Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 58 страниц)

   Он усмехнулся.

   – Почти сто лет прошло, Кора. Любая ненависть за этот срок перегорит.

   – Но ты по-прежнему ищешь ее, ведь так? Для чего, Соль? И почему... в Империи? Ведь твоя стая погибла снаружи Купола... – я осеклась, заметив, как он недобро, совсем как Молох в его истории, осклабился.

   – До тебя, верно, еще не дошло, – вкрадчивым голосом проговорил он и развернулся ко мне, набычиваясь. Я похолодела. Перевела взгляд на дверь купе, она была заперта на щеколду. Я посмотрела за плечо Соля, на шелковый шнурок, с помощью которого он вызывал проводницу. Не дотянусь. С интересом сытого хищника Соль вгляделся в мое лицо, хмыкнул. Развалился на диване, закидывая руки за голову. – Твоя Империя и есть те самые Заповедные острова, о которых рассказывал шаман когда-то. Средоточие мира, колыбель туземной цивилизации. То самое место, откуда расползлись по планете ростки зла. И цель Светлого, как ты понимаешь, разрушить его рассадник.

   Он говорил доброжелательно, обыденным тоном, но смотрел все так же темно, недобро. Избегая его неприятного взгляда, я опустила глаза на колени, на дневник, раскрытый на них. Листнула страницы, открывая ту, на которой изображена была толстая немолодая женщина. У нее были прямые черные волосы до плеч, пухлые щеки, широкий плоский нос и узкие глаза с хитроватым прищуром. Нарисованная обнаженной по мощную крупную грудь, она тоже была покрыта штриховкой.

   Еще одна шаманка, неуютно подумала я. На сей раз из племени тюленьих. Еще одна Мудрая, кто встретился Светлому в его поисках по ту сторону Грани. Она научила его, как проникнуть за пределы Завесы, которую он уже пробовал безуспешно преодолеть. Но в тот раз, с помощью ее советов, он надеялся наконец-то попасть на территорию Запретной страны. На этом записи и рисунки заканчивались: страницы были вырваны. Но измученный недосыпом мозг мой, наконец, заработал, и кусочки мозаики вдруг сложились в ясную финальную картину.

   Соль, прозванный волками Светлым, после гибели своей Волчицы бродил по внешнему миру около сотни лет, истреблял немертвых, искал Аласту, желая уничтожить ее, если только это возможно. А потом, лет сорок назад, он прибрел на побережье, к маленькому, укрытому в горах приморскому поселению последних живых людей и просил впустить его, показать дорогу к дикарям-тюленям. Но осторожные защитники городка отказали ему в помощи. Тогда он пробрался сам, украл лодку и доплыл до тюленьих островов в одиночестве. Дикари приняли его, сочтя богом. Людям из городка угрожали несытые, и Светлый, Беловолосый, как сам он предложил называть себя, уничтожил вампиров, хотя тюленьи дикари и не были в восторге от того, что он встал на защиту их людей-соседей. Потом он вернулся на острова тюленей и жил там несколько лет, надолго отлучившись лишь однажды. А когда немертвые подступили под стены города вновь и люди послали гонца к Беловолосому, он отказался им помогать. «Справляйтесь сами, – сказал он гонцам, – и не рассчитывайте на других».

   Город пал, поселенцы лишились тени, двое из бывших прибрежных людей сумели преодолеть Купол, чтобы пополнить поголовье «храмовых животных». А спустя три десятка лет вслед за ними явился Светлый собственной персоной, явился, чтобы быть провозглашенным сыном самого Императора и, запудрив всем мозги, с помпой отправился в Вечный Город. Ведь именно там, по словам луноликой племянницы Божественного, донны Фредерики, находится Источник всего сущего, та самая Аласта, отыскать которую наказала Светлому перед смертью его волчья жрица. «Отыскать и освободить, Ее, и всех, кто заточен», но у беловолосого Соля, плебейского бога-разрушителя, похоже, есть на счет Аласты особое, вполне определенное мнение. Которым он, можно сказать, сейчас ничтоже сумняшеся поделился – со мной, простой послушницей, приданной ему в сопровождающие. И что же означает он, этот жест высочайшего доверия? Неужели...

   Я подняла на Соля смятенный взгляд.

   – Ты собираешься убить меня? – без обиняков спросила я.

