Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 58 страниц)

   «Бог просит... – начал Бран, но полоумный Соль сжал пальцы, сильно, и ярый предводитель переменил намерение. – Будь по-твоему. Соль, отныне ты – мой старший брат».

   «Не старший, Яр. Глупый и младший. Воспользовавшийся статусом, чтобы затесаться в твою стаю. Прости. Право называться братом нужно заслужить».

   Полоумный Соль разжимает пальцы, сидит, понурив голову. Теперь Бран смотрит на него искоса, дивясь, как будто бы видит впервые. Полоумный тощ, нечесан, тонкокост, из обносков с широкого атаманьего плеча куцо торчат его руки и ноги, тоненькие, как у марионетки. Расставив ноги-спички, полоумный принимается вновь чертить между ними прутиком в пыли: перед Браном и перед ним же, из настоящего, собирается из черточек скуластое, узкое, насмешливое девичье лицо. Лик Дочери земли. Полоумный Соль, наклонившись, ладонью бережно разравнивает пыль, и продолжает сидеть, свесив руки. Слабый ночной ветерок трогает длинные волосы челки.

   Неловко, страшась того, что делает, атаман Бран протягивает руку и обнимает полоумного за плечи. Тот вздрагивает, вскидывает голову, в глазах – тоска.

   «Братишка, – говорит ему Бран и притискивает к себе под бок. Полоумный Соль смотрит изумленно, недоверчиво, моргает. Бран ждет, и не дождавшись, мимолетно хмурится. Не умеет их бог плакать. Все же он – бог. – Ну-ну, – успокаивающе говорит Бран, и хлопает полоумного Соля по костлявому плечу. – Ничего. Ты привыкнешь, и я тоже. А потом заслужишь свое звание. Лишь бы матушка тебе под горячую руку оплеух не всыпала».

   Полоумный хлопает глазами, открыв рот, и Бран, видя это детское удивление, вдруг начинает заразительно смеяться. Соль присоединяется к нему, и на хохот из лачуги выглядывает недовольная Дейдре.

   «Чего разгоготались, окаянные? – шепчет она, жмуря сонные глаза на ночной светильник. – Малых разбудите!»

   «Прости, мать», – кается Бран перед женой. Дейдре ростиком ему по плечо, тощая, как вобла, но суровая, будто медведица, защищающая потомство. Полоумному Солю об этом прекрасно известно, и он, отлепившись от Брана, молча кланяется ей, приложив кулак ко лбу в знак особого почтения. Смерив обоих взглядом, Дейдре уходит.

   «Не пожалеешь? – вполголоса спрашивает Бран, заворачивая в платок курительные принадлежности. – Богом быть безопаснее».

   «Зато братом твоим, Яр, куда как почетнее», – отвечает полоумный Соль, и Бран снова фыркает, на сей раз от удовольствия.

   Они встают на скрипящем крыльце, подбирают лампу. По-дружески толкаясь плечами, подхихикивая, заходят в темную, полную тепла и сонного сопения лачугу, атаман, добродушно посмеиваясь, затворяет за собой дверь. Гасит лампу, и лачуга погружается во мрак. Лишь свет одинокой героической лучины в плошке с водой на столе в горнице освещает им путь к постелям. Густая звездная ночь плывет над плебейской деревней.

   Пройдет три недели, просвистят вьюгой холода, наступят разудалые Сатурналии. Отшельник по просьбе Брана сведет полоумного Соля с экстремистами, те расскажут о древних бомбах, хранящихся в запасниках Музея Истории в Саракисе. «Убойной мощи в каждой хватит, чтобы разнести проклятый дворец вдребезги. Надо только разобраться, как устройство взрывается и пронести его вовнутрь». Полоумный Соль не собирается взрывать дворец, но он не знает, где ему искать Аласту. Зато он помнит, откуда пришел в плебейскую деревню сам. Он рассуждает просто: нужно добыть древние бомбы, вернуться в прикупольный институт и взорвать Купол там, в самом уязвимом месте. Ну, а дальше, когда в Империи начнутся паника и переполох, глядишь, и Аласта сама проявится, даст о себе знать перед лицом окончательной гибели. План не самый блестящий, но вполне в духе полудурка-Светлого, разрушителя всего честного мира.

