Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 58 страниц)

   Но мне нужна твоя помощь, солнечная сестра. Мне нужны рыцари твоих подземных дорог, чтобы облегчить нашему Солю его будущую участь.

   – Мы сможем навещать его во сне! – кивает солнценосный лик, а кроткие очи наполняются тихой искрящейся радостью. – Я пошлю к тебе своих рыцарей-ониров, одному из них давно не мешало бы пробудиться. Ах, до чего же мудра ты, о сестра-кошка!

   – Мы обе не промах, милая, – смеется в ответ женщина. – Хотя бы уже в том, что нам достался самый видный жених во всем космосе!

   Жар-птица смеется в ответ и машет рукой, исчезая с поверхности зеркала. Теперь в нем отражается, как есть, хозяйка комнаты. Изящная рука ее вновь тянется к заповедной шкатулке, тонкие пальцы с аккуратным маникюром мягко касаются лакированного красного дерева. Щелкнув замком, женщина отворяет шкатулку и по очереди выкладывает на раскрытой ладони три камешка, поднимая их с бархатной подушечки внутри. Один камешек золотисто-красный, похож на тлеющий, как уголь, рубин в форме сердца. Второй – белый с черной точкой-каплей в центре, плоский, круглый, словно диск. Третий темный, вытянутый, продолговатый, изумрудные жилки обвивают его, образуя причудливый узор. С теплотой во взоре женщина любуется ими, вспыхивающими искорками бликов на свету.

   Наконец, сжав камешки в кулачке, она встает. На полу темно-синий ворсистый ковер, она грациозно идет по нему, по-балетному перебирая босыми ногами – ловкая, неторопливая, экономная и точная в движениях как кошка или танцовщица. Взобравшись на перину со своей стороны, она подкрадывается к неподвижно лежащему мужчине, опираясь на свободную руку, наклоняется над ним. Ее пышные волосы, вывернувшись из плена шпилек и гребней, раскрутившись, волнистыми прядями струятся по спине и предплечью, касаются белых одежд на груди мужчины. Изогнувшись, как пантера, женщина кладет сжатую в кулак руку ему на грудь, разжимает ладонь со спрятанными в ней камешками. Ждет немного, глядя внимательно в неподвижное лицо, потом, чуть отстранившись, отнимает руку.

   Вот так фокус – камешков под ее ладонью больше нет, а мужчина вдруг глубоко вздыхает, начинает дышать. Женщина вновь подается к нему, когда он открывает глаза. Он поднимает руку, бережно дотрагивается ладонью до ее белой щеки, любуется склонившейся над ним женщиной. Она молода и красива, у нее мягкие черты лица, ямочка на подбородке, прямой нос с небольшой горбинкой. Глаза ясные и сине-стальные, точно зимнее море под ярким солнцем. Брови и ресницы у нее темно-русые, а губы бледно-розовые, пухлые, изогнутые чуть заметной улыбкой. Агатовые серьги-капельки покачиваются, когда женщина придвигается ближе, заглядывая мужчине в глаза. Опираясь на локоть, он привстает к ней навстречу, она не отводит взгляд. На столь близком расстоянии ему видно, что один глаз у нее чуть косит, и благодаря этому крошечному несовершенству она кажется ему еще прекраснее, чем прежде. Немедленно он хочет нарисовать ее, а она счастливо улыбается, словно бы угадав его мысли.

   – Я уж думала, – теплым грудным голосом произносит она, – никогда от тебя этого не дождусь!

   – Вот же растяпа!– сокрушается он. – Столько времени было, и все его растратил впустую!

   Его рука скользит вдоль линии ее скулы, мягко касается подбородка, шеи, пальцы зарываются в тяжелые волосы на затылке. Смеясь от щекотки, она наклоняется над ним, легонько бодает в лоб. Он катринно падает на подушки, увлекая ее, смеющуюся, за собой.

   – На первый раз, – ластясь к нему, нежно говорит она, – прощаю.

   Он обнимает ее и на несколько мгновений они молчат, прильнув друг к другу. Наконец, оба вздыхают.

   – Ты знаешь... – говорит она.