   Нахмурившись, он распустил сплетенные за головой руки; я вздрогнула.

   – С чего бы? – спросил резко.

   – Ну, я, – я сглотнула, – теперь все знаю...

   Он кивнул, глядя неприязненно. Не придумав, что еще сказать, я молча пялилась на него.

   – Давай дневник, – сказал он, наконец.

   Я моргнула.

   – А?

   – Дневник гони, говорю, – он протянул руку. Я захлопнула тетрадку, передала ему через стол. Он шлепнул ее себе на колено, не раскрывая. – Ступай, – мотнул головой в сторону двери.

   Я привстала, упираясь ладонями в столешницу.

   – Ты обиделся? – пролепетала я.

   Он молча указал мне на выход.

   Я села на диван обратно. Выдержала его кипящий возмущением взгляд.

   – Прости, – сказала примирительно. И уставилась в свою пустую чашку из-под чая.

   – Ну правда, шла бы поспала, – спустя молчание сказал он мне мягко.

   Я, разглядывая прилипшие на дне чашки чаинки, спросила:

   – Зачем ты мне все это рассказал?

   Он долго не отвечал, наконец, сказал со вздохом:

   – Ведь это Карма твое общество навязала, несподручно, сказала, без помощницы-то. А ты же ни шиша не понимаешь, что происходит, хлопаешь глазами своими коровьими и веришь всему, что тебе говорят. – Я собралась возмутиться, но он выставил ладони вперед. – Извини! Ты хороший человек, Кора, ты честная, верная, не шибко ум..., – под моим взглядом он стушевался, – хорошая, в общем. Но ты, – заговорил с новым пылом, – связалась с очень плохим парнем. Все, прежде имевшие с ним дело, погибли. Они все погибли, понимаешь, и лишь поэтому нельзя вдруг взять и бросить, отказаться от долга, надо довести эту партию до конца, но... Ты и Карма, пожалуйста, только вы останьтесь в стороне, ведь теперь вы все знаете, ты и она, и поэтому... Поэтому как-нибудь, очень прошу, постарайтесь выжить, не лезьте в финал этой истории... Если ей, Предвечной, так надо, пусть забирает себе последнего бога, но вы-то, вы – чужие, до вас никакого дела нет, ни до одной, ни до другой... – он опустил голову, кончиками пальцев теребя потрепанную тетрадную обложку. Обалдевшая, я сидела напротив, приоткрыв рот, переводила взгляд с его дрожащей на дневнике руки на длинную серебристую челку, завесившую лицо. Щеки горели от прилившей крови, от его, такого неожиданного, признания.

   «Бог, он для всех, – с холодком в животе подумала я и обхватила себя за плечи, стараясь подавить внезапную дрожь. – Тот, кто пожелает его для себя, погибнет, Предвечная не простит ему». Но я не желала! Ничего такого никогда и в мыслях у меня не было, я просто... привыкла к Солю и сочувствовала ему, как если бы он был моим младшим родственником. А еще я почему-то была уверена, что он защитит меня, если что-то плохое случится. Да, он бывал груб и высокомерен, да, он использовал меня в каких-то своих неведомых делишках, но при этом всегда сохранял человечность. Он научил меня думать не только о себе, научил понимать и уважать правду других людей. Он был для меня как заноза в заднице, но он стал мне другом, какого у меня никогда прежде не было. Раньше я и представить себе не могла, что мне окажется нужен такой друг, человек, который сделает для меня мир шире, раздвинет тесные грани привычной жизни... Человек, для которого я сама, оказывается, представляю немалую ценность.

   И все же не человек. Аристократ. Для некоторых так и вовсе – бог.

   Соль поднял на меня лицо, и темный, тяжелый взгляд его уткнулся в меня, как копье.

