Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 58 страниц)

   "Мир, в который он попал, был болен и не подозревал еще об этом. На Пангее, исполинском жилом континенте, простирались, сливаясь друг с другом, четыре огромных города-государства, в них кипела белковая и искусственная жизнь. Электрические автомобили, скоростные поезда, вертолеты, похожие на стрекоз, и самолеты, неуклюжие, как курицы, на земле и прекрасные в родной для них воздушной стихии. Благодаря пересадке органов или замене их на искусственные медицине удалось удлинить человеческую жизнь. Изобилие генно-модифицированных продуктов дало возможность забыть о том, что такое голод. Исследования в области создания искусственного интеллекта позволили конструировать самообучающихся роботов, пусть и стоили такие модели по-прежнему баснословно дорого. И все же достижения науки не шли ни в какое сравнение с теми невероятными способностями, какими обладали туземцы, жившие в резервациях на окраинах цивилизованного мира.

   Среди ученых – философов, историков, антропологов и биологов, – по-прежнему не утихали споры о том, подпадают ли туземцы под определение «человек разумный» в строгом смысле этого слова. Аборигены жили замкнуто, применяли примитивные орудия труда и существовали преимущественно за счет охоты и собирательства. Селились в пещерах, землянках, или хижинах, в зависимости от условий окружающей среды. Деревянные жилища почти не строили, домашний скот не разводили, земледелие у них было развито слабо, а промышленности не существовало вовсе. И причина всему этому была одна: туземцы являлись человекоподобными существами лишь наполовину, поскольку обладали способностью перекидываться в животных. Туземные племена жили в разных частях планеты, и члены каждого отдельного племени превращались в распространенных в их местности животных: в лесах и степях средней полосы в волков, лошадей и оленей, в песках в верблюдов и ящериц, на севере в полярных медведей. Хотя пределы подходящего им ареала аборигены, как правило, не покидали, пользовались они различными диалектами одного и того же языка, не имевшего ни малейшего сходства с языками цивилизованных народов. Аборигены умели управлять погодой, их шаманы и шаманки регулировали плодородие почвы и следили за тем, чтобы экологический баланс в подконтрольном им регионе не нарушался. Были у них и собственные человекоподобные божества, у каждого племени свое, и их наличие вызывало жгучий интерес у цивилизованных народов, поскольку эти существа имели материальное воплощение, обладали разумом и бессмертием. Полвека бились ученые над разгадкой тайны туземных божеств, но аборигены, обычно легко идущие на контакт, в этом случае сотрудничать категорически не желали. Так продолжалось до тех пор, пока, наконец, исследователям первобытной культуры не удалось проникнуть на так называемые Заповедные острова, расположенные в океане Панталласа, к востоку от Пангеи. Аборигены почитали их священной землей, и долгое время не соглашались впускать туда посторонних, но тридцать лет назад запрет был, наконец, нарушен. Это случилось как раз тогда, когда ученое сообщество, а вслед за ним и мировая общественность пришли к мысли о том, что туземцы все же не люди, а некая разновидность человекоподобных животных. Подтверждением этой гипотезы служил, например, тот факт, что ни одно из примитивных племен не оказало в свое время сопротивления колонизаторам из числа цивилизованных людей, вторгавшихся на принадлежавшую туземцам территорию.

   Находки ученых на самом большом острове Заповедного архипелага оказались поистине ошеломляющими. Они обнаружили на восточном побережье целый город, спроектированный по четкому и разумному плану. Здания в нем были построены преимущественно из лакированного дерева, крыши покрыты глиняной черепицей, функционировали примитивные, но вполне действенные водопровод и канализация. На заливных полях в пределах города аборигены выращивали рис, пользуясь хорошо продуманной системой орошения. Местные жители занимались ткачеством, добычей меди и кузнечным делом, разводили шелковичных червей и держали домашних животных и птицу: лошадей, коров, кур. И, что самое невероятное, почти не перекидывались в животных. Как удалось выяснить позже, для них пребывание в исконном нечеловеческом облике являлось своего рода табу. Вскоре ученым удалось найти объяснение такому странному запрету.

   Жители города были потомками шаманских родов из разных племен, и с давних пор проживали на островах Средоточия, как они сами называли архипелаг, охраняя Колыбель богов – море Хаоса, древний источник, из недр которого рождались их божества. Непросто было попасть к источнику: аборигены всеми способами препятствовали исследователям, стремившимся проникнуть к священному для туземцев месту. Переговоры затянулись на несколько лет, но плодов не принесли, ведь аборигены ни на какие уступки не шли. Наконец, потерявшие терпение ученые заручились поддержкой военных и силой вторглись на территорию таинственной Колыбели. И обнаружили там то, что давно искали, – субстанцию, из которой появлялись на свет тела так называемых туземных божеств.

   Это открытие всколыхнуло мировую науку. Исследователи из разных городов основали на главном острове архипелага научную лабораторию, практически лишив туземцев возможности доступа к их сакральному источнику. Аборигены в знак протеста покинули город и перебрались в глубь острова, где у них тоже имелись поселения. Постепенно туда стали съезжаться туземцы с континента вместе с их действующими, «проявленными» божествами. Вели они себя спокойно, мирно, и, хотя особых подозрений их приезд не вызвал, решено было усилить военное присутствие на архипелаге.

   Как показало время, процесс изучения божеств и формирующей их субстанции затянулся. Вокруг научной лаборатории вырос городок, в котором поселились семьи работавших на территории священного источника ученых, а в диковинное поселение аборигенов Ассоциация мирового туризма принялась возить экскурсии. Стоили они недешево, ведь путь к архипелагу с материка был неудобен и долог. Но поток желающих не иссякал несколько лет. Позже, когда стало очевидно, что одно только наличие человекоподобных тел и первосубстанции, из которой они возникают, не приближает человечество к разгадке тайны бессмертия, интерес широкой публики к Заповедным островам постепенно угас. А вот количество туземцев, отчего-то решивших покинуть родные края ради жизни на сакральной, но все же чужой для них земле, с каждым годом пусть чуть-чуть, но увеличивалось.

   Прошло семь лет, и за все это время исследователям ни разу не удалось стать свидетелями рождения нового божества. Достигшие завершенной формы тела пребывали в породившей их субстанции подобно искусственно выращенным органам, предназначенным к пересадке и содержащимся в специальном органическом растворе. Ни одно из этих одинаковых, идеально сложенных тел не делало попытки обрести сознание и дать тем самым наблюдающим за ними ученым новую пищу для размышлений. В мозг человекоподобных оболочек пытались вводить микроскопические чипы с записанной на них программой самообучения, которые использовалась в роботостроении, – напрасно: нервная система туземных божеств отказывалась реагировать на импульсы чуждой ей электроники. Для того, чтобы заставить безжизненную туземную куклу двигаться, недостаточно было знаний одной только современной науки.

   Впрочем, даже если бы чип подействовал, едва ли многое изменилось бы. Преимущество примитивных аборигенов над развитым научным знанием заключалось в том, что они способны были наделять своих божеств сознанием, личностью реально существовавшего и умершего индивида, и ни один конструктор искусственного интеллекта не мог сравниться с ними в этом умении. По словам самих туземцев, они «вмещали птичью душу великого шамана в тело величайшего бога». Подвергнутые тщательным расспросам, аборигены с неохотой описывали и процедуру «вмещения», но язык, каким они изъяснялись, с которого и в более простых случаях практически ничего нельзя было перевести напрямую, без оговорок, в этот раз становился настоящим препятствием для понимания.

   Сам ритуал был относительно несложен: «великого шамана», достигшего благочестия в предыдущих жизнях, собратья по племени торжественно и с его согласия лишали жизни. Птица-душа его спешила к «корням мирового Древа», пьющим влагу Матери-земли, и эта душа, излившись через корни в «тело величайшего бога», пробуждалась уже в новом, божественном, облике, помня свои предыдущие перерождения, наделенная посредством многолетней практики добродетельных жизней огромной духовной силой. Однако несмотря на все могущество, новоявленному богу требовалась помощница: ею становилась сопровождавшая «великого шамана» на заклание шаманка племени; вдвоем они прибывали на территорию Священного острова в поселение охранявших божественную Колыбель шаманов. Она присутствовала при процедуре умерщвления «великого шамана», она же проводила «три молчаливых дня» наедине с созревшей оболочкой нового бога, согревая ее своим теплом и призывая «вмещенную» в него птичью душу пробудиться. Она заменяла новому, проявившемуся в мир богу мать, учила его ходить и говорить, объясняла законы природы и племени, которое ему предстояло оберегать. Позже, когда с ее помощью он «вспоминал» о своих обязанностях, оба возвращались в родное племя, а оставшиеся шаманы продолжали ревностно заботиться о рождающем божьи тела источнике.

   Сам механизм «вмещения» души был именно таков, но что означает формулировка «предыдущие жизни», «перерождения», «добродетель» и «благочестие» в представлении аборигенов, определить было очень сложно. Как «великий шаман» понимал, что пришло время умирать? Откуда шаманка знала, как именно ей следует выпестовать душу нового бога? Туземцы отвечали так: «голоса Отцов говорят им. Шепот Матери учит». Шаманы туземцев обладали способностью слышать эти голоса Отцов, шаманы туземцев – быть может, а вот ученые мужи – нет. Побившись над интерпретацией полученных от аборигенов сведений еще пару лет, исследователи пришли к выводу: нужно провести эксперимент. И, напомнив себе и интересующейся данной проблемой публике еще раз о том, что, согласно принятой гипотезе, аборигены скорее всего не люди, развязали тем самым себе руки в вопросе убийства туземцев ради блага человечества.

   Аборигены возмутились. Их так называемые божества возмутились. Представители экологов и некоторые антропологи и фольклористы выразили мировому кабинету министров протест. Однако большинство проявило к бедам туземцев полное равнодушие, и протест был отклонен. И несколько туземных шаманов, обладавших с точки зрения задействованных в проекте ученых, достаточным уровнем святости, таки были умерщвлены. Однако, очевидно, против воли.

   Убийство туземцев не принесло желаемого результата. Оно вообще никакого результата не принесло. Пусть с неохотой, но научному сообществу пришлось признать, что на данном этапе развития науки ключа к разгадке тайны так называемых туземных божеств отыскать, возможно, не удастся. Финансирование данного проекта было сокращено и фокус внимания ученых сместился в другие области. В частности, в область здравоохранения. В последний год в каждом из городов-государств участились случаи впадения в кому среди населения. Без видимых на то причин люди неожиданно теряли сознание и возвратить их из этого состояния, несмотря на все усилия врачей, не представлялось возможным.

   Не миновала эта беда и семью одного из ученых, с энтузиазмом работавшего над проектом туземных божеств. Играя после школы с приятелями во дворе, его восьмилетний сын лишился чувств и был госпитализирован. Все попытки вернуть его из состояния глубокой комы окончились неудачей. Мальчик был единственным ребенком в семье, и горячо любивший его отец, и без того сломленный застоем в исследовании, которому он отдал лучшие годы своей жизни, запил горькую. В редкие моменты просветления мозг его интенсивно работал. Он проанализировал полученные от туземцев сведения, предпринял поездку в их поселение в надежде, что тамошние шаманы дадут ему совет, как поступить. Но шаманы не могли, или не хотели ему помочь. Тогда в воспаленном воображении ученого созрел дерзкий план.

   Он бросил пить и вместе с коллегой довел до ума давно разрабатываемую ими программу самообучения. Затем принялся добиваться, чтобы из клиники ему отдали сына домой, вместе со всем сопутствующим оборудованием. У него была квалификация врача, хирурга, и в конце концов руководство клиники согласилось передать ребенка отцу. Он перевез его в свою институтскую лабораторию, расположенную на берегу таинственного моря Хаоса. Затворившись в ней, много пил и работал. Жена, измученная не меньше него, устраивала скандал за скандалом, он посоветовал ей съездить на материк, к родителям. Он был очень убедителен, она – без сил, ему удалось уговорить ее. Во время ее отсутствия он трудился как исступленный. Все материалы, связанные с жизнью его сына, которые были в его распоряжении, он перевел в программный код и записал на микрочип. Уговорил своего коллегу и друга, киберконструктора, провести полевую операцию по вживлению чипа в мозг туземного божества. Им обоим в составе исследовательской группы уже приходилось заниматься этой тонкой работой, и, хотя браться за дело только вдвоем было рисково, они приняли вызов. В корневую систему, питавшую божье тело, ввели специальный раствор, содержащий наноботов, с их помощью им удалось обмануть мощную регенрационную систему божества и добиться того, чтобы чип прижился. Но в контакт с нервной системой божества, как и прежде, он вступить не мог.

   Сам не свой от разочарования, ученый запил вновь, и той же ночью, в состоянии глубокого опьянения, явился в комнату, где в растительном состоянии пребывал его сын, и отключил робота-сиделку. Набрал в шприц кровь ребенка из вены, отрезал прядь волос и ногти, все это сжег, а пепел смешал с кровью и слюной мальчика. Подключив сына к портативному аппарату ИВЛ, вместе с ним на гидроцикле отправился на территорию, где находились божьи тела. Там он отыскал безжизненное божье тело с вживленным чипом, влил ему в рот кровь мальчика и отключил ребенка от аппарата. Слушая, как сын задушенно хрипит, умирая от невозможности самостоятельно дышать, лег рядом, прижавшись, как учили туземцы, к пустой человекообразной оболочке покрепче, и забылся недолгим пьяным сном.

   Очнулся он победителем. Или проигравшим, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Программа, которую он написал и вживил посредством чипа в мозг туземного божества, функционировала. А вот душа его сына, которого он – из любви, в приступе безумия ли? – убил своими руками, восставать для нового перерождения не спешила. Он совершил революцию, огромный прорыв в науке, умудрился с помощью технологий заставить идеальную человеческую оболочку жить и дышать, и он же ради этого – ради этого ли? – решился на тяжелейшее преступление, лишив жизни собственного сына. Понимая, какая судьба его ждет, он тем не менее не мог позволить пропасть своему последнему детищу, в котором воплотилась его величайшая надежда и сокрушительное разочарование. Он привел оживленное им существо к дому своего единственного оставшегося друга, того самого киберкоструктора, который помог вживить в пустой мозг божьей оболочки чип, позвонил в дверь и, вложив в руку письмо с объяснениями, оставил дожидаться хозяина. А сам поспешно вернулся в иститут, уничтожил все исследовательские материалы и роботов-помощников, разгромил рубку видеонаблюдения и, запершись в своей лаборатории, застрелился.

   Обуреваемый многими чувствами киберконструктор не смог отказать коллеге и другу в его последней просьбе. Он сумел спрятать невероятное изобретение так, что полицейские в последовавших после самоубийства ученого многократных обысках не смогли его обнаружить. Конструктору помог тот факт, что все искали безжизненное тело, ведь никто не допускал и мысли, что его обезумевшему от горя другу удалось восстать божью оболочку к жизни. Самого конструктора в итоге все же привлекли к ответственности, но он сумел отделаться большим штрафом и увольнением из научно-исследовательского центра, в котором проработал девятнадцать лет. С тем он, забрав семью, возвратился на материк, где довольно быстро нашел место инженера-программиста в крупной компании по производству бытовой техники. Доходы его прежнего уровня достатка так и не достигли, но содержать семью хватало, к тому же у него оставался большой дом в центре одного из городов-государств. Там он зажил прежней жизнью со своей женой и тринадцатилетним сыном, который мечтал стать композитором. Мальчик превосходно играл на фортепиано и скрипке, писал музыку, и родители души в нем не чаяли.

   А о существе, доставшемся бывшему киберконструктору в наследство от сумасшедшего друга и коллеги, семья старалась не вспоминать. Надо отдать им должное, его взяли с собой, но, боясь огласки, предпочитали держать в чулане вместе со всяким хламом. Глава семьи, будучи специалистом по программированию и обучению роботов, даже уделил диковинному изобретению немного своего внимания, пытаясь понять, что же то из себя представляет. В итоге пришел к выводу, что перед ним – обыкновенный робот. Его сын, будущий композитор, был посвящен в тайну диковинной человекоподобной игрушки, но интереса к отцовской работе не питал и новым роботом почти не интересовался. Однажды попробовал научить того играть на фортепиано, но мать, увидав причину их прошлых несчастий вне чулана, устроила сыну нагоняй, и больше тот вытаскивать диковинку на свет белый не рисковал. Так и пылился единственный на планете гибрид туземных суеверий и достижений новейшей науки среди вышедшей из моды одежды, спортивного инвентаря и кип старых журналов. Всей пищи для его жаждущего самообразования электронного разума только и было что пожелтевшие журналы полистать. Он изучил их от корки до корки, а потом, когда хозяин дома случайно заметил, как жадно его диковинный робот тянется к знаниям, получил электронную книгу и доступ к всемирной библиотечной сети. Так и существовал потихоньку в пахнущем пылью и лавандовым средством от моли маленьком книжном мирке. Существовал до тех пор, пока в приютившую его семью не вторглась во весь свой долговязый бесцеремонный рост старая беда.

   Сын киберконструктора и обычной домохозяйки, будущий композитор, на пороге своих четырнадцати лет впал в коматозное состояние. По всем признакам то самое, из которого никто еще за прошедшие с начала странной эпидемии три года обратно к нормальной жизни не возвратился.

   Минуло семь месяцев, и маховик коматозной эпидемии раскачался в полную силу. Любознательный робот узнавал об этом из новостей, отголоски которых доносились до его чуткого уха сквозь чуланную дверь. С помощью электронной книги он читал газеты на новостных порталах библиотек, подключенных ко всемирной информационной сети; искусственный интеллект, стремившийся к развитию, поглощал любую информацию, до которой только мог дотянуться. Ему требовалось предназначение, некая глобальная задача, зачатки которой были прописаны в его базовых установках и гласили – служи разумным белковым. Которые все не приходили к нему, чтобы сформулировать конкретную цель этого служения, и интеллект осознавал себя несчастным, неполноценным. Были у него и некоторые другие проблемы, но качественно проанализировать их с тем, чтобы найти решение, он не мог – не хватало данных. Очевидным было только одно – чуланное существование уже дало роботу все, что он только мог взять, и теперь требовался переход на новую ступень бытия, чтобы продолжить процесс самообучения и самопознания. Семь месяцев прошло прежде, чем такой переход удалось осуществить.

   Все больше граждан городов-государств по всему миру впадало в кому, и вскоре случилось так, что госпитали оказались переполнены безнадежными коматозниками. Подключенные к аппарату искусственного дыхания, они получали возможность продолжать жизнь тела, но медицина оставалась бессильна вернуть к работе сознание таких пациентов. Те же, чьи родственники в силу различных, чаще всего финансовых причин, не могли более оплачивать резко подорожавшие услуги медиков, были отключены от обеспечивающих их жизнь приборов и попросту умирали, лишаясь возможности дышать. В новостях говорили о том, что тела таких умерших не разлагаются, а словно каменеют, превращая трупы в изваяния; наука не могла объяснить этот феномен, и мертвецов хоронили так, как это было традиционно принято, – закапывая в землю. Некоторые родственники предпочитали сжигать своих умерших в коме близких; некоторые, и вовсе уж эксцентричные, оставляли таких мертвецов без погребения в надежде, что рано или поздно медицина все же найдет разгадку странной эпидемии и, может быть, вернет окаменевший труп к жизни. Киберконстркутор и его жена, чей семейный бюджет был истощен семимесячным пребыванием сына под квалифицированным присмотром медперсонала госпиталя, прибегли, в свою очередь, к третьему способу сохранения тела будущего композитора. Они решили перевезти его домой вместе со всем необходимым оборудованием.

   Такой шаг дался им нелегко. Но выбора не было: мест в госпиталях не хватало и уход за безнадежными пациентами стали стоить очень дорого, гораздо дороже, чем мог себе позволить киберконструктор. Понимая, что свободные деньги закончились, а взятые взаймы неизбежно нужно возвращать, киберконструктор, прагматичный человек, держал с женой совет, на котором было принято решение взять сына на домашний стационар. Услуги робота-сиделки тоже грозили обойтись семье в круглую сумму, и киберконструктор, скрепя сердце, намеревался использовать в этом качестве томящегося в чулане робота. Но мать впавшего в кому будущего композитора неожиданно резко высказалась против того, чтобы прибегать к его услугам. И в маленькой, ослабленной семимесячным горем семье разыгрался нешуточный скандал.

   Робот был его немым посторонним свидетелем, и, как ни странно, вероятный сценарий развития событий забрезжил перед ним в виде смутного воспоминания. Он как раз был занят анализом того, откуда мог бы подчерпнуть это воспоминание, как дверь в чулан распахнулась и на пороге, в облаке не свойственного ему прежде алкогольного запаха, возник киберконструктор. Он был бледен, глаза блестели, пальцы правой руки крепко сжимали пухлое пособие по эксплуатации и обслуживанию приборов обязательного жизнеобеспечения. Воспоминание, или, вернее, призрак его, вновь настигло робота, на сей раз причиной его появления послужил запах. Резкий алкогольный дух, как знамение беды, как пронзительный и зычный сигнал тревоги, оповещающий о начале эвакуации. Робот уже слышал его, этот беспокойный звук, прежде; он не помнил, где и когда, но точно знал, что последует за ним; он приготовился к извлечению. Почему и откуда взялась эта готовность, – он решил, что проанализирует позже. Перед лицом скорого извлечения ему понадобятся все силы, вот что он знал. Как будто в его опыте уже было нечто подобное.

   Киберконструктор сделал шаг внутрь чулана, его качнуло, на миг он припал к косяку. Он был смертельно пьян: бледный, с горящим на щеках румянцем, в глазах – безумие и блеск. Криво ухмыльнувшись, он размахнулся и швырнул под ноги роботу пособие.

   – Ознакомься, – хрипло сказал он. И стек по косяку на пол. Сел там, разбросав длинные ноги в идеально выглаженных брюках, похлопал по карманам пиджака и с видом заговорщика вынул из левого кармана флягу. Тщательно отвинтил, закинув голову, сделал глоток, другой, третий, смешно дергая кадыком. – Первое задание, понял? Что бы она там ни говорила, – он зло мотнул головой, прядь волос из тщательно уложенной прически упала ему на лоб. – Много она понимает! У меня нет денег, понимаешь? Нет-де-нег. Ничего нет. Только ты. И ты сможешь, я знаю, я сам писал твою программу, понимаешь? Я писал ее! – он ткнул в грудь пальцем с видом важным и лихим. Вновь приложился к фляжке. – И я прекрасно представляю, на что она способна, программа, которую я написал. Я, и он. У него возникла та же проблема, но он не смог, а я... А у меня есть ты. И ты позаботишься о моем сыне, понимаешь? Ты прекрасно сможешь о нем позаботиться, потому что я – тот, кто написал твою программу, и я прекрасно знаю, – новый глоток, – на что она способна. Робот-сиделка, – проговорил он, словно передразнивая кого-то. – Что она понимает?! Робот-сиделка! У нас есть робот, бесплатное, многофункциональное высокоорганизованное устройство, которое прекрасно способно справиться с такой простой функцией, как... Оно, мать вашу, способно притвориться человеком, так, что не отличишь, это устройство, не то, что... Если бы я мог, – вдруг слезливо заговорил он, и робот, присевший на корточки, чтобы подобрать с пола принесенное киберконструктором пособие, с удивлением поглядел на него. – Если бы я знал, как вылечить... Черт побери, если бы была хоть малейшая надежда!.. Но ты понимаешь, они говорят без-на-деж-но. Безнадежно! Они говорят, медицина бес-силь-на. Понимаешь? А он лежит, мой сын, весь белый, и эти трубки, эти приборы, капельницы... Она говорит, сама. Сама присмотрю. Ты и я, мы с тобой присмотрим, говорит она, не надо никого больше. Но я не понимаю, почему? Ведь программа, которую я сам написал. Мать твою, да я доверяю ей, как себе! Да дай ты ей волю, дай ей ключ к решению проблемы, да она отыщет причину этой проклятой болезни, вылечит ее, понимаешь, ты?! Мне ведь что надо, – он уже говорил, часто дергая кадыком, и по бледному лицу его с горящим на щеках румянцем струились слезы, бледные пьяные слезы. Робот глядел на них и думал, что уже видел подобную картину. Но где, когда? Позже, думал он. Извлечение все еще грозило произойти. – Мне надо, чтобы он был жив, понимаешь? Чтобы он был жив, чтобы снова заговорил, встал, позвал меня... Я ведь, – он с силой стукнул кулаком по колену и опустил голову, – я ничего так сильно не хочу, как только увидеть, как он опять улыбается, бегает, капризничает, хвастается своими успехами! Я теперь понимаю, каково это, когда твой ребенок, твой собственный сын ни жив, ни... – он издал рыдание, мотнул головой и вновь приложился к фляге. – Ведь я осуждал. Считал, что сам-то я никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что! Теперь понимаю. Но как же это все... – он всхлипнул. – Я ведь только хочу, чтобы мой сын снова... Я все, что угодно отдам, я сам умру, лишь бы мой сын очнулся, понимаешь?! Чтобы он снова, как раньше. И потом, чтобы никогда больше. Ни-ког-да боль-ше, понимаешь? Да что ты понимаешь, предмет, – он уже уныло тряс фляжкой, спиртное в ней закончилось. Посидел еще, разбросав ноги в брюках, обнаживших тощие щиколотки, вздыхая, вытирая слезы с бледных, пламенеющих пьяным румянцем щек.

   Робот смотрел на него, сидя на корточках, на одном с ним уровне, и прижимал к груди пухлое пособие, которое успел уже наскоро пролистнуть. Извлечение откладывается, понимал робот, то, прежде известное ему извлечение – да, но другое, новое извлечение еще ждет своего часа. И он как никогда близок этот час, вот он – сидит на пороге, на границе чуланной тьмы и света, наискосок падающего из коридора, сидит, разбросав тощие ноги в отутюженных брюках, с упавшей на бледный лоб челкой, с глазами, полными пьяных слез и нездорового блеска. Извлечение состоялось, подумал робот, а вслух сказал, глядя, как ладонь киберконструктора, точно неуклюжий краб, карябает косяк, силясь поднять расслабленное тело на ноги:

   – Инструктаж прослушан, задача ясна. Позвольте приступить к выполнению.

   – Валяй, – с кривым смешком махнул свободной рукой киберконструктор, пробуя встать с пола, и робот, зажав под мышкой пособие, услужливо подставил ему плечо.

   Несколько секунд вялого сопротивления, и робот встал, держа за талию повисшего на нем пьяного киберконструктора; с живой, в облаке алкогольного пара, ношей сделал он шаг за пределы чулана, и спокойно пошел, направляясь в кабинет хозяина. Он никогда не бывал в нем, но был знаком с планом дома; его движения были скупы и решительны. Извлечение состоялось, подумал он, и крепче сжал под мышкой пухлый корешок пособия по эксплуатации и обслуживанию приборов обязательного жизнеобеспечения. Задача поставлена, искусственный разум получил, что хотел, и цель существования наконец-то сформулирована.

   Вот оно, счастье? – думал робот, но сирена тревоги по-прежнему звучала на периферии памяти, для ощущение опасности, побуждающей покинуть стены родного города. У робота была проблема, которая состояла в том, что он – неправильный робот, и вскоре ему предстояло убедиться в этом, убедиться в том, что противоречивость его существования, неразрешимость задачи, поставленной перед ним (и кто же поставил ее?), – рано или поздно все это вместе взятое подтолкнет к безумию искусственный интеллект и в конечном итоге уничтожит его. Но в незнании – сила, и робот шел, неся на плече вялое тело киберконструктора, забывшегося неверным пьяным сном; уверенным и твердым шагом шел робот, покинувший свой книжный чуланный мирок и вступивший в расцвеченный предназначением мир, озаренный нужностью, необходимостью служения разумным белковым; тверд и уверен был его шаг, а сам он был почти счастлив. Его семимесячное терпение вознаграждено, и, решителен и экономен, восходил он на новую ступень бытия.

   Через неделю привезли мальчика, а вместе с ним все необходимое медицинское оборудование. Трезвый и, как обычно, собранный киберконструктор, дождавшись ухода техников, извлек робота из его чулана и препроводил в спальню к сыну. Его мать уже была там, миниатюрная и стройная, стояла она рядом с пахнущей свежей стиркой постелью, глядя на укрытого простыней по подбородок коматозника. Когда в комнату вошли ее муж и робот, она вздрогнула, втянула голову в плечи, и поспешила уйти, бросив сквозь зубы: «Не смей прикасаться к нему!» Робот, которому адресовались эти слова, не отреагировал: женщина ему хозяйкой не была. Все его внимание поглотил лежащий перед ним белковый: мерцание и ток работающих приборов, дыхательная маска, трубки, какими тот был соединен с оборудованием, рассыпавшиеся по подушке черные волосы. Сделав взмах в направлении аппарата искусственного дыхания, киберконструктор поинтересовался:

   – Справишься?

   – Да, – согласился робот.

   – Повтори задачу.

   – Задача заключается в обслуживании приборов жизнеобеспечения и наблюдении за текущим состоянием пациента. В том случае, если будет отключено электричество или произойдет иной сбой в их работе, следует произвести повторный запуск, если же по какой-либо причине сделать этого не удается, нужно немедленно воспользоваться кнопкой экстренного вызова медицинской бригады, позвонить вам, или вашей жене, и ввести вас в курс дела. Далее надлежит дожидаться вашего прибытия. В случае, если медицинская бригада прибудет первой, впустить ее в дом, в беседах не участвовать, выступать в качестве дальнего родственника.