   Ему не удастся осуществить этот план из-за досадной случайности: на рейде в Исторический Музей его самого, атамана и всех товарищей весьма профессионально убьют милиционеры, непонятно за какой надобностью нагрянувшие с проверкой в покрытые паутиной и пылью музейные подвалы. И дело сорвется, накрывшись медными пятаками – три ха-ха за удачно подвернувшийся каламбур, смотрите, не надорвите животики.

   Подняв лицо из ладоней, невидяще глядя, как умирает, захлебываясь в плошке с жиром, смелая лучина, полоумный Соль слышит скрип половиц со стороны входа. Земляным холодом, как из подпола, веет на него со спины, и, повернувшись на деревянной чурке, служащей здесь стулом, он видит извивающиеся отражения пламени в тусклых невидящих глазах наклоняющегося над ним, как колодезный журавль, атамана.

   Костяной, негнущейся рукой он схватил Соля за плечо, откинув спиной на замызганную столешницу. Вторую протянул к ковшу, в котором в последних отсветах догорающей лучины Соль успел разглядеть колышащуюся воду. Бран сунул ему под нос ковш, металлические стенки неприятно скребнули по зубам.

   – Прости, брат! – пытаясь бороться с неумолимо заламывающим его атаманом, выкрикнул Соль. Вода из ковша плескала в губы, попадала на язык, текла по подбородку. Вкуса у нее не было. – Прости!

   – Я не жалею, – хрипло, непослушным ртом сказал ему О'Брайен. – Никогда не жалел. Всегда знал. Что ты. Спасешь нас. Ступай сейчас. Пора. Иди к лесному проводнику. Братишка.

   Хватка мертвых пальцев на плече была железная, трещали под ней кости. Но Бран не желал побратиму зла, и в спящем голосе его не было угрозы. Как и всегда, живой или нет, он помогал своему полоумному братишке, поддерживал его, понуждал на действия. Прекратив сопротивление, чувствуя, как давит под лопатки твердый край столешницы, Соль, как мог, расслабился и перестал сжимать зубы. В лачуге сгустилась темнота, как в склепе, и в ней, в этой могильной темноте, сдавленный рукою мертвого друга, Соль ощутил, как проливаются в его горло капли мертвой воды. Чтобы пройти загробное царство насквозь, он должен уподобиться его обитателям. Чтобы спастись, выйти из-под земли, увидеть рассвет вновь, он должен временно умереть, расстаться с грузом воспоминаний и долга. Он должен отбросить прочь свой страх, и гордость, и всякую суетную срочность, и довериться своим проводникам.

   Безвкусное питье, как талый снег по скату крыши, пролилось по его пищеводу в желудок. Ухнуло там, растворяясь, как эфир, в крови в мгновение ока, и конечности начали холодеть, терять чувствительность, сознание замерло, становясь оловянным, вдобавок к беспомощному во мраке зрению пропали обоняние и слух. Бран рывком, как щенка, за плечо вздернул его на ноги, взяв за руку, повел за собой, как ожившее пугало. Куда они идут и сколько, Соль не понимал: он был как деревянный болванчик, как петрушка в руках ребенка. Наконец, Бран усадил его на что-то жесткое и деревянное, снова сунул в губы ковшик. Схватив за волосы, откинул голову назад и влил новую порцию воды, все такой же безвкусной и отвратительной. Она вернула Солю разум и часть чувств и, захлебнувшись ею, он закашлялся, вырываясь из жестких рук Брана и вытирая рот. Отдышавшись и придя в себя, понял, что зрение ему не служит. Но он мог слышать скрип деревьев за спиной, шепот ветра в их кронах, мог ощущать сырой запах примороженой первыми холодами земли из глубокой потаенной чащи.

   Бран возвышался над ним близко, и Соль наощупь поймал его большую трудовую руку с завитками волос на внешней стороне ладони. Приложил ее, холодную и неживую, к губам, прижал. Бран, помедлив, опустил Солю на макушку ладонь другой руки. Неповоротливыми пальцами взъерошил волосы.

   – Бывай, – сказал он своим мертвым, но по-прежнему родным и добродушным голосом, – братишка.