   – Знаю, – соглашается он, хотя она не продолжает. – Согласен с каждым твоим решением.

   – Как же так? – смеется она. – Ведь я ни одного еще не озвучила!

   – Я – твой муж, – говорит он, а она, хоть ему и не видно, слегка розовеет от удовольствия. – И я соглашусь с любым решением своей жены.

   – Даже если, – она поднимает голову с его груди, на которой ей так уютно лежать, несмело глядит в его темные, как ягоды зимней вишни, глаза, – это будет означать для тебя одиночество, и новые горести, и умножение страданий?..

   – Даже если так, – без промедления кивает он. – Я сказал тогда, – он мотает головой, отсылая к последнему разговору, – что весь в твоей власти. Я правду сказал.

   Она чуть хмурится, выдерживая его взгляд. Наконец, вновь опускает голову ему на грудь.

   – Воистину, – со вздохом говорит она.

   Он прижимает ее к себе крепче.

   – Невозможно, – спустя молчание, говорит он, а она внимательно слушает, чутко прильнув к его дышащей, теплой груди, – смерти подобно покинуть тебя. Теперь, наконец, обретя, невыносимо даже помыслить о разлуке. Все равно что живое сердце вынуть из груди, исторгнуть собственную душу. Я сидел бы у твоих ног вечность. Дольше вечности. Но я слышал твой разговор с Ехидной. И я знаю, что должен вернуться к людям, чтобы защитить срединный мир – наше с тобой дитя – от разрушительного гнева богини.

   – Я не хочу, – она мотает головой, протестуя, – тебя отпускать. Я думала, я справлюсь, сохраню лицо, но это так... больно.

   По щеке ее, жемчужно блестя, скользит слеза.

   Он опускает голову к ее теплым волосам, бережно целует в макушку. Баюкает возлюбленную в объятиях как дитя.

   – Я не хочу уходить, – искренне говорит он. – Меньше всего на свете хочу. Самое большое, самое важное мое желание – это быть рядом с... – Стоящее в отдалении зеркало начинает наполняться темнотой, и он обрывает себя. Женщина, подняв на мужчину лицо, глядит встревоженно. – Но желание всего одно, милая, – он сокрушенно качает головой. – И мы любим друг друга в том числе за то, что оба знаем, на что оно будет потрачено, – осторожным, заботливым жестом он кладет ладонь ей на щеку и большим пальцем проводит по гладкой коже, стирая след от слезы. Закрыв глаза, она позволяет себе понежится в его прикосновениях.

   – Мы оба знаем, любимый, – кротко соглашается она.

   Плеск волн, шуршание листвы доносится до них из полуоткрытого окна вместе с порывом легконогого ветра. Вторя этим звукам, идущий из другого источника, рокочет отдаленно подземный гул и словно бы мерный хор голосов, повторяющих одно и то же имя.

   – Пора, – говорит мужчина, не убирая руки с тонкой талии женщины, стараясь надышаться напоследок таким драгоценным запахом ее кожи и волос, сохранить в ладонях тепло ее стройного горячего тела. Ее мягкие груди прижимаются к его груди, сквозь тонкую ткань легких одежд он ощущает, как ее сердце стучит в унисон с его сердцем. «Как же можно уйти? – в расстерянности думает он, попав в ту же ловушку, что и она, когда пришло время решиться. – Расстаться с той, кто есть плоть от плоти, частичка сердца, душа души, – как же можно по доброй воли себя располовинить?!..» – Они зовут меня по имени, слышишь, милая...

   – Я – Повелительница времени, – дыша ему в шею и ключицу, говорит вдруг она неожиданно властно, – в моих руках ключи от сокровищницы вечности. Так неужели же я не могу позаимствовать оттуда несколько минут?.. Мы рассыпем мгновения нашего счастья перед долгой разлукой на всем протяжении потока твоей обремененной долголетием жизни, и ты будешь узнавать мою улыбку в беге облаков, ладонью скользить по моей коже как скользит метеор по ночному небосклону, читать слова моей любви к тебе в беге облаков. А я останусь в вечном сейчас – дожидаться тебя в нем и никогда не тосковать, коротать неизменность в сладком предчувствии новой встречи. Я буду навещать тебя во сне, в какой погрузят тебя наши верные рыцари снов, братцы-ониры, так хорошо послужившие нам прежде.

