Текст книги "Приёмыши революции (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 54 страниц)
– Нарисуйте себя в молодости!
Лизаньке тут же стало неловко за это «в молодости», она слышала, что женщинам нехорошо говорить о возрасте, и не больно-то тут извиняет то, что она тоже женщина, но Лилия Богумиловна нормально относилась к тому, что в 70 с лишним лет не может считаться молодой. Хотя, в той прогулке по Ходынским павильонам к ней попытался лезть познакомиться подвыпивший гражданин сорока с лишним на вид, и был очень удивлён отказом.
– Ты думаешь, я это помню, что ли, какая я была молодая? Это ведь когда было-то, страшно вспомнить! Ну ладно, я попытаюсь изобразить, как уж получится, если что – не серчай уж на мои старческие руки.
Лизанька просияла и отошла – многие художники не любят, когда им смотрят через плечо, точнее – не многие любят, так что не стоит надоедать, и продолжила любоваться, как Алексей раскрашивает очередную деревянную фигурку. Очень хотелось попросить тоже что-нибудь покрасить, но пока стеснялась, да и сомневалась, что у неё получится так же хорошо. Впрочем, в этом доме, как мало где, она получала удивительное удовольствие от созерцания. Она любила смотреть, как его обитатели что-то делают – как Лилия Богумиловна вяжет крючком, как Анна линует толстые, унылого вида тетради для каких-то своих конспектов, в которых при всём желании ничего не поймёшь, как мальчики мастерят свои модели, как Ясь играет с Бруно. Это не может не приносить счастья – присутствовать при чём-то настолько простом и прекрасном. А в своей комнате в это же время Миреле играла для Леви что-то очень сложное и красивое – Лизанька не знала, что это, она отнюдь не настолько хорошо разбиралась в музыке, знала только, что разучивала Миреле это долго, по нотам, принесённым Софьей Сигизмундовной, при чём переписанных ею собственноручно, а чуть ли и не по памяти. Она много сделала, чтобы помочь Миреле совершенствовать технику, хотя сама смеялась, что мало что помнит и отвыкла.
– Ей просто часто некогда, – вздохнул Ясь, – вот она считает, что стала хуже играть, хотя нам всем не понять, куда лучше ещё. Но мы уговариваем. Сегодня она обещала – у папы день рождения. Хорошо, что вы уговариваете тоже. Я люблю видеть, как она делает то, что ей так нравится.
– Я вот не так чтоб обожатель музыки, – кивнул Ицхак, – слушать так, как Миреле и Лиза, затаив дыхание, не могу, заскучаю, извините. Но под музыку, особенно когда так хорошо играют, странно легче делать что угодно. Даже уроки.
Лизанька вскочила, прерывая собравшегося что-то добавить Алексея.
– Постойте… Ян, ты сказал, у твоего папы день рождения?
– Ну да. Он обещал сегодня точно быть. Но это, понятно, как получится уж…
– Что ж ты молчал? У нас даже нет никакого подарка!
Ясь поднял на неё светлые грустные глаза.
– А смысл? Я говорю ведь, он может быть, придёт, а может, что и нет. Это надо понимать. У него работа. И всё равно, он всегда говорит, что ему не нужно никаких поздравлений.
– Ну, это он так говорить может. Мой дедушка, когда его поздравляли и что-то дарили, всегда отмахивался – мол, чего уж вы. А стоило раз не поздравить – такие обиды были!
– Да и что дарить ему, непонятно. У тебя есть идеи? У меня лично нет. Он всегда говорит, что не нужно ему никаких подарков. Ну, кроме хорошей учёбы там, примерного поведения…
– Ясная картина. Ну ничего. Подарки ладно, но поздравить точно надо. Иначе это просто… нехорошо. Хотя бы букет цветов нарвать. Сказать сколько-то поздравительных слов, это все способны…
– Я согласен, – поднялся Алексей.
– Но даже неизвестно, когда он вернётся. Наверное, очень поздно.
– Ну и ладно. Это даже и неудобно – идти к человеку домой, куда тебя не приглашали. Мы на работу и зайдём. Ян, ты же знаешь, где это?
– А? вы что, сейчас прямо собрались и пойти?