   Соль закрыл невидящие глаза, ощущая, как, подождав, атаман осторожно пробует вынуть свою ладонь из его рук. В груди что-то рвалось, ныло, как будто из нее тянули жилы, в горле невыносимо скребло. «Изжога от мертвой воды», – мутно подумал Соль. Он не мог разжать пальцы, стиснутые на широкой ладони побратима. Как будто он зажимал ими артерию, из которой хлещет кровь, и, если разожмет, погибнет тут же, на месте.

   – Мой выбор, – пророкотал вдруг Бран, заставив Соля вздрогнуть и распахнуть пустые глаза. – Сам так решил. Всегда хотел младшенького братика. А у мамушки после меня уж не было больше деток. Я-то поздний сын был, здоровый богатырь. Вот и спортил ей лоно. Так мытарствовал все сам по себе. Пока ты не объявился. Рад был, как подарку. И сейчас рад. Всегда. Потому не тужи, братка. Не кори себя. Никто никого. Ни к чему не неволил. Все по взаимному. Выбору было. Зла не держу на тебя. Люблю. Как братца. Но нетерпеньем здесь встретить снова. Не горю. Рано тебе еще сюда. Идти тебе надо. Дело делать. Жинке моей да деткам привет передать. Много забот у тебя, братик. Некогда нам тут. – Он мягко, ненавязчиво повел рукой и Соль позволил, наконец, Брану вынуть ладонь из его пальцев.

   Сгорбившись на пне, он жадно слушал, как ярый атаман, повернувшись, уходит прочь – грузно, тяжко шагая, шаркая по скованной заморозками земле подошвами своих растоптанных башмаков. В груди у Соля горело огнем, но, отравленный мертвой водой, он не чувствовал боли, лишь светлую, зыбкую, осеннюю горечь утраты.

   А потом неведомая птица выкликнула его имя вновь, и он, поднявшись с пня и встав спиной к деревне мертвых, шагнул под сень угрожающе шелестящего ветвями над головой леса.

   Он не знал, куда держит путь, и ослепшими глазами не видел дороги. Идти было боязно – каждый шаг как вызов неизвестности. Выставив руки, пробуя ногой почву перед собой, он двигался по лесу очень медленно, как боязливая улитка по склону крутой горы. Одолев шагов двадцать и очутившись на кромке оврага, замер. Поблизости кто-то был.

   Слепой и беспомощный, Соль мог только стоять, холодея от страха. Всеми фибрами души он ощущал, как нечто движется за спиной, постепенно подбираясь все ближе. Бран напоил его мертвой водой, чтобы сделать неотличимым от местных обитателей, и вода ослепила его, не позволяя мертвецам разглядеть его. Но вот один из них оказался рядом и может случайно наткнуться на него. И тогда добром дело не кончится.

   Соль застыл, как почуявшая змею игуана. Мертвец за спиной двигался почти бесшумно, но слабую вибрацию и шорох его шагов можно было различить. Неспешно, он шел прямо на Соля, но оставалась робкая надежда, что они все же разминутся. Если нет – Солю несдобровать. Он не сможет быстро бежать, как игуана, он не знает местности, он слаб и слеп, а мертвец здесь у себя дома. Даже способности «божественной» крови Солю не помогут – мертвецы здесь на законной территории, это он чужак. Если неведомый мертвяк схватит его, Солю суждено будет остаться в этом унылом царстве навеки. И – хотя таковой и была его конечная цель – время для этого еще не наступило.

   Он напрягся, готовясь уже, наплевав на все, кубарем скатиться вниз, в овраг, и попытаться удрать от мертвяка по его дну. Как вдруг под его опущенной, со сжатыми в кулак пальцами рукой ощутилась косматая мягкость вздыбленной шерсти, и он услышал сдавленный волчий рык: «Хватайся!»

   Мертвяк, реагируя на голос, рванулся к нему, но Соль оседлал спину невидимого спасителя, вцепился в густую шерсть на его пахнущем псиной загривке. В тот же миг зверь-помощник, мощно толкнувшись задними ногами, отпрыгнул с дороги мертвеца и помчался прочь.

   Обняв зверя за шею одной рукой, Соль вжал лицо в густую шерсть, вдыхая родной мускусный запах. Зверь пах как старая, забытая в чулане шуба, он тоже был неживым, как и все вокруг, но он был свой, дружественный, надежный, уютный, как любимая старая телогрейка. Он был волк, огромный серый волк, мохнатый проводник и попутчик, один из тех состайников, кто погиб по вине Соля много десятков лет назад.

