Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 58 страниц)

   И Соль боялся встречи с ним, гадал, чем же она может закончится, и – в самой глубине помыслов – жаждал ее. Иррациональная вера Волчицы в него, в то, что он – бог, вселяла в него иррациональную уверенность в том, что новая встреча с Молохом – буде таковая случится – закончится на сей раз не в пользу хозяина. Но искусственным разумом Соль осознавал, что это может быть не так, и это осознание внушало ему страх.

   В снежной пелене на границе тумана замаячил силуэт белого зверя: Косточка вернулся, чтобы показать им, что путь свободен. Волчица вскочила на ноги и, плечом к плечу с Солем, поспешила к туманной преграде. Они вошли в промозглый шепот, и, торопливо миновав его, вышли на мертвячьей стороне. Четверо старших волков уже умчались далеко вперед, они были передовым отрядом, им полагалось заманить несытых в засаду. Косточка, а за ним Волчица и Соль, вытянувшись цепочкой, побежали по белому снежному покрывалу, лавируя меж черных стволов. Они не станут отходить от тумана далеко, их задача – найти укромное место и затаиться там, чтобы ждать. День, может быть, два, – ждать возвращения группы охотников, которые взяли на себя роль приманки. С тех пор, как волки перестали ходить на ловитвы, активность несытых вблизи туманной преграды заметно снизилась, теперь ловцам придется искать их и, по возможности, выводить на засаду, чтобы Соль и мудрая Матерь смогли уничтожить лишенную тени добычу.

   Снеговая туча закрывала солнце, снег валил все ожесточеннее. Соль прикинул, что пробежали они часа три, прежде чем Косточка отыскал подходящее для засады место в вывороченных корнях упавшего дерева. Сын Молчуна юркнул туда, а Волчица и Соль, вернувшись по собственным следам, старательно замели их еловыми ветками. И присоединились к Косточке в его схроне.

   Тихо было в лесу, снежно и вьюжно. Волки, устроившись, задремали, готовые вскочить на ноги при малейшем признаке тревоги, Соль, сидя неподвижно, стерег из сон. Он не обладал острым нюхом, как волки, но слух его мог быть чувствителен, а глаза способны уловить малейшее колебание черных душ. Волчица чутко спала, свесив косматую голову ему на плечо, с другого бока ее грел Косточка в простом облике. Изредка поглядывая на них, Соль продолжал размышлять о том, что было известно ему о быте лишенных тени.

   В его времена зона отчуждения между туманом и шатрами несытых составляла километров тридцать. Дальше волки, которые, как он теперь знал, наведывались на ловитвы, заходить попросту не решались. Зимой, когда не-мертвые становились медлительными от холода, зверолюди, дождавшись метели, набрасывались на стоящие на окраине сторожевого кольца шатры и старались перерезать как можно больше несытых в одной стремительной атаке. Потом приходивший вместе с охотниками шаман, или мудрая Матерь, упокаивали столько душ, сколько успевали до прихода змеезглазой помощи. А она, эта помощь, приходила всегда, ведь не-живые были связаны тесными нитями: шестерки со своими патронами, патроны – со Старшими, и, каждый раз, когда связь разрывалась, на другом конце это можно было почувствовать. Лишенные тени ждали волчьего нападения, были готовы к нему, и спешили скорее, чтобы, коль удача улыбнется, самим поохотиться на лакомую добычу. Насколько Солю было известно, Молох подобные стычки не контролировал: ему хватало тех жертв, какие приводил его человекоподобный слуга, и особенно охотой на волков хозяин не интересовался. Но всегда требовал свою долю от тех шестерок, кому посчастливилось поймать «сладенького туземца». Поэтому лишенные тени старались сохранять своим жертвам жизнь. Как обстоят дела сейчас, когда слуги при Молохе не стало, Соль не знал, но полагал, если Молох по-прежнему властвует в своей империи, правила охоты не изменились. И четверо волков под предводительством Когтя, бегущие сейчас к вражеским шатрам, не будут убиты на месте, ведь они стали редкой добычей теперь, когда почти перестали выходить из-под защиты тумана.

   Соль поправил висящий на груди костяной нож, который сделал для него дед Волчицы, и продолжал думать дальше.

   Туман непреодолим для лишенных тени. И с тех пор, как Соля при Молохе не стало, с тех пор, как сами волки перестали ходить на ловитвы, несытые фактически лишились возможности баловаться деликатесом «белых туземных душ». Однако Молох, если он все еще не погиб (а мертвецу его уровня очень сложно погибнуть), едва ли отступится от попыток еще раз отведать «крепкого винца» волчьей души.