   Открою секрет – их средний, тот, кто давно не просыпался, однажды встретился смертной-мне в кошмаре и там рассказал об уловке с жертвоприношением на берегу моря Хаоса. О том, что, если сделать все правильно, закланная жертва не умрет, но станет священна, а желание ее – исполнится. Он рассказал мне об этом, донеся до смертной-меня древнюю, полузабытую легенду его племени. Которая была сказкой, выдумкой, надеждой, но стала реальностью для тех, кто все сделал правильно.

   Но – довольно говорить о других и о том, что было и миновало. Я заимствую у вечности мгновения только для нас с тобой, никому третьему они не будут принадлежать.

   Так сказав, она изящно повернулась в объятиях любимого, чтобы очутиться к нему лицом, обвить его шею гибкими белыми руками. Он обнял ее в ответ, решительно, торжественно и нежно, будто принимая у судьбы в дар – самый ценный из всех, что у него были и еще предстоят. И одолженные у вечности минуты сокрыли их от чужих досужих взоров, и не было известно никому, сколько длилось их время вдвоем – ее и его, хозяина и хозяйки, небесного мужа и всеведущей жены, господствующей в прави и яви, Прасупругов, сотворивших мир и все, что только есть в нем.

   А потом их время истекло и они возвратились в вечное сейчас, и, держась за руки, встали перед волшебным зеркалом кошачьей девы-Луны. Переглянулись, и Соль крепче сжал в ладони тонкие пальцы Кармы, а она, на цыпочках потянувшись, поцеловала его в щеку. Зеркало замерцало, расходясь зыбкими кругами от центра к краям, и превратилось в открытую дверь. Из нее доносился громкий тревожный шелест листвы, натужный скрип ветвей, рокот волн, грозно вибрирующий гул и нестройный хор испуганных голосов, выкликающих кто Светлого, а кто Соля по имени.

   Обменявшись с Кармой взглядом напоследок (сколько ни смотри, все равно не наглядишься), Соль заставил себя разжать пальцы на ее ладони и шагнул к двери. Было страшновато и волнительно. Стать смертным божеством, жить как человек, в одиночестве, в разлуке с любимой. Бесконечно стареть, охраняя мир, и лишь во сне находить утешение.

   Да, Соль непреклонно кивнул, именно так. В этом отныне его удел. Пока те, кто придут следом, не избавят его от этой участи. Он не может знать наверняка, удастся ли им это или нет. Все, что ему остается, – быть стойким и не терять надежды. Все, что им двоим (не стерпев, он оглянулся через плечо и Карма ободряюще улыбнулась ему) остается – верить, что следом придут те, кто тоже сделают все правильно и четко, и ювелирно красиво. Те, кто, как только что Карма и Соль, сумеют подарить этому миру новое будущее. Потому что только так все это и работает. Лишь благодаря неустанным усилиям идущих друг за другом поколений, безымянных, не знакомых друг с другом людей, весь этот неподъемный коловорот и вращается.

   И с этими мыслями он, набрав полную воздуха грудь, шагнул в ведущую в срединный мир дверь, в зеркало.

   Оно вспыхнуло ослепительной тьмой за его спиной, сомкнулось беззубой пастью и погасло, не отражая уже ничего.

   И тихо всхлипнула, не удержавшись, добровольно заточенная в вечном всегда Карма.

   Эпилог

   Мы молились, а вокруг все грохотало и рушилось, и, несмотря на воодушевление, страшно и дико было всем, не только мне – единственной смертной среди собравшихся. Потолок крошился, сыпались сверху обломанные ветви перводрева, земля под ногами вибрировала и тряслась, подземное море угрожающе гудело, перехлестывая волны через скалистый берег пляжа. Нутряной страх подступал к горлу, стискивал дыхание, заставляя голос предательски дрожать. Мы начали с сильной и истовой молитвы, но постепенно сила наших воль истончалась, а животный ужас, паника подступали все ближе. Я не хотела смотреть ни вверх, ни по сторонам, – уткнувшись лбом в гладкий ствол перводрева, стискивая в скользкой от пота руке ладонь Луция и – в другой – ладонь брата-близнеца дона Онироса, я сипло твердила имя Соля, но иногда, когда падала ветка или каменная крошка сыпалась на макушку, я, вздрагивая, не в силах сдержаться, поднимала голову к подземному своду. В какой-то момент увидела, что куска потолка над нами больше нет – вместо него зияла тьма, скопившаяся внутри какого-то большого и пустого, выпуклого пространства.

