Текст книги "Приёмыши революции (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)
Иногда ему хотелось попросить пойти к Кремлю – ведь он не столь далеко отсюда – чтобы посмотреть на тех, кто сейчас правят Россией. Аполлон Аристархович, улучив минутку, когда были они в комнате одни, сказал, что хоть понимает его интерес, однако пока это, прямо сказать, нежелательно, неосуществимо, и пока лучше ему об этом не думать.
– Почему? Потому что к ним, наверное, нельзя просто так придти, любому желающему, а без очень важного дела, и меня не пропустят?
– Ну нет, это не так, конечно. Любой может попроситься на приём к любому из комиссаров и к самому Ленину, и рабочий, и крестьянин, и солдат. Я сам, например, бывал, и не один раз… Но сам представь, сколько желающих – и не только из Москвы, и даже не только из Москвы и Петербурга, а со всей России, так вот много ли у этих людей свободных минут? Но не в этом даже дело. Просто там же, рядом с ними, могут оказаться люди, которые могут узнать тебя, а это может иметь последствия нехорошие.
– Какие такие люди? Те, кто… кто планировал нашу смерть осуществить чужими руками? Почему же они держат рядом с собой таких людей? Неужели они до сих пор не раскрыли и не переловили всех тех, кто желал приписать им нашу смерть?
Аполлон Аристархович грустно усмехнулся.
– Это, дорогой Алексей, вопрос очень непростой. Во-первых, как ни обидно, быть может, сейчас я это скажу, однако у них есть много и других дел, кроме как ваша семья. Со всех сторон на них наступают белогвардейцы и интервенты, изнутри вредят различные противостоящие им элементы, а при этом нужно обеспечивать порядок, восстановление хозяйства, пострадавшего от войны и беспорядков, бороться с нехваткой продовольствия… Во-вторых – борьба идёт, но такая борьба никогда не бывает лёгкой. Советы – потому и Советы, что в них собираются люди, которые смотреть на один и тот же вопрос могут очень по-разному, но их не считают правильным гнать на одном только этом основании, пока они не начинают советовать что-то совсем уж недопустимое.
Алексей кивнул. Потом вспомнил о другом услышанном и зацепившем.
– Так значит, вы видели Ленина? И какой он?
Он немного слышал ещё в Тобольске, как взрослые между собой обсуждали приход к власти Ленина и его сподвижников, и судя по тону, Ленин несомненно был фигурой мрачной и опасной. Алексей долго ждал, что Ленин, наверняка, приедет к ним, чтобы лично наблюдать за тем, как их казнят или хотя бы посадят в тюрьму, но дни шли, а ничего не происходило. Почему за столько времени Ленин так и не вспомнил про них? Когда в апреле пришло распоряжение, что папеньку велено доставить в Москву, и маменька и Мария отправились с ним, а потом пришли от них письма, что их оставляют в Екатеринбурге и возможно, это снова надолго, Татьяна, Ольга и взрослые очень удивлялись этому. Объяснено это было тем, что на дорогах неспокойно, и велика опасность не довезти их живыми. И складывался странный вывод, что их смерти в большей мере могут хотеть какие-то простые, самые обыкновенные люди, чем зловещий предводитель этих бунтовщиков Ленин.
– Какой? Ну… немолодой уже человек, хотя кажется, помоложе меня… Лысоватый, с бородкой, невысокого роста…
Это несколько удивляло. Хотя, вспомнил Алексей, Наполеон ведь тоже был невысокого роста и вид имел не слишком грозный…
– Но, тем не менее, он держится, наверное, с большим достоинством, у него большая свита, охрана?
Аполлон Аристархович рассмеялся.
– Вот уж не сказал бы. Он довольно прост в общении, доброжелателен и любит шутить… И охраны, а тем более свиты, у него нет вовсе. Он много встречается с людьми, ездит выступать перед рабочими, солдатами, матросами – куда позовут, и при этом с ним никого нет, кроме разве что двоих-троих помощников. Часто он просто ходит по городу пешком, один, заговаривая со встречными крестьянами или часовыми у дверей… Ему часто говорят, что лучше бы он поберёгся, но он отвечает, что бояться народа, ради которого он всё делал и делает, ему совершенно не с чего, а враги нового порядка здесь, где крепка советская власть, просто не посмеют выступить… и честно говоря, думаю, это доведёт его однажды до греха…
Алексей кивнул.
– А… господин Никольский? Он ведь знаком с Лениным?
– Знаком. Конечно, знаком.
– И он… Тоже ведь важный человек?
– Очень важный. Хотя это сложно объяснить, какую важность он имеет.
– Я думаю, этот клей лучше. Только его использовать труднее, потому что сохнет быстро. Если приклеишь неправильно – потом замучишься отдирать. И если потечёт – засыхает потом безобразно. Это надо тонкую кисточку… А Леви и так ругается, что я у него все кисточки вытаскал… Я попробовал сам кисточку сделать, из волос, но получилось, честно говоря, ужасно…
Алексей оглядел пока ещё куцую мачту. Он уже проклинал себя за то, что взялся сразу за эту модель. Гораздо легче такой сложности работу испортить, и тем легче, чем ближе работа к завершению. Вот, уже один раз он едва не перепутал высоту для перекладины, хорошо, вовремя сообразил… Но, во-первых, эта модель была наиболее хорошо и подробно показана, во-вторых, чего греха таить, хотелось впечатлить друзей. В сравнении с тем, что мастерили Леви и Ицхак, было как-то стыдно начинать с маленьких парусных яхт… И может быть, если кораблик получится действительно очень хорошо, Аполлону Аристарховичу удастся продать его какому-то гостю из Голландии или Бельгии… Так хотелось сделать прямо сейчас что-то ещё, но надо было дать подсохнуть уже приклеенному, иначе так отлетит всё, и исправляй последствия своей нетерпеливости.
– Поставь пока руль, – посоветовал Ицхак.
Алексей взял детальку чуть меньше его ладони в диаметре, которая на первый взгляд казалась ему сделанной весьма неплохо и даже очень искусно, а на второй взгляд он неизбежно бывал ею недоволен. Колесо руля проворачивалось с трудом, но сделать руль цельным, вообще не крутящимся, он не согласен был никак.
– Ты, может быть, ещё и паруса хочешь убирающимися сделать? Зачем это нужно? Мне страшно тогда, что будет, когда ты будешь делать подводную лодку.
– Подводная лодка из дерева – это само по себе достаточно остроумно, – рассмеялся Алексей.
– Да, вот теперь мне совсем страшно. Ты, значит, подумываешь сварить её из железа?
Кроме того, как ни старался Алексей отшлифовать изделие, там и сям виднелись зловредные заусенцы и следы ножа, показывающие не очень аккуратную работу.
– Да лучше бы и не получилось. Другой материал нужно было, дерево не очень хорошее… Местами так просто дрянь… Но что уж нашлось… Ну если так уж недоволен, подстрогай ещё, может быть, успокоишься наконец…
«Или испорчу совсем… Но, тогда просто вырежу другой, и может быть, заново-то лучше выйдет…»
Нож соскользнул и полоснул по ладони. Алексей похолодел, чувствуя, как подступает паника. Это была первая царапина за всё время, сколько он уже работал с деревом, и он ведь каждый раз брался за инструменты со страхом, который, впрочем, становился всё слабее с каждым разом. Как-то один генерал, бывавший в Индии и ещё каких-то странах Востока, рассказывал ему о факирах, глотателях шпаг и других фокусниках, и объяснял, что никакого волшебства в их достижениях нет, просто часть из них основана на невнимательности зрителя, которого каким-нибудь ярким элементом отвлекают от тайных и незаметных для большинства действиях фокусника, а часть на действительной ловкости, знании, точной выверенности движений – так, по горящим углям бегут просто очень быстро, и они не успевают обжечь ступни, а ножи и шпаги засовывают в горло, точно зная, как не повредить при этом гортань. Просто эти люди научились идеально владеть своим телом, что достигается спокойствием духа и усиленными тренировками. Алексей думал теперь, что если уж некоторые люди умеют глотать огонь, лежать на гвоздях и танцевать на битом стекле, то и он может научиться куда как меньшему – ведь ему этими ножами не жонглировать и тем более не ходить по ним, всего лишь наловчиться таким аккуратным, отточенным движениям, при которых лезвие не коснётся его рук. Но всё же это случилось… Ицхак моментально, выдернув из-под одеяла простыню, обхватил ею его руку, спасая незаконченную модель, понимая раньше Алексея, что это-то расстроит его ещё больше…
– Тихо, не волнуйся, это не страшно. Леви несколько раз так ранился.
– Да, но… Кажется, всё же слишком глубоко…
Ицхак передавил пальцем основание ладони.
– Сейчас немного приостановится, смоем и посмотрим. Увидишь, что вовсе не глубоко. Не так и много крови. Тебе так просто кажется, потому что очень давно у тебя не было даже какой-нибудь мелкой царапины.
Алексей знал – врёт, чтобы его успокоить. Мелкие царапины – например, когда, играя, его царапала кошка – действительно не были страшны, хотя всё равно болезненны и саднили долго. Но нож для резьбы – очень острый, куда острее кухонного. Его начинало мутить – но пожалуй, скорее от страха, чем действительно от кровопотери. Слишком не хотелось снова в постель, снова целыми днями не мочь даже подняться или шевельнуть рукой, после того, как выкарабкался, и столько времени получалось держаться на этом уровне – уровне почти здорового человека… Опять… Так торопился с этим кораблём, словно чувствовал… и всё равно не успел… И неизвестно, когда теперь закончит…
– Давай, надо подняться. Я тебе помогу…
Алексей поднялся на ноги и тут же неловко рухнул на кровать со сбитым покрывалом. Ицхак взял его вторую руку, заставил прижать рядом с его пальцем.
– Я сейчас найду, чем обработать, найду бинт… Скоро и Аполлон Аристархович придёт… Только успокойся, ладно? Я по Леви заметил, у него всё гораздо лучше заживает, когда он не психует… Если б точно знать, что я мог бы быть донором и тебе!
– Твоя кровь нужна Леви.
– Ничего, у меня её много. Но ведь если она не подойдёт, ты и умереть можешь… Может быть, Аполлон Аристархович всё же найдёт кого-то из твоих родных? Почему ты так и не скажешь, знаешь ли ты что-нибудь о своей семье? Если кто-нибудь из твоих родных жив, это ведь может быть твоим спасением!
Алексей думал об этом, на самом деле. Часто думал. Может быть, можно б было привезти сюда хотя бы кого-то одного, Ольгу, Машу… Но наверное, всё же это слишком опасно. Кроме того, вовсе и не обязательно это поможет… Аполлон Аристархович, рассказывая о тех исследованиях его болезни, что делали врачи прежних эпох, говорил, что, по-видимому, хоть болезнь и передаётся по женской линии, однако в крови женщин же есть что-то, что подавляет болезнь. Мужская кровь этого компонента лишена. Пока сложно сказать, почему некоторые мальчики, как Ицхак, всё же рождаются здоровыми, возможно, им достаётся «здоровая» половина крови матери. Так же по-видимому, если одни дочери несут в себе склонность к этой болезни, то другие здоровы совершенно, потому что потом ни один из их сыновей и внуков не показывают таких признаков. И никакого способа отличить заражённую девочку от не заражённой нет, покуда у неё не появятся дети, при чём желательно не один раз, и именно сыновья. Значит, лучше б было, если б у него, как у Леви, был здоровый брат, чем сестра, которая, возможно, тоже имеет в своей крови эту болезнь, и хоть сама ею не страдает, однако помощь эта может быть не столь эффективной.
«Что говорить, если б у меня был здоровый брат, всё вообще было бы по-другому… Такое чувство, что силам небесным вообще не угодно было, чтобы у отца моего был наследник…»
– Но ведь можно же и не только родственников… Ведь Миреле же подходит кровь Анны…
– Да, но это риск…
– Всё равно, я согласен рискнуть.
Ицхак вернулся к кровати, присел перед Алексеем, отобрав баюкаемую ладонь, принялся аккуратно обтирать бинтом, смоченным перекисью, не касаясь самой раны.
– Главное, чтобы Аполлон Аристархович согласился рискнуть… Тут придётся выбирать, и этот выбор очень тяжёлый, потому что происходит совершенно вслепую…
– Всё равно, если ты согласен рискнуть, то и я согласен.
Ицхак улыбнулся.
– У некоторых народов бытует представление, что люди, обменявшиеся кровью, считаются братьями. Если не чураешься брата-еврея…
– Нет, не чураюсь.
Ицхак поднял нож и провёл им по своей ладони, потом прижал её к ладони Алексея.
– Согласится ли Аполлон Аристархович, этого мы ещё не знаем, но братья мы теперь в любом случае.
Аполлон Аристархович, уступив решимости обоих мальчиков, возросшей для них самих неожиданно в процессе спора, на эксперимент решился. Алексей, чувствовавший, по мере того, как игла входила в вену, как ползла по трубочке алая жидкость, вполне понятный страх, думал о том, что конечно, он мог бы думать, что не боится смерти… Он мог бы её не бояться. В конце концов, смерть столько ходила за ним по пятам, однажды это всё равно случится, и если случится сейчас, когда доктор решился на рискованный, но, возможно, единственно действенный способ ему помочь – что ж… Конечно, его смерть принесла бы горе близким, любимым им людям, но она же их освободила бы. Горе переживается, забывается однажды. И если совсем уж честно, как ни кощунственна эта мысль, ему следовало бы умереть ещё давным-давно, пока мама и папа, сестрёнки и все прочие не успели ещё достаточно сильно привязаться к нему… Но именно сейчас умирать ему нельзя. Даже думать об этом. В какое другое время, но только не сейчас. Потому что при эксперименте присутствуют несколько коллег Аполлона Аристарховича, при том минимум двое из них, кажется, настроены к идее более чем скептически. И если он потеряет сознание, тем более если умрёт – это бросит огромную тень на Аполлона Аристарховича. Что там, это может загубить ему всё дело, которое и так стоит ему таких небывалых трудов… Плюс к тому, один из них имеет явное предубеждение против евреев, и это даст ему основание на каждом углу вопить, что кровь евреев вредна, что она убивает, или во всяком случае, что евреи уж точно совершенно не равны европейцам, что они по своей природе совершенно другие, а это может принести много вреда…
Ицхак говорит, что главное не волноваться. Наверное, конечно, сейчас-то мало что зависит от его веры, кровь либо подходит, либо нет, но может быть, если он будет держать себя в руках, настраиваться на хорошее, он по крайней мере умрёт не сразу, не на их глазах? Нет, нет, об этом вовсе нельзя думать. Не думать вовсе об итогах, пусть будет, как рассудит Господь, а он ведь благ, разве он пожалеет для него маленького чуда? Тем более, не только для него – и для Ицхака, который тоже ведь переживает за него, и для Аполлона Аристарховича, и для мамы, папы, Ольги, Тани, Маши, Анечки, которые где-то далеко, не зная ничего ни о его судьбе, ни о судьбах друг друга, быть может, в эту самую минуту молятся о нём, самом младшем, самом уязвимом… Бедная матушка, которая сидит сейчас у постели душевнобольного мальчика, заменяющего его, думает о своём настоящем сыне… Если б ангелы божьи могли ей сейчас передать, что у него всё хорошо, что скоро хотя бы ненадолго ему станет легче… Это только временная мера, да, способа полностью излечить его болезнь пока не существует. Но ведь это вносит глубокий смысл во всю их жизнь, сродняя их между собой… Если Ицхак говорит, что вера и спокойствие помогают, то нужно постараться хотя бы ради этих слов… Если он всегда будет помнить, что каждый приступ, как бы долго он у него ни был, однажды проходил, то меньше будет его отчаянье, и меньше его душевных сил поглотит, больше их пойдёт на выздоровление…
– Думаю, на этом достаточно, – изрёк Аполлон Аристархович. Анна отсоединила иглу сперва от руки Ицхака, прижала к месту прокола ватку со спиртом, Ицхак, согнув руку в локте, сел на кушетке, повернувшись в сторону Алексея, глядя в его лицо жадно, с нетерпением. Анна подошла ко второй кушетке, осторожно вынула иглу, прижимая ватку к локтевому сгибу.
– Пока лежи. Ицхак, ты бы тоже лёг, может закружиться голова.
– Я привычный, – проворчал Ицхак, однако покорился.
– Как ты себя чувствуешь, Антон? – над ним склонился один из врачей, темноволосый мужчина средних лет в очках.
– Как будто нормально…
– Последствия не всегда проявляются сразу, – возразил кто-то из его коллег.
– Да, но первые из них могут проявляться в первые минуты…
Анна принесла Ицхаку сладкий чай, он с жадностью выпил его. Его щёки понемногу розовели. Алексею трогали лоб, щупали пульс, не доверяя ощущениям пальцев на запястье, слушали сердце…
– Двадцать минут прошло. Никаких негативных реакций.
– Подождём до получаса.
– Хорошо, подождём, – Алексей, наверное, один только понимал, что сейчас к Аполлону Аристарховичу вернулась способность нормально дышать, насколько сильным было его нервное напряжение все эти бесконечно долгие минуты.
– Процедура была успешной, несомненно.
– Кто бы мог подумать… невероятно! Поздравляю, коллега! – пробормотал один из антагонистов, видимо, уже готовивший в мыслях разгромную статью.
– Благодарю вас, – Аполлон Аристархович с благодушнейшей улыбкой кивнул, – это, однако, не означает, конечно, что мы вправе беспечно наслаждаться успехом, напротив, это означает, что мы должны с ещё большим вниманием изучать свойства крови… Я обязуюсь присылать уважаемой комиссии ежедневные отчёты о состоянии мальчика…
– Это невозможно! – воскликнул второй антагонист, – в вашем эксперименте есть какой-то подлог! Этот мальчик, несомненно, тоже еврей… По крайней мере, еврей наполовину! Или хотя бы на четверть!
Как ни слаб был ещё Алексей, он не выдержал и расхохотался.
В тот день под утро Алексею снился странный сон. Ему снилось, что приехал Никольский, что спрашивал о нём, но Лилия Богумиловна ответила, что он ещё спит, и Никольский ответил: «Что ж, пусть спит, не будем его будить». Слышались ещё чьи-то, незнакомые голоса, Алексей не мог разобрать, о чём они говорят. Он знал, что в это утро Аполлон Аристархович и Анна собрались сопроводить Леви, Ицхака и Миреле то ли в синагогу, то ли на какое-то еврейское собрание, поэтому не удивился, проснувшись в тишине, не слыша их голосов. Однако кто-то дома всё же был, судя по тихим шорохам-стукам-брякам с кухни. Алексей поднялся, радуясь тому, что сегодня чувствовал себя весьма сносно – да что там, великолепно, это само по себе уже праздник, а ведь этот праздник длится в его жизни уже скоро месяц… Оделся, выглянул в окно, щурясь ещё не до конца проснувшимися глазами на играющее в понемногу желтеющей листве солнце и скачущих по веткам почти невидимым птичкам – только по вздрагивающим веточкам и мелькающим там-сям хвостам они угадывались – и отправился умываться. Проспал он сегодня дольше обычного, и за это было немного неловко – что поделаешь, некому было его разбудить, раз дома оставалась только Лилия Богумиловна, она принципиально не любила кого-то будить, полагая, что сон – лучшее лекарство, и делала это только в тех случаях, когда её специально просили об этом. Сделав два шага по коридору, он замер. В квартире определённо был кто-то ещё. Женский голос, отвечавший что-то Лилии Богумиловне, был незнакомым. У них гости? Или может быть, новые жильцы? Маловероятно, чтоб это имело отношение к нему, чтоб это был кто-то с вестями от…
Услышав, вероятно, его шаги, старушка сама вышла из кухни.
– Антоша, уже проснулся? Как хорошо… Завтрак почти готов. Совсем немного осталось до… Антош, у меня, по правде, к тебе небольшая просьба…
– Да, бабушка Лиля?
С некоторых пор он привык её так звать – и короче, и, по правде, приятно, и вполне соответствует, ведь она действительно как их общая бабушка.
Вслед за Лилией Богумиловной из кухни выглянула незнакомая женщина – темноволосая, смуглая, круглолицая. Она вытирала руки кухонным полотенцем – по-видимому, помогала Лилии Богумиловне с готовкой.
– Ты и есть Антон? – в её тоне, в том, как она посмотрела на него, было что-то странное. Конечно, наверняка бабушка Лиля, а может, и Аполлон Аристархович, успели понемногу ей рассказать о воспитанниках, однако этот интерес в её тёмных близко посаженных глазах несколько сильнее кажется, чем мог бы быть к простому мальчику Антону. Словно она знает…
– Да. Здравствуйте. Вы теперь тоже будете жить с нами?
– О нет, – рассмеялась женщина, Алексей отметил, что её бархатный грудной голос имеет необычный выговор, скорее даже – акцент… такой знакомый… – мы тут совсем ненадолго. Буквально, быть может, на сегодняшний только день, если успеет решиться, где мы будем жить…
Почему-то сразу подумалось – жаль… И тут же почувствовал укол совести – разве ему так прискучили его товарищи, чтоб он желал кого-то нового в компании? Нет, конечно, нет… Это скорее, будучи счастлив в их большой странной компании, которая была практически семьёй, он отнюдь не против бы был, если б эта семья стала больше.
– Понимаешь, Антоша… Я, дура старая, сказала Аполлону Аристарховичу, что бельё из прачечной забрала, а сама-то не забрала… Надо бы сбегать. Так вот, не побудешь ли ты пока с гостями…
– С одним гостем, – поправила женщина. – потому что я пойду с Лилией Богумиловной, чтобы помочь ей донести… С вами в пределах квартиры ничего не случится, а мы ненадолго, ведь здесь недалеко, верно?
– Недалеко. Вот именно поэтому, милая, не стоит себя утруждать, я всегда прекрасно справлялась с этим сама. А вы пока приглядите за детьми, а там уж и наши мужчины пожалуют… В общем, Антоша, иди пока в гостиную к Янчику, ему ведь, поди, скучно одному, кашу я вам туда принесу… Да, захвати вот сразу ложки и солонку…
Алексей вернулся как-то слишком быстро.
– Но там никого нет.
– Кого нет? Ах…
Первой, ещё инстинктивно, всполошилась женщина. Лилия Богумиловна ещё полагала, что для паники никаких причин нет – сколько раз где-нибудь прятался, чтобы напугать её, Ицхак, а тут-то и вовсе дитё малое, но обойдя всю квартиру, заглянув под кровати и даже, чего никогда не делала, в плательные шкафы, вынуждена была признать – ребёнка нигде нет.
– Ну не мог же он… О боже мой! А дверь-то входную закрывал кто-нибудь?
– Он далеко уйти не мог, – женщина первой бросилась к двери, но была поймана за руку Лилией Богумиловной.
– Как вам, милая, сказать, на мой взгляд, нет в принципе ничего такого, чего не мог бы семилетний ребёнок. Поэтому на поиски нам лучше отправиться вместе – если не обнаружите его за ближайшим углом, то чего доброго, заблудитесь сами.
– Я тоже пойду.
– Ну уж нет, Антоша, даже не думай.
– Но ведь трое – лучше, чем двое… Точнее, искать в двух направлениях лучше, чем в одном. Ведь вам нужно будет держаться вместе, поэтому вы можете пойти в одну сторону, а я – в другую.
– Ну уж нет, ты у меня один без присмотра шагу не сделаешь! Не хватало мне на старости лет ещё за какую-нибудь беду с тобой отвечать!
– Но мальчика надо найти, вы ведь понимаете! Это более важно и срочно. Он маленький и ничего здесь не знает…
Алексей не стал ждать, пока Лилия Богумиловна запрёт дверь, и первым сбежал по лестнице. Только уже внизу он подумал о том, что ведь ничего не знает о потерявшемся мальчике, кроме того, что ему семь лет и его зовут Ян. Ничего, как-нибудь… Хотелось бы, в самом деле, верить, что он не ушёл далеко… Алексей вспомнил, как сам, в периоды наибольших улучшений, часто прятался от взрослых, пытаясь урвать хоть несколько часов в своё личное распоряжение – для игр или просто исследования окрестностей, прежде чем снова засадят за порядком подзапущенные уроки. Сейчас он имел возможность взглянуть на ситуацию с другой стороны. Не то чтоб это привело его к моментальному переосмыслению – хоть в этих шалостях он и раскаивался, конечно, и стыдно было перед маменькой, хватавшейся за сердце, и дядькой, получавшим выволочку, что не уследил – но слишком ему были необходимы эти недолгие минуты, часы свободы, а главное – ощущения самостоятельности, ощущение, что хотя бы это время, этот уголок Царскосельского сада в эти именно мгновения принадлежат ему.
Стоял нормальный погожий августовский день – не жаркий, хотя порой, на солнечных местах, припекало очень ощутимо, но из-под этого мягкого, ровного тепла уже чувствовалось прохладное веянье приближающейся осени. В возрастающем количестве золотых прядей в тёмной, усталой за летние месяцы зелени, в другом тоне птичьего гвалта и бесконечных, хотя вроде бы откуда браться новым темам, разговорах старичков и старушек, кости которых, как известно, чуют заранее грядущие холода вернее всяких примет, и спешат насладиться последним летним теплом. Алексей оставил уличную сторону Лилии Богумиловне и гостье, а сам свернул во двор. Он хотел было тут же обратиться к спешившей женщине с какой-то корзиной в руках, с которой едва не столкнулся, но осёкся. Что он спросит у неё? Не пробегал ли здесь семилетний мальчик? Действительно, исчерпывающее описание! Но что-то ведь делать надо! Как он сам собирался узнать его, увидев? Ну, пожалуй, он смутно предполагал – по растерянному виду, ведь он сейчас поймёт, что потерялся, и, может быть, будет плакать… Но никакого детского плача он пока не слышал…
Зато невдалеке слышны были детские голоса, туда Алексей и решил отправиться для начала.
Ближайших соседей они немного уже знали. Вторая квартира на одной площадке с ними была из «уплотнённых», там раньше жил какой-то генерал, но генерал уехал в Париж и возвращения его, понятно, не ожидалось, теперь там жило несколько рабочих семей, переселённых из совсем уж разваливающихся домишек где-то в заводских районах, это было одним из первых удивительных открытий для Алексея, что в квартире, в которой кроме генерала жили только двое его слуг и приезжавший иногда племянник, и которую сам генерал, как поговаривали, называл «своей скромной обителью», может поселиться то ли пять, то ли даже шесть семей, и при том полагать, что живут с невероятным комфортом. Правда, в большинстве из этих семей детей не было, это были или немолодые супруги, иногда даже престарелые, с такими же немолодыми детьми, или сёстры и братья средних лет, только в двух были дети возраста, увы, ещё неподходящего, чтобы стать Алексею и Ицхаку товарищами в играх. Взрослые, надо сказать, довольно скоро свели знакомство с соседями, порой приходили слушать игру Миреле и Леви и очень хвалили, старушки величали доктора ангелом небесным за то, что опекает немощных сирот, в глаза и за глаза. Под квартирой Аполлона Аристарховича располагалась хлебная лавка, сейчас работающая с перебоями из-за нерегулярности хлебных поставок, а под квартирой их соседей – книжная лавка, которая и вовсе стояла сейчас закрытой, потому что владелец куда-то исчез и его никто не мог найти. Во втором подъезде в соседствующей с их квартире жило и раньше немаленькое семейство какого-то покойного военного чина, теперь к ним переехали ещё родственники из Ярославля, эти, кажется, от такого компактного проживания были уже не очень-то в восторге, но куда деваться – так дешевле. В той семье, как он знал, было минимум двое детей их возраста, но близко знакомы они с ними не были, знали только, что зовут их Артур и Лизанька. Кажется, и во дворе играющими он их не замечал. Лизанька иной раз сидела на балконе, слушая фортепианную игру из соседней квартиры и грустно вздыхая, пока её под каким-нибудь предлогом не загонял назад в квартиру Артур. Семья вообще, как обнаруживал постепенно Алексей, держалась отчужденно от соседей, большинство из которых не были исконными обитателями этого квартала, видимо, окружённость рабочим сбродом и семьями мелких партийцев их очень травмировала. «Эти люди глубоко в своём несчастье, – странно изрёк однажды Аполлон Аристархович, – не будем им в этом несчастье мешать». К этой мысли, сперва показавшейся жестокой, потом пришёл и Алексей, когда предложил помочь одной из соседок оттуда собрать выпавшие из рук свёртки с продуктами, а она шарахнулась от него, как от чумного. Считают себя исключительными – что ж, пожалуйста.
Ребятню из соседних домов, прочно оккупировавшую двор, они знали, конечно, не всю, потому что сами в их шумных, подвижных играх принимать участия не могли. Алексей узнавал и здоровался с Андреем, Лукой и двумя Иванами, Ицхак говорил, что есть ещё два Ивана (интересно, как они между собой друг друга отличают?), Пётр, Матвей, Александр и Илья. «Уже хотя бы в том, что мы называем их вот так, по полным именам, чувствуется наша оторванность от них» – сказал как-то Ицхак. Вроде бы шутка, но с немалой долей правды. Что поделаешь, им слишком сложно было бы взаимодействовать с живыми, подвижными здоровыми мальчишками, которые даже согласно вместе что-то устраивая, всё время толкались и роняли друг друга, а время от времени затевали драки – роскошные такие, с синяками, разбитыми носами и иногда выбитыми зубами, и при том не обязательно по большой злости, а просто от переполнявшей юные тела энергии. Алексею только представлять оставалось, как же ощущаются синяк или ссадина нормальным, здоровым телом – как удовольствие, что ли?
Деревьев во дворе росло вообще очень много. Это, законным образом, приводило к тому, что клумб было мало, потому что не каждый цветок будет любить тень. Небольшие свободные, исключительно солнечные участки, конечно, были, но попытки разбить в них клумбы ни к чему не привели – то всё дело портили комнатные собачки, выбирая именно эти места для своих игр и копаний в земле в поисках воображаемых косточек – такой конкуренции цветы, конечно, не выдерживали, то кто-нибудь из ребят попадал туда мячом, снося половину свежевысаженной рассады, то кто-нибудь из бабулек, рассеянно шествуя через двор, приходил в себя только на середине злосчастной клумбы, когда удивлялся, чего это ступать-то так мягко. В общем, какая разница. Сочная густая травка, на которой с упоением валялись собаки, да и людям посидеть бывало приятно, украшение для двора не худшее, чем розы, георгины или чего там ещё. Алексею было даже немного неловко ступать по этому роскошеству ногами, сейчас она хотя бы уже поблёкла в ожидании осени, а какова она, наверное, по весне, в начале лета…
В середине двора деревья росли более кучно и были к тому же окружены роскошными, довольно густыми кустами. Часть из них представляли собой банальные клёны, часть – различные ягодные кустарники. Внутри этого «маленького леса», прочно облюбованного ребятнёй под свои игры, происходило что-то невероятно таинственное и интересное, Алексей дорого бы дал за то, чтобы там побывать, но конечно, не посмел бы навязываться. Ну, как бы это выглядело? «Здравствуйте, я вообще не из вашей компании, и играть с вами не могу, я просто пришёл посмотреть, как тут у вас»? Невежливо. Билеты на входе вроде не продаются, чтобы приходить глазеть. Однако сейчас как раз был замечательный повод. Уж это ему извинят. Ребята, конечно, наверняка должны были заметить новое в их дворе лицо, хотя бы сказать, куда мальчик пошёл.