   Волк мчал его на себе довольно долго, и поначалу до прижавшегося к нему Соля доносились звуки суматошной погони, но постепенно они затихли. Лишь мерный шорох ног, перестук лап по укрытой опавшей листвой почве, скрип жил под кожей, шелест заповедного леса, траурный запах отсыревшей, остывшей земли. Кто-то рассказывал ему о своей жизни в пустоте слепоты, о том, как все остальные органы чувств взяли на себя дополнительную нагрузку, чтобы помочь владельцу выжить без зрения. Вот и довелось испытать это состояние на собственной шкуре. Главную скрипку в нем играла беспомощность, необходимость полагаться на других, стыдная от них зависимость.

   Соль перехватил руки на мощной шее волка, подвинулся на нем повыше, прижимая колени к его поджарым бокам. Волк недовольно рыкнул, сбавляя шаг. Наконец, он остановился, тяжело дыша, встряхнулся, сбрасывая седока на землю. Разжав руки и ноги, Соль послушно свалился в прелые листья, и волк встал над ним, тяжело упираясь передними лапами в плечи.

   – Узнаешь меня? – хрипло спросил он, плохо выговаривая звуки человечьей речи своей горячей, пахнущей сырым мясом волчьей пастью.

   – Да, – сказал Соль. – Спасибо, Грозный.

   – Совсем отощал, – хмыкнул волк, не делая попыток освободить Соля от своей мохнатой тяжести. – Как выпавший из гнезда птенец! Ни капли прежней спеси не осталось.

   – Твоя правда, – покорно согласился Соль.

   Грозный Лай вдруг нагнул к нему голову, длинно облизал лицо и шею шершавым горячим языком.

   – Помнишь, что я тебе на прощанье сказал? – спросил он.

   Соль кивнул. Сейчас он помнил, помнил очень хорошо, воспоминания вливались в него, как вешняя вода в запруду в половодье.

   – Слепой, как летучая мышь, – фыркнул Грозный. – Наконец-то внешнее обличье выразило убогое содержание. Как ты в таком-то виде собирался спасать всю землю и всех людей?

   – Их не спасти, – крепко зажмурившись, покачал головой Соль. – Уж точно не такому, как...

   Лай громко щелкнул зубами перед самым его носом.

   – Ты старый пень, Светлый! – свирепо воскликнул он. – Не к лицу тебе скулить как малохольному волчонку!

   Соль, извиваясь под тяжеленным волком, отвернул лицо от его разъяренной пасти. «Как хорошо, – подумал малодушно, – что зрения нет, и не нужно смотреть Лаю в глаза...»

   – Слабак! – выкрикнул волк, клацая зубами у Соля над самым ухом. – Трус!

   С трудом Соль поднял к лицу руку, заслонился ею от разгневанного вожака. Голова тупо гудела, в груди едкой кислотой разливалась обида. Как может Лай так говорить? Неужели он забыл, какой неудачей окончилась прошлая попытка Соля спасти всех? Неужели все жертвы, которые он принес до этого, ничего для Грозного Лая не значат?!..

   Сжав пальцы поднятой к лицу руки в кулак, Соль стиснул зубы в исступленном, немом страдании. «Что этот волк знает? – с бесильной, скрипящей на зубах горечью подумал он. – Он умер, и все. Ему не пришлось таскать груз своих грехов по континенту целую вечность».

   – Хотя, если так покумекать, что я смыслю? – внезапно прозвучали над ухом невнятные слова Грозного Лая. Мягко толкнувшись лапами, он сошел с Соля, освободив его от своей непомерной тяжести. Сел рядом, небрежно мазнув по боку пышным хвостом. – Мякоть мою давно склевали птицы, душа заточена в подземном мире, стаи больше нет. Кто я таков, чтобы обличать бога? Тень волка, стерегущая лесную тропу от случайной угрозы слепому кумиру. Шепот травы. Мои потери не чета его. Я всего-то разменял любое свое будущее на служение ему, Разрушителю.

   – Чего ты хочешь, а? – рывком сев, заорал на него Соль вслепую. – Раскаяния?! Ведь вы сами твердили все это время, что Светлый – это другой бог, дурной бог, тот, кто все разрушит! Ведь это ты был тем, кто вечно долбился в уши с этой мантрой!