   Соль помнил, как долго тот отступался от музыки, как пробовал убедить себя, что она ему не нужна. Вначале, когда Соль в первый раз привел для него волка, Молох упирался и капризничал, отказываясь кусать мохнатое звериное горло. Белый зверь, весь дрожа, безропотно сидел перед распахнутой дверью джипа, Соль держал его за холку, а Молох, глядя на них из салона сверху вниз, канючил и требовал, чтобы робот заставил туземца принять человеческий облик. Отчаявшись, в ту пору еще безымянный, Соль уж было собрался отпустить волка, как вдруг Молох стремительно выпрыгнул из машины, припал на колено и, вжав пальцы в пышную шерсть, вонзил зубы в скрытое под ней горло. Зверь обреченно взвыл, и, трепеща, замолк, поперхнувшись кровью, хлынувшей из прокушенной артерии на мокрый от первого снега асфальт. А Молох все пил и пил, неистово работая горлом, гортанно урча, пока не высушил жертву до капли.

   Потом вернулся в джип, захлопнул дверь, а когда робот несмело заглянул к нему, оказалось, что Молох крепко спит. Впервые он спал в посмертии, и спал долго, как славно потрудившийся человек, а, проснувшись к вечеру следующего дня, сказал решительно: «Остаемся зимовать!»

   Через полгода, в начале лета, к нему начали подтягиваться его жертвы, первые шестерки, как он называл их: так и пришла Молоху в голову идея основать вокруг туземной резервации собственную империю. Позже он придумал не убивать всех живых людей, а создать для них относительно безопасное поселение, где они могли бы жить и рожать детей. По уговору со слугой он не кормился среди своих живых подопечных: он пил кровь волков и изредка пожирал тех лишенных тени, кто был заметно слабее него или же имел глупость ему перечить. А вот живых людей он старался защищать, на свой лад пекся об их благе, радел об увеличении популяции. И только одну категорию живых ненавидел люто – музыкантов.

   Он никогда не убивал их сам, помня об уговоре. Прежде Соль даже не замечал, что что-то неладное творится в подконтрольных шестеркам Молоха поселениях живых; лишь теперь, спустя долгие, потраченные на размышления годы, он многое сумел расшифровать в картинах прошлого той поры, когда служил Молоху. В поселениях живых, которые хозяин и его младшие ревностно охраняли от набегов чужих банд не-мертвых, никогда не звучала музыка, не было плясок и песен, шуточных карнавалов: люди рождались в этих поселениях, жили и впервые умирали в полном гармоническом вакууме. Иногда, Соль помнил, ему встречались калечные несытые: лишенные обеих кистей и всех зубов при жизни, они влачили жалкое посмертие, не в силах никого укусить, не в силах умереть окончательно, они вечно чахли и превращались в пыль, а из красноватых глаз их немо вопил безумный голод.

   Иногда Соль спрашивал, что произошло, и тогда шестерки Молоха отвечали ему: «Этот? Имел наглость напевать себе под нос», или «Эта? Смастерила свистульку из глины, дуреха, и наигрывала на ней мелодийки перед соседской малышней». Если же Соль допытывался, как эти факты связаны с отсутствием зубов и кистей, шестерки закатывали глаза и уходили.

   В поселениях живых не было музыки, и ни одному живущему не позволялось иметь музыкальных инструментов, даже простых, свирели или барабана, но у Молоха был рояль, и каждый месяц, а то и чаще, он играл на нем в своем шатре перед восхищенно внимающей несытой публикой. Обязательно среди зрителей попадались и несчастные калеки, оттуда, с ежемесячных концертов, Соль и узнавал об их существовании, позже, получив в горной расщелине в распоряжение огромное количество времени, чтобы подумать, понял, для чего они нужны были Молоху. Он лишился музыки, навсегда потерял ее, получив взамен бессмертие и бесконечную власть, но, похоже, он никогда не забывал о своей потере. Он сожрал свою мать, запив горькое послевкусие белым вином волчьих душ, он нашел новую цель в своей не-жизни и всецело наслаждался ею, но никогда, ни дня не забывал о том, что владел когда-то даром слагать ноты в мелодию. И он ненавидел живых, ненавидел музыкантов, тех, в ком по-прежнему бурлил дар, которого он волею случая сделался лишен; он ненавидел их и мстил, так жестоко, как только мог. В его огромной империи, в прайде, где все лишенные тени в той или иной степени приходились ему шестерками, а единственное опасное для него существо состояло при нем роботом-слугой, все приказы, касавшиеся обустройства быта живых, исходили в конечном счете от него одного. Наверняка это он распорядился, чтобы несытые запретили живым петь и играть на музыкальных инструментах; наверняка он же придумал отрубать живым ослушникам руки и вырывать зубы, чтобы они потом, после первой смерти, превращались в жалких, пожираемых собственным бессмертием калек. Никогда не отступался Молох от своего музыкального дара, но он был его лишен, и его упорство перевоплотилось в ненависть, верность выродилась в жестокость, как сам он на глазах слуги вырождался в течение сорока лет из человека в чудовище.