   – Свод падает! – сквозь мерный ропот обращенной к Небесному Отцу молитвы, услыхала я отдельные потрясенные возгласы. – Пол в дворцовой зале рушится нам на головы, братья!

   И тут же началось невыносимое. Натужно, нехотя скрипя, перводрево стало выкапываться из-под земли, его огромные корни, как щупальца осминьога или проснувшиеся в норе змеи-горынычи, тревожно зашевелились под нашими ногами. Аристократы ахнули, кто-то даже вскрикнул, Луций крепче стиснул мою ладонь. Как испуганные маленькие насекомые, мы прильнули к огромному древесному стволу, которому вдруг словно опостылели наши объятия и он попытался вырасти из них. Конечно же, это было не так, не древо было причиной ужасного, а земля крошечного острова, на котором оно росло, – это земля перестала быть покорной закону притяжения, это она вздумала внезапно вспучиться холодной ненадежной лавой, вознося и древо, и ангельские плоды, и нас, прижавшихся к нему, на немыслимую высоту, где не было ни нам, ни ему опоры. Гранитные осколки пещерного свода сыпались вокруг, с шипением погружаясь во вздыбливающиеся в дикой пляске волны, – ветви прадрева все еще защищали нас, букашек, от обломков, принимая удар тяжелых глыб на себя, и с жалобным хрустом обламывались, заваливая нас градом щепок. Из последних сил остров лез вверх, к невидимому из-за дворцового купола небу, вздымая прадрево, будто смертельно раненый знаменосец знамя павшего полка, – но никакой надежды на то, что знамя достигнет тверди и будет водружено, ни у кого уже не осталось. Молитвы затихли, дыхание пресекалось от страха, я разорвала пожатие с близнецом-ониром, вцепившись одной рукой в вибрирующей под прикосновениями ствол, ладонь второй руки по-прежнему с силой сжимал Луций, да так, что руки я уже почти не чувствовала. Паника заливала разум, связно мыслить становилось все труднее, хотелось только одного – чтоб это все поскорее закончилось.

   – Пусть это закончится, – с трудом прошептала я. Голос дрожал, от тряски и дрожи меня бил озноб, стучали зубы, – Соль, пожалуйста, пусть это все уже закончится!..

   Новая ветка, больно треснув по макушке, упала на меня, заставив непроизвольно вскинуть голову, и, обомлев, я увидела фигурку человека, появившуюся на краю обвалившегося подземельного свода. Он был одет во все белое и мог бы сойти за Соля, но длинные распущенные волосы его были черного цвета. Человечек присел на корточки, разглядывая нас, изо всех сил облепивших ствол перводрева – последнюю нашу защиту, и вдруг, словно предвосхищая события, прыгнул вниз. Одновременно с прыжком откололась глыба, на которой он стоял, и вертикально рухнула в озеро метрах в трех от нас, взметнув каскад злых черных брызг.

