Текст книги "Приёмыши революции (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)
Засыпала Настя на лавке – коротковата лавка, ноги свисают, ну да и ладно, она так устала, спина так вовсе разламывается… Плохо, очень плохо, что народы языков друг друга не знают. Не узнаешь у старухи, как проехать на Юрлу… Надо непременно, чтоб все-все дети в школе ещё хотя бы пару языков учили… да хоть один! Тогда б хоть на каком-то третьем изъясниться можно б было. Но вот не учила бабушка-коми английского языка… совсем никакого, кроме своего родного, не учила. И вообще не училась, наверное… Роза вот – бог знает, сколько языков знает. С одним своим другом, из Чусового, не то прямо из Перми, приезжавшим, то ли на иврите, то ли на идише своём говорила, с ней, смеясь, заговаривала на немецком:
– Что ж ты, немка, а немецкого не знаешь? Да не сердись, знаю, никакая ты не немка. Англичанка у тебя мать, не по рождению, так по воспитанию.
И с Ляй даже она на её смешном щебечуще-мяукающем языке переговаривалась… Роза говорила, каждому приятно, когда к нему на родном языке обращаются… Вот и зачем её французскому учили? Учили б лучше коми, и татарскому, и финскому, да вот и немецкому, чай, немцев в России не меньше, как не побольше, чем французов…
Проснулась от холода, подскочила – бабушка ещё только ворочалась на постели, ох, старому ж человеку нельзя кости студить… Затопила печь, принесла воды в больших вёдрах – полные принесла, бабушке-то тяжело уже. Нагрела – перемыла в избе полы, горшки все, много ль тут мыть, изба-то маленькая… Ходила, смотрела, что ещё сделать, чем помочь. Так не хотелось, если уж честно, снова в седло, так хотелось остаться, словно не беспомощную старуху снова одну оставляла, а сама посреди тайги покинутой сиротой оставалась, сердце разрывалось… вот был у неё дедушка, теперь была бы бабушка… Да никак. И плохая с неё внучка, что ни скажи – не поймёт же ни слова. Бабушка на дорогу повязала ей под одежду вышитый мешочек – оберег, что ли. Это, наверное, суеверие, грех, но Настя отказаться б не посмела. В этот мешочек бумаги положит, которые в Юрлу везёт, сохраннее будут. Старуха напутственное что-то бормочет, и Настя разбирает среди этого: «Сына, сына найди». Сын у неё где-то далеко есть, когда, куда уезжал – этого Настя уже не может разобрать. Может быть, на войну забрали? Настя запоминает имя, проговаривает его про себя, обещает, что найдёт непременно. Аддзыны, аддзыны. Сдержать ли такое обещание? Как знать… Если не найдёт – найдёт кого-нибудь, кто дом родной и родителей в этой войне потерял, и упросит поехать к одинокой старухе, стать ей сыном. Она б сама осталась, но нельзя ей…
Аддзыны туй Юрла – у кого спросить, у сосен? Настя уже успела прочувствовать, как соотносится карта с реальным миром вокруг. Маленькое пятнышко на ней болота – ногтем накрыть можно, сколько шла она через них… Сплошная зелень от тракта до Юрлы – лес, в этом лесу без счёта малых речек и ручьёв, а при них встречаются такие вот, за малостью не отмеченные на карте, деревеньки, какие жилые, а какие уже не очень. Значит, так, как и собиралась – будет держать путь по солнцу, на запад. А как выйдет к тракту, возьмёт вправо… Господь, впрочем, не оставил – всё чаще стали встречаться в лесу охотники или дровосеки, а то расступался лес и являл ей на берегу речки, которой не вспомнить теперь название, маленькую, но жилую деревеньку. Сколько их было на пути? Лебедяга, Мелехина вот эта, Сизева, дальше что? Где-то принимали её радушно и угощали, чем бог послал, расспрашивали, а она говорила, что едет с Усольского тракта, и по большим дорогам ей хода нет – нет у неё времени, мать умирает, едет она к её сестре родной, с которой мать всю жизнь была в ссоре, тут день каждый на счету, если не каждый час. Чувствовала, что врёт неумело, и не больно ей верили, но не правду ж им говорить?
– Ты зачем её пустил? – слышала сквозь сон, – своей жизни не жаль, так детей пожалей.
– Ай, молчи, мать! Что у нас красть? А так хоть послушали, что в мире творится…
– Больно пользы тебе с этого! Что, спит, или прикидывается?