   И теперь, думал Соль, если только Молох все еще цел (а что бы ему, окруженному армией верных ему бессмертных шестерок, сделалось?), он не отступится, ни за что не отступится от мысли выкурить волков из-под защитной завесы. События последних лет, свидетелем которых стал дед Волчицы, она сама и взрослые ее соплеменники, говорили в пользу этой догадки. Едва услышав о громадном лесном пожаре, уничтожившем стаю Лютой и сдвинувшем туман вглубь на дневной переход, Соль предположил, что тот был делом рук Молоха и его приспешников. Узнав же о человечьем стаде, бродившем по пепелищу, укрепился в своей догадке.

   Несытые организовали этот пожар, но, поскольку сами они боялись огня, как черти ладана, сотворили они его руками живых людей. Лишенные тени искали способ выкурить волков с их безопасных земель и, похоже, они его нашли. А это значит – ловитвы, в которых он и Акмэ участвуют, должны стать успешными, а за ними придет пора новых охот. Бог, или нет, неважно, раз Волчица выбрала его на эту роль, он должен не просто развоплотить десяток не-мертвых, он должен найти способ уничтожить их всех, успеть уничтожить Молоха до того дня, когда тот собирался вынудить туман отступить окончательно. По плечу ли ему такая задача, Соль не знал. Найти бы причину всему этому кошмару, начавшемуся много десятков лет назад; понять бы, отчего от живых людей, таких, как его создатель и Молох с семьей, ушла смерть; уразуметь бы, отчего сородичи Волчицы оказались пусть не подвержены странной эпидемии неумирания, но все же такими же ее жертвами, как и жители огромных развитых мегаполисов. Соль пробовал задавать Акмэ и ее деду свои вопросы, но они не знали ответов или не желали отвечать, а сам Соль был глух к Голосам их предков.

   Почему волки приносили ему добровольные жертвы, почему Волчица называет его богом, а Грозный Лай велит убираться прочь, что, наконец, означают слова старухи Клавдии, сказанные ему в магазине вечность назад, о том, что он способен всех спасти? Что означают ее слова о том, что он другой бог, тот, кто все разрушит?..

   Шло время, и снежный день клонился к вечеру, а вьюга заметала их следы. Изредка Волчица или Косточка просыпались, жадно жевали снег, Акмэ терлась об его плечо своим, покрытым мягкой шерсткой, худым и мускулистым плечом. Вновь погружались волки в чуткий сон, а Соль стерег его, и думал, готовил себя к удачной охоте. Четверо вернутся, говорил он себе, и, если все пойдет складно, они приведут за собой несытых; если же нет, их маленький отряд отступит за туман, передохнет и будет ждать нового благоприятного дня. А потом, коль скоро ожидание затянется, он пойдет на встречу с Грозным Лаем и на правах волчьего бога обстоятельно расспросит его, отчего тот столь настойчиво требовал, чтобы Соль убрался из стаи. Может быть, Грозный Лай, который не любит его, или Молчун, самый молодой из вожаков, расскажут ему больше, чем Волчица и ее дед? Может быть, они, способные слышать голоса Отцов, поведают ему о других богах, таких же, как он, ушедших от волков навсегда примерно тогда же, когда все прогрессивное человечество за пределами резервации лишилось смерти и способностей к творчеству?

   Сгустились бархатные снежные сумерки. Поведя ухом, спящий Косточка встрепенулся, Волчица мгновенно проснулась следом, да и Соль уловил в голосе метели далекий отзвук волчьего воя. Разведчики возвращались, и шли они не одни: судя по вою, за ними неслась погоня.

