Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 58 страниц)

   Открыв рот, совершенно растерянный, Нул наблюдал, как на помостки молельного зала перед алтарем выходит Светлый собственной персоной под руку с Лунной госпожой. У всей толпы занялось дыхание при виде двух аристократов – несравненной Девы-лебеди в вуали и длинном бархатном синем платье и приглаженного, лощеного Беловолосого – в белой полумаске, скрывающей лишь верхнюю часть лица, с самодовольной улыбкой на губах, в черных с серебром одеждах. Дева вывела его к публике за руку, как жениха, встав по одну сторону от алтаря, дон Август по другую. Лучезарный аристократ расширил приветственную речь, представляя новенького народу и называя его «молочным именем», данном ему в честь божества-покровителя. Светлый тоже что-то говорил, обащаясь с толпой легко и непринужденно, как будто только это и было всегда его основной обязанностью. Нул не слушал. В голове его было пусто, лишь гулко звенело изумление на собственную прозорливость – а ведь он и не предполагал, что окажется настолько прав, сочиняя для Кая сотоварищи байку про намерение Светлого влиться в Императорский ближний круг. А потом Лунная дева подошла к Светлому, оба повернулись лицом друг к другу, боком к толпе. Светлый сдернул маску, наклонил голову, а дева, приподняв скрывавшую ее лицо плотную газовую вуаль, привстала на цыпочки и запечатлела поцелуй на лбу новопровозглашенного родственника.

   Толпа ахнула, растроганная и покоренная очарованием жеста, а Нул от обуявшего его гнева едва не провалился вновь на мертвую сторону. Аристократы закрыли лица и, взявшись за руки, повернулись к толпе, поклонились ей, будто актеры на бис. Удалились, вместо них на сцену выпорхнули грации в легких прозрачных одеждах, хрупкие и трепетные, словно живые цветы на сквозняке. Не задерживаясь дольше, Нул протолкался сквозь плотно стоящих людей, выбравшись на пустое место, остановился, задыхаясь. Ему хотелось плакать и выть, или повернуться, и швырнуть в столпившуюся в храмовом дворе толпу «гранату». Желание разрушать было настолько сильным, что Нул обхватил себя здоровой рукой за шею, крепко закусив губу, согнулся, борясь с собой. Как же ему хотелось кого-то убить, разорвать на части, выпустить кишки и кровь! «Кого-то?!» – Нул глухо, как зверь, усмехнулся. Кое-кого одного. Единственного, для кого простой и легкой смерти никогда не будет достаточно. Не-ет, он должен сполна вкусить унижения и горечи поражения! Он должен пройти все круги ада перед тем, как умереть самой жалкой, распоследней собачьей смертью! И никто иной как Нул позаботиться об этом, уж будто покойны!

   Приступ ненависти миновал, Нул с трудом выпрямился, зашагал кособоко прочь из храма. Увидев дочь Кая на входе в храм, он намеревался подкараулить ее, когда она сменится, и попробовать потолковать с ней, но, завороженный действом в святилище, упустил свой шанс. В воротах никого уже не было. Опустошенный, он вышел из храма, зашагал по притихшей и опустевшей торговой улочке. Через два дня он придет сюда еще раз, попытается прошмыгнуть во внутренние храмовые пределы. Раз уж повстанцы не хотят помогать ему, он сделает все сам, не впервой. Вдруг он ощутил, что кто-то следует за ним по пятам. Замедлил шаг, оглянулся. Шагах в десяти от него с сосредоточенным видом спускался по холму Кай, заметив, что Нул остановился и смотрит на него, он тоже настороженно замер. Потом, скупо улыбнувшись, приблизился.

   – Мои люди увидели тебя в толпе, – сказал он, кивнув вместо приветствия, – доложили, что ты уходишь.

   – Нездоровится, – хрипло сказал Нул. После борьбы с собой он чувствовал невыразимую усталость, хотелось найти где-то первый попавшийся безопасный уголок и лечь там, спрятаться в норку, забиться в нее, как больному ослабевшему животному. – Я встретил твою дочь у ворот, – добавил он, припомнив.