– Да спит вроде… Да не шуми уже, ежели чо – вон он топор-то, нежто не слажу?
– Так и сладил бы сейчас, не ждал, пока уснём…
Страшно Насте от того, что не спит – не притворяется, а уснуть не может, так страшно ломит усталую спину… Взял ли в ту ночь сон – так и не поняла, вроде, что-то виделось, безумное, лесное-болотное… Ну, и на том спасибо, что в тепле сколько-то полежала. Наутро хозяйка и хозяин улыбались, а в глазах – страх так и не прошедший… И не скажешь же им, что ночной их разговор слышала. Только попрощаться и отправляться поскорее… А где, видя испуганные, настороженные взгляды, и не просилась на ночлег, просила указать, где здесь дом есть нежилой или дорогу в лесу – ну, и ночь ещё пройдёт, что ж теперь? Лучше, чем сидеть с вами и смотреть, как сквозь липкие улыбки страх так и сочится. С волками, с ними, правда, проще. С теми хоть сразу понятно, чего им надо. Волков Настя ещё несколько раз встречала, стреляла, пускала коня вскачь – отставали… Не волков теперь боялась – людей. На одной дороге едва не пристрелили её, уж не разобрала, за кого приняли. В одном доме сын хозяйский снасильничать пытался, отхватил ножом рваную рану через полгруди, хозяйка вой подняла, хозяин за топор схватился, она – за ружьё… Так, держа на прицеле, из дома, пятясь, вышла в морозную ночь, впотьмах отвязывала Мужика, долго гнала по петляющей дороге, всё слышалась погоня… Да, не волков бояться надо, людей. Волк сразу показывает, кто он есть.
– Да что ж ты хочешь, дочка, – извинялся дед, с ружьём её на пороге встретивший, – время нынче такое… Добрый ли человек по лесам шляется? На дорогах разбойничают, не знаешь, как завтрашний день встретишь, живым или мёртвым…
– Ничего не знаю, – отвечала Настя, – а только я человек добрый, и не вина моя, что вы тут каждого скрипа боитесь. Мне вашего ничего не надо, мне только где голову преклонить часов хоть на пять, и дальше в путь, и забудете про меня. Не верите мне – так в дом не пускайте, в сенях где переночую, не верите совсем – так дальше пойду, в землянке где переночую, да хоть в норе медвежьей!
– Не серчай, дочка, а скажи хоть, от кого бежишь. Ты из кого, из белых, из красных?
– Нет уж, пойду я, дед, если ты мне поверить не можешь, что я не из белых и не из красных, а только хочу дойти до Юрлы, не можешь указать путь – так не задерживай. Что за время, в самом деле, дорогу не спросишь без того, чтоб на тебя ружьё наставили!
– А почём я знаю, может, ты разведкой идёшь? Хоть и девка – сейчас всё смешалось, и девки воюют, а конь-то у тебя справный, военный…
– Ты, дед, чего судьбу пытаешь? – зашипела из-за плеча выглянувшая на громкие препирательства бабка, – пулю хочешь? Так оно быстро… Выискался защитник, грудью встал… Юрла-то, – громко уже, – она вон, недалече, вёрст с пять…
– Вот спасибо, мать! – большего-то и не надо, только вскочить в седло – откуда силы взялись у неё, а у Мужика покуда и не убывало. Последний рывок ведь, кажется. Не последний, конечно, никак не последний, но там хоть ждёт её надёжный человек, он Розу знает, он скажет ей, как дальше… Дальше проще…
Ехала – хохотала, кому б сказать… Вот так великую княжну встречают – кто ружьём, кто топором… Ну да, на ней не написано, что великая княжна… А вот в том и дело, в том и правда, что не написано. Время такое… срывает покровы…
Было время, в путешествиях с родителями, сходили с поезда, нежились в луговых травах, венки плели… Пёстрым горохом высыпали из деревень крестьяне – бабы, ребятишки, мужики, это ж внукам потом рассказывать – царских детей видели! И как любили они разговаривать с крестьянами, расспрашивать, у кого сколько детей да как зовут коровушку… Горды, радостны были – свой народ знают! Знали б они его таким – не принарядившимся при такой-то встрече, а в исподнем на крыльцо выскочившим, в замызганном фартуке, шепчущимся по углам – ты ей, мать, посуше кашу не могла отдать, что свинье готовили? Эту б мальцам завтра дали, а так варить, а из чего? Слышь, ты чего поплоше дай, вызнает, что у нас хлеб есть – не миновать беды… Вот такой он, народ-богоносец, с кудлатыми непричесанными бородами, кочергой гоняющий не шибко расторопных, по его мнению, жену и дочь. Вот такой он, поедом заедающий пришибленную, зарёванную невестку, за которой обещали три сундука сукна хорошего да шкур овчинных, а оказалось – порченую дают, брюхатую… Вот такой он, в рядок три гробика детских сколачивающий – спокойно так, как скворечники.
