургонами.

Обширное поле брани блестело и сверкало; трупы людей, остовы лошадей съеживались, теряя последние капли влаги; земля шла пузырями, выбрасывая глиняные ребра, на которых подскакивали тела. Железо скрежетало о кости мертвецов.

Небо лишилось всякого света, но падавшие вниз хлопья сажи были видимы, словно в каждом горела искра. Давление прижимало всё к почве, пока кони, одетые в доспехи мужчины и женщины не стали плоскими бесформенными лепешками. Оружие вдруг начало взрываться, разбрасывая добела раскаленные осколки.

Бока холма стонали, содрогаясь – нечто закружилось в середине долины – тьма столь глубокая, что казалась вещественной.

Холм развалился надвое, издав громоподобный треск. Сам воздух как бы лопнул.

Из удушливого разрыва показалась фигура: сначала один сапог, потом второй сокрушил высохшую плоть, кости и кожу. Шаги были тяжелыми как камни.

Тьма волновалась, пульсировала. Фигура замерла, подняла облаченную в перчатку левую руку.

Черноту прорезала молния, загрохотали тысячи барабанов. Воздух завыл, тьма потекла вниз. Сухая шелуха, останки живых недавно бойцов, взлетела, словно возрождаясь, чтобы покинуть землю и подобно осенним листьям уйти в небо.

Ревущий вихрь, рваные знамена тьмы – они извиваются, складываются, сходятся воронкой. Холодный воздух прорвался потопом из разрушенной дамбы, превращая тела в прах, дико взвившийся по следу ветра.

Громовые сотрясения сорвали склоны с холмов, обнажая грубые скалы; валуны катились, давя остатки плоти. А тьма все струилась вниз, соединяясь, становясь продолговатым слитком в вытянутой руке пришельца.

Последний треск, громкий, словно сломан хребет дракона – и настала тишина.

Меч, источающий тьму, капающий морозом.

Сверху солнце пылает в полуденном небе.

Он не спеша осмотрел землю (сухие куски кожи и плоти начали сыпаться с небес), сделал шаг. Согнулся, подобрав чьи-то потертые ножны.

Вложил меч.

Знойный ветер несся по долине, поднимая фонтаны пара.

Он стоял, изучая открывающуюся сцену.

– Ах, любовь моя. Прости.

Он пошел, сокрушая сапогами мертвых.

Вернувшийся в мир.

Драконус.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
По тропе проторенной

 
Когда отбудешь наказание
найди меня
когда все судьи в мантиях из камня
отвернутся
ищи ручей за домиками в поле
за нитью жемчугов
за складками холмов священных
между вязов
где звери с птицами убежище находят
найди меня
я угнездился в травах, по которым
не ступали
ни рыцари угрюмые, ни братья королей
не порван корешок единый
от звона горестной струны певца
ищи лишь то, что даром отдается
найди меня
когда зимы закончен мрачный срок
рви сколько хочешь
мои цветы
их краски яркие ждут именно тебя
и никого другого.
 

«Найди меня», Рыбак