   Луций стиснул мою руку еще сильнее и больнее, чем прежде, а я на мгновения потеряла фигурку из виду, судорожно прижимаясь к дереву. Немного успокоившись, снова взглянула вверх. Человечек приземлился на одну из самых высоких веток, достаточно прочную для того, чтобы по ней мог прогуливаться некто его комплекции. Ловко, как канатоходец, балансируя, он прошагал по ветке к самому стволу, и, театрально взмахнув руками, приложил ладони к дереву. Древо мироздания, к которому мы судорожно прижимались, ощутимо налилось теплом и жизненной силой. Ствол засветился, заставив меня отпрянуть и взглянуть на него с удивлением, и тут же в приступе вдохновения я вновь вскинула голову вверх, наблюдая, как из верхушки мирового древа в царящую под недосягаемым дворцовым куполом темноту вонзился, как копье, мощный и острый, могучий столп света. Энергия, породившая его, в мгновение ока промчалась от корней по стволу наверх, чтобы ударить молнией в небо; она пронеслась сквозь наши объятия, подарив мимолётом чувство сопричастности с чем-то космически-грандиозным. И пали покровы ночи: истаял, как мираж в воздухе, полуразрушенный пещерный свод, исчез высокий потолок дворца над ним, а следом – я заморгала, не веря глазам, – постепенно пропал и сам обнимающий империю Купол, впервые в жизни показав мне небо первозданной ясности и чистоты. Сделалось удивительно тихо, просторно, свежо, повеял густыми запахами лета ветерок, и я, переглянувшись с Луцием, с удивлением увидела, что на дворе утро.

   Над нами сияло бледно-голубое безоблачное небо со слабым оттиском звезд и месяца, наполненное призрачным, золотисто-розовым, нежным светом зари. От перводрева и его ветвей все так же исходил ввысь мощный столп света, в котором, как морок, исчезали очертания полуразрушенной дворцовой купольной крыши и обвалившегося в воды озера пещерного потолка. Больше никакими преградами запертое дотоле в подземелье море Хаоса ограничено не было, и качка острова под нашими ногами утихла, волнение древних вод улеглось, а перводрево не шаталось более опасно, вздыбившись к дотоле закрытому от него небу на собственных корнях, а, шурша исполинскими ветвями, обустраивалось вольготно на отворившемся для него просторе. Луций перебрался ко мне поближе, обхватил за плечо, оставив, наконец, мою многострадальную ладонь в покое. Братья-аристократы тоже приободрились, почувствовав, что землетрясение прекратилось. Все вместе, скучковавшись, мы наблюдали, как из золотисто-розового поднебесья опускается к нам гибкая ветка древа, а на ней, подбоченясь, стоит наш спаситель – одетый в церемониальный костюм черноволосый стройный человек с лицом Соля. Когда до песка острова осталось метра полтора, он, приветливо помахав нам сверху ручкой, ловко спрыгнул на землю и, мотнув головой, нетерпеливо заправил за уши свои роскошные черные волосы. В челке у него обнаружилась единственная белая прядь, да и та скорее седая, чем серебрянная.

   – Отец небесный приветствует вас, – сказал он голосом Соля (да и, судя по всему, это Соль и был, только лицо не юноши, но мужа, и темные волосы с этой седой прядью делали его похожим на взрослого строгого наставника), – прибыл, как вы и просили.

   – Спасибо тебе, конечно, но... Зачем ты разрушил Купол? – с неуверенным почтением спросил кто-то из аристократов.

   А Луций хлопнул меня по плечу, привлекая внимание. Мы обменялись с ним взглядами, кивнули и принялись осторожно спускаться по корням вниз, на пляж, где стоял Соль.

   – Вы хотели бы, чтоб он обрушился вам на головы? – прищурившись, между тем спрашивал аристократов Соль.

   – Да нет же, не тот купол! – настаивал какой-то ангел, но остальные уже зашикали на него, а дон Август примирительно произнес:

   – Успокойся, Калев, Светлый... Отец знает, что делает. Спасибо тебе, небесный, что откликнулся на наш зов.

   – То-то, – покивал Соль, а Луций к тому времени спрыгнул на песок рядом с ним и подал руку мне, помогая спуститься.

   Опасливо и отчего-то вдруг заробев, мы подошли к спокойно глядящему на нас бывшему аристократу.

   – Рад, что ты жив, – пряча за официозом стеснение, сказал ему Луций и сделал неловкий шаг навстречу, но руки все-таки не подал.

   Поняв, что придется брать инициативу на себя, я со всей решимостью приблизилась к насмешливо глядящему на меня Солю и обняла его за шею.

   – Спасибо, что пришел.

   Я надеялась, что он растеряется от неожиданности, но он отечески похлопал меня по спине, обнимая в ответ. Он не только стал выглядеть мудрее и старше, он и вести себя начал соответствующе.