– Померли. Ну, чего… Хворые были… Чего, их ещё пять… Живых жалеть надо – как зимой могилу-то копать…
Вот такой он:
– Слышно вот такое, говорят, царя расстреляли… Ну, туды ему и дорога…
И чего им жалеть их – у них свои девки, а женихи кто на войне, кто по лесам прячутся, а того гляди, придут эти… или те… Едина разница… Там уж понятно, ни одной девки на селе не останется не опозоренной… Это уже не непуганный, по месяцам вестей не знающий таёжный народ. Здесь и выстрелы слышали, и подводы с побитыми, израненными людьми – солдатами, крестьянами – видели. Вот по этой дороге ехали на Юрлу из захваченного белыми Кудымкара… А чего-то в Юрлу не идут пока… Ну, чего они забыли в этой Юрле…
Ей вот надо было в Юрле найти Ивана Рассохина – благо, человек не рядовой-безвестный, в исполкоме работает, к нему всякий дорогу укажет. Иван Рассохин на порог вышел хоть и с револьвером в руке, но в глазах ни страха, ни подозрительности. Спокойная готовность, как оценила Настя, если что не так – пулю в голову моментально. Это понравилось. Как у волка – глухой, предупреждающий рык, дуэль взглядов – сильный своей силой истерично не кичится, как брехливая собака, топором не машет, слюной не брызгает. Сильный предупреждает. Иван – мужчина ещё молодой, собой довольно красивый, очень высокий, плечистый. Из рабочих или из солдат – сейчас уже не вспомнить, Роза про многих своих друзей рассказывала, кратко, но ярко обрисовывая их жизненный путь. Но вроде, где-то она с ним даже не в этих краях познакомилась…
– От Розы? Из Губахи? Ещё чего скажешь?
– Скажу – вспомните Антипа… Роза сказала, по этой фразе узнаете. Обождите, – полезла за пазуху, – да не мнительничайте, не за оружием лезу.
– А я и не мнительничаю, я жду. Зайди в дом, нечего народ пугать.
Настя пожала плечами, привязала коня, отметила, с какой одобрительной улыбкой посмотрел на него Иван. В избе довольно жарко, кажется, не столько от печки, сколько от того, что народу много – сидит за столом десять, что ли, баб и девок, с ними жена Рассохина, красавица Наталья, какой-то совет держит, у печи два бородатых деда о чём-то азартно спорят, в общем гуле не разобрать ни слова. Да, в самый раз обстановка для обстоятельного приватного разговора. А вот, плохо у ответственных партийных работников с личным временем, свободным от дел…
Иван хмурится, вчитываясь в мелко исписанные листы, на некоторых расчерчены какие-то схемы – Настя не заглядывала по дороге в эти бумаги, её, что ли, это дело, ей главное довезти.
– Да, давненько я от Розы вестей не имел… С ноября или с декабря, как не соврать?
– Что, теперь верите, что я от неё?
– Верю, верю. Во-первых, почерк-то её помню, но почерк это не главное ещё, знак тут есть особый, которым она по принуждению бы не написала…
– Это как?
– Ну так вот… долго объяснять. Ну, в общем, спасибо за вести. Пригодится. Чего ещё ждать-то от Розы, она и в осаде без дела сидеть не будет. Сами тут сидели думали, что хорошо б им с тылу горячий революционный привет преподнести, но не с таким, правда, крюком думали… Тут ближе задачи есть, в идеале – Кудымкар освобождать, в реале – себя оборонять… Тут месяца два тому назад такое было…
– Какое? – Настя стянула шапку, жарко, прямо сейчас её, вроде, гнать не собираются…
– Да кулаки бунтовали. Ерунда, разобрались уже. Попики это… Сразу умные люди советовали с ними разобраться, но мы же добрые… Доцацкались. Ты не стой столбом, раздевайся, проходи.
– Да мне б коня определить…
– Это не волнуйся, я сам, – Иван сдёрнул с гвоздя шубейку.