   – Ты оказался прав, – перебил Нула Кай, подходя к нему вплотную. Калека разглядел, что лицо того взолновано, глаза недобро сверкают. – Светлый предал нас, а аристократы, как и вампиры, способны видеть проклятую душу даже в живом человеке. Надеюсь, твои слова о побеге тоже не ложь.

   – Нет, – глядя снизу вверх и с трудом выдерживая интенсивный взгляд Кая, ответил Нул. – Но вначале я должен вызволить сестру из плена.

   – Моя дочь поможет тебе, – сказал Кай решительно и угрюмо. – Проведет в храм, когда дон и Светлый уберутся оттуда. А взамен ты и твоя сестра выведите ее за пределы Купола. – Нул кивнул, ни о чем не спрашивая. – Еще я хочу, чтобы ты передал мне часть оружия, которое вынес из музея. Показал, на что оно способно. От старейшин я слышал, что оно едва ли исправно.

   – Я покажу и ты убедишься, – без колебаний отвечал Нул. – Когда?

   – Завтра, – Кай посмотрел на светлеющее небо, улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. – Сегодня, – поправил он сам себя. – Вечером, в четвертую стражу. Встретимся в «Затмении».

   Нул кивнул, они пожали друг другу руки и разошлись, каждый в свою сторону.

   Просьба Кая отдать ему оружие смутила Нула. Из возбужденного бормотания Светлого, когда тот впервые обнаружил «гранаты», он помнил, что они бывают разного функционала и степени убойности, а те, что лежали в витрине музея, Светлый счел бесполезными, у них не было «чеки». Чтобы привести «гранату» в действие, эту «чеку» нужно было вырвать, а саму «гранату» швырнуть в ту сторону, откуда исходит угроза. В зависимости от типа, «граната» могла взорваться и нанести врагам увечья, или воспламениться и тогда пламя получилось бы очень настырное, способное, по словам Светлого, прожечь металл. Его нельзя погасить водой и лучше держаться от него подальше, пока оно само не выгорит.

   Из всего набора «гранат» и «бомб», которые Бран сотоварищи, не глядя, нагребли в мешок из музейных запасников и позже сумел умыкнуть Нул, только две, отличные друг от друга по форме и весу, имели нечто, похожее на «чеку», с точки зрения калеки. Это могла быть и вовсе не «чека», или сами «гранаты» не «гранаты», а что-то другое – Нул толком не знал, а все чертежи, если и содержались в них полезные сведения, он в сердцах уничтожил после последнего визита Светлого. Поэтому он просто закопал мешок с трофейным оружием в сене облюбованного им сеновала, а позже, найдя дорогу в вечно осеннее царство преисподней, перепрятал добычу там, в корнях дерева в лесу мертвых. С собой он забрал две «гранаты», у которых, по его представлениям, была «чека». Ему очень хотелось испытать хотя бы одну в деле, но на человечьей стороне он сделать этого не решался, боясь привлечь внимание милиции, а проводить эксперименты в преисподней ему мешало опасение стать заметным для тамошних владык – все же это была территория мертвых, к каковым он по-прежнему не относился. Поэтому, уговаривая Кая сотрудничать, он понимал, что – скорее всего – блефует, ссылаясь на разрушительную силу оружия.

   И все же, раз Кай поставил такое условие, нужно выкручиваться. С мыслью о том, что для начала нужно забрать из загробной страны все припрятанное там оружие, Нул спускался по лестнице межмирья до тех пор, пока не ощутил стылый холод потустороннего приграничья. Душа всякий раз трепетала в нем, когда, шагнув вслепую, он оказывался под низким каменным, угрюмым небом края бесконечных утрат. Старая Мудрая говорила ему, что главный вход в загробное царство охраняет жуткая многоглавая псина, мимо которой ни одна душа не выскользнет на волю незамеченной. Но вдоль периферии стражи попадаются редко. Живую заблудшую душу, если ей не посчастливится попасть в желтую страну, уничтожат сами мертвяки, ее обитатели, или она заблудится и навеки сгинет в ядовитых туманах и бескрайних пустошах. И лишь неприкаянная душа дважды умершего – величина настолько незначительная, что против нее нет даже никакой защиты, она здесь ничему не угрожает и, коль скоро сумела выжить после двух смертей, способна беспрепятственно бродить из одного мира в другой, и обратно.