   – Лука, – позвал моего ангела Соль, когда наше с ним дружеское объятие закончилось и я отступила на шаг. Бывший аристократ доброжелательно кивнул Луцию, но тот, скованный робостью, медлил. Соль терпеливо ждал.

   Наконец, Луций подошел к нему, несмело протягивая руку. Соль ухватил его ладонь, дернул на себя и, крепко прижав, похлопал по спине, как и меня до этого.

   – Спасибо, – сказал ему Соль, пока Луций вяло трепыхался в его объятиях, сам не свой от смущения. – Честно. Ты все сделал правильно, так, как Карма и надеялась, ты сделаешь.

   – Я убил людей, – тихо сказал ему Луций, но трепыхаться перестал.

   – Очень жаль, – согласился Соль серьезно. – Такова цена ответственности. В любом случае благодаря тебе я смог вернуться, а это значит – у всего мира осталась надежда. У твоей жрицы, Лука. У наших мертвых. Ведь они тоже зависят от нас. Если не станет нас, тех, кто хранит о них скорбь и память, они тоже исчезнут, уже окончательно.

   Луций понурил голову, а Соль заботливо погладил его по макушке.

   Я подошла к своему ангелу и взяла за его руку. Луций сжал мои пальцы и обнял Соля в ответ свободной рукой.

   – Ты больше не уйдешь? – спросил он.

   – Успею еще надоесть, – улыбнулся ему Соль.

   – А... Она?

   – Она есть любовь, Лука. Будет с тобой все время, пока ты любишь.

   Луций с облегчением вздохнул.

   – Ты отдал мне душу и наши узы теперь теснее братских, – отстраняясь от него, но по-прежнему держа ладони на плечах, сказал ему Соль. – Я – первое смертное божество, а ты – первый ангел, кто состоит на службе у обоих Прародителей. Как и Кора, твоя жрица, – он кивнул мне, будто равной, и я поняла, что не удивлена его жесту. Видимо, привыкла уже к такому его обращению. – Отныне всем нам предстоит переделать много новой сложной работы, которую еще никто до нас не делал. Не все получится сразу гладко и идеально, но мы будем стараться, ведь правда?

   – Да, – смущенно согласился Луций.

   – Вот и славно, – Соль, потрепав его по волосам, отпустил. – К вам это тоже относится, – глядя мне и моему ангелу за спины, сказал он.

   Мы с Луцией поворотились и непроизвольно отступили к Солю, не желая оставлять его в одиночестве. Напротив нас, спустившиеся от ствола по корням на песок пляжа, стояли притихшие аристократы. Не все еще были в сборе – дон Онирос и его близнец замешкались, транспортируя третьего спящего брата, по той же самой причине задерживался и дон Август – вместе с могучим ангелом в цветах Шлемоблещущего они аккуратно помогали слезать по корням погрузившемуся в молчаливое недоумение Императору. Остальные Божественные братья присутствовали перед Солем в полном составе.

   – О какой работе ты говоришь? – спросил его самый по виду серьезный из аристократов, тот, кто освободил Соля от насоса в аппаратной. У него было благородное, немного печальное лицо с задумчивыми светлыми, как дымчатое стекло глазами, пепельные волосы заплетены в две толстые, спускающиеся по плечам косы. Одет он был в короткую серебристо-серую тунику и белые просторные штаны с простыми кожаными сандалиями на ногах. В обращенном к Солю монологе в аппаратной он назвал себя Лавада и почему-то козлотур. – Разве наше служение не окончено?

   – Я могу освободить тех, кому невмоготу продолжать, – спокойно глядя ему в глаза, отвечал Соль.

   Дон Лавада невесело усмехнулся.

   – Ты сам сказал, что смертен, – Соль, не отводя взгляда, кивнул. – Хватит ли твоих сил на то, чтобы освободить всех нас от данной Праматери клятвы?

   – Возможно, – Соль пожал плечами. – Но Купола больше нет, а значит – моих смертных сил, – он кратко прикоснулся к седой пряди, – может не хватить на что-то более насущное. И все же любого, кто не в силах долее выносить бремя служения, я готов освободить тот час же.