– Тогда уж вместе пойдём. Он типчик своенравный, чужого сразу может и не подпустить… это по настроению. Познакомлю вас. Роза этого коня вам, кстати, завещала. Сможете, говорила – так на этом же коне к нам туда прорвётесь, а нет – так здесь он вам пригодится.
– Ну, к вам или не к вам – это куда фронт позовёт… Пока что и здесь не скучно ожидается. Ну, показывай своего зверя.
Конь Ивану шибко понравился. Кажется, и Иван коню. Мужик позволил потрепать себя по морде, коротко гоготнул и щипнул за руку – это у него, в принципе, знак расположения.
Вернулись в избу, женское собрание начинало уже понемногу расходиться.
– Ну, рассказывай, как добралась. В голове прямо не укладывается, это ж какой путь проделать… К Кудымкару, к Юсьве у нас ребята вылазки делают, это само собой, до Карагая доходили, самые отчаянные, бывало, до Перми, но вот так… У тебя как, крылья, или шапка-невидимка? У Пашки Рогова на что внешность безобиднее не придумаешь, и сказку правдоподобную сочинил – поймали на въезде, две недели держали, справки наводили, мордовали… Так что уж извини за неласковый приём, но трудно мне было поверить, что аж от Губахи кто-то смог проехать. Я и сейчас не очень верю, но письма-то Розины, вот они…
– Вот Роза тоже говорила, что нет у человека крыльев, – улыбнулась Настя, жадно вгрызаясь в жёсткое, жилистое, но безумно вкусное мясо, – а оказалось, есть. Я не по дорогам, я через лес… Вот у меня и карта есть… жирными руками хватать не буду…
– Ну понятно, через лес, но через реку-то как? И у Полазны же, и у Добрянки не проберёшься, сами узнавали…
– Не, там и я рисковать не стала. Выше, между Добрянкой и Березниками, у болот Кама узкая…
Иван схватил карту, посмотрел неверяще – на карту, на Настю…
– Невозможно!
С другой стороны, решай тут, что невозможней – напрямик по гиблым местам, или по дорогам, блокированным белыми, а посланец вот он, сидит, глухариные косточки обгладывает.
– Напрямик? Через лес, через болота, через реки?
– Ну да. Не скажу, что легко было… Но надо было б – и ещё бы раз пошла.
Взгляд, конечно, был такой – неописуемый. Насте аж неловко стало.
– Тебе лет сколько? с какого года в партии?
– В какой партии? Да не состою я…
– Как так? Не состоишь, и по Розиному заданию попёрлась?
Настя как-то смешалась.
– Долго объяснять… Я не поэтому… ну, это заодно только. Я вообще-то в Москву еду. А зачем – вот об этом не спрашивайте, не отвечу. Лучше подскажите, как белых по дуге обойти, туда, где поезда уже ходят.
Иван покачал головой, пытаясь уложить в голове невероятный рассказ Насти.
– Знать бы, где они ходят… Лучше, наверное, к Балезино – ближе-то не стоит, рискованно. На тракте у нас…
– Слышала, разбойничают. Ну, я и без тракта… Главное, направление укажите. И под седло кого-нибудь…
Новую карту Насте сообразили быстро. Азартно подключились к обсуждению судачившие у печи деды, выяснилось, что через день всего собираются в Дубровку ездившие в Юрлу за кой-каким товаром, могут взять с собой, а оттуда укажут дорогу на Афанасьево, а от Афанасьева до Балезина уже по тракту доедет, там как будто сейчас тихо… Ну, как – тихо? Сейчас нигде не тихо, но бои сюда покуда не дошли.
– Будем надеяться, что и не дойдут, тяму у них не хватит и на Уфу, и на Вятку. Впрочем, если они и пожелают так распылить силы – им хорошую встречу тут готовят…
Настя скрипнула зубами – день проволочки её первым делом в расстройство ввёл, если не вовсе в ярость, да тьфу на них всех, наутро же отправится, тут если так посмотреть, много ли осталось-то… Ну, не мало, конечно… Потом махнула рукой, решила послушать. С другой-то стороны, удобно, если хоть часть пути с кем-то вместе пройти придётся, меньше плутать зато… И веселее… Тут, впрочем, странное дело – пока ехала до Камы, пока шла через болота – очень одиноко и тоскливо порой было, эти нелепые и страшные мысли, что одна осталась на белом свете, ни одного человека больше нет, и врагу бы злейшему – если б были у неё такие, то бишь, враги-то есть, конечно, но она их ни в лицо, ни по имени не знает – обрадовалась бы… А сейчас – вот, сколько хошь людей здесь, а так страшно от того, что говорить с ними – не пять минут, дорогу спросить и распрощаться, ведь расспрашивать они её будут… Разучилась будто с людьми говорить?