   Однако стоило Нулу с зажмуренными глазами шагнуть на усыпанную поблекшими листьями скудную землю поляны, на кромке которой он спрятал оружие, как до слуха его донеслось глухое фырканье и ворчание. Похолодев от ужаса, Нул распахнул веки и увидел, что в корнях приметного дерева, куда он сунул мешок, засыпав его листьями, возится, стоя к нему спиной мохнатый серый волк, не слишком уступающий размерами самому Нулу. Почуяв появление пришельца, волк оглянулся через плечо, его злобный желтый глаз недобро уставился на замершего калеку. Волк обнажил зубы – превосходно белые в обрамлении красных десен и черных губ, глухо зарычал. В следующий миг он развернулся, набычиваясь, пригибаясь пушистой грудью к земле, чтоб наброситься, и Нул, закрыв глаза ладонью, задним ходом вскочил на первую ступеньку межмирья, едва не соскользнув с нее.

   Душа в нем, как испуганный птенец, трепетала, пока он с трудом взбирался по крутым ступенькам наверх, к миру людей. Ууу, злобный волчок, непомерно твое любопытство! Что ж не бродится тебе в мирном забвении среди седых стволов загробного леса? Али запах человечий приманил к вещам твой беспокойный призрак?..

   Думы о волке почему-то повлекли за собой воспоминания о Светлом, о его звероватых повадках, об убийственном, беспощадном взгляде, с каким в пору своего безумия он склонялся, не помня себя, над глиняным лицом Нула, чая перервать калеке глотку. Душегубец и вор, такой же беспощадный жадный хищник, как и тот, что папался ему в загробном лесу. Эти ни перед чем не остановятся, коль уж явились отнимать. Не важно, имущество или жизнь. Самую желанную, прекрасную в мире женщину. Несравненную. Ее он не уступит никому, ни стае волков, ни самому нечестивому Светлому!

   Вспугнутый волком, Нул возвратился в человечий мир и в условленное время пришел в «Затмение», где, сидя за стойкой в одиночестве, его дожидался Кай. Вдвоем они вышли из кабака и под покровом теплой ранней ночи отправились на прилегающий к внутренней городской стене пустырь. Там Нул здоровой рукой достал из кармана одну из сохраненных им гранат и протянул ее Каю.

   – Я принес две, остальные спрятаны в лесу близ Лисьей деревни, – сказал он. – Испытывать их в городе сейчас, когда все на ушах стоят из-за присутствия здесь Светлого и дона, слишком рискованно, поднимется ненужный шум. Но я отдам тебе эту и ты сможешь показать ее старейшинам, если захочешь. А уж те из них, кто застал прежние времена, глядишь, смогут подсказать тебе, исправна она или нет.

   Кай, скрестив на груди руки, некоторое время с холодным любопытством разглядывал «гранату». Наконец, произнес:

   – Насколько я могу судить по внешним признакам, она исправна, – Нул повел плечом. – Ты не боишься носить ее с собой?

   – Нет, – с удивлением отвечал ему Нул. Чуть позже до него дошел смысл вопроса. – Что ж, раньше меня устрашила бы вероятность мучительной и неожиданной смерти, но после всего, что произошло, я стал меньше времени уделять такого рода опасениям, – он криво, как только и умел, усмехнулся.

   Кай, непроницаемо глядя на него, кивнул.

   – Когда же ты намерен передать мне остальное оружие?

   – Твоя дочь поможет мне вывести из храма сестру и, по пути к границе Купола, мы возьмем с собой столько оружия, сколько понадобиться. Устроит?

   Кай, подумав, отвечал:

   – Аристократы отбывают в столицу вечером следующего после последней лемурийской всенощной дня, мы дождемся, когда вызванная их отъездом суматоха уляжется, и дочь проведет тебя в храм. Я и верные мне люди будем ждать снаружи, и без промедления покинем город. Но нам понадобится фора, чтоб опередить возможных преследователей. Хватит ли нам времени плутать по Лисьему лесу в поисках твоего тайника?