– А почему же нет? Ты думаешь, нас не пустят? Ну, может, и не пустят… Но попробовать надо. Просто придём, поздравим и уйдём, мешать не будем. Туда ведь много разных людей ходят, их же пускают…
– Ну, нормальные люди с доносами ходят, а вы с цветами…
– Ицхак! И вообще, что значит «вы»? Ты не идёшь, что ли?
– Я б рад, ребята, но к возвращению Аполлона Аристарховича мне нужно выучить все эти проклятые спирты, иначе мне не поздоровится. Если я вам ещё нужен в будущем, я, пожалуй, останусь с ней, – он кивнул на потрёпанную «Химию», – как ни хочется мне сейчас быть где угодно, где её нет.
Таким образом, пошли маленькой, но гордой компанией – Ясь, Алексей и Лизанька. Бабушка Лиля пыталась отговорить, думала тоже пойти, но в конце концов вняла уговорам Лизаньки остаться всё же при Леви и Миреле и «французиках» и заниматься спокойно ужином, разве правильно для пожилой достойной женщины на всю жизнь записываться в няньки практически уже взрослому парню? Они и сами о нём сумеют позаботиться. Лилия Богумиловна не так чтоб была полностью согласна, просто нянькой она тут была не одному Алексею, да и настроены дети были решительно, строжиться и препятствовать силой очень уж не хотелось. Дети едут не очень далеко, дети едут на трамвае, дети всё понимают и будут благоразумны. И в конце концов, если очень уж надо, они и дома найдут себе неприятностей, вон хотя бы на Леви посмотреть…
Из всех троих дорогу знал один Ясь, из всех троих деньги на трамвай были у одной Лизаньки, впрочем, в ходе недолгого совещания было решено, что рвать цветы с клумб – хулиганство, даже если где-нибудь в парке, где никто не видит, значит, надо цветы купить, значит, обойдёмся без трамвая. Ну и ладно, день для прогулок совсем не плохой, а взрослым можно не говорить, что с трамваем не сложилось.
– А на прошлые дни рождения ты что-нибудь дарил отцу?
Ясь посмотрел на Лизу печально.
– Вообще мы всего год как все вместе. Я год назад с отцом познакомился. До этого жил только с мамой. Маму – да, всегда легко было обрадовать…
– Ох, извини, я не сообразила. То есть, я не знала, что вы… Ну, что совсем не виделись.
– Совсем. Ну, один раз он видел меня совсем маленьким, но я этого, конечно, не запомнил. Мама только показывала мне фотографии, но фотографии, конечно, были давние, когда он приехал, я вживую его не узнал…
– Как же это всё грустно… Представить просто невозможно…
– Тебе разве невозможно? Твой отец ведь пропал без вести на войне, как знать, может быть, он объявится через несколько лет, и вам придётся знакомиться заново.
Лиза помрачнела.
– Я в это уже не верю. Да и думать не хочу. Если он попал в плен, то наверняка умер уже давно где-то, много военнопленных вернулось, а он вот нет. А думать о безвестной могиле, которая неведомо где – ничего хорошего. Разве я могу эту могилу найти, приезжать на неё? Нет. А если он жив, то ещё хуже. Это значит, что он забыл и предал нас.
– Не обязательно так думать. Мой отец не забывал и не предавал. Просто разные бывают… причины, – слово «обстоятельства» Ясь, видимо, вспомнить не смог.
– Ян, ты же понимаешь, что это нельзя сравнивать. Нехорошо так говорить, я знаю, но если он жив – то это ещё хуже. Для него – если это значит, что он сидит в тюрьме, или тяжело болен, лишился памяти, например… И мы даже не можем об этом узнать, чем-то помочь ему. А если он действительно сражается где-то в рядах белых… я не хочу даже думать об этом. Не хочу.
– Понимаю. Всё-таки это твой отец.
– Это сложно, Ян. Отца надо любить, а я не могу, он никогда со мной не был ласков, он был, конечно, ласков с Наташей и Артуром, я пыталась любить его за это, но мне-то было обидно. И за маму обидно, он слишком часто обижал её. Конечно, он не заслужил настолько ужасной судьбы, насколько можно предполагать…
– А вот это уже спорный вопрос, кто что заслужил, – отозвался неожиданно Алексей, – это только Богу решать. Мы можем просить у Бога облегчения нашей участи или наших близких, но будет всё равно так, как Богу угодно, а не нам. А если мы не можем этого принять, то это наши проблемы.