– Одно вот плохо – хорошего-то коня я тебе на смену найти не смогу. Хорошие у нас наперечёт, хороших уже фронту поотдавали, вот забираем у крестьян кляч, – Иван грустно усмехнулся.
– Ну, нет хорошего – давайте, какого есть. Никакого нет – ладно, вам-то в самом деле нужнее, пешком пойду.
– Пешком? В Балезино?
– Ну а чего? Куда деваться, если не на ком? Не на пса ж дворового седло одевать. Чего идти-то тут уже… Богомольцы по святым местам больше проходят.
– Ишь ты… Знаешь ли, ладно по тракту когда, а до Афанасьева-то тебе по бездорожью почти что. От волков-то как, тоже пешком? Бегом?
– Что я, волков не видела? Патронов, правда, уже не очень много осталось…
– А через речки как – вплавь?
– Так подо льдом же! Ну, где и полыньи… Это речки, что ли, сажень без малого? Не сахарная, короче говоря. Хватит меня пугать, а? одна вот пугала, пугала, не напугала чего-то.
Иван прищурился.
– А бандит встретится? Белые сюда не дошли, это правда, но другой швали разной хватает…
– Волков бояться – в лес не ходить. Волков на двух ногах, а шакалов тем более – так же.
– Слышали? – Иван обернулся к старикам, – а я тут каждый день выслушиваю то от одних, то от других, а вот кабы то, а вот коли сё… Слушай, Настя, может быть, с нами останешься? Несколько б нам таких Насть, и беляки на подступах развернутся.
И непонятно, то ли шутит он, то ли серьёзно…
Ну, получилось так, что Иван коня у неё купил. Выдал ей денег на покупку нового. Не описать даже, как бережно Настя складывала деньги в этот подаренный старой коми мешочек. Сроду не было у неё таких драгоценностей, те, что в корсет когда-то зашивала, теперь в сравнение не шли…
Вот что очень хорошо – дал ей Иван новые валенки взамен её, почти расползшихся. Это были вторые её валенки за путешествие… Ничего, девица в сказке семь железных башмаков сносила, а у неё всего лишь валенки раскисли…
– Иван, а что это значит – вспомнить Антипа?
– Да так… условный знак между нами, история одна… Смешная история, далеко и давно была. Как спутал нам все планы садовый сторож старичок Антип…
Ехали в две упряжки – одни сани, потяжелее, с двумя лошадьми, другие с одной. Настя ехала в тех, что запряжены двойкой, вместе с двумя дедами, третий сидел на козлах. В других санях ехала баба, везла с собой, кроме тюков с каким-то тряпьём, мешка крупы и мешка соли, молодую козу, которую, чтоб не замёрзла, одела в старую фуфайку. Смотрелось потешно. На козлах сидел её муж, хромой на обе ноги и кривой на один глаз, говорливый, не замолкал ни на минуту. Ехали весело, то и дело сани вязли в подтаявшем снегу, тогда все вылезали и толкали их. Настя не зря, конечно, боялась, что в дороге её будут наперебой тормошить и выводить на разговоры, но, впрочем, у них и меж собой находилось, о чём поговорить, не всё вокруг неё сосредоточено было.
– Так ты, говоришь, девка, не из большевичек? Ну, хорошо. Не бабское это дело. Да так-то и вообще не людское. Начёрта эти большевики взялись… Мы без них, что ли, плохо жили?
– Ты хорошо жил, так молчи, а другие не очень вот, – отозвался другой старик, у которого из кудлатой шапки торчал только нос с крупной бородавкой.
– Ну так конечно, если о голытьбе и пропойцах всяких говорить…
– А чего б и не поговорить о них, а? я вот виноват, что ли, у меня с батькой не так свезло, как тебе? Хозяйство-то батька развалил, а мы вот поправляй, как знаешь, а нас восьмеро, как знаешь, было, да всего двое парней-то. Тут крутись не крутись, а откуда чего возьмёшь, если нет ничего? Я вот с тринадцати годков на соседа батрачил, и много нажил? А на мне, кроме своего семейства, две сестры, девки-старухи, так и не взял никто, и куда я их? Родная кровь, из дому не погонишь.