   – Не беспокойся, – сказал Нул, улыбаясь шире от только что пришедшей ему на ум идеи. – Я выиграю для нас время. Да так, что всему Саракису станет не до нас.

   – О чем ты говоришь? – напрягся Кай.

   Нул показал ему сжатую в кулаке «гранату».

   – Ты хотел посмотреть, на что способна эта красотка? – спросил он, видя, как в глазах лидера повстанцев вспыхивает огонек понимания. – Я покажу тебе. Устрою переполох в храме перед уходом.

   Пробираясь по лесу мертвых на звуки волчьего воя, Нул вздохнул. Нет, он не собирался всерьез осуществлять свою угрозу, и в мыслях у него не было использовать «гранату» в месте, в котором полным-полно никакого зла ему не причинивших живых людей. Все, что ему было нужно, – это убедить Кая в серьезности своих намерений, заставить его купиться на ложь. Все, что было нужно, – только встретиться с Лунной госпожой. Но в итоге он швырнул эту несчастную «гранату» и устроил в храме такой переполох, какого не ожидал и сам.

   Он долго думал о том, почему так поступил. Приехав с Богиней в столицу и оставшись в одиночестве, сидя в дешевом номере общежития для провинциальных паломников, остановиться в котором наказала ему Богиня, он только и делал, что думал об этом. Душа, с горестным, заплаканным лицом тихо стояла напротив, не смотрела в глаза. Он сходил во дворец по указанию Богини, отдал секретарю срочное письмо, которое Она написала для дона Августа. Вернувшись в общежитие, ждал появления вестника, проводника, – и думал, думал вновь.

   На душу глядеть избегал. Его глодало чувство вины. Когда в покои Лунной госпожи, нежданные, нагрянули гвардейцы, он растерялся, испугался, решил, что план провален и больше Богиню он не увидит. Он испугался... за Нее?.. за себя? А пальцы его сами собой сжались на ребристой округлости «гранаты», потянули ее из кармана. Богиня крикнула: «Не бойся, бросай!» – и он бросил, словно бы получив индульгенцию на исполнение. Но ведь это не было слепым подчинением приказу. Но ведь Богиня ничего не приказывала ему. Она как будто бы... услышала, как ему хочется устроить этот взрыв, погрузить упорядоченность и красоту материи в хаос и уродство разрушения, и просто подбодрила его, дала импульс к действию. Подстрекнула?.. Но нет. Скорее искусила безнаказанностью.

   Но безнаказанным он не остался. Ковры, циновки, гобелены, деревянные конструкции храма загорелись жарко и податливо, веселое радушное пламя приняло в свои объятия и гвардейцев, и раскаявшуюся сестру, и рыжеволосую красавицу-дочку Кая. Нул с Богиней шли в сердце ревущего огня – как актеры по «тропе цветов» идут на бис среди бурных оваций поклонников – а гибнущие люди мелькали в багровых извивах пламени, словно тени грешников на глубоких уровнях преисподней. Тогда Нул чувствовал восторг, эйфорию, всемогущество, шагая след в след за той, чью силу сам пробудил. Она была прекрасна и величествена, исполнена превосходства, и он был ее раб, готовый последовать за ней, Богиней, хоть на край света; Она стала таковой после его слов, обращенных к Ней, и он ощущал себя Ее патроном и покровителем, благодателем, даровавшим все добродетели Той, кто более всего их заслуживала. Но торжество его не продлилось долго.

   Они вышли из храма сквозь заднюю, ведущую на древнее кладбище дверь, прошли меж дремлющих в высокой траве молчаливых каменных надгробий – Ефимия говорила, что в этих могилах лежат, зарытые в землю, останки зверолюдей, основателей Саракиса, но ей никто, даже другие вампиры-долгожители, не верили. Миновали они и более «свежие» могилы – хоть и было им на поверку более полутора сотен лет, но они ничем не отличались от современных, в которых покоился только прах усопших. Храм, как факел проходящих раз в четыре года всеимперских спортивных состязаний, полыхал на холме, тревожным заревом озаряя теплую ночь подступающего лета. Нещадно колотя в гонг, неслись к нему повозки с пожарными и милиционерами, спешили кареты лекарей из храма Асклепия, возбужденно гомоня, стекались зеваки.