– Да, ты прав, наверное, как ни грустно…
– Я долго роптал, чем я заслужил родиться таким. А потом узнал, что множество людей жили и живут куда в больших страданиях, и мне стало как-то легче. У каждого своя ноша, не даётся такой, с какой нельзя справиться.
– Но многие ведь не справляются, Антон.
– Да… Потому что хотя ноша у каждого своя, но люди должны помогать друг другу. Когда у людей всё хорошо, они не думают о том, чтоб ценить это и помогать тем, кому повезло меньше, а когда сами попадают в беду, сразу ждут, что кто-то должен им помогать, от этого все беды. От этого и от того, что люди думают, что всё хорошее, что у них есть – здоровье, богатство – дано для них самих, а не для того, чтоб они помогали другим.
– Хорошо, что мы встретили вас. Мама была близка к тому, чтоб навсегда разочароваться в людях, а теперь она снова улыбается, у неё есть силы…
Когда они уже сходили с Театрального, Алексей увидел впереди золочёный купол церкви. Ему показалось, что он никаких особенных телодвижений и не сделал, но Лиза сразу уловила его настрой.
– Антон, мы не можем. Ну, по крайней мере, не сейчас.
– Да, знаю, мы торопимся, и… Но я так давно не был в церкви. Если уж так сложился случай, что она встретилась нам по пути, почему не воспользоваться таким случаем. Я ненадолго, совсем ненадолго, правда. Просто помолюсь перед какой-нибудь иконой. Просто постою в дверях, как библейский мытарь… Вам не обязательно даже ходить со мной, вы можете подождать меня здесь или в ограде.
– Может быть, на обратном пути?
– На обратном… Сильно подозреваю, что нас как минимум доведут до трамвайной остановки и проследят, чтоб мы точно сели, если не вообще довезут на машине, по пути устроив головомойку. Ты так плохо знаешь взрослых?
Ян подтверждающе кивнул.
– Ладно, если для тебя это так важно – конечно, сходи. Я понимаю. Хотя не понимаю, почему ты просто не попросишь своих домашних сводить тебя в церковь, и поближе ведь есть…
Алексей не стал объяснять – что ему вообще неловко просить об этом, что не хочется объяснять, почему, раз уж идти в церковь, он не может стоять службу и идти к исповеди, что вообще, по-доброму, не дразнить бы себя…
– А ты не пойдёшь?
– Нет, конечно. Я останусь с Яном, нельзя же оставить его одного. Да и мы были уже в церкви на Успение. Нас как-то так дедушка приучил, что слишком часто бывать в церкви не нужно. «Кто не ходит – безбожник, кто ходит слишком часто – бездельник», говорил он.
Алексей поблагодарил и решительно зашагал через маленький церковный дворик.
У дверей решимость его всё же покинула, и он предпочёл свернуть влево к приделу, увенчанному шатровым куполом. У дверей придела значилось на памятной таблице, что освящён он в 1585 году во имя святого Дмитрия Солунского, в благодарность за рождение царевича Дмитрия. Однако придел оказался закрыт, Алексей поколебался, не развернуться ли и не пойти ли прочь – может быть, это не очень хороший знак, может быть, и сама церковь закрыта? Людей во дворе он не видел. А ведь сегодня не простой день, память Иоанна Крестителя, хотя время для обедни позднее, а для вечерни раннее. Но решил, раз сделан шаг – надо делать и второй, и вошёл в основное здание.
В самой церкви тоже было пустынно, но свечи и лампады горели – хотя было их куда меньше ожидаемого. Как и говорил, он не стал проходить далеко, увидев на одной стене икону святителя Алексия и, решив, что знак всё же был добрым – просто именно сюда ему и было надо, встал перед иконой, вспоминая, что помнил из акафиста, а так же помнил об этой церкви, в которой сам, конечно, никогда не бывал.
– Благослови тебя Господь, отрок, – услышав голос над самым ухом, он невольно вздрогнул и шарахнулся, – что привело тебя в храм божий в такое время, радость или скорбь?