   – Они все погибли, Кора, – безжизненно, веско прозвучал в перестуке колес его голос, – для того, чтобы Светлый выполнил свою миссию. И вот цель близка, и ничто, и никто Светлого не остановит. «Спаси всех», когда-то наказала она, и наказ ее будет исполнен, неважно, сколькими еще при этом придется пожертвовать. В любом случае, малое будет принесено в жертву великому, этому жадному, ненасытному великому, сожравшему уже стольких малых сих, – он покривился, как от боли. – Тебе рассказал все это затем только, чтоб ты знала: держись, по мере сил, в стороне. Ведь, если нет, тебе тоже не будет пощады, тебя погублю без жалости, как и всех их, тех, кто тебе предшествовал. Карма обременила твоим обществом, чтоб в твоем присутствии не наделал глупостей, чтобы берег – тебя и себя, но, к твоему сведению, этот ее план не сработает. Она и сама не очень-то знает, что ее ждет после отъезда Лучезарного кобеля... Да теперь это и не важно. Купол будет разрушен, Аласта спасена, а Вечная Невеста получит в свое полное распоряжение раскаявшегося последнего бога. И вся эта масса, все это стадо, – великое, ради которого малые сии сложили свои храбрые головы, – весь этот безмозглый сброд обретет, наконец, свободу. И сможет снова плодиться, грызться, любить и ненавидеть друг друга столько, сколько их душам будет угодно, до нового конца света. А ты, Кора, чтобы ненароком кони не двинуть, держись-ка лучше от этой, – нервным жестом он показал на себя, – компании подальше, а о собственной безопасности похлопочи уж как-нибудь сама, ладно?

   С кривой, неприятной ухмылочкой он все буравил меня своим багрово-зимним упорным взглядом, и я, проглотив все возражения, наконец, кивнула в ответ.

   – По рукам, – сухо добавила я, и он стянул эту столь не идущую ему ухмылочку в тонкую линию поджатых губ. – Не беспокойся, уж о себе-то я позабочусь. – Я встала, поклонилась. – Благодарю за угощение, дон.

   Он коротко взмахнул ладонью, отпуская меня, и, отперев защелку, я вывалилась в застеленный ковровой дорожкой вагонный коридор. Делавшая там уборку дежурная при виде меня заискивающе заулыбалась. Скользнув по ней взглядом, я втиснулась в свое купе и рухнула на диван. «Вот так-то, Кора, – с сонным, усталым ожесточением подумала я. – Вот тебе и друг».

   Я смежила веки, под ними взметнулась метель и черные волчьи силуэты. Они наскакивали, один за другим, на сжавшего кулаки полуодетого парня, чьи длинные светлые волосы, корчась, дергала вьюга, чье точеное, красивое лицо перекошено было, как черным уродливым шрамом, зубастым оскалом. Он вскидывал руки со сжатыми кулаками навстречу прыгавшим волкам, растопыривал пальцы, пронзая ими, как острыми ветками, мохнатые глотки. Волки ожесточенно, беззвучно гибли, и вот уже вместо них я видела простоволосых, одетых в белые, до пят, хламиды, людей: мужчин и женщин, детей, молча и безропотно испускающих дух от прикосновений длинных пальцев-веток. Шрам ухмылки на белом лице расползался, словно отворялась рана, чернел, как Тартар, оттуда, извиваясь, лезли черные червяки-слова: позаботься о себе сама, Кора, поберегись, или раб бездны сожрет тебя, размозжит в своем липком от крови кулаке.

   Задавленная кошмаром, я всхрапнула, задыхаясь, но проснуться не смогла, и провалилась, ниже, глубже, в душную тесноту сна, и проспала так до самого утра, до стука проводницы в дверь моего купе, стука, известившего о том, что поезд Его Императорского Величества ровно через половину стражи прибывает на вокзал Вечного Города. Наш состав стоял на последней стоянке перед Хаканаи, и я успела умыться, одеться, позавтракать и даже написать письмо. Поезд тронулся, и, глядя на проплывающие за окном предместья божественной столицы, на удивление самой себе спокойно я подумала: «Надо бы купить новый дневник. И держаться подальше, насколько только возможно, держаться подальше от этого сумасшедшего».

   Не набирая полного хода, поезд катился по столичным рельсам, и заря нового дня распахивала крылья над утопающими в зелени крышами города дворцов и тысячи храмов. Вздымались величественно каштаны вдоль железнодорожной насыпи, на площадях сверкали фонтаны в лучах раннего утра, торговые улочки были пустынны. Сложив руки на коленях, машинально разглаживая платье, я думала о том, что матушка, несомненно, одобрила бы мое решение.