   – Я был! – рыкнул волк, вновь тычась капающей слюной мордой в самое лицо Соля. – И я искупаю вовеки здесь грех своей самонадеянности, неужели не ясно? А, да что тебе ясно, ты как был слепым безмозглым соплежуем, так им и остался! Один, без Мудрой, ни на что не годен!.. – Соль ударил его, волк, лязгнув зубами, зарычал злобно, и вдруг набросился.

   Соль ожидал атаки, откинулся наземь, пропуская волка над собой, и пнул его в живот обеими ногами. Взвизгнув от боли, тот отлетел прочь в какие-то кусты, но тут же, утробно рыча, ринулся из них навстречу Солю. Соль откатился, защищая руками лицо и горло, но врезался в выступивший над землей толстый корень дерева и потерял мобильность. Лай наскочил на него, придавив своим весом, сжал мощные челюсти на запястье правой руки, прикрывающей голову. Надавил, отворяя кровь, и до чутких ноздрей Соля донесся ее пряный запах.

   – Сдохешь здесь под моими клыками, обратно уже не выберешься, – сквозь сжатые на руке Соля зубы процедил бывший вождь угрожающе.

   Несколько секунд Соль, терпя боль, пытался сопротивляться, но все его попытки лягнуть волка в живот или вывернуться из-под него не приносили плодов. Наконец, скрипя зубами от досады, он сдался, неловко вытянувшись на холодной земле под навалившимся мертвым состайником.

   – Твоя взяла, – угасшим голосом сказал он.

   Лай разжал челюсти вокруг его руки и, щелкнув зубами над ухом на прощанье, отошел.

   Соль полежал немного, приходя в себя, наконец, сел, неловко опираясь на здоровую руку.

   – Нельзя спасти всех, – упрямо сказал он, невидяще глядя в ту сторону, куда ушел от него Грозный Лай. – Ну, просто невозможно, и точка. Да и Волчица, когда это говорила, уже... не в себе была. Она умирала, Лай, понимаешь? Как тут правильные слова подберешь?!..

   – Она умирала, а ведь нашла же силы донести мысль, – жестко отвечал из отдаления Грозный. – А ты, трусливый бог, расселся тут, как патриарх, живой в царстве мертвецов, и стонешь, стонешь, все тебе не так. Не знаешь, как спасти всех, так и скажи: не могу, мол. Не хочу ли. Ведь никто ж не неволит. Мудрая теперь тоже мертва, да и была бы жива, не осудила бы. Ведь она же любила тебя, окаянного, пуще жизни ты ей дорог был! Но и она, светлая головушка, не пошла на поводу глупого чувства, а выбрала сама, так, как совесть ей велела. Она верила, что ты справишься, ни капли сомнений у нее не было. Потому и выбрала сама свою судьбу, совсем не ту, что Прародительница-Мать ей пророчила. Поступила так, как сочла правильным, а не так, как было ей сказано. А то, что заплатила за выбор жизнью своей, – ну так то совсем другой разговор, так уж мир устроен, что за все платить приходится. Ну, а ты, горемычный божок-с-ноготок, сопли-то подбери. Дело тебе делать пора. Собственной головой думать. Не знаешь, как спасти всех, что ж, не беда, начни с малого. Себе помоги. Кому другому из тех, кто жив еще и дорог. Забудь страх, сомнения, обиды. Пустое это все. После смерти ничего из этого не останется, только сожаления, как гири пудовые, если поступил неправильно. Держат гири, не дают уйти – избываешь грех в неизвестности. Выбрал по совести, выполнил работу, отстрадал, – спишь под сочной травой спокойно, безмятежно. Вот и весь сказ, Светлый. Вот и вся недолга.

   Соль, слушая молча и ожесточенно, поднял руку, вытер измазанное слюной волка лицо. «Почему не зовет больше птица? – подумал внезапно. – Как давно уже она не кричит?»

   – Акмэ выбрала, – сказал он, вслепую поднимаясь на ноги, – как ей было предсказано. Полюбила того, кого не дозволено. Поплатилась за своеволие. Ты ведь сам так сказал, помнишь? – волк недовольно заворчал. – А теперь поешь иную песню, Грозный. Али откровение тебе явилось в сонме сожалений?.. – волк гневно фыркнул. – Ладно, не о том речь, – махнул Соль рукой. – Распря наша ничего не стоит, да и делить нам нечего. Ответь лучше, серый проводник, как найти птицу? Она звала, звала, пока в деревне Брана был, а теперь не слыхать ее. А ведь надо ее найти. Без нее не выйти из этого царства склочных мертвых.