   Волчий сигнал раздался вновь, и Косточка, задрав морду к низкому небу, ответил собратьям. Соль ощутил, как рядом напряглась Волчица, краем глаза увидал сияние, ярко облившее в ранней темноте ее сидящее на корточках тело. Она стиснула пальцы на предплечье Соля, ладонь второй руки положила на грудь, где на кожаном шнурке болтался такой же, как у него, костяной нож. Он нужен мудрой Матери для иной цели, нежели ее белому богу, но в конечном счете цель у них обоих одна – уничтожить не-мертвых. Только Волчице, в отличие от Соля, в схватке с несытыми грозит смертельная опасность. «Не допустить этого», – подумал Соль, и в ушах его зазвучал хруст свежего снега под торопливыми волчьими лапами. «Пора», – он сжал холодные пальцы Волчицы, и тут же над их головами, перепрыгивая поваленный ствол, мелькнули два стремительных белых тела. Спустя секунд десять по сторонам зазвучали два низких голоса – Воли и Когтя, они обходили засаду по кругу и мчались дальше, уводя за собой преследователей. Соль отчетливо слышал их: неуклюжие, тяжелые шаги шестнадцати, нет, вот уже девятнадцати пар ног. Несытые бежали, не столь быстро и ловко, как волки, но неумолимо, гонимые жаждой и темным азартом, и еще – наверняка – приказом патрона. Еще секунд тридцать, и Соль увидел их костяные силуэты, почуял дрожь хищных душ-цветков, вытянутых в направлении умчавшихся волков. Ни один из змееглазых не решился перелезть через дерево, в корнях которого укрылись трое охотников, – они попросту обежали вокруг него, раскинувшись по притихшему лесу длинной цепью, все девятнадцать, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы, зловещие и гротескные в пляске вечерней вьюги. Умчавшиеся вперед волки издали новый вой, и Соль, а Волчица с Косточкой за ним, встали на ноги в своем запорошенном снегом убежище.

   – Эгей! – громко выкрикнула Волчица и, нагнувшись, устремилась в погоню за не ушедшими далеко несытыми.

   Соль бежал с ней нога в ногу, Косточка следом, чуть поотстав. Заметив, как первые лишенные тени оборачиваются к ним на бегу, Волчица и Соль разделились. Он выбрал то направление, где несытых было больше, она устремилась к оставшимся, Косточка трусил за ней, готовый защищать мудрую Матерь племени с тыла.

   Сорвав нож со шнурка, Соль распорол вену, посылая в кровь дополнительный заряд энергии. Он был полон ею: благодаря Акмэ и пляскам с нею в тумане, его ресурс был максимален и мощен, как первоклассная вспышка молнии. Группу не-мертвых, к которой он направлялся, возглавлял один Старший, черные нити кровной связи тянулись от него к семерым другим, на него устремил Соль свой первый удар. Раненой, вооруженной ножом рукой он вонзился патрону в правый бок, остро наточенное костяное лезвие проткнуло одежду и заскорузлые мышцы, скребнуло по позвоночнику, когда тварь резко обернулась к Солю искаженным от ярости лицом. Мокрый от крови кулак вошел в нехотя разошедшуюся плоть, несытый цапнул скрюченными пальцами Соля по лицу, и тут же изогнулся в спазме почуявшей смертоносную отраву черной души. Взвизгнув, не-живой скорчился на подломившихся коленях, на помощь ему с двух сторон кинулись шестерки.

   Соль рванул застрявшую в мертвом теле руку с ножом, упираясь несытому коленом в бедро. Шестерки подоспели, хватая его за плечи, оттаскивая от патрона, но Соль высвободил руку. Жертва его рухнула на снег, пронзительно вопя, в отчаянном, рефлекторном стремлении не умирать высасывая из младших энергию.

   Соль повел плечами, стряхивая чужие вялые пальцы. Развернулся к первому шестерке, впечатал окровавленный, в скисшей слизи кулак промеж растерянных, недоумевающих глаз. Вторая шестерка, повиснув на нем, впилась в ключицу, пробуя восполнить стремительно скудеющий запас жизненных сил.

   Новые несытые, отвлекшись от погони, уже бежали к нему, Волчица, выкрикивая «Эгей!», орудовала на своем фланге. Волки, развернувшись к врагам лицом, грозно рычали, готовые нападать. Соль стряхнул с себя добровольно отравившуюся его кровью шестерку и, став на колено перед выгнутым телом патрона, вонзил нож в его обнажившийся под одеждой синюшный живот. Черная змея души ужалила в сжатые пальцы, могучим электрическим импульсом пробивая руку от запястья до локтя, и навалившаяся сверху шестерка внезапно обмякла, пронзенная гибелью патрона.