   Божественные братья переглянулись.

   – Неужели Праматерь примет нас после всех неудач и глупостей, что мы натворили? – неуверенно спросил кудрявый и золотоволосый ангел. Кажется, его имя было Агни.

   – Как и любой другой душе, вам придется предстать на суде Владычицы, – отвечал Соль без тени насмешки или издевательства в голосе. – Вам повезло, ее обязанности сейчас исполняет жар-птица, и милосердие ее безгранично. Конечно, едва ли она, мать моих детей, будет довольна всеми поступками, которые вы тут насовершали, но, вынося вам приговор, она будет объективна, уж поверьте тому, кому лично довелось иметь дело с ее правосудием.

   Кудрявый и золотоволосый ангел не показался мне особенно вдохновленным после этих слов. К счастью, внимание всех отвлек дон Август, который на пару с могучим Шлемоблещущим довел Императора по корням вниз и помогал ему слезть на землю. Тот уже немного пришел в себя, по крайней мере, взгляд у него был вполне осмысленный. Очутившись на песке пляжа, он, отбившись от помощи дона Августа, не самой твердой, однако решительной походкой направился к нам.

   – Какова альтернатива вечному невозвращению? – спросил он хриплым голосом, остановившись напротив нас и Соля, а дон Лавада кивнул и скрестил на груди руки.

   – Очистить скверну и избавить мир от несытых, о базилевс, – отвечал ему Соль. Опять таки без капли иронии.

   Император тем не менее покривился досадливо.

   – Можешь не трудиться, – неприязненно сказал он. – Обойдемся без титулов.

   – Как скажешь, – покладисто согласился Соль.

   – Как же очистятся от скверны те, кто согласится не уходить? – спросил дон Август, подходя к Императору и становясь с ним бок о бок. Здоровяк-шлемоблещущий воздвигся у них за спинами, а близнецы-Ониры на заднем плане потихоньку, как терпеливые муравьи, спускались по корням, бережно передавая друг другу спящего брата.

   – Во-первых, как и прежде, этим будут заниматься Мудрые жрицы, – благожелательно отвечал Соль. – Праматерь есть любовь, и служение Ей способно подарить силы всем уставшим и отчаявшимся. Ну, а во-вторых, я помогу тем, кому одного первого средства покажется недостаточно. Я помогу им помочь себе самим. Уж на это-то хватит и моих скромных смертных сил.

   – Как ты хочешь помочь, небесный? – осторожно спросил его дон Август. Вид у него был слегка пристыженный, как у избалованного домашнего кота, привыкшего находится во всеобщем фаворе, но вдруг по-крупному облажавшегося на глазах у честного народа. В то же время я впервые наблюдала Лучезарного дона таким умиротворенным, без обычных его клоунских ужимок.

   – Я верну вам доступ к человеческому сердцу, – сказал Соль. – И вы сможете очиститься через сострадание и сочувствие.

   Дон Август покосился на стоящего рядом с ним императора, но тот на собрата не глядел.

   – Пожалуйста, – сказал дон Август, взглядывая на Соля в упор, – сделай это для моего друга Джехути.

   Император вздрогнул, как от пощечины.

   – Да как ты смеешь!.. Лучше смерть, чем подачки от этого!.. – начал было он, но Соль сделал шаг к нему и император, осекшись, замер, меряя бывшего аристократа быстрым недобрым взглядом.

   – Ничего, – мягко сказал ему Соль, осторожно подходя и демонстрируя открытые ладони. – Смерть – это всегда опция, никто не отнимает ее у тебя. Но, пока ты жив, ты имеешь право воспользоваться выбором. Только если ты позволишь, Джехути. Я не сделаю с тобой ничего против твоего желания. Я только лишь хочу помочь.

   Не сдержавшись, император кратко оглянулся на дона Августа. Тот ободряюще кивнул. Дон Джехути вновь повернулся к Солю, заведя руки за спину, вытянулся перед ним в струну.

   – Ну ладно, – сказал он и сглотнул, ощутимо дернув кадыком, – как-никак, я первый среди равных. Кому, как не мне, подавать пример остальным.