   – Птица, ишь ты! – рыкливо, но на удивление покладисто проговорил Грозный. – Я-то могу и ответить, чего мне стоит? Да только тут в другом загвоздка. Самому тебе ее увидеть надо. А иначе – ничего-то у нас не получится.

   – Самому? – тупо переспросил Соль. Но ведь Бран... Он потер переносицу, схваченный, как лужа утренним морозцем, холодком недавнего воспоминания. Бран заставил его испить мертвой воды дважды. Это значит, что власти над ним она больше не имеет. Но почему же тогда?..

   – Я же говорил тебе, – сухо произнес из пустоты неприветливый голос Лая, – что ты слепой и под носом у себя не видишь, пока не ткнут тебя. Если некому ткнуть, так и будешь в потемках шариться...

   Соль прижал к закрытым глазам пальцы, надавил. Убрав руку, открыл глаза. Ничего. Нет доступа к зрению, как ни пытайся. Что же делать?

   – Ткни, – сказал он, поворачивая незрячее лицо в ту сторону, откуда доносился голос Грозного. – Пожалуйста, прошу тебя, помоги.

   Лай заворчал снисходительно.

   – Тебе уже помог браток твой названый, – глуховато проговорил он своей неприспособленной к замысловатым звукам пастью. – Подумай теперь сам, чего ты ищешь.

   – Аласту, – сразу же ответил Соль. Он даже не задумался над ответом.

   – Ну, – рыкнул Лай сквозь зубы недовольно.

   Соль постарался припомнить, что именно говорил ему Бран на прощание. «Ты узнаешь ее сразу же, едва увидишь». Что же это, получается, он не узнал? Но тогда, выходит, он ее все же увидел!..

   «...Хоть и не признаешься себе, когда Ее темный свет прольется на тебя», – вспомнил вдогонку он. Покачнулся, почувствовав в ногах внезапную слабость.

   У него до сих пор волосы вставали дыбом, стоило лишь вспомнить мощность той вспышки. Тогда, при первом знакомстве с Корой и ее подругой, когда его, все еще слабого после восстановления, озарила своим могуществом Карма. Ничтоже сумняшеся, она явила ему Бездну, тьму настолько абсолютную, что ослепляла она посильнее самого яркого солнца. Он мигом осознал свое ничтожество, беспомощность перед такой грандиозной, щедрой силой, и только лишь скрытая любовь Волчицы, пронесенная им по зараженному не-смертью континенту сквозь десятки лет, оставила ему слабый шанс на продолжение его миссии. Которая заключалась в том, чтобы найти Аласту. Которая все это время – до начала недавних событий, как Бран и сообщил на допросе Коре, – была рядом. И все это время он тайно от самого себя знал об этом, чувствовал нутром. Но просто, как сказал мертвый Бран, не хотел себе признаться. Потому что если он признается себе в том, что знает, в ком воплотилась Предвечная, это значит, что ему неизбежно придется сделать следующий шаг.

   – Открой глаза, – сказал ему Грозный Лай почти что с сочувствием, и Соль понял, что прижимает ладонь к плотно зажмуренным глазам. Слабо, сопротивляясь, он помотал головой. – Покорись судьбе, Светлый, будь смелым. Уж мы-то знаем, что никакой ты не трус.

   С трудом, будто пальцы прилипли, Соль, повинуясь голосу волка, отодрал ладонь от лица. Открыл глаза, но смотрел вниз. Но даже так видел краешком глаз то, чего не чаял увидеть в этой жизни больше никогда. В груди теснило, стискивало дыхание от стыда и горечи.

   Белый ореол мягкого сияния, попадавший в поле его зрения, вдруг качнулся, приблизившись. Соль машинально отступил, вскидывая руку к лицу. Но не стал снова заслоняться, совладал с собой. И поднял обретшие силу глаза на усевшуюся напротив на низкой ветке зимнего дерева белую птицу. Ее ярко-голубые, как лазурные речные камешки, глаза ласково улыбались ему. Прижав к груди ладонь напротив рвущегося на волю сердца, он покаянно опустился перед птицей на колени.