Перед ним стоял человек в простом тёмном подряснике, с рыжеватой, не очень ухоженной бородой, от которого весьма заметно разило выпитым. Алексей спешно подавил недовольство – допускать осуждение в храме Божьем последнее дело, от греха винопития редкий из мирских чист, подвержены ему, конечно, и лица духовные, и бог им тут судья, он один в полной мере знает все тяготы их теперь…
– Нечасто в нынешнее время увидишь в церкви молодое лицо, – продолжал поп – Алексей не был уверен, что это батюшка этой церкви, скорее пономарь или ещё какой алтарник, впрочем, сейчас и иереи часто стараются одеваться поскромнее и риз своих не одевать вне церковных служб, чтобы не раздражать богоборцев, – если какое-то душевное потрясение привело тебя сюда – открой, поделись, хоть не в исповеди, а в дружеской беседе облегчи душу.
– Нет-нет, у меня ничего не случилось… Ничего такого. Я просто проходил мимо, и зашёл помолиться… о душах дорогих мне близких людей.
Пономарь улыбнулся так умилённо, что показалось – сейчас заплачет.
– Доброе воспитание дали тебе родители, дитя, за то ждёт их великая награда на небесах… Как твоё имя?
Ложь в храме – она, конечно, всегда грех, но во всяком случае, это ложь не на исповеди, значит, не так страшно, грех этот искупаемый.
– Антон.
– Когда именины празднуешь?
Алексей осёкся. Непростительная беспечность, ни разу за всё время он не выяснил, когда теперь ему считать именины. В весьма светском доме Аполлона Аристарховича именины не праздновал никто, только дни рождения. Не праздновали ведь и Пасху и Рождество, ввиду различности верований обитателей, просто поздравляли тех, для кого эти дни значимы.
– Ну, которого Антония святым покровителем чтишь?
– Преподобного Антония Печерского…
– Достойно! Избранный угодниче Христов, иноков русских первоначальниче… – пономарь размашисто осенил себя крестом, послав поясной поклон, за неимением рядом иконы Антония, святителю Алексию, – сильный святой о душе юной предстоит, молитвами его свет истины в ней да не угаснет… Здесь поблизости живёшь? Почто же с семейством при службах я тебя не замечал ранее?
Можно было, конечно, наврать, что бывал ещё как, просто не приметился в толпе, но Алексей врать не стал. Ведь он не знает, велик ли здесь сейчас приход, как часто совершаются службы. Может быть, народу ходит мало, в немногочисленном-то собрании прихожан можно знать всех и в лицо, и поимённо.
– Я… нечасто бываю при службах… Здоровье не позволяет.
– Нехорошо… Какая ни есть хворь, от церковной жизни она отлучать не должна. Хочешь, поговорю о тебе, в болезни на дому посетить…
– Нет-нет, не стоит беспокоиться! Простите великодушно, но я пойду, меня ждут… Я ведь просто мимо проходил, случайно…
Пономарь положил ему на плечо тяжёлую ручищу.
– Ничто не случайно у Господа, отроче. Господь один мог направить меня в этот час сюда – дай, думаю, обойду, посмотрю, где свечи отгоревшие убрать, где маслица в лампады подлить, а обрёл сокровище нечаянное… Может ли случайным быть – ещё сверху я тебя увидал, как стоял ты у придела Димитровского, в честь царственного отрока Димитрия выстроенного, убиенного злодейски впоследствии, через что великое горе Смуты на Русь пришло… Может ли случайным быть, что сейчас ты стоишь пред иконой святителя Алексия Московского, как не вспомнить о другом злодейски убиенном царственном отроке, на которого ты так невероятно похож ликом…
– Я не понимаю, о чём вы говорите.
Как ни полутемно было в церкви, всё же недостаточно. Алексею отчаянно захотелось молиться о кощунственном – чтобы померк свет в окне, погасли все лампады, чтобы непроглядный мрак сгустился и укрыл его.
Пономарь положил другую руку ему на второе плечо, слегка качнувшись при этом в его сторону и обдав снова пьяным дыханием.
– Позволь, не я тебе объясню, я не столь речист, сколько уж дал Господь разумения… Пойдём со мной, я отведу тебя к одному человеку, который всё тебе объяснит. Он счастлив будет одной возможности поглядеть на тебя…
– К какому ещё человеку? Зачем? Я не могу!