   Улыбнувшись сочувственно, Соль шагнул к нему ближе. Выражение лица его стало серьезным, торжественным, когда он протянул ладонь к изящному, птичьему лику императора. Тот моргнул, снова сглатывая, но глаз зажмуривать не стал. Бестрепетно стерпел он прикосновение чужой ладони к своей коже. А Соль, бережно держа его за щеку, вдруг подался к императору и, привстав на цыпочки (тот был выше Соля ростом), быстро поцеловал его в другую щеку, заставив вздрогнуть от изумления.

   – Это еще что за?!.. – с неподдельным возмущением воскликнул император тонким голосом, но Соль уже отступил от него, улыбаясь во весь рот.

   Дон Джехути, прижав к порозовевшей щеке руку, испепелял его взглядом, дрожа от негодования. Выглядело это столь комично, что дон Август, не выдержав, фыркнул и расхохотался, и часть братьев вторила ему, даже здоровяк-шлемоблещущий хихикнул. Император в негодовании топнул ногой, вызвав новый взрыв хохота, от стыда и злости на глазах высочайшего аристократа выступили слезы. Яростным жестом он смахнул их ладонью с ресниц, решительно разворачиваясь к собратьям, чтобы, очевидно, дать им гневную отповедь, поучить приличиям, – и вдруг ошарашенно замер, поднеся к глазам ту самую руку, которой только что вытер слезы. Аристократы еще по инерции смеялись, но вот первым перестал дон Август, за ним шлемоблещущий, постепенно затихли и остальные. Ни мне, ни Луцию не было видно, что происходит, – император так и стоял к нам спиной, уставившись на свою руку, уж не впал ли в новый ступор, забеспокоилась я. Хотела спросить Соля, но тут раздался хриплый, дрожащий от волнения голос императора:

   – Оки, смотри, – сказал он, протягивая к дону Августу руку. Тот сразу же подошел, и, чуть помедлив, обнял худого и высокого собрата. – Я плачу, Оки!

   Он опустил голову другу на плечо и в воцарившейся тишине раздались его сдавленные всхлипы и рыдания. Мы все молчали – несмотря на уникальность момента, я переминалась с ноги на ногу, вдруг осознав, насколько же устала за этот длинный день и бессонную ночь. Братья-аристократы, притихнув, смотрели очень внимательно, как плачет их император, а его друг, дон Август, утешительно похлопывает его по спине.

   – Это и есть твоя милость? – спросил, наконец, дон Лавада Соля и тот безо всякого высокомерия кивнул.

   – Я смертное божество, – напомнил он, чуть пожимая плечами, – чудеса мои просты и незамысловаты.

   – И, тем не менее, действенны, – поднимая голову с плеча друга, хриплым голосом сказал император.

   Взгляды всех ангелов устремились на него. Благодарно кивнув дону Августу и дождавшись, когда тот разомкнет объятия, дон Джехути выпрямился, оглядывая собравшихся. Выглядел он усталым, заплаканное лицо его было помято, но в то же время излучало благородство и решимость. Только теперь я поняла, насколько жестоким и непреклонным оно было до этого – как стянутые в мертвый узел волосы на затылке, делающие прическу гладкой и идеальной, лишенной малейшего несовершенства. Черты лица императора смягчились, а с ними и весь он сделался расслабленнее, не такой холодный, неприступный и колючий, как прежде. Отнюдь не столь неуязвимый, как раньше, но от этого ничуть не менее сильный и стойкий. Наконец, в нем стала видна огромная внутренняя сила, целомудрие и чистота, позволившие именно этому аристократу стать первым среди равных.

   – Воистину, ты – наш Небесный отец и милость твоя безгранична, а помощь бесценна, – заговорил император вновь и на сей раз голос его был силен и ясен. – Не стоит тратить эти драгоценные дары на потакание чужому эгоизму. Я благодарю тебя, небесный, за то, что ты поделился со мной толикой своей мудрости и силы, и объявляю о том, что остаюсь с тобой, если ты позволишь, чтобы помочь избыть скверну из этого мира. Преисполненный благодарности и смирения, я прошу тебя принять меня под свою эгиду!