   Богиня поманила рикшу, который как раз подвез очередного желающего поглазеть на пожар и стоял теперь возле своей коляски, открыв рот. Помогая Богине взойти в экипаж, Нул вертел головой, высматривая Кая и повстанцев: хоть они и условились встретиться в другом месте, почему-то ему казалось, что они здесь, столпились за спиной и глядят осуждающе на него из темноты. Пока они ехал на вокзал и шли по перрону к ожидающему поезду, пока Богиня предъявляла проводницам билеты (они оказались у нее с собой в небольшом изящном саквояже), пока они рассаживались на своих местах в купе на двоих, Нул продолжал упиваться своим положением, какое даровала ему близость к Богине. Он словно возвышался над всем человеческим, что лежало в прахе у его ног, он был выше, оторваннее от людских страстей, горестей и страданий, словно бы вместе с Луной взирал из бездны неба на крошечный мир с суетящимися в нем букашками.

   Но вдруг поезд тронулся и Богиня, расположившись по ходу движения и сосредоточенно глядя в отражение дорогого ручного зеркальца своими лучистыми синими глазами, спокойно сказала: «Ты поспешил, Нул. Слишком рано призвал меня в это тело, я не смогу пробыть в нем долго», – и весь воздвигнутый его воображением мир иллюзороного могущества в один миг рухнул, рассыпался, как карточный домик. Сидя спиной к движению поезда и провожая взглядом словно бы в страхе отшатывающийся от него Саракис, чей безмятежный, в кудрявых завитках зелени лик был, как в горячке, озарен инфернальными отсветами храмового пожара, Нул вдруг понял, что натворил. Широко распахнутыми, остекленевшими от ужаса глазами он воззрился на Богиню.

   «Я поджег город, – едва слышно сказал он, – снова поджег. Я обманул и убил тех, кто мне доверился...»

   «Ты сказал, что любишь меня, – Богиня холодно улыбнулась одними губами. Звездные глаза ее, вглядывающиеся в зеркальное отражение, оставались ледяными, как стужа зимней ночью. – Призвал, и я откликнулась. Неужели же ты не знал, что под силу это лишь тому, кого малые люди называют Светлым, Разрушителем судеб и клятв? Никто иной не способен дозваться до меня и пробудить интерес. Никто иной не сможет стать моим мужем».

   ...Я Светлый, с горечью подумал Нул, шагая, насколько возможно, быстро по мягкой, пружинящей под ногами, усыпанной сосновыми иглами почве мертвого леса. Прежде здесь было серо и уныло, земля под ногами лежала сухая, потрескавшаяся, бесплодная. Сейчас неярко, но тепло и уютно сияли сумерки – золотисто-багряные лучи солнца, как струны, дрожали в просвете темно-бурых стволов. Волчий вой раздался вновь, на сей раз значительно ближе, – он не звучал угрожающе или тоскливо, скорее призывал собратьев разделить с ним радость от полноты бытия. Сообразив, что старается все больше ускорить шаг, Нул смущенно засмеялся и остановился.

   – Куда же я так бегу? – спросил он сам себя вслух. – Ведь я-то этому волку не брат.

   И все же его с неудержимой силой влекло навстречу этому вою.

   Чему он так радуется в этом лесу? – возобновляя движение, подумал Нул. И тут же мысли его вновь обратились к невеселому предмету. Он – Светлый. Сама Богиня назвала его так. Признала претендентом на роль Ее супруга. Он должен был бы плясать в восторге от невероятной новости. Но вместо этого лишь слышал глухие рыдания души.

   «Чего ты ревешь? – не стерпев, в сердцах сказал он ей однажды, коротая мучительное время ожидания вестей от Богини в общежитии. – Ну, чего? Когда-то я хотел быть как он, через столько прошел, разве я не заслужил награду?!»

   Душа, спрятав лицо в ладони, не отвечала. Хрупкие плечи ее вздрагивали от плача.