– Неужели ты можешь подумать, что я к какому-то лиходею думаю тебя повести? – улыбнулся пономарь, а глаза его теперь казались Алексею совсем не добрыми – цепкими, колючими, и рядом с хмелем странно светился в них ясный, трезвый расчёт, – я служитель божий, а ты несчастное дитя, нуждающееся в помощи… Тебе окажут помощь.
– Мне не нужна никакая помощь. Я никуда с вами не пойду. Пустите меня!
Алексею стало невероятно тошно. Ему казалось, паника, которую он никак не мог удержать, с головой выдаёт его, крупными буквами вычерчивая на его челе, что он прекрасно понял, о чём говорит этот человек, что он бьётся, как птичка, пойманная в силки, осознавшая, что она – дичь, что эта икона – святыня, созданная для помощи и утешения людям – глумливо улыбается и шепчет предательские слова о нём. Сможет ли он сладить с рослым крупным мужиком? Он нетрезв, конечно, но силы в нём это не поубавило, как бы не напротив… А ему одного толчка достаточно, чтоб больше он был не боец. Как Господь попускает творить такое в своём храме…
– Антон! – испуганный, гневный вскрик метнулся под своды и заметался там, как птица, вырвавшаяся из силков и ищущая пути обратно к небу. В дверях стояла Лизанька, силуэт её тонул в уличном свете, таком непривычно ярком, словно выходила она из разверстых райских врат. Казалось, букетом лиловых хризантем она готова разить, как мечом. Пономарь от неожиданности выпустил плечи Алексея. Лизанька подбежала и схватила Алексея за руку, тогда только он заметил, что силуэт был двойным, в дверях остался стоять Ясь. Да, вероятно, они забеспокоились, что очень уж он долго…
Служитель, впрочем, тут же опомнился и снова потянул Алексея к себе за локоть.
– Антон, – он повторил это имя со странной, как и выражение его глаз, смесью удивления и удовольствия, – должен немного задержаться. Я должен отвести его к одному человеку. Если хочешь, девочка, пошли вместе с нами, чтобы Антон видел, что я не хочу ничего плохого…
– Отпустите его немедленно. Никуда он с вами не пойдёт. Антон, пошли, – Лизанька, Алексей чувствовал, вся дрожала крупной дрожью, но её бледное лицо выражало небывалую решимость.
– Не могу, милая, – то ли улыбнулся, то ли оскалился мужчина, – а тебе бы сначала научиться вести себя достойно со старшим и лицом духовным…
– Оставьте моего брата в покое, – Ясь подошёл и отцепил руку пономаря от рукава Алексея, – вы не имеете права его трогать.
– Твоего брата, вот как? – служитель будто незаметно переступил, перемещаясь так, чтобы отрезать детям путь к выходу, – этот мальчик действительно твой брат? Не очень-то похож.
Ясь посмотрел на него холодно.
– Если хотите, спросите об этом у нашего отца.
– Охотно… – в голосе, правда, уже слышались некоторые сомнения, – где же мне его найти и как его имя?
– А здесь как раз недалеко, – вздёрнула подбородок Лизанька, и быстро, но величественно, как корабль с баржами, протащила мальчиков мимо смешавшегося злоумышленника к выходу.
– Наш отец – Феликс Дзержинский, – бросил через плечо Ясь, – захотите – найдёте.
Оказавшись на улице, все трое глубоко вздохнули, а затем быстрым шагом – бежать всё же не стали, чтоб не принял кто из прохожих за воришек – пересекли церковный двор. Только за воротами Алексей почувствовал, какой его, в такой-то солнечный день, бьёт озноб.
– Ну что, вспомнил, почему тебе нельзя в церковь?
Это был странный вопрос, учитывая, что Лизанька об этом знать не могла.
– Лиза, я…
– Хорошо прогулялись… Ничего, вот сейчас обо всём и расскажем. Надеюсь, получим не очень сильную выволочку.
– Зачем? Зачем об этом рассказывать? Лиза, спасибо тебе огромное, но теперь давай поскорее забудем об этой гадкой неприятности. Этот человек пьян, вот и вёл себя как…
– Это ваши православные попы такие? – спросил с возмущением Ясь.