   – Волчица, – безголосо сказал он. На глаза как будто набегали волны сухого песка – так ветер наметает новые барханы на месте потрескавшегося солончака. Проклятие не-слез в этот раз ощущалось особенно тяжко.

   – Здравствуй, Соль, – заботливым голосом отвечала ему птица. Голос был ее, прежний, знакомый до гусиной кожи. За годы скитаний он утратил память об ее облике и тембре ее речей, но тут же узнал этот голос, стоило лишь ему зазвучать. – Вот и свиделись.

   Он опустил голову ниже. Она и ее щенки погибли по его вине, попали в царство мертвых, откуда нет возврата, и как после всего этого она может быть так добра к нему?! К нему, который за все эти годы странствий даже не заметил, что хранит при себе ее душу! Который и этой малости, памяти о ней, не смог уберечь!..

   Ему хотелось провалиться под землю, в бездну, глубже, чем Дит, мрачнее, чем Тартар. Он на любую пытку был готов, но только не эту – держать ответ перед мертвой Акмэ. Он даже в глаза ей не мог взглянуть.

   Сидящий в отдалении Лай презрительно фыркнул, и Соль, запустив пальцы в волосы блеклой травы, стиснул руку в кулак, давя в ней комья холодной земли. Что ему сказать ей? Она любила его и верила ему, погибла, но не отступилась от своей веры. А он... разрушил все ее надежды. Ему даже смелости сразу узнать Аласту не хватило.

   – Проиграл, – глядя на свою стиснутую на загривке мертвой земли руку, глухо сказал он. – Все напрасно...

   – Посмотри на меня, Соль, – позвала его птица. – Посмотри на нас.

   Мотая головой, он прижал к лицу свободную руку, с силой ведя по коже ногтями. Неохотно отворилась кровь, и он испытал облегчение – наконец хоть как-то он может избыть терзающее его страдание. «Сломать себя, – подумал он с мимолетной надеждой, – разбить голову об камень, ведь сейчас никакие установки уже больше не держат...» Установки – нет, а вот безысходность – еще как, ведь если он убьет себя, дорога ему одна – в этот лес, по соседству с погибшей жрицей и бывшим вождем. И будет он вовеки веков обречен на муки совести.

   Кажется, слова Лая о посмертных сожалениях начали обретать вполне конкретный смысл.

   Мазнув по лицу рукой, размазав кровь, Соль поднял голову, исподлобья взглядывая на мертвую Волчицу. Она развела крылья в стороны, показывая двух прижавшихся к ее бокам деток – оба были в человеческом облике. Светлоголовый худенький черноглазый мальчик, серьезный, тощий, как кузнечик, угловатый, и ладная черноволосая девочка с глазами цвета утреннего неба, с яркими, как румянец заката, губами. Сердце Соля снова кольнуло, но боль смягчила нежность к детям – уж очень они были хороши, спокойны, счастливы близостью к матери. Очень уж они были плоть от плоти ее – звездноокие, худощавые, оба с пышной копной непослушных мягких, как тополиный пух, волос. Чьи бы еще они ни были, они были ее, и это обстоятельство все искупало.

   – Смотри лучше! – с улыбкой в голосе подначила его птица, и дети, кося пугливыми глазами, как жеребята на чужака, вдруг оба повернулись к нему лицами. Мальчик, поджав ногу, почесал голую измазанную в грязи ступню. Девочка, сложив яркие губки бантиком, разглядывала его с настороженным любопытством. Соль, потеряв дыхание, вскинул голову, пил взглядом свежесть их лиц. Он уже все понял, узнавание, робкое, трепетало в нем. Но сразу поверить, позволить себе увидеть, как оно есть на самом деле – он не мог разрешить себе, не хотел. Ведь если он дрогнет, если допустит хоть малейшую слабину, то он не сможет тогда завершить свою миссию, провалит саму возможность ее завершения. И, впившись глазами, он смотрел, против воли отметая неподходящее, собирая, как пазл, цельную картину.