   Я поглядела на простой белый конверт без подписи, лежащий передо мной на освобожденном от приборов столе. Жаль, что сам дневник вернулся к автору, но, с другой стороны, я полагала, последних двух страниц более чем достаточно для доказательств. Конечно, я сильно рисковала вчера, вырвав их из тетрадки Соля, но он, на мое счастье, пропажи не заметил. «Похлопочи о своей безопасности сама», он сказал. Что ж, именно этим я и собиралась заняться. Пока еще не поздно. Пока еще он, вор, обманщик и экстремист, не натворил нам тут в Империи дел.

   «Видят боги, Соль, я верой и правдой служила тебе, – думала я, без интереса рассматривая блистающие медью статуи, пухлые колонны портиков, заросшие плющом стены парка, мимо которого неспешно проезжал наш поезд. – Но долг гражданина велит мне остановить тебя в том черном деле, какое ты задумал. В своем ты уме, или уже нет, пришелец ты извне, или уставший от праздной жизни папенькин сынок, – того мне неведомо. Но коль скоро ты вознамерился разнести Купол вдребезги, и даже похитил для этой цели из запасника музея диковинные экспонаты Эпохи Беззакония, способные набирать и рассеивать природную энергию, коль скоро ты своей рукой написал, как именно ты в Империю к нам из-за Купола проник, то уж, не обессудь, а ответ за это придется держать по всей строгости наших законов перед самим Императором. И уж он, а точно не я, будет решать, как с тобой поступить. Он, Божественный, а уж никак не я, мелкая сошка-послушница».

   С этими мыслями, наблюдая, как поезд делает поворот и взгляду открывается пробуждающийся центр Вечного города, я, положив ладонь на конверт, протянула вторую руку к шелковому шнурку. «Ты спасаешь великое, – сказала я себе тихонько и поезд, дернувшись, совсем сбросил ход. – А раз так, то что-то малое неизбежно будет погублено». Что-то малое, часть собственной души, например, такая крохотная, что умирания ее можно и не почувствовать. Что умиранием ее, таким ничтожно малым, можно – во имя торжества великого – и пренебречь.

   Медленно я потянула шнурок вниз, и тут же раздался настойчивый стук в дверь. Я сжала пальцы на конверте, ощущая, как хрустит под ними плотная бумага. «Нет, стойте, я еще не готова!» – в смятении подумала я.

   12.

   Кора ушла.

   Глупенькая, испугалась, подумал Соль безразлично. Он выходил на финишную прямую, до цели оставалось несколько часов. Скоро все решится, думал он, все так или иначе решится.

   Но чувства всепоглощающего завершения он не испытывал. Он рассказал Коре о Волчице, о том, как она умерла. Впервые он облек в слова то, что темным грузом давило на него все это долгое время, почти целых сто лет. Но облегчения не было. Может быть, его не было оттого, что он не все рассказал Коре о той проклятой ночи?

   Почему она умерла. Почему он позволил ей, его Акмэ, единственной, в которой сошелся весь смысл его случайного существования, – почему он все-таки позволил ей умереть.

   Но что изменилось бы, расскажи он историю целиком? Кора испугалась, просто испугалась – как это банально, а ведь он хотел всего-навсего предостеречь ее. Он не собирался брать ее с собой, не собирался приносить ее в жертву, но в итоге получилось так, что взял. И он пожертвует ею, если придется. Если другого выхода у него не будет. Как почти сто лет назад Волчица пожертвовала – своей жизнью.

   Знала ли она, что так все и будет? Она умрет, и ее смерть подтолкнет его к поиску, к исполнению обещания, которое – останься она жива – он ни за что не взялся бы исполнять. Он желал для нее жизни, желал радости, счастья материнства, и она все это обрела бы, не будь он одержим стремлением поквитаться с Молохом. Не стремись он во что бы то ни стало покончить с бывшим хозяином ради нее, своей новой хозяйки. Не будь он так сосредоточен на этом своем стремлении, не будь ослеплен. Любовью.

   Он был слеп. И все же прозрел под конец, так не вовремя, фатально, тогда, когда его зрение, его знание оказались помехой. Он не смог ее спасти, не смог защитить, оглушенный свалившимся на него откровением. Она говорила, что любит – только его, и он верил ей, верил, и вера эта придавала ему сил совершать невозможное. Но потом, в ту вьюжную ночь, вывалившись вместе с Молохом на арену волчьей битвы, он в последний раз увидел ее живой, и мгновенно утратил всякую веру. Потому что в свете ее яркой души, в самой сердцевине света, он различил присутствие новых, крошечных жизней. Ее будущих щенков. Тех, кого он не мог дать ей. Тех, кого кто-то другой ей дал.

   Волчица, ну почему?!.. Сейчас оставалось лишь гадать. Но, гадай не гадай, а только он, Соль, кругом виноват в том, что потерял ее, свою первую, свою единственную Белую жрицу. Сжираемый ревностью, растерявшийся, он смотрел, как она идет навстречу Молоху, засевшему в его теле, навстречу им обоим – хозяину и слуге, так нуждавшимся когда-то друг в друге, – смотрел, как, робкая, бьется в ней пульсация чужой жизни, и думал о том, как ему хочется ее сломать. На краткий миг его помыслы вошли в резонанс с теми словами, что шептал ему горячечно Молох, на миг вещь и ее хозяин стали одним, слились в предвкушении крови, – и он выпал, бежал, как предатель, открывший ворота неприятельской армии, спасся из собственного тела. Ужасаясь себе. Никогда больше с тех пор не зная, как правильно.

   – Прости дурака, Акмэ, – вслух сказал он, и безотчетно оттолкнул с колен тетрадь ладонями.

   Шурша листами, она упала под стол, легла там, раскрывшись, как усталая птица. Соль дико повел глазами, оглядывая купе так, словно не понимал, где находится. Придя в себя, нагнулся, подбирая дневник за край потертой обложки. Страницы перелистнулись, являя взору портрет другой женщины – полной противоположности Акмэ.

   – Чиэ, – сказал Соль, и выругался, плюхнув дневник на упругую обивку дивана. За всеми этими разговорами он кое о чем совершенно забыл.

   – Забыл, – усмехнулся он, косо взглядывая на дневник. От него следовало бы избавиться, но, с другой стороны, кому теперь он мог помешать? Владельцу? – Соль вновь иронически усмехнулся. Этот дневник даже Коре ничем теперь не помешает, впрочем, – Соль перелистнул страницу, – похоже, Кора уже нашла любительским рисункам применение. Или не Кора, а, например, Лу (при мысли о той в нем ёкнуло недоброе предчувствие). Не важно. До финишной черты оставалось всего ничего. С тех самых пор, как милицейский патруль застукал его и Брана с товарищами в музее, с тех пор, как их всех – с той или иной степенью успешности – убили, ничего не шло по плану. И все же вот – императорский поезд мчит его в столицу, а Карма и ее двуличный лжедядя обеспечили Солю столь необходимое ему на первое время прикрытие. Все остальное зависит только от быстроты.

   Перекосив рот в неприятной усмешке, Соль рывком встал и вышел из купе в коридор. Память уже не та, сбоит, но все, что важно, он помнит. Почти сто лет ему понадобилось, чтобы сложить из крох рассеянного по миру знания непротиворечивую карту поисков Предвечной, и данные сходились в одной точке. А удача, его черная удача, неумолимо вела его к ней. Что ж до выбора, который – со слов его последней Мудрой – он должен был сделать правильно, то тут колебаний он больше не мог себе позволить. Он был Светлым, неправильным богом, тем, кто все разрушит, и выбрал он уже очень давно. Он обещал своей жрице спасти всех, и, только выполнив это обещание, мог надеяться хоть как-то искупить перед ней свою глубокую, как космос, вину. А Кора, ее подружки, Лючия и Отшельник, – Соль прикрыл глаза и мотнул головой, не замечая, что пугает своим безумным видом выглянувшую из служебного купе проводницу, – весь этот маленький островной мирок, наконец, – всем его паразитическим благополучием придется пожертвовать. Ну, а Карма, – он зажмурился и едва не врезался в отделанную под мореный дуб металлическую дверь, ведущую через тамбур к вагону Лучезарного дона, – Карма поймет. А если нет, что ж, это будет уже не важно.

   Он потянул на себя тугую дверь и, вышагнул в грохот и лязг колес по железным венам рельс. К нему возвращались равнодушие и самообладание с толикой высокомерия, – личина, которую он надевал перед старшим аристократом, богом-родственником, когда-то давно, около трех веков назад, служившим проводником воли Предвечной для племени тюленьих перволюдей. Толстуха Чиэ, еще одна жрица Соля по ту сторону Купола, рассказывала Светлому предания о нем, их последнем Темном боге, Оки-Куруми, не желавшем расставаться с возлюбленным народом моря. «Предки убедили его, что так от него будет больше пользы, если он уйдет. Ведь, согласись Оки остаться, душа его погрузилась бы в мертвый сон, как только Преграда воздвиглась». Он не хотел уходить из внешнего мира, не желал бросать дорогих сердцу соплеменников на произвол злой судьбы, добровольно ими принятой, и он же, по словам Кармы, являлся теперь самым адекватным и полезным среди прочих аристократов. «Единственный, кого ты сможешь убедить действовать с тобой заодно». «Достаточно, если он проведет во дворец. В сообщниках необходимости нет», – возразил ей Соль, заставив покачать головой сокрушенно. Она знала, что он задумал, ей одной раскрыл он свой нехитрый план. Она не пыталась остановить его, понимала, что не сумеет.

   Он собирался разрушить Купол, соединить расколотые три века назад половинки одного мира, и, может быть, вернуть пожирающим друг друга людям снаружи смерть как мерило прежнего порядка. Может быть, если – когда Купол будет разрушен, дети Земли сумеют, наконец, простить потомков изгнанных из их племен преступников, породивших народ Молоха и канувшую с ним в Лето цивилизацию. Акмэ верила, что такое возможно, из всех детей земли только она одна верила в это. Она во многое невозможное верила, его единственная по-настоящему необходимая жрица, наивная и прямодушная, жестокая, как всякий волк ее народа. Ни Грозный Лай, ни Чиэ, ни жители прибрежного поселка, земляки Лючии и ее брата, не разделяли ее убеждений, не верили, что один может спасти всех. Соль и сам – не верил. Но теперь это было не важно. Он – Светлый, неправильный бог, неспособный спасать, но прекрасно освоивший науку разрушения. И он твердо решил сделать то, к чему его умения годятся. А спасают пусть те, кому это искусство дано. Ему злая судьба отвела совсем другую роль.

   Что ж, больше он не будет спорить с судьбой. В финале этого пути он намерен превратить себя в бомбу.

   Месяц Сливовых дождей, 5-ий день второй декады, марс

   Торис вышагивал вдоль забранной тяжелым шелком стены: черная с серебряной рукоятью в виде головы коршуна трость – подарок любимой племянницы – в одной руке, стопка исписанных бумаг в другой. Он диктовал секретарю текст предварительного отчета о своем кратком пребывании в Саракисе, и почти добрался до конца, когда украшенная его личным вензелем дверь отворилась. Под грохот колес в вагон шагнул этот самодовольный выскочка, новый фаворит Фредерики. Он снова был без маски, как и в первую ночь мистерий, и под кистью секретаря, бросившего украдкой на вошедшего взгляд, образовалась на красивом листе уродливая клякса.

   – Я ожидал, что ты придешь пораньше, – с мягкой укоризной заметил фавориту Торис, пока секретарь, бормоча извинения, судорожно сыпал песок на испорченную страницу.

   – Прости, – без тени раскаяния отозвался выскочка. Он плюхнулся на диван, закидывая ногу на ногу, развалился, по-хозяйски озираясь. – Помешал?

   Торис тряхнул сжатой в пальцах стопкой собственных заметок, поглядел на напряженный затылок секретаря.

   – Разбуди Лукреция, – сказал он, легонько постучав клювом коршуна по его отвердевшему плечу. – Вдвоем с ним перепишите отчет набело.

   Молодой человек вскочил, торопливо кланяясь. Дождавшись, когда он соберет письменные приборы и бумаги, Торис выпроводил его из вагона и, с удовольствием сняв маску, повернулся к новому родственнику.

   – Выпьешь чего-нибудь?

   – Водку со льдом, – небрежно бросив маску на тяжелый черного дерева стол, Торис прошел к мини-бару в дальнем конце вагона. Неяркий свет свечей (их Торис по старинке предпочитал всем остальным видам освещения) жидким золотом отразился в острых гранях графинов и округлых бутылочных боках, когда он открыл лакированные створки заповедного шкафчика. Неторопливо, тщательно, артистично, смешал он пропорции и вернулся к дивану с бокалом и граненым стаканом в руках. Стакан протянул визитеру. Тот взял, тут же чуть пригубил, без особого, впрочем, удовольствия. Положенную богам долю он выплескивать не стал, хотя предназначенная для этого урна стояла рядом.

   Торис поставил бокал на столик, вернулся за тростью (он не расставался с ней) и сел в кресло напротив гостя. Выполнив все процедуры, попробовал собственный напиток на вкус. Независимо от времени суток он предпочитал употреблять коньяк. Ему нравилось, как тот мягко горчит на языке, а опьянения он, как любой из непорочно рожденных, не страшился.

   В молчании он отдавал дань благородному напитку. Соль, новый фаворит Фредерики, лениво следил за ним, сжав собственный стакан между колен. В темных нетипичных глазах его отражались огоньки свечей.

   – Было бы весьма неплохо, – добродушно заметил ему Торис, – если бы утром ты все-таки надел маску.

   – В Саракисе ты уже обращал на это внимание, – невозмутимо кивнул Соль. – Но, знаешь, эта любовь к анонимности может сослужить дурную службу... в данном случае. Ведь даже цвета одежды принадлежат храму, в котором Карма служит.

   – Для того, чтобы получить собственные цвета, ты должен быть представлен Императору, – покачал головой Торис.

   Фаворит кивнул.

   – До этого момента ничто не должно помешать народу лицезреть его будущего правителя воочию, – самоуверенно добавил он.

   – Базилевс крайне не одобряет, когда кто-то из прихоти нарушает установленные от века традиции, – возразил Торис. И отставил бокал на столик. Пить ему расхотелось.

   – Но ведь он разумный... человек, и понимает, что в данном случае никакая это не прихоть, а всего лишь гарантия безопасности на случай недопонимания. Как только позиции всех сторон будут разъяснены, не останется причин нарушать заведенный порядок.

   – Не шибко-то ты доверчив, мой заморский друг, – Торис вздохнул, разглядывая грозно раскрывшую клюв серебряную птицу на набалдашнике трости. Что Фредерика нашла в нем, в этом неотесанном дикаре? Неужели виной всему ее слабая женская природа? – В кругу Семьи, среди своих, мы вполне могли бы решить дело миром.

   – Тем более не терпится попасть в круг своих! – отозвался Соль неожиданно пылко. – Поверь, нет ни капли приятного в том, что приходится угрожать собственным родственникам.

   – Вот как? – проведя пальцем по прохладному металлу искусно вылепленной птичьей головы, Торис, наконец, позволил себе чуть расслабиться. Может быть, с воспрянувшей надеждой подумал он, новенький и впрямь не так опасен, как пытается показать? Может быть, он просто испуган и следует естественному для него стремлению во что бы то ни стало обрести поддержку себе подобных? Все же, в отличие от остальных, он с самого начала был в изоляции. – Как они там? – мягко спросил он, вновь протягивая руку к недопитому бокалу. – Живы ли еще, мои тюлени?

   Новенький вздрогнул, накрыл стакан ладонью, боясь расплескать напиток.

   – Их мало осталось, – неохотно сказал он, глядя мимо Ториса. – Когда поселился на их землях надолго, у них вышел конфликт с племенем прибрежных людей. Больше двух веков они жили бок о бок, как добрые соседи... настолько, насколько это возможно было в их обстоятельствах, но потом... Пришли змееглазые, и все изменилось к худшему.

   – По-другому и быть не могло, – покивал Торис с пониманием. И сделал большой глоток. Первосортный коньяк мягко и тепло пролился по пищеводу. – Слишком толстокожие и упрямые, чтобы желать перемен, – взгляд его слегка затуманился. – Слишком гордые, чтобы простить.

   – Ты ушел от них, Карма говорила, – опустив голову, Соль покачал в ладонях свой стакан. – Что ты чувствовал, когда уходил?

   – Печаль, – Торис улыбнулся, захваченный воспоминаниями. Хмель имел над ним недолгую власть, но мгновения эти были ценны и приятны. – Печаль и смирение перед бессмысленной крепостью их духа. Мы столкнулись с ней, этой крепостью, и здесь, на островах, и очень долго она служила помехой в наших попытках все исправить.

   – Но здесь крепость их духа вас не остановила?

   – Не остановила бы и там. Мы были созданы, чтобы вершить справедливость, и мы вершили ее так, как считали верным. Но там, после того, как необратимый поступок был совершен, у нас не оставалось бы ни малейшего шанса. Именно поэтому я в конце концов и ушел от него, возлюбленного моего племени. Но сердце, – Торис прижал к груди руку, второй продолжая плотно стискивать наполовину опустошенный бокал, – сердце мое навеки отдано им. – Отсалютовав собеседнику, он сделал большой глоток. Встал, намереваясь приготовить новую порцию.

   Соль, вновь положив ногу на ногу, из-под челки наблюдал за ним.

   – И ты, – проговорил он Торису в спину, пока тот, стоя у бара, совершал священнодействие над напитком, – никогда не жалел о своем уходе?

   – Отчего же? – весело спросил аристократ, возвращаясь на прежнее место. Сочтя, что одного бокала будет мало, он прихватил с собой початую бутылку. – Каждый из нас по-своему сожалел. Но, видишь ли, – он протянул бокал и, нехотя, Соль чокнулся с ним. Они выпили: Торис смакуя, его собеседник с сосредоточенной гримасой, – что толку сожалеть, когда поступок уже совершен? Тогда все, что остается, – просто делать работу, к какой предназначен, и наслаждаться маленькими радостями, ниспосланными нам жизнью. В конечном итоге жизнь не так уж плоха, если отдаться течению.

   – Однажды Чиэ, Полная луна, старая шаманка тюленьих, в ответ на вопрос, что же произошло без малого три века тому назад, рассказала байку о двух народах, земном и небесном, – закончив с питьем как с неприятной обязанностью, Соль тоже расслабился, откинувшись на спинку дивана. Торис внимательно слушал, изредка доливая свой бокал до краев. – Люди земного народа чтили природу, сказала она, и во всем следовали слову Мудрых женщин. Они спали, прижавшись животами к теплому материнскому чреву, купались в соленых волнах, довольствуясь дарами обильных морских просторов, рожали здоровых и толстых детей, и жили привольно и радостно, сытые простой пищей. И был народ неба, племя сильных и крепких охотников, воинов, ходящих с широко расправленными плечами и спящих на спине. Они были любопытные, бесстрашные, шумные, они строили большие дома и запускали в материнские недра сделанные их руками и умом орудия, чтобы выбрать из глубин металлы и выковать из них для себя оружие и доспехи. На двух ногах ходили они, и далеки стали от матери, привыкли презирать ее, попирать под пятой. «Мы больше вас, – говорили они верным ей детям, – мы сильнее, само небо-отец жаловало нам право повелевать вами». Горды они сделались и высокомерны, совсем забыли о том, как сами были когда-то малыми, как ползали в младенчестве своем по огромному материнскому телу, припадали к нему в страхе, едва в поднебесье появлялась грозная хищная тень. Они строили города, и грохотали техникой, они создали машины, похожие на них самих, и поставили эти машины себе на службу. В своем превосходстве стремились они подчинить всех, кого считали ниже себя, и бредили звездами, мечтая пронзить однажды небесный свод бегом своих механических колесниц. А потом вдруг заметили, что малым их братьям, безропотным детям земли, доступно чудо, куда большее, чем весь грохочущий прогресс цивилизации, – вечная жизнь. И позавидовали народы неба, захотели заполучить чудо земли, не зная, что для того, чтобы владеть им, нужно смирение, от которого они разучились. Играя и любопытствуя, как дети, отрывающие стрекозам крылья, убивали они своих земных братьев, пытаясь выведать у них сокровенную тайну бессмертия. И однажды, как часто с детьми бывает, слишком заигрались, совершили непростительный поступок, и покровы с чудесной тайны пали, явив ее во всей наготе и чудовищности. Бессмертие рухнуло к ногам жаждавших его, и тьма окутала небеса, а по земле протянулся ядовитый туман. Навеки прокляли дети земли своих младших, бестолковых родственников, детей неба, навеки объявили им войну, и конца края ей нет с тех пор, как ожесточились два кровных народа друг на друга. «Принуди нас к миру, – сказала однажды Чиэ, толстая и старая шаманка тюленьего клана, когда люди из прибрежного города пришли просить о защите от нашествия змееглазых, – силой заставь, потому что добром у тебя не получится. Поздно теперь для добра. Слишком много зла лежит между нашими народами». А вам, стало быть, удалось? Вы сумели принудить их к миру?