– Не думаю, что именно поп, – бросила Лиза, – хотя как знать… В общем, ему не поздоровится, надо это обеспечить.
– Лиза, не надо! Что человек пьёт – это, конечно, скверно…
– А что он хватает тебя и куда-то тащит – это невинные шалости? Раз и навсегда забудет, как кого-то хватать.
– Он же пьян! Вот ему и примерещились глупости… Ну неужели ты хочешь, чтоб он отвечал, что с пьяных глаз ему показалось, что я похож на царевича Алексея? Это не только стыдно, говорить такое, но и опасно.
Лиза остановилась и повернулась.
– Он посчитал, что ты похож на царевича. Что, вероятно, это можно использовать – например, чтоб собирать для тебя деньги с наивных верующих… А я – знаю, что ты царевич. И тебя необходимо защитить. Жаль, я не Катарина, она что-то придумала бы, она б так с ним поговорила, что он немым до конца дней притворялся бы… Я не умею так. Моё возмущение слишком велико…
– Лиза! – Лизе и Ясю пришлось приложить некоторые усилия, чтобы сдёрнуть остолбеневшего Алексея с места, – Лиза, что ты говоришь!
– То, что на сердце. Давай-ка поторопимся. Как же хорошо, что здесь в самом деле недалеко… Он может уже успеть кому-то рассказать… Так что надо поторопиться.
Им всё же пришлось задержаться на перекрёстке, где долго не могли разъехаться зацепившиеся колёсами две телеги, а возницы перешли к их расцеплению только после отвода души матюгами в ораторских позах.
– И как давно ты так считаешь, и почему? – тихо спросил Алексей.
– Некоторое время уже. Слишком многое к тому вело. Ты знаешь, вы с Ицхаком мне очень дороги оба. Я пока не знаю, кто дороже. Но защищать всё равно всегда буду обоих, там, где это потребуется. Поэтому если у тебя нет смелости, скажу я.
– Эта смелость – предать человека очень серьёзным неприятностям. Не смерти, конечно…
– Может быть, и смерти. И так было бы лучше.
– Лиза!
– Речь о том, что человек готовит какую-то подлость. Вспомни, он не очень-то подобострастно с тобой говорил. Настоящий ты или нет, ему, думаю, без разницы. Он просто хочет тебя использовать. Возможно, ему и его дружкам и не найти тебя никогда… Но просто знать, что ты существуешь, для него много. Ему не за большой труд узнать, что вы с Яном его обманули – здесь, в самом деле, близко нам, ему ещё ближе. Он расскажет кому-нибудь… И одни пожелают спрятать тебя от новой власти, да ещё приписать себе твоё спасение, а другие напротив, пожелают тебя сдать, и тогда у кое-кого прибавится проблем… А чего ты удивляешься? Помнишь Михаила, дедушкин бывший подчинённый, я тебе рассказывала, заходил к нам несколько раз. У него брата арестовали. По доносу попа, между прочим. Так-то.
Строптивая машина, которую последовательно пытались завести все трое, и уже грозилась попробовать и Настя, наконец соизволила. Михаил и Никита, побросав окурки, запрыгнули вслед за водителем по своим местам, и автомобиль, фырча горьким чёрным дымом, с истерическим рыком сорвался с места. Настя выдохнула – шутки шутками, а совсем выбиваться из графика не хотелось. Никиту надо будет высадить на углу Самотечной, какое-то у него там дело, а им дальше, до следственной тюрьмы в Бутырке, и это надолго. И так проволокитились вынужденно, пока ждали, когда закончат с предыдущим следствием, по тому делу, по которому этих троих привлекли – похоже, всё же ошибочно, но хорошо, что в поле зрения-то попали. Сегодня вот наконец выдалась возможность допросить, а нужные показания, как пояснил Михаил, нужны уже завтра, потому что по-честному ещё позавчера нужны были. Оттого настроение у всех в целом было ну очень весёлое. Допрашивать, конечно, едет главным образом он, а она за компанию, наблюдать и учиться. Многое произошло вообще за последние месяцы… Многое произошло, правда, ещё в многие месяцы до того, но в полной мере Настя это теперь только осознавала, оттого чувствовала, что голова у неё словно бы непрерывно кружилась. Этот клубок в её руках несомненно магическим светом засветился, закружил среди неведомых ей прежде дебрей, повёл туда, куда она не чаяла попасть, но куда как раз ей, по законам этой сказки, было надо…
Ну, то есть, по правде, не в её руках этот клубок, конечно, во множестве рук, и все они перебирают многоуровневую паутину, распутывая все её узлы…
– Ты чего, Настасья? – окликнул Миша, заметив, что она так и сидит, вывернув шею и что-то выглядывая позади с хмурым, сосредоточенным выражением лица.