– Ну, а я при чём? Почему мы с голытьбой своим-то кровным делиться должны? Чай, я свой хлеб и своих коров не украл, всё хозяйство моим же трудом построено.
– Да как тебе сказать-то, – отозвался с козел возница, – не так чтоб виноват-то ты ведь, а только тут Прохор Микитич прав, и никто не виноват, в каких он обстоятельствах на свет появился. Не твоя заслуга и не моя, что мы хорошее хозяйство от отцов наших получили, с хорошим-то хозяйством и руки и голова нужны, чтоб в порядке его содержать да хотя бы таким же сынам передать, а когда ты шиш да долги унаследовал – так хоть сторукий будь… Так что есть в этой мысли правда и даже немалая – чтоб всех нас в равное положение-то поставить.
– Да? Ну так становись! И последнее добро им отдай, может, весь мир накормишь, чего уж!
– Один-то не накормлю, – покачал головой старик, – да и чего мне отдавать-то шибко, сами нынче пояски затягиваем… А ты б, Панфил, бога не гневил, не прибеднялся. Получше многих живёшь. Вот уж верно говорят, кто сам нужды не знал, тот к чужой нужде глух.
– Это я-то, я-то нужды не знал?
– Приехали! – крикнули спереди, с первых саней, – вот развезло-то, а!
– Началась весна, дождались… – проворчал Прохор, выбираясь из саней.
– А что, – усмехнулся возница, – вот смотри, Панфил, и твои сани, и Митькины же все вместе вытягиваем. Сподручней вместе-то, а? твои сани, мои лошади, общие наши закупки, а без наших бы рук ты ковырялся тут?
– Ну, размудрился тут, с притчами… Это-то сравнивать нельзя…
Эти периодические остановки, видимо, не настолько дедов и огорчали, лишний повод поразмять ноги, перекурить, пособачиться не только между собой, но и с Митькой.
– Ну, ты, если так за большевиков весь…
– А где я тебе говорил, что весь за большевиков? Я только говорю, что есть верные мысли у них. Сильно-то каждый своим углом не поживёшь. Так бы вот, знаешь, и на войну б идти не надо было – не на тебя ж сюда прямо напали, а пускай они там, в своём Петербурге, сами разбираются, так?
– Ну, это-то сравнивать нельзя!
– А чего ж нельзя? Едино, либо тебя ничего, кроме твоего угла, не касается, и хата твоя с краю, либо всё касается.
– Девке-то, слышь, коня надо… Как думаешь, кто дать может?
– Ну, я б дал, да самому нужны. Хоть вдвое даже больше б за него давали, а никак. От своих тоже не отнимешь.
– Постыдился б, одного-то чего не дать?
Лица старика Настя не видела, но по всей позе читала – на такую-то блажь не видит надобности.
– Может, у Ивахиных спросить? они вроде кобылу свою продавать хотели…
– Да расхотели, надел-то получили обратно, куда теперь…
– А не твой сын этот надел выкупить хотел?
– Куды? Чтоб кулаком объявили? Спасибо, проживём и этим.
– А у Мишки?
– И у Мишки себе надо… Да где ей тут лошадь лишнюю найдёшь, родишь, что ли? Вон пусть с дружков своих большевиков спрашивает, забрали всё, что хоть как-то под седлом ходит, одних кляч оставили, и куды дели? Пускай вон в Чус езжает, там спрятали… Там вообще люди умные, поумнее нас, и лошадей попрятали, и коров, и хлеб, голодать не будут, и по весне нормально засеются, а мы рот только открывать будем…
– Дедушки, а вы можете мне путь на этот Чус указать?
Деды разом обернулись, словно только вспомнили про Настино существование, хотя она тут же, рядом с ними выталкивала сани из широкой канавы с рыхлым мокрым снегом.