   Соль сбросил ее, встал, разглядывая корчащиеся на снегу тела. Порезанные вены на правой руке затягивались, в голове метался вихрь чужих воспоминаний. Испачканным в слизи ножом Соль нанес себе новую рану и, ритмично сжимая кулак, наклонился над первой шестеркой, капая кровью в ее призывно раскрытый, вопрошающий черный рот. Другие несытые слабо ползли к нему, клубясь, как змеи в брачной случке, хватали за ноги. Он поил их своей кровью, прикасался окровавленной ладонью к лицам тех, кто не хотел пить сам, и собирал урожай черных душ, раскрывающихся навстречу гибели.

   На предпоследнем несытом край глаза его опалила яркая вспышка и громко взвыл Косточка. Соль, разжав пальцы на сухих волосах лишенной тени жертвы, выпрямился, отыскивая взглядом Волчицу. С трудом он разглядел ее сквозь метель: сцепившись с не-мертвым, она каталась по земле, а над ними, огрызаясь на врагов, бесновался Косточка.

   Еще одна черная душа торпедой успела ввинтится в него прежде, чем Соль помчался волкам на выручку. Полыхнула новая вспышка, и, лежа на спине, Волчица, оттолкнувшись ногами, сбросила с себя парализованного врага. Гибко вскочила, наклоняясь, чтобы перерезать ему горло. Подбежав, Соль пинком отбросил несытого, вцепившегося в лопатку Косточки, молодой волк, визжа, оглянулся на второго, вгрызшегося ему в заднюю лапу. Соль за шкирку поднял не-мертвого над сыном шамана, впечатал ему в щеку истекающую кровью ладонь и сжал пальцы. Под ними хрустнуло, тварь закричала, задергалась, разжимая вцепившиеся в волчью ногу зубы. Приняв вибрирующую душу, Соль уронил тело на снег, и встретился взглядом с Косточкой. Молодой волк, дрожа от возбуждения и боли, перекидываясь, выполз из-под умерщвленного трупа.

   – Нога, – прохрипел он склонившемуся над ним Солю, прижимая к обнажившейся на месте укуса кровоточащей мышце дрожащую ладонь.

   – Ага, – сказал ему Соль и, потрепав по голове, направился к Волчице, упавшей в снег на колени рядом с трупом ее противника.

   – Как ты? – спросил он, помогая ей подняться.

   Она бледно улыбнулась.

   – Косточка ранен, – сказал он ей, помогая дойти до раненого. Волчица была вся в крови, укус на правом плече кровоточил, она опустила голову, чтобы слизнуть кровь. Ей удалось уничтожить одного, еще одного загрыз Косточка, и тварь пока не подавала признаков восстановления. – Помоги ему, – сказал Соль, усаживая жрицу перед сыном Молчуна.

   Она кивнула, зачерпнула горсть снега, обмывая в нем испачканные в темной крови ладони. Косточка, лежа на животе, с шумом вдохнул воздух сквозь стиснутые зубы, когда пальцы Волчицы коснулись краев глубокого укуса.

   Их товарищи, волки, подавали из метели голос, оттуда же слышались взвизги несытых. Соль выпрямился и зашагал на звук, пытаясь разглядеть сквозь снег скопление черных душ. По дороге он упокоил загрызенную Косточкой тварь, и резанные раны на его руках затянулись. Он отворил кровь вновь и вышагнул из снежной пелены на выручку Лютой. Она сражалась в паре с братом Грозного Лая, Серым, их тандем работал четко и слаженно. Один несытый валялся неподалеку с разорванным горлом, у второго была перегрызена рука и он временно вышел из строя, отлеживаясь под деревом. Еще четверо кружили вокруг ощетинившихся волков, тоже изрядно покусанные. Соль подступил к одному сзади, перерезал горло, приложился к открывшейся ране кровоточащей рукой и сбросил обезвреженную жертву на снег. Еще двое обернулись к нему, попытались напасть, Лютая прыгнула на одного сзади, а второму Соль позволил повалить себя и вырвал кадык. Встал, скинув тело, забрал души у всех троих. Последняя тварь кинулась бежать, Серый погнался за ней.

   – Иди к Акмэ, – велел Соль Лютой, добивая подраненных ею и Серым несытых. – Косточку укусили.

   Волчиха кивнула, издала вой, и Серый ответил ей.