Настя повернулась – всё равно ничего уже не видно, потрясла головой.
– Так, ничего… Просто что-то странное мелькнуло, как-то совершенно неожиданно зацепило взгляд, и не могу теперь понять, что, а секунду назад как будто точно понимала, что… Ненавижу, когда так бывает, мерзкое ощущение.
– Бывает так, – согласился Никита, – как бы мозги вперёд нас работают, какую-то деталь подметишь и сам не сразу поймёшь… А где увидели-то?
– Эти дети… Что они делают здесь?
– А! так это понятно, я их тоже заметил, даже разглядел неплохо. Один из них – Ян Феликсович собственной персоной, я думал, ты видала его уже…
– Не, его нет, только Софью Сигизмундовну…
– А других двоих не знаю. Может, приятели, но старше существенно. Видимо, это… поздравить пришли.
– Хорошо быть дитём, – пробормотал водитель. Хотя он даже никакой отповеди не схлопотал, потому что просто поздравил, а не попытался, как Михаил, подарить портсигар… Да, жаль, нету Айвара, они бы что-нибудь придумали вместе… наверное…
Айвара перевели во фронтовую ЧК на Урал в конце августа. Ну, не то что прямо перевели – предложили такой перевод. Предложили троим, у двоих других только вот незаконченных дел было немного побольше, хотя и опыта тоже побольше, но ехать стоило как можно быстрее. Они обсудили это с ним и довольно быстро пришли к заключению, что ехать, конечно, надо, здесь и без него есть, кому работать, а чем дальше от столицы, тем больше такие работники на вес золота. Оба испытали моментальное облегчение от разговора – очень не хотелось, в самом деле, ходить вокруг да около темы их отношений, трогая только, как колючку лапой, вообще озвучивать, что подразумевалось – не собираются ли они всё же пожениться. В виду, что не озвучивать же, что Настя с ним, если что, поехать ну никак не может. Конечно, можно жену тут оставить, а самому поехать, чего ж тут такого, но всё равно нужна отсрочка для свадьбы и главное – озвучивать, что она поехать с ним не может. Нет уж, ну его, такие разговоры. Оба снова подтвердили друг другу, что отношения их, как и в самом начале, ни к чему друг друга не обязывают, и никакая не любовь, а даже если б любовь – работа всё одно превыше, и ради такого дела можно эти отношения… ну, не то чтоб прервать, но поставить на паузу, что ли, однажды, если будут живы – снова встретятся, ну а может, сойдутся и с кем другим, если так сложится… В общем, расставались в очень даже весёлом и приподнятом расположении духа, Настя Айвару, по-честному, изрядно завидовала. Но что говорить, она пока для таких командировок ну никак не годилась умом и опытом, даже если б не то обстоятельство, что ей-то из-под призору далее границ губернии востриться нечего. А как нужны на местах опытные, верные, испытанные люди – это она и без объяснений очень хорошо бы поняла, после того-то, как второй раз секретарствовала, видела ворохи отчётов и смет от губернских – она и по удовлетворительным вполне считала, что чёрт там ногу сломит, а от иных Тополь сидел, обхватив голову руками, и стонал. Это были те же люди, отчёты которых за тот год он сверял с карандашом и чуть ли не со счётами:
«К высшей мере приговорены тысяча с небольшим…» С каким именно небольшим, чёрт подери? «Из них по политическим… по обвинению в контрреволюционных заговорах… по участию в восстаниях… по саботажу…» Если сложить эти цифры – выйдет под полторы тысячи, ничего себе с небольшим! Логикой нужно дойти, что в некоторых категориях фигуранты повторяются, но повторяются при том не все, особенно загадочно с графой «расстреляны по причине красного террора» – это как отдельную причину что ли понимать, или всё же часть из контрреволюции, часть из саботажа? С уголовными только более-менее просто… В «Вестнике» вообще другие цифры, потому что берётся другой период, и опять «и т.д», и у части фигурантов перепутаны инициалы, хотя из материалов по организациям ясно, что это одни и те же люди. От этого с ума сойти в самом деле можно. Отдельной песней были материалы от ВУЧК – Лацис как мог приводил их все к пристойному виду, и теперь понятно было, почему в хорошем расположении духа Насте его вообще не случалось видеть.
Айвар, как оказалось, отбывая, подал о ней ходатайство, о переводе её в отдел контрреволюции – хотя вроде бы не так и часто она ему упоминала о своём интересе. Дзержинский вызвал её, спросил, она ещё раз повторила, что работать будет кем назначат, хоть уборщицей, ну и переводу такому, конечно, была б счастлива, хотя и на старом месте очень даже хорошо. Перевод был ей дан.
Конечно, она была готова, что будет сложнее – то, чего пока она самого края касалась, теперь ожидалось обрушиться на неё во всей мощи и великолепии. И теперь, прикрепленная к Михаилу – сорокалетнему бывшему матросу, сильно хромому на одну ногу, повреждённую, говорят, в октябре 17го, она присутствовала при всех допросах и очных ставках, помогала с составлением бумаг, совершенствовалась в переводе шифровок (этому начал учить её ещё Айвар, но тут шифры были сложнее, при неимении ключа времени уходило порой очень много), а в свободное время изучала те материалы о «Правом центре», что имелись уже до того.
Тогда же Настя начала подозревать, что завелось у неё внутри кое-что новое. Могло и казаться, конечно – с менструациями у неё в том году когда как было, в этом только выровнялось, тошнить тоже могло и с недосыпу и недокорму. Но как-то ощущения были подозрительные. А ждать, как оно более ясно станет, совершенно неподходяще сейчас было. От неопределённости совсем голова кругом шла и в глазах темнело. Решать, сообщать ли Айвару и когда – он только обустроился на новом месте, и тут вот его такой вестью припечатывать и тоже заставлять решать, как реагировать – вроде, они условились, что ничем друг другу не обязаны, а с другой стороны – от него ж всё же, а если потом уже, по рождении сообщать – не обиделся бы, что не сообщила сразу. И дальше что, опять же? Жениться? Ради ребёнка только жениться Насте вот хоть режь не хотелось. Да жениться или нет – это формальность, а вот жить ли вместе или порознь, и как дитё делить, да при том чтоб Айвар с ним не из чувства долга общался, как человек очень уж совестливый, а правда по интересу, а если одной воспитывать, то опять же – как… Насте думалось, и одного дня так, когда в голове одни только эти мысли чехардят, многовато. По одному делу помнила она пару врачей, вот к одному из них по этому вопросу и наведалась. Посмеялась над первой реакцией, объяснила суть да дело. Оплату даже с прибавкой дала – медицина дело хорошее, надо поощрять. Тем более врач попался разумный и деликатный, вопросами её морочить не стал, предупредил только, что поскольку некоторые проблемы у неё в этой области имеются, последствия всякие могут быть, может случиться, что детей и не будет уже никогда. Ну, звучит это, может, и несколько огорчительно на первое впечатление, но только не меняет того, что сейчас вот это ну совсем не своевременно. У неё работа, которая и тогда была превыше, и сейчас остаётся, как вот среди этого всего – с пузом и с родами, когда тут и выходной взять, отоспаться полноценно и хоть пыль многослойную в комнате вытереть, некогда. Дети… что дети? Понадобятся ли они ей когда-то вообще? Сейчас вот Настя себя матерью ну совсем не воображала и воображать не хотела. Она девчонка во-первых молодая, во-вторых, на работе такой, когда и о себе подумать некогда, а тут дитё кормить, нянчить, воспитывать, а уходить сейчас вот уж точно дудки. А что будет потом, через год там или два, тем более через десять – вообще кто знать может. Дожить ещё надо. Нет, пока, во всяком случае, пусть будет по-ранешнему.