   «Сейчас уже ничего не попишешь, – сказал ей Нул, садясь обратно на низкий топчан, заменявший кровать в дешевом номере. – Беловолосый выбыл из игры, он обречен, и только я один остался из тех, кто может что-то изменить. Мне нужно пройти этот путь до конца и попытатся спасти мир вместе с Богиней. Я... не хотел, чтобы так получилось. Я... хотел быть лучше него, но... Сейчас уже ничего не попишешь».

   Душа, наконец, отняла ладони от припухшего, мокрого от слез лица.

   «Ты не понимаешь, – сказала она печально. – Ты все испортишь».

   Нул в гневе стукнул кулаком по колену.

   «Пусть так, – сказал он упрямо, – пускай. Но я хотя бы попытался не упустить шанса, в отличие от этого размазни, который сам не знает, чего хочет».

   «Ты все еще состязаешься с ним, хоть скоро он будет повержен и уничтожен. Своими руками ты добился для него этой участи. И получил свою награду. Богиня благоволит тебе, как ты и хотел. Ты получил все, о чем мечтал. Отчего же не рад ты?»

   «Я? – Нул изумился. – Ты спрашиваешь меня об этом? – душа сокрушенно кивнула. – Ты рыдаешь и стонешь дни и ночи напролет, и ты спрашиваешь меня, почему я несчастен?»

   «Я рыдаю и плачу, потому что сердце твое рыдает и плачет, но ты не хочешь этого признавать. Ты в смятении и лжешь себе, а я горюю, потому что мы не вместе. Это же так просто, Лука. Но даже это простое ты разучился замечать».

   «Замолчи! – вскочив кособоко и едва не рухнув на колени, прикрикнул на нее Нул. Пол-лица у него задергалось в нервном тике. – Заткнись, ты!.. Не соображаешь, о чем болтаешь!»

   Душа, не ответив, согнулась, заслонила глаза ладонью. Сквозь пелену ярости и гнева Нул увидел, как она снова плачет. Сострадание шевельнулось в нем, но он сжал его в мысленном кулаке. Сколько раз он шел на поводу у души и куда привело это его в итоге? Он стал Светлым, таким, каким быть ни за что не хотел, обрек на гибель и страдания всех, кого любил и кто доверял ему. Стоит ли сожалеть об этом на пороге надвигающейся развязки? У него есть Богиня, он любит только Ее и ради Нее он готов на то, на что даже у соперника его оказалась кишка тонка, – он готов поступиться душой.

   ...Такое решение он принял, дожидаясь вестника в тесной каморке странноприимного общежития. А потом к нему на порог приполз смертельно раненый кот Лунной госпожи и испустил дух на руках у пораженного Нула. Этот же кот, у которого вдруг обнаружилась человечья душа, оказался проводником и привел его на памятную опушку в заповедном лесу мертвых. Привел, посадил там на пенек, наказал ждать от него знака и легконого умчался. А Нул остался сидеть и вспоминать всю свою жизнь, ломая голову над очевидным, а потом, привлеченный воем новоприобретенного недруга, бездумно сорвался с места и поспешил на волчий зов.

   И все эти действия казались ему абсолютно естественными и правильными.

   «Все равно, – упрямо думал он, продираясь сквозь густые заросли и отводя от лица ветки, так и норовящие сунуться в глаза, – если Богиня убедится, что моя любовь к ней настоящая, Она выберет меня своим супругом и вместе мы сможем подарить этому миру надежду. Даже если душа моя останется безутешной, скорбя по тем, кого я предал, и оплакивая того, кем мне уже никогда не стать. Все равно наш с Богиней союз спасет мир, и одного только этого будет достаточно мне для радости».

   Волчий вой зазвучал вновь, на сей раз куда громче и ближе, чем прежде, и вместе с ним до слуха Нула донесся заливистый смех ребенка. Нет, замедлив шаг, он прислушался, двух детей. Волк и человеческие дети? Заволновавшись, Нул прибавил ходу. Но почему они звучат так, будто счастливы обществу друг друга?..