   А Соль побежал дальше, наполненный, словно пьяный, темной безудержной удалью. На бегу он завыл, не так умело, как волки, но достаточно громко. Ему откликнулись все, кроме Когтя. А потом из снега, наперерез, метнулась Воля.

   – За мной! – рыкнула она, и вдвоем они помчались по одиночному следу волчьих лап, пересыпанному, как река перекатами, глубокими отпечатками обутых в башмаки ног.

   Воля была ранена, и Соль обогнал ее, вымевшись первым навстречу двум матерым несытым, которые волокли по снегу обвитого цепями Когтя. Вероятно, он был еще жив, но без сознания: Соль видел слабое сияние вокруг его пропитавшейся кровью шерсти. Он набросился на первого несытого, норовя пырнуть того ножом, но тварь ловко ушла от удара. Второй остановился, и весьма вовремя – из снежного сумрака на него, рыча, набросилась Воля, опрокинула наземь. Соль и его противник закружились друг напротив друга.

   Опьяненный или нет, Соль узнал его, это был один из шестерок Юны, девочки, жившей по соседству с семейством Молоха. Она стала второй жертвой матери Молоха, аккурат после того, как та укусила собственного мужа; она же вместе со своей матерью, старшим братом и его другом, одной из первых разыскала Молоха, обосновавшегося в пределах резервации. Разыскала, чтобы сказать – теперь, со смертью его матери, именно Молох стал ее патроном и она готова верой и правдой служить ему.

   Ее шестеркой, которую предстояло умертвить Солю сейчас, оказался друг ее старшего брата Тим, который, в бытность свою живым, был тайно влюблен в Юну. Он первым нашел ее труп и стал ее первой жертвой; уже потом она расправилась с матерью и братом, отец, увидев, что произошло, сбежал. Поначалу Тим был тихим, хорошо воспитанным, здравомыслящим парнем, он – чисто по-человечески – недолюбливал Молоха и все пытался выяснить, что же случилось. Но постепенно прижизненные привычки угасли в нем и, хотя пару раз он, Молох и его робот-слуга выбирались в старые города в поисках первопричины катастрофы, позже Тим утратил интерес к попыткам докопаться до истины. А потом Молох и сам прекратил вылазки.

   Ощущая, как вены затягиваются, Соль вновь провел ножом вдоль предплечья. Раскосые глаза его противника расширились.

   – Хозяйская вещь! – прошипел Тим. – Ты!

   Ни слова не говоря, Соль набросился на него. Тим стремительно отступил.

   – Я свой! – выкрикнул он, поднимая руки. Соль полоснул его ножом по раскрытой ладони и несытый, вскрикнув, кинулся наутек. Соль помчался за ним, догнал, повалил в кусты. Тим отчаянно сопротивлялся, выкручиваясь из рук, он был достаточно силен и гибок, чтобы суметь выбить оружие из кулака Соля. Раны вновь затянулись, Соль, не придумав способа лучше, просто прокусил губу до крови и прижался ко рту противника своим, проталкивая в затхлую глотку собственную, перемешанную со слюной, кровь. Тим, вытаращив глаза, машинально глотнул, тут же со страха укусив Соля в язык, и как-то сразу обмяк в руках своего убийцы. Отстранившись от него, но удерживая за шею, Соль пошарил свободной рукой, разыскивая выпавший нож. Тим, вытянувшись, не моргая, следил за ним.

   – Что Молох? – спросил Соль, сидя на жертве сверху. Подобранным ножом он аккуратно вспорол вену и занес набухающую живым рубиновым браслетом руку над лицом Тима. – Все царствует?

   – Да, – отвечал тот, закрыв глаза на миг, когда первая темная капля упала на его бледное треугольное лицо. – Он узнает и уничтожит тебя, предатель, вместе со всем твоим зверьем.

   – Передай ему, что он не сможет, – Соль сжал пальцы, и темные капли с его запястья, как бисер, просыпались на плоское змеиное лицо. Тим, сморщив редкие брови, слизнул первую, словно бы пробуя на вкус.

   – Юна, – сказал он. Змеиное, нечеловеческое лицо его расслабилось. – Я так мечтал поцеловать тебя живой.

   Он мощно содрогнулся под Солем, заставив того схватиться за голые ветки кустарника, чтобы не потерять равновесия. Алые, выпуклые глаза его распахнулись. Рука протянулась, схватывая занесенную над лицом руку Соля.

   – Еще, – шепнул он, глядя Солю в глаза. – Дай же мне умереть.

   И Соль опустил руку, позволяя сухим жестким губам прