Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 58 страниц)

   Нул перебрался в Саракис, спрятал оружие в надежном месте, ночевал на крышах домов и на сеновалах. Глиняное тело не боялось холода так, как настоящее, а собаки не могли его унюхать и шума не поднимали. Запас трав, из которых он делал смягчающую мазь для своих негнущихся конечностей, у него имелся при себе, воду для настоев он по ночам набирал в колодцах. И все это время думал, кого же он может использовать. И, наконец, додумался.

   Вечером третьего дня своего пребывания в Саракисе он направился в «Затмение» – тот самый кабак, в котором во время сатурналий Светлый с подачи Нула и Брана впервые встретился с повстанцами. Хозяин узнал его, кивнул, как знакомому, выставил кружку дешевого пива. Потягивая его и не чувствуя вкуса, Нул коротал время в темном уголке заведения, дожидаясь появления связного. Он ни о чем с повстанцами не договаривался и, вполне возможно, после гибели атамана и богатырей в музее они не рискнут больше иметь с ним дела. С другой стороны, им ведь наверняка любопытно, куда подевался Светлый. Кого и спрашивать об этом, как не Нула.

   Его расчет оправдался. Повстанцы явились на следующий день, ближе к закрытию, когда в кабаке остались только закемарившие в подпитии завсегдатаи. Кай – Нул опознал его по подтянутой фигуре – и с ним двое телохранителей вошли внутрь, обменялись кивками с хозяином и прямиком направились к погруженному в полумрак краю стойки, где с выдохшимся за вечер пивом притулился Нул. Повстанцы технично обсели его, загораживая от любопытных глаз, и Кай спокойно поинтересовался, что побудило «их доброго друга Отшельника» искать с ними встречи после череды недавних драматических событий.

   «Светлый обманул нас, – в тон лидеру повстанцев отвечал Нул, – переиграл. Но время пока не вышло и у нас есть еще шанс воспользоваться ситуацией. Для этого мне понадобится твоя помощь, Кай».

   «Подробнее», – не меняясь в лице спросил его Кай. Он еще проживал свою первую жизнь, следил за собой, держал тело в форме. Нул не решился бы сказать, сколько Каю лет, под пятьдесят, может, но выглядел тот значительно моложе. У него были густые рыжие волосы, кожа в золотистом загаре, выразительные серые глаза, и с самого начала Нулу все казалось, будто он встречал кого-то, похожего на Кая. Он силился сообразить, кого, и, наконец, недавно, думая о том, как проникнуть в храм, вспомнил.

   «Смотри, – сказал ему на это Нул. – Мы все знаем, что беды нашего народа от аристократов. Зверолюди прокляли нас несмертием, но угрозу представляют не они, а аристократы с их бессмертием и ядовитой кровью. Именно они загнали вас в подполье, верно? – Кай и телохранители угрюмо кивнули. – Под предлогом защиты зверолюдей они создали систему, в которой самим зверолюдям тоже не нашлось места, их положение немногим лучше нашего, если здесь вообще применимо слово „лучше“, – он криво усмехнулся. – Свободнорожденные рождаются и умирают в неведении, но даже их жизни не стоят и обола в пересчете на интересы аристократов. По прихоти какого-нибудь судьи-самодура любой из этих так называемых свободных граждан рискует лишиться жизни и души, обречь весь свой род на позор и страдания. Как же так получилось, почему? В чем же логика? Ведь зверолюди почитают своих аристократов в качестве благих богов, но я не вижу благодати в той системе отношений, которую они установили в обществе. Может быть, потому что ее нет? И аристократы руководствуются какими-то своими собственными, недоступными нам, простым смертным, соображениями? А зверолюди... ну, мы видим и сами, они честны и благородны, они великодушны, но у них как у народа нет никаких амбиций, они склонны к фатализму и пессимизму, готовы покорно умереть по прихоти аристократа. Как погибли Бран и богатыри. Ведь они знали, что Светлый позвал их на верную смерть. Знали, и все равно последовали за ним».

   «Я слышал, рейд милиции на музей в ту ночь был чистой случайностью», – сухо возразил Кай.

   «Возможно, – повел плечом Нул. – Но рано или поздно эта случайность превратилась бы в закономерность. Светлый намеревался разрушить Купол, можете представить, как много зверолюдей погибло бы в этом случае?»

   «Разрушить Купол?! – изумился Кай. Телохранители переглянулись. – Но как? И... зачем?»

   «Он говорил, что хочет спасти зверолюдей от участи рабов».

   Кай, закусив губу, побарабанил пальцами по затертой столешнице барной стойки.

   «Странная логика», – пробормотал он.

   «Странная, – согласился Нул. – Я был там, – продолжал он, вновь завладевая вниманием собеседников. Хотя поначалу они и были настроены скептически, но слушали его с жадным интересом. Им хотелось узнать, каких дел натворил так поразивший всех Светлый. – В музее. Когда нагрянул патруль и всех покрошили. Я... не совсем живой, как видите, мне удалось затаиться так, что меня не обнаружили. Только поэтому я спасся. – (Он не врал, просто недоговаривал. На самом деле он соскочил в межмирье и оттуда, оцепенев от ужаса и горя, наблюдал, как Брана сотоварищи убивают). – Я видел, как Светлого тоже... смертельно ранили и он упал, но знаете, что я вам скажу? – слушатели покачали головой. – Ведь Светлый знал, что он неуязвим. Просто не мог не знать об этом. Знал он и о том, что Бран с богатырями смертны. И все же в легкую разменял их жизни на какой-то неведомый нам результат».

   «Что ты имеешь в виду?» – нахмурился Кай.

   «Светлый сейчас в храме подземных богов, готовится переместиться в Столицу. О своих планах все здесь разрушить и восстановить справедливость он больше не заикается».

   «Ты встречался с ним?»

   «Несколько дней назад он имел наглость заявиться в Лисью деревню, толковал со старой Мудрой. Упокоил по дороге Туарега и Дано, чем наверняка навлек гнев властей на слободку».

   Кай досадливо цокнул языком. На лицах телохранителей, отчетливое, читалось неодобрение.

   «Ты знаешь, чего он хотел?» – спросил Кай.

   «Он приходил за трофейным оружием из музея, – кивнул Нул. – Но я ему его не отдал. Тогда он сказал, что поедет в столицу».

   «Зачем?»

   «Он все талдычил о разрушении Купола, но знаешь, Кай, как по мне, так цель его совсем другая».

   «Какая же?» – подавшись к Нулу, спросил сквозь зубы Кай.

   «Как по мне, так он просто хочет встроиться в здешнюю иерархию и стать одним из так называемых небожителей, чтобы наслаждаться своей безраздельной властью над жизнями и смертями подданных», – вновь поведя здоровым плечом, веско отвечал Нул.

   Кай задумался. Телохранители молчали. Хозяин кабака с невозмутимым видом протирал кружки сухой тряпицей. Парочка завсегдатаев у ближнего ко входу стола вяло перекидывалась какими-то избитыми пьяными репликами.

   «Зачем же ему было нужно оружие?» – спросил, наконец, Кай.

   «Подкрепить свою заявку на власть убедительным аргументом, – предположил Нул. – Возможно, он собирался шантажировать столичную братию тем, что разрушит Купол в случае, если они не примут его условий. Накануне газеты писали, что аристократы намерены послать сюда брата Императора, значит, к появлению Светлого они отнеслись серьезно», – о предстоящем визите Лучезарного дона и в городе, и в кабаке гудели все, кому не лень. Обычно никому неинтересный «Глашатай Саракиса» в минувшую луну собрал целые толпы вокруг стендов, на которых вывешивали объявления и новые выпуски газет, а глашатаи охрипли, второй день читая передовицу для всех желающих послушать последние известия.

   «Странный какой-то способ завоевать доверие будущих коллег», – хмыкнул Кай, по виду которого было ясно, что он тоже знаком со взбудоражившей горожан новостью.

   «Кто поймет, по каким законам движется нечеловеческая мысль? – повторил Нул свой тезис и на сей раз увидел в лицах слушателей согласие. – Как бы то ни было, в скором времени Светлый отправится в столицу и, вполне возможно, там начнется суматоха и передел власти. Мы можем воспользоваться этим с выгодой для себя».

   Кай ничего не ответил, но взглядом велел – продолжай.

   Глубоко, одними ноздрями вдохнув, Нул заговорил.

   "Какуя перспективу для себя и своих детей вы видите в здешнем обществе? Именно вы, со всем своим бессмертным потенциалом, – Кай и телохранители сардонически усмехнулись. – Даже если дети ваших детей сумеют найти себе не оскверненных проклятием партнеров и у них родится здоровое потомство, как это поможет непосредственно вам и вашим детям? Никак. Ни перволюди, ни аристократы не в силах снять с вас этого проклятия. Желая стать обычными людьми, вы можете, как и я, пройти дорогой страданий и поставить на кон все, но в итоге самым большим, что вы получите, окажется поддельное тело калеки, – он криво развел руки, демонстрируя себя. Телохранители нахмурились, задумавшись, Кай буравил Нула неотрывным взглядом. – Все возможности, все пути, предусмотренные для нас в этом построенном не нами мире, ведут в тупик. В нем нет для нас места. Аристократам наши чаяния и беды неинтересны. Никто не позаботится о нас, кроме нас самих. Не окажет помощи, не скажет слова поддержки. Для них, всех остальных, мы – проклятые, третий сорт, человеческий мусор. Но так ли это?

   Я с сестрой пришел из-за Купола, и там вампиры, такие, как мы, правят миром, а все остальные люди у них служат кормовым подспорьем, – слушатели покривились, но Нул знал, на что шел. – Все остальные люди мечтают умереть в молодом и сильном возрасте, чтобы потом, став, наконец, полноценными, наслаждаться несмертной жизнью вечно. Потому что единственной угрозой существованию таких, как мы, за Куполом был Светлый, но он сейчас здесь, занят придворными интригами и едва ли ему удастся попасть назад на материк. Прочие аристократы тем более не питают никакого интереса к внешним землям".

   «Что же ты предлагаешь?» – озвучил вопрос Кай, хотя по виду его было понятно, что он начал догадываться о том, куда Нул клонит.

   «У меня есть оружие, достаточно, чтобы прорваться сквозь Купол в его и без того уязвимом месте. При наличии лодки мы – те, кто захочет присоединиться, – могли бы достигнуть материка, а там, дальше, я знаю, куда идти, ведь я же местный. Там мы сможем жить по своим правилам, и ничей язык не повернется назвать нас третьим сортом или проклятыми. Мы сможем жить там веками – и мы, и наши близкие – наслаждаясь свободой и властью, всеми привилегиями, которые дарует несмертная жизнь и которых здесь мы – по воле других несмертных – насильственно лишены».

   «А от нас ты чего хочешь?» – после долгого молчания спросил, наконец, Кай.

   «Мне нужно попасть в храм, – глядя ему в глаза, ровно отвечал Нул. – У меня там сестра. Я хочу забрать ее из вольеров и вернуться назад, в земли, на которых мы станем сами себе хозяевами».

   «Что ж вам там с самого начала не сиделось?» – недоверчиво усмехнулся Кай. Он сохранял невозмутимость, но по взгляду было видно, что мысль его лихорадочно работает.

   «Мы были молоды, наивны и глупы, идеалистичны. За что и поплатились, – криво улыбнувшись, Нул показал на себя. – Я слишком большую цену заплатил за науку. Жаль, что рядом не нашлось никого из старших, кто смог бы объяснить мне, что к чему, еще при жизни. Ведь попытки притвориться человеком напрасны. Куда разумнее и честнее признать, что мы не люди, и никогда ими не были. Наша судьба – другая. Может быть, не лучше, но и ничуть не хуже человеческой. И уж точно мы заслуживаем того, чтобы быть хозяевами собственной судьбы».

   «Ты можешь проникнуть в храм и без нашей помощи, – осторожно сказал Кай, не спуская с Нула пристального взгляда. Речь калеки произвела на него впечатление, но все же что-то останавливало его порыв дать немедленную реакцию на предложение калеки. – Ведь, как ты говоришь, у тебя есть оружие, украденное из музея Светлым».

   «Есть, – не моргнув глазом, согласился Нул. К этому вопросу он был готов. – Но оно обладает разрушительным эффектом. А я, в отличие от Светлого, не собираюсь разбрасываться жизнями людей, которые дороги мне и моим друзьям. Тем, кто так же, как и я, вынужден избывать не заслуженное нами проклятие».

   Кай продолжал молча буравить его потяжелевшим взглядом, и Нул слегка улыбнулся, надеясь, что выглядит в полной мере простодушно и безобидно.

   «Мы с сестрой встречали ее в вольерах еще малышкой, – сказал он, как мог, доброжелательно, но прозрачные глаза Кая все равно потемнели от внезапного страха. – Помню ее и позрослевшей. Такая необычная красота, и цвет глаз, и волосы, – твоя порода, не спутаешь. Я хотел бы, чтобы она оставалась молодой и красивой как можно дольше. Хотел бы этого и для собственной сестры, но, увы, получилось иначе».

   «Как давно ты понял?..» – глухим голосом спросил его Кай. Лежащие на столешнице крупные руки его сжались в кулаки.

   «Когда увидел тебя, вспомнил... – слукавил немного Нул, но запнулся, поняв, что лидер повстанцев спрашивал не об этом. – При первой встрече, – сказал он, глядя в исказившееся от досады лицо Кая. – По форме ее души сразу было видно, что она одна из нас, – Кай вздрогнул, а один из телохранителей скорчил мимолетную гримасу. – Мы ничего ей не сказали. Просто вывели ее и подружек из вольеров, находится в которых для них было смертельно опасно».

   Неосознанно надвинувшийся, нависший над ним Кай слегка расслабился после этих слов, чуть откинулся на низкую спинку стула. Побарабанив пальцами по потемневшему лаку на дереве столешницы сказал:

   «На днях в храме были упокоены трое вампиров, слыхал об этом?»

   Нул, не сдержавшись, приоткрыл рот.

   «Нет, – с похолодевшим сердцем отвечал он, пытаясь справиться с готовой немедля заголосить паникой. Нет, это не может быть сестра, он бы почувствовал?!.. – Кто?»

   «Вот и мы думаем, кто бы это мог быть?» – протянул Кай.

   «Светлый, кто же еще! – не стал подыгрывать Нул. Он едва сохранял спокойствие. – Кого из вампиров уничтожили?» – расширил он вопрос. Голос его интонировал не очень, был вял и неуклюж, как и глиняное тело, и всего смятения передать не смог. Поэтому Каю и телохранителям его реакция показалась убедительной.

   «Местный заправила, как я понял, а с ним какая-то древняя вампирица и одна из его шестерок».

   «Римма? – уточнил Нул, пытаясь одновременно взять себя в руки и понять, чувствует он все еще сестру или нет. Но нарастающий ужас гасил любые попытки соображать связно. – Такая пышногрудая, бледноволосая матрона», – добавил он в ответ на недоуменный взгляд Кая.

   Тот безразлично пожал плечами.

   «Да, вроде она».

   «Светлому видно то же, что и нам, – желая отплатить Каю за страх, вызванный внезапной шокирующей новостью, жестко сказал Нул. – Зародыш черной души. Пусть даже у твоей дочери есть прижизненная тень, а сама она не пробовала ничего крепче „живой воды“, ей никогда не быть в безопасности в мире, в котором заправляют похожие на Светлого аристократы. А мы, братья и отцы наших сестер и дочерей, всегда будет испытывать обжигающий ужас от известия о том, что где-то поблизости какой-то из вампиров упокоен. Ужас и отвращение перед той участью, которую для всех нас уготовили эти безжалостные монстры. Ведь они тоже жрут наши души. Но никто не судит их за те бесчинства, что они творят».

   Телохранители кивнули, соглашаясь, а Кай, потемнев лицом, сгорбился на стуле, упершись в ляжки локтями.

   «Мне нужно время, чтобы все обдумать, – сказал он после длинной паузы. – Я дам тебе знать о своем решении через Зервана», – он мотнул головой в сторону хозяина. Тот, заметив, кивнул.

   «Хорошо», – сказал на это Нул и протянул здоровую руку для рукопожатия.

   Кай встал и, помедлив, пожал протянутую калекой руку. Развернувшись, пошел к выходу. Телохранители, оглядываясь на Нула, последовали за ним. Нул дождался, когда за их широкими спинами закроется дверь и, не выдержав напряжения, уронил голову на столешницу, упираясь лбом в иззубренное дерево стойки.

   «Ефимия, – зажмуривая глаза и видя возникающее в памяти морщинистое лицо мудрой старицы, с щемящей душу тоской подумал он. – Да будь же ты проклят, Светлый, во веки веков, ты и твоя ненасытность! Будь же ты проклят, душегубец!»

   Помотав головой, Нул снова встал с пенька, заходил по поляне кругами в беспокойстве. Задерживается его проводник, уж не случилось ли чего? Не пора ли самому поискать выход отсюда?

   Он понимал, что выход искать не нужно. Он уже приходил сюда и сумел покинуть это место, хоть и натерпелся в последний раз страху. Проводник ему нужен вовсе не для этого, чтобы сбежать из желтой страны. Проводник должен отвести его в такое место, откуда он сможет быстро и оперативно проникнуть во дворец и оказаться пред очами Богини. Она сказала, что времени нет. «Ты слишком рано призвал меня, – сказала она, когда они сели в купе на двоих и поезд тронулся, оставляя позади озаренный заревом храмового пожара Саракис. – Я не смогу долго пребывать в этом теле».

   У него мало времени. Сколько он уже сидит здесь в бесплодном ожидании? Он ведь даже не додумался ни до чего путного. Он полюбил Лунную госпожу, преисполнился к ней еще большего благоговения и почтения, когда Богиня воплотилась в ней. Он любит Ее безусловно. Он ненавидит Светлого. Все это так понятно и просто, но почему он должен сомневаться в своих чувствах?!..

   Заслышав вдалеке отзвук волчьего воя, Нул замер. Опять этот волк! Не из-за него ли задержался проводник? Пожалуй, стоит проверить. Все равно усидеть спокойно на месте уже совершенно невозможно.

   Нул заковылял в ту сторону, откуда ему послышался волчий вой. Проводник, если понадобится, найдет его по запаху – пусть тело у него неживое, но оно принадлежит человечьему миру и все равно привлекает внимание местных обитателей. Любые вещи из мира живых начинают рано или поздно привлекать внимание мертвых. Пока сами со временем не становятся частью подземного царства. В любом случае дольше бездействовать смысла никакого нет. А ответ на загадку Богини он попробует отыскать по дороге, может быть, физические упражения наведут его на нужную мысль? При жизни он любил размышлять на ходу.

   ...Кай согласился на его предложение в первую ночь Лемурий, когда Нул уже отчаялся получить от него весточку. К этой ночи до Нула успела достучаться сестра, погрузив его заново в пучину зависти и саморазрушения. Она посмела помогать Светлому, она сотрудничала с ним, по ее наводке он упокоил Ефимию, Теодора и Римму! В то время Нул не понимал, как она могла стать на сторону душегубца, она, та, кто наговорила ему столько обидных, ядовитых речей про Светлого, которая готова была сожрать душу собственного брата только за то, что тот полюбил кого-то, похожего на Беловолосого! Злость, досада и пронзительная до дрожи в губах обида овладели Нулом, и, лежа на чужом сеновале в бледных лучах луны, он провалился по межмирью настолько глубоко, что пересек нечаянно границу сумеречного царства преисподней.

   Там, на усыпанной блеклыми опавшими листьями серой поляне под хмурым каменным небом он провел два дня, покрываясь, как слизью, ненавистью к себе и к другим. Перепуганная душа едва дозвалась до него, напомнив о том, что он рискует пропустить утренний выезд Лунной госпожи, собравшейся встречать на вокзале Саракиса своего Лучезарного родственника. С огромным трудом Нул заставил себя вернуться назад, на человечью сторону, и оказался в одервеневшем теле, которое без движения остыло и почти потеряло подвижность. Страх остаться навеки парализованным помог ему вернуть контроль над членами: извиваясь, как червяк, он добрался до приставной лестницы и почти скатился по ней на землю, чудом не свернув шею, еле-еле встав, добрел, борясь за каждый шаг, до колодца, набрал воды в ведро, смешал в нем травяной настой в жидкую мазь, с помощью которой оживлялись суставы и сочленения его ненастоящей плоти. Запас трав, полученный им от старой Мудрой, подходил к концу, без него, если с Дейдре что-то случится, участи Нула никто не позавидует: его птица-душа окажется заточена в саркофаге неподвижного тела и провалится в ад нескончаемого безумия.

   Но пока чудодейственная мазь подарила тепло его неживым конечностям, и на следующее утро Нул уже стоял в скоплении людей, заполонивших обочины узких улочек Саракиса по пути следования храмовой процессии. Когда наступил рассвет и мимо застывшей толпы проплыла, как дева-Заря на золотой колеснице, столичная дева, Нул, глядя на нее, испытал сильнейшее желание бросить в толпу одну из двух рабочих «гранат», которые он выискал среди трофейного оружия и спрятал в кармане теплых стеганых штанов. Ему вдруг захотелось, чтобы «граната» взорвалась – ярко, как комета, как фонтан огня, – так он чаял привлечь внимание луноликой, ночеглазой госпожи к своей персоне, прокричать ей, что он один знает, кто она такая на самом деле. При виде ее он словно опьянел. Такой беспомощности и такого всемогущества по отношению к кому бы то ни было он никогда не испытывал, эти переживания были слишком велики для него, непомерны.

   Вечером, так и не получив весточки от повстанцев (кабак «Затмение» оказался закрыт, хозяин с домочадцами отправились на первую лемурийскую всенощную), Нул в числе прочих многочисленных зевак поехал на трамвае на северо-запад, в квартал гробовщиков и изготовителей поминальной утвари. Там находился храм подземных богов, к которому его тянуло непреодолимо, и ночью в нем – впервые за всю современную историю города – Божественный дон Август собирался самолично отправлять заупокойную службу поминовения душ предков.

   Нул шел туда в слабой надежде увидеть вновь Лунную госпожу, испытывая по пути сложные чувства. Как он мечтал когда-то вырваться из храма, сбежать, поставил ради этого на кон все, что имел! Теперь почти на что угодно готов, лишь бы проникнуть внутрь. Он чувствовал себя глупым, нелепым перевертышем: как тот, кто всю жизнь мечтал быть похожим на кого-то другого, а в итоге не сумел стать даже самим собой. В толпе празднично наряженных, надушенных парфюмом людей он взобрался по узкой улочке, увешанной электрическими гирляндами фонариков, заставленной пестрыми палатками торговцев снедью, спиртным и амулетами, вверх по холму к распахнутым насте жь внешним воротам храма. На входе румяная девушка-грация, за спиной которой возвышался суровый и статный гвардеец с алебардой, протянула ему чарочку со священным питьем. С изумлением он узнал в девушке дочь Кая, помедлил, пробуя подобрать разбежавшиеся от неожиданности слова, но заговорить с ней не рискнул. Вместо этого, глядя в грустные серые глаза прелестной грации, взял предложенную ему чарку, пригубил и тут же ощутил, как тепло заструилось по глиняному телу. Незабываемый вкус «живой воды», с явным добавлением которой было сделано крепленое храмовое вино, взбудоражил воспоминания о его пребывании под крышей этой громады. С трепещущей, как малая птаха, в груди душой он шагнул в открытые створки высоких ворот, и очутился на территории храма.

   Там вовсю разворачивалось праздничное действо. Гремели барабаны, ритмично вскрикивали танцоры, народ толпился вокруг столиков предсказателей судьбы и продавцов священных реликвий. В чаше с углями дымились благовония. Оглянувшись на ворота, возле которых, фальшиво улыбаясь, приветствовала других входящих посетителей дочь Кая, Нул, вздохнув, направился к следующим воротам, за которыми начиналась территория храмового святилища. Тут тоже было тесно от столпившегося на площади перед главным молебным зданием народа. Впереди, укрытые на случай непогоды разноцветными тентами, располагались сидячие места для знати и высшего жречества. Дальше за ними зеваки поплоше заполнили все пространство, лишь изредка над морем голов покачивались высокие, отороченные собачьим мехом шапки храмовых гвардейцев, призванных не допустить беспорядков. Нул попытался протолкаться в толпу поглубже, но не преуспел, и остался стоять почти в дверях, дожидаясь начала богослужения. Он вертел по сторонам головой, присматриваясь, нельзя ли затаиться где-то в уголке и, воспользовавшись праздничной суматохой, прошмыгнуть во внутренние храмовые ворота, а заодно разыскивал взглядом лица знакомых. Едва ли Кай сотоварищи рискнут заявиться в храм, но раз его дочь здесь... все возможно. Но постепенно внимание Нула переключилось на то, что происходило в глубине молельного дома.

   Грянула полночь, и мерный, как прибой в скалах, грохот барабанов во внешнем саду стих. Толпа уплотнилась от горожан, желающих взглянуть на небывалое зрелище, Нул даже обрадовался, что не стал уходить далеко от выхода, иначе его наверняка затиснули бы куда-нибудь в угол, из которого ничего не увидишь. Ударил гонг, и к украшенному цветами и благовонными свечами алтарю в глубине молельного зала церемонной семенящей походкой вышли одетые в темные платья девушки-послушницы, неся в черных лакированных шкатулках дары. Они поклонились статуям Подземным божеств, стоящим в углублении молельного зала, и, возложив дары на алтарь перед ними, бесшумно удалились.

   Гонг ударил во второй раз. Толпа затаила дыхание и сам Нул невольно проникся торжественностью момента, когда из скрытых за алтарем покоев вышел Лучезарный дон, одетый в украшенную перьями маску и пышные одежды первосвященника. Они были белоснежного цвета – длинные парчовые туфли с помпонами на носках, пышные шелковые штаны, в которые была заправлена широкого кроя белая туника с длинными рукавами, поверх туники светло-серая, расшитая жемчугом, накидка, подпоясанная черным поясом. Лицо маски было белым и бесстрастным, ничем не украшено, но вдоль нее, скрывая волосы, пышной гривой спускались перья и меховая оторочка, в которой сверкали капли горного хрусталя. Дон был не самого высокого роста, немногим выше Лунной госпожи, под всеми слоями церемониальной одежды трудно было разглядеть, какого он телосложения, но двигался он, словно молодой хищник, гибко и плавно. Остановившись перед алтарем слева, не доходя трех шагов до середины площадки, он отточеным движением повернулся спиной к публике, отвесил низкий поклон статуям божеств и, опустившись на колени на заранее подготовленную для него черную подушку, сложив перед грудью ладони, громким жреческим голосом принялся нараспев читать гимн, восхваляющий владык Преисподней. Верующие, повторив его молебный жест, опустили головы, внимая речам первосвященника. Действо заняло какое-то время, а потом с новым ударом гонга одетые в черное служки вынесли дону бубен и он встал со своего места, высоко поднимая его. Началась священная пляска.

   Нул смотрел с неудовольствием на то, как аристократ двигается. Но закрытых всенощных в храме ему доводилось видеть, как эти пляски исполняют люди – послушницы-хористки пели, молодые жрецы подыгрывали им на флейтах и барабанах, танцоры выплетали в фигурах танца сложный красочный узор. Зрелище было величественное и завораживающее. Но оно ни в какое сравнение не шло с тем, что проделывал на возвышении молельного зала один-единственный дон, чьим музыкальным аккомпанементом были только редкие, гулкие звуки туго натянутой кожи бубна. Его движения, его комканная, нечеловеческая пластика, его прыжки похитили все внимание публики.

   Нул следил за ним, испытывая мучительное чувство восхищения и зависти к чужому искусству, и еще – как будто бы ностальгию, узнавание, словно он уже когда-то видел этот танец. Нахмурившись, он силился припомнить, где же, как такое вообще возможно. И в миг, когда дон особенно сильно и пружинисто подпрыгнул, трескуче вскрикивая из-под своей косматой маски, вокруг Нула вдруг с ослепительной правдоподбностью разлилось прозрачное весеннее море. Он увидал острый нос отцовой лодки, плывущей по бритвенно-синей голубизне воды, услыхал скрип уключин, куски талых льдин толклись в струящихся волнах, их мокро-холодный запах, крики и гомон чаек на камнях далеких островов донеслись до него, а среди них – трубные рыки тюленей, резвящихся на берегу, мимо которого отец крохи-Лучика почтительно греб на своей лодке. Сам Нул-Лучик, опершись подбородком на борт лодки и свесив из овечьего тулупа к воде руку так, что висящая на пристежке рукавичка почти касалась дышащей морозным паром воды, прикипел взглядом к огромным серым тушам, ворочающимся на покрытой чаячим пометом гальке – на суше тюлени казались ему беззащитными, смешными, несуразными. Он видел, как, отталкиваясь ластами, какие-то из них пытались передвигаться с место на место, и фыркал носом пренебрежительно, наблюдая комичные, похожие на бессильные конвульсии, перемещения толстяков. Отец пристыдил его за невежливость, а вскоре Лука и сам убедился в том, насколько был неправ насчет ловкости тюленьего народа. Однажды он увидел их плавающих в волнах, легко и стремительно они совершали кульбиты сквозь упруго-текучую плоть океана, и, засмотревшись, он чуть не кувыркнулся вниз головой с лодки, настолько заворожила его красота подводного тюленьего танца. А, наблюдая за Лучезарным доном, он узрел этот танец вновь, только дон плясал его не в воде, а на суше, и никого из его покинутых на материке собратьев вокруг и в помине не было.

   «Собратьев», – споткнулся Нул на этом невольно подвернувшемся слове. Вспахивая пласты памяти, обнажались воспоминания: рыжий чубчик Белчонка, которым он встряхивал, как петушок гребешком, когда говорил, блеск его потешно выступающих передних зубов в полумраке вольера, чуть шепелявый речитатив: «...и вот в тот год, когда премудрый господарь Молох затеял великое наступление на земли зверолюдей, с вольчей стороны, из-за стены Тумана, явился нечестивец, его бывший слуга, явился, чтобы свершить свое злейшее дело...» На материке Светлый водил дружбу с волками, стал другом и покровителем тюленьим людям, здесь, в Империи, прибился к лисьим. В каждом племени зверолюдей его почитали как бога. Понятно, почему здесь, где по-прежнему живут и царствуют аристократы, рожденные на свет от союза самой Праматери с воплощенным Небесным отцом. Но откуда о них известно за пределами Купола, где прошло уже почти два века изоляции? Неужели когда-то у каждого материкового племени зверолюдей был собственный бог, хорошо знавший повадки своего народа? Неужели когда-то Лучезарный дон Август на самом деле принадлежал к тюленьему роду?..

   Он не успел заострить на этой догадке внимание, потому что нечеловеческий танец дона закончился. Сложив руки по швам и вытянувшись во фрунт, аристократ замер. Служки в черном подбежали и почтительно забрали у него бубен. Дон стоял не шевелясь, пышная маска на его лицо не двигалась, но вдруг из-под нее раздался громкий голос:

   – Возлюбленные граждане Саракиса, благодарю вас за то, что собрались здесь сегодня в эту первую праздничную ночь Лемурий! Я счастлив и горд вместе с вами почтить славную память предков и отцов-основателей этого города, воздать дань уважения и хвалы священной Матери-земле и всем трем Ее ипостасям: деве-невесте, Мудрой жене и старухе-душеводительнице. А еще я счастлив и горд объявить для вас восторженную весть о том, что среди нас, ваших скромных правителей, появился новый младой Божественный родственник, близкий по духу и крови мне, вашему покорному слуге, и моей племяннице, донне Фредерике Сиятельной! Позвольте же мне представить его вам!