   Вдалеке показался просвет в кустах, оттуда и раздавался детский смех и звериное добродушное порыкивание. Невольно стараясь ступать по ковру опавших листьев и сосновых иголок тише, Нул раздвинул очередные кусты и, пройдя сквозь них полубоком, замер, обнаружив своего проводника, прячущегося за стволом ближайшего к волчьей поляне дерева. На появление Нула он повернул голову и, нахмурившись, приложил палец к губам. Нул замер, слушая, как, лепеча что-то на непонятном тягучем языке, дети возятся на поляне. Волк тоже изредка подавал голос, и интонации его напоминали беззлобное ворчание деда, присматривающего за ненаглядными внуками-сорванцами.

   Проводник махнул Нулу рукой, подзывая. Стараясь ступать осторожно, чтоб ни один листик не зашуршал под ногами, Нул приблизился. Придерживаясь рукой за ствол, проводник осторожно выглядывал из-за него, рассматривая что-то на поляне. Нул остановился рядом, тоже прячась за стволом и высовываясь из-за голого плеча проводника.

   На покрытом густой травой лугу играли мальчик и девочка лет пяти, а чуть в стороне от них, подобрав под грудь мощные лапы, лежал здоровенный волк, по всем признакам тот самый, которого встретил Нул на своей поляне. Время от времени девочка, которая плела венок из асфоделевых цветов, подходила к волку и примеривала свое творение на его широкую лобастую голову. Волк фыркал, жмурился, но выглядел вполне довольным, казалось, на его крупной свирепой морде играет улыбка. Сидящий к Нулу спиной мальчик сооружал что-то из палочек и корешков; в отличие от девочки он ни на что не отвлекался. Картина выглядела до боли мирно и по-семейному уютно, Нул даже сглотнул появившийся в горле ком. Проводник дернул его за рукав, указывая на что-то вдали, и Нул, переведя взгляд с детей и волка, обомлел – там, где раздолье луга упиралось в низкий горизонт, из каменного свода вырастали огромные древесные корни, больше похожие на коллосальные штормовые воронки. Извивисто закручиваясь, сужаясь к земле, где-то на грани видимости они, как щупальца гигантского кальмара, впивались в землю мертвой страны.

   «Так вот почему зверолюди называют преисподнюю царством подземных корней!» – подумал, впечатленный увиденным, Нул. И вздрогнул, когда волк задрал вдруг морду к небу и издал новый, вибрирующий гулкий вой. Вблизи он прозвучал особенно внушительно.

   Девочка встала с травы и, подбежав к волку, хозяйским жестом обняла его за мохнатую шею. Сказала что-то своим детским тоненьким голоском. Волк грубовато-ласково прорычал в ответ.

   «Они разговаривают!» – поразился Нул очевидному, а в это время проводник снова потянул его за рукав.

   Нул наклонился к нему сбоку, морща нос от щекочущих кожу пышных пепельных волос, и проводник, глядя вдаль, шепнул, по-кошачьи щуря свои золотистые глаза в обрамлении пушистых светлых ресниц:

   – Молодец, что догадался прийти, но будь осторожен, нехорошо выйдет, если этот бугай тебя заметит, – он мотнул головой в сторону волка. – Нам надо туда, – он взмахнул рукой в направлении корней-воронок. – Но так, чтобы жар-птица не увидела.

   – Жар-птица? – вполголоса удивился Нул.

   – Местная владычица, – кивнул проводник.

   – Но разве не Богиня правит преисподней?

   Проводник с неудовольствием скосил на него глаз.

   – Она, – согласился он. – Но сейчас Она в мире людей.

   Нул ничего не понял.

   – Как же мы собираемся незаметно пробраться к этим корням? – спросил он.

   – Дождемся, когда жар-птица прилетит кормить своих деток, и попытаемся проскользнуть.

   – Деток? – Нул вгляделся в играющих детей попристальнее. Темнокудрая девочка с до странности знакомыми чертами лица блаженно привалилась к боку волка, а мальчик, опустив светловолосую голову, самозабвенно продолжал что-то мастерить в траве. – Они совсем не выглядят мертвыми.

   – Они и не мертвы, – снисходительно хмыкнул проводник.

   – Как так? – удивился Нул.

   – Не мертвы и не живы, – пожал веснушчатыми плечами проводник. Из всей одежды на нем была лишь короткая юбка послушника-неофита и легкие сандалии из плетеной кожи. Увидев его впервые, Нул решил, что, возможно, таков гардероб всех местных обитателей. – Они – дети Светлого, и собственную судьбу вольны выбирать сами, когда подрастут...

   – Дети Светлого?! – воскликнул Нул.

   Проводник предостерегающе вскинул к губам руку, но было поздно – волк услышал и поднял с лап голову, чутко поводя ушами.

   – Ни звука! – шикнул на Нула проводник и, дернув его на себя, крепко впечатал в ствол дерева. Закрыв ладонью рот оторопевшему Нулу, проводник прижался к нему вплотную, стараясь заслонить всем телом.

   В воцарившейся, полной угрожающего напряжения тишине прозвучал беспечный детский голосок:

   – Мамай ярр'йа! – и тут же шорох исполинских крыл, заполонил собой, казалось, полмира.

   Втиснутый поджарым и мускулистым телом проводника в ствол дерева, щекой в сухую, пахнущую смолой кору, Нул краем глаза успел уловить яркое сияние, пролившееся на них из поднебесья, и тут же крепко зажмурился, ослепнув.

   Шорох крыльев затих неподалеку, наперебой загомонили дети. Волк тоже что-то низко проворчал. В ответ ему раздался ласковый, удивительно радушный женский голос:

   – Благодарю за бдительность, Грозный Лай, но я не чую поблизости никакого человечьего духа. Лишь запах маленькой души-беглянки доносится до меня из-за ближайших кустов.

   Проводник убрал со рта Нула ладонь, пружинисто подобрался.

   – Я отвлеку их, – шепнул он. – А ты беги, что есть мочи, к корням и постарайся вскочить на один из них.

   – Но.., – начал Нул растерянно, не в силах взять в толк, как это он побежит в своем скованном уродством искусственном теле.

   – Беги! – свирепо прошипел ему на ухо проводник и, резко отолкнувшись, отпрыгнул от калеки в сторону.

   – Эгей! – закричал он и, топоча крепкими ногами, помчался в лес, откуда Нул пришел. – Я здесь! Поймай меня, если сможешь, волчище!

   Уязвленный хищник угрожающе взвыл и Нул услышал, как тяжелое тело неподалеку от него проломило кусты в стремительном броске. Вновь, уже гораздо дальше, зазвучал озорной голос проводника и удаляющееся рычание. Озадаченный, Нул отлепился от ствола. Взглядывая в сторону растущих из каменного свода корней, к которым ему предстояло бежать (хотя «ковылять» тут подошло бы куда лучше), он увидел светлоголового мальчика, с серьезным видом смотрящего на него с границы луга. За спиной ребенка струилось мягкое, жемчужно-серебристое сияние, источник которого находился вне поля зрения Нула. Обомлев, он машинально поднес к губам палец, отмечая, что проводник не солгал – мальчик и впрямь был похож на Беловолосого. Без страха или отвращения он молча и внимательно разглядывал Нула.

   – Лучик, – раздался с поляны, откуда-то из невидимого средоточия сияния, добрый женский голос. Мальчик моргнул, а Нул ощутимо вздрогнул, – что там, милый?

   Ребенок уставился Нулу в лицо, взглядом спрашивая ответа. Глядя на негаданного тезку со всей возможной проникновенностью, Нул покачал головой. Отчего-то щемило в груди, может, проводник слишком сильно приложил его об дерево?

   Смерив калеку непроницаемым взглядом, так остро напомнившим повадку его отца, мальчик обернулся и что-то звонко отвечал женщине своим смешным игрушечным голосочком.

   – Лука, Светушка, – снова нежно позвала женщина, – идите ко мне, мои хорошие. Отведайте, каких я вам яблочек принесла.

   Потеряв к Нулу всякий интерес, мальчик развернулся и убежал на зов, куда, Нул точно не видел – в глазах у него помутилось. «Наверное, сияние слишком яркое», – привычно нашел объяснение он. И обходя обширную луговину, зашагал по направлению к исполинским отросткам.