   Дети не были похожи на Косточку, ни на какого другого волка из стаи. Волчица была особенная, единственная Мудрая среди простых людей, лишь она одна всегда в человечьем облике. Дедовские черты в ней были видны, а в младых детках ее – черты самой Волчицы и фамильные, черты всей их породы. Особенно мальчик был копией матери – масть, овал лица, нос, брови, рот, тощие, но крепкие руки и ноги. Но в том, как он глядел, как наклонялся, чтобы почесать нос или ногу, в повадке, в повороте головы Солю чудилось что-то до боли знакомое. В чернокудрой девочке он тоже чуял трудноуловимое сходство – в разрезе глаз, в горбинке носа, в манере чуть напряженно, высокомерно вскидывать голову. Нечасто, но постоянно он видел все эти жесты, но никак не мог вспомнить их обладателя...

   Прижав пухлую маленькую ладошку к белоснежным перьям на груди матери, девочка подняла голову и звонким, смешным голоском спросила Высокой Речью: «Харьим, майья?» (Кто это, мама?) «Папаий» (Отец), – отвечала птица ласково, и Соль сел на пятки, тряся головой, как собака, обалдевшая от противоречивых команд. «Папаий? – переспросил недоверчиво мальчик, склоняя к плечу светловолосую голову. – Дахш?» (Отец? Наш?)

   «Дарим» (Ваш), – соглашалась птица, и глядела любимыми озорными глазами в самую душу, как будто приглашая разделить с нею восторг от приятного известия.

   «Хуни'ямун'лор, ради» (Идите поздоровайтесь, родные), – велела детям птица, и они соскочили с ветки и, чуть робея, осторожно приблизились к Солю.

   «Нурим» (Здравствуй), – вежливо сказала девочка, прикасаясь ко лбу двумя сложенными пальцами, а мальчик помалкивал, меряя Соля взглядом.

   «Нурими, – машинально ответил Соль. – Ми валь Дзоннер. Дув у?» (Здравствуйте. Меня зовут Соль. А вас?)

   «Мининнья, – ответила девочка. – Мининньо» (Дочка, Сынок), – кивнула она на насупившегося мальчика.

   «Ур дуль» (Рад знакомству), – кивнул Соль, неловко улыбнувшись.

   «Самхи, – с тихим сочувствием сказала девочка, указывая пальцем на его исцарапанное лицо. – Ду руль?» (У тебя кровь, что случилось?)

   «Нира» (Ничего), – прикоснувшись к лицу, Соль улыбнулся вновь, на сей раз утешительно.

   От доброты безымянной девочки ему хотелось прикрыть рукой глаза и лечь на спину, глядеть в небо. У него кружилась голова от этой щемящей, пронзительной слабости, которую вызывала в нем любовь к детям. К их детям. Его и Волчицы.

   Глядя подозрительно, мальчик взял сестру за руку и потянул ее назад, к матери. Стараясь совладать с собой, Соль перевел взгляд на птицу. Прозрачными глазами Акмэ она смотрела на них мудро, с гордой и веселой заботой. Уравнивая дыхание, успокаиваясь, мирясь с неизбежным, Соль сидел на пятках на поляне посреди леса мертвых и наблюдал за своей маленькой семьей. Мальчик отвел сестру от него подальше, но она все оглядывалась, и, наконец, когда Соль несмело развел руки, приглашая, девочка вырвалась и, подбежав, звонко смеясь, рухнула ему на грудь. Соль обнял ее, крошечную и живую, счастливо хохочущую, погладил по мягким, теплым волосам. Взглянул на мальчика, который с недовольной гримасой, заложив руки за спину, переминался с ноги на ногу. Кивнул ему, как взрослому. Мальчик, помедлив, кивнул в ответ. Он и сестра были одеты в рубахи и штаны из простого небеленого полотна, только кушаки у них были нарядные, с вытканными красной нитью пышнохвостыми петухами и подсолнухами. Обнимая прильнувшую к нему дочку, чьи маленькие ручки обвивали его за шею, а теплое дыхание щекотало кожу, Соль снова поднял взгляд на птицу.

   – Вот и свиделись, Акмэ, – мягко сказал он. – Как давно вы здесь, в этой юдоли скорбей?

   – Для нас время не движется, Соль, – отвечала ему птица охотно. – И место не имеет значения. Мы сделали свой выбор, выбрали друг друга, и не испытываем сожалений. Мы любим тебя, Соль, и любовь к тебе освещает для нас вечность.