– Там думаешь поспрашивать? Ну, и в самом деле… А тебе на это дело Иван сколько дал? Э, это разве цена для такого-то коня… Вот те и большевики, а! за такого-то коня, как за клячу хромоногую… Только клячу хромоногую тебе кто и даст, и то подумает. Вертайся к Ивану, требуй остальное. Если, конечно, он тебя слушать будет…
– У Ивана не свои деньги, казённые! – вскипела Настя, – сколько смог, столько и дал. Что он, вдобавок рубашку с себя заложит? Не нужна мне его рубашка. Он меня тоже не умолял, коня этого ему оставить, да такой наказ был. Не можете сами никого продать, так хоть укажите, кто может… У вас и хлеб, небось, не даром брали, платили за него. А что вам мало – так извините, время такое, не для торгов… А если я сильно противно для вас говорю – ну извините, и отсюда могу пешком пойти, тоже вы не обязаны тащить-то меня…
– Да не ершись ты! – засмеялся возница, – давай, полезай, коли Панфилу места в санях жалко будет, верхом поедешь, или к Митьке пересядешь… А, Митька?
– Нет, а чего ты сразу на меня? – обиделся Панфил, – всё я ему, смотри, как кость поперёк горла… А в Чус вроде Мишка это собирался, если не ездил ещё… Так тот прособирается поди, до распутицы…
В общем, передали Настю, с её походным мешком, эстафетой Мишке.
Мишка был мужик лет едва чуть за средних, но медлительный и какой-то сонливый – ужас, Насте так и хотелось порой и его подхлестнуть, как лошадь. Пока запрягался, пока о чём-то судачил с соседями – она извелась вся и сорвалась бы пешком, если б знала дорогу. В пути тоже измучилась – Мишка всё пытался сосватать её за своего сына, парня, по-честному, богом вообще обиженного, и собой страшноват, и тюфяк в точности такой, как отец, да и умом, кажется, слаб, и вот Настя как могла, деликатно отмахивалась от такого счастья.
– Я безродная. Ни отца, ни матери не знаю, и за душой у меня ничего нет.
– Ну, отца-матери нет – это, с другой стороны, хорошо… Это значит, тёщи нет. У меня тёща знаешь, какая? Ууу… К ней и едем. Злая баба. Ну, а что приданого нет… главное, чтоб руки были, да? Ты молодая, вроде шустрая, справная такая… Небось, по хозяйству-то побольше стоишь, чем богатейки всякие… Уж ты б за Тишку взялась… Мужику без бабы не, нельзя… Мужик без бабы пропадёт…
«Уж взялась бы я за твоего Тишку… А можно и за тебя заодно… Так бы оглоблей оходила, чтоб не ползали, как мухи придавленные… Это правду Прохор сказал, всё б у вас развалилось давно, коли б на тебя племянники с малолетства не батрачили… Вишь, хорошо устроился – вроде как, и не кулак, семья просто большая… А что родственников-погорельцев как рабов держишь – так это ж ничего…»
А в Чусе всё неожиданно пошло как-то не так, как-то странно. Вроде, хотели Насте лошадь искать, привели в один дом, в другой, разговорилась с теми, с теми… А там, как услышали, что странная девка в Москву собирается, сами понабежали глазеть, расспрашивать… И как так получилось, Настя сама потом сказать не могла, а сторговала она чусовских продать не только ей хромоногую гнедую Голубу («вишь, повредила где-то… лечить-то лечили, залечили, ты не думай… А только хромой ей теперь на всю жизнь оставаться… Ну так-то она лошадь хорошая, даже очень хорошая. Только вот хромая, что ж тут сделаешь!»), но и десяток справных лошадок для отряда Ивана. Десять – капля в таком-то море, а всё ж. А сверх к тому девять мешков с зерном – тоже, опять же, капля, а капля не лишняя.
– Пиши, значит: от Василия, который Бугров…
Настя подписывала мешки… Во главе стихийного продотряда вернулась в Юрлу, на рожу Иванову любо-дорого было посмотреть…
– Это ж чем ты их так разжалобила?
Это Настя и сама не знала. Разве много рассказывала? Ну, рассказала, как жили они сами в Малом, и что рассказывала Роза о Губахе… И даже не шибко досадно ей было, что такая задержка всё-таки в пути вышла. Раздобыла себе бумаги, пронумеровала листы, принялась со слов стариков новую карту себе рисовать…
Шибко медленно ехала, конечно, хромая Голуба, а дороги-то и для здорового дай боже, всё чаще останавливалась Настя – дать отдых бедной лошади, да и себе тоже, падала прямо в снег, лежала, глядя на небо в просвете сосновых лап, чувствуя, как отходит понемногу больная спина… Слава богу, хоть не голодна была, накормили, как ни отбрыкивалась…
От Русинова поехали по хорошей дороге, по ней и добрались к Афанасьеву, встретив по пути только раз свадебный обоз, отправляющийся в Ожегино. Ну да, люди женятся, люди рождаются и умирают, что бы там на дворе ни происходило… Поздравила от души, посетовала, что подарить на счастье нечего. Возле Мальцева ещё видела, но разминулись, свернули они… От Афанасьева-то совсем хорошая дорога пошла, и от Ромашей стали всё чаще Насте встречаться попутчики. От Сергина пошла рядом с обозами, переговариваясь о том о сём. До чего любопытен до чужой жизни народ, вынь ему да положь, откуда да куда, какая семья, чем занимаются… Вот и как тут скажешь? Правды не скажешь – даже не всей правды, а той, что аж из Малого она сюда, никто с ходу не верил, обзовут вруньей… И пусть бы думали что хотели, да досадно будет выслушивать шутки да подначки – скажи да скажи правду… Ну, сказала, что с Юрлы, это вроде поверили. Косились на неё, конечно, как на чудачку, но это уж пусть. На повороте на Эркешево сторговал у неё один дедок Голубу – ты ж коли на поезд дальше, так куда тебе лошадь? А в безлошадном хозяйстве и хромая – сокровище. Ну, это верно, конечно… Какую цену за лошадь просить, Настя не знала, и совестно, конечно, было просить больше, чем давала, да ей ведь не для богатства, ей чтоб доехать… Прошла по обозам, поспрашивала – никто не знает, сколько билет до Москвы стоит… Да, вот таких-то простых вещей, бывает, не знаешь. Ну, ничего, как-нибудь… Запросила ту цену, за какую покупала, дед, радостный, выгреб ей вперемешку и царские, и новые, что-то, вроде, даже у соседа занял, на радостях даже провёз немного в сторону Балезина, на прощание очень просил, как Ленина увидит, сердечный привет ему передать. Настя улыбалась – сколько уже кто считал, что она едет Ленина повидать, Иван вот тоже на прощание просил – передать, что Юрла не сдастся…
В Балезино первым делом купила билет, хватило только до Новгорода – ну, что ж, хотя бы до Новгорода, доедем – там видно будет… Поезда ждать было, пошла Настя по городу бродить, слушать разговоры…
Ехали тоже весело очень, рядом угрюмого вида мужики – сивушным духом от них прямо с ног сшибает, напротив – тоже не шибко трезвая, развесёлая-любезная компания каких-то сомнительных, по-иному не скажешь, личностей – глазками во все стороны так и стреляют, по соседству китайцы, татары, даже, кажется, цыгане, Настя решила, что в ночь глаз не сомкнёт. Не то чтоб есть, что у неё красть, но и за грош нынче зарезать могут. И среди бела дня могут, и никто ж потом ничего не видел… Пока по городу-то ходила, всякое слышала. Вот, уже несколько драк вспыхивало, своими силами как-то уладили, пока выбитыми зубами ограничилось… После Дзякино прошёл проводник, кого-то безбилетного выгнал, кого-то за пьяный дебош ссадил… Вроде как, не хватало на всех билетов у китайцев, клялись и божились, что на кассе билетов не хватило, откупились чем-то съестным, ехали дальше…
От мерной качки, да после всего-то, в сон клонило. Что ж, вроде хорошо поспала в Юрле, то ли организм так обрадовался, расхолодился? Ну, если задумываться… Лучше не задумываться, совсем это её тогда с головой поглотит – жаление к своим страданиям. Всё тело ведь ноет так, словно долго и прилично колотили её эти дни. Нет, конечно, этого знать нельзя, никогда её не колотили, не считать же несерьёзные тумаки, которые получала в детских потасовках с расшалившейся Машкой (за что доставалось прилично, если ловили за этим) или с мальчишками в Малом. Елисейка её драться со знанием дела, увлечённо так учил, ну и вроде, ученицей она была неплохой, только сам Елисейка и мог её уверенно победить, прочим кому как везло. «Хоть ты и девка, Настя, а парень из тебя отличный»… Чтобы не уснуть, вспоминала что-нибудь, дни рождения родственников про себя проговаривала, молитвы… Нет, от молитв почему-то тоже в сон клонило – верно, потому, что внутренне нараспев их читала, и словно сама себе колыбельную пела… Стала вслушиваться в разговоры вокруг да вспоминать разговоры попутчиков в эти дни. Ну, компания напротив всё больше анекдотами сыпала и хохотала преувеличенно заливисто, задорно, мужики рядом напротив, редко перебрасывались словом-другим, погружённые будто каждый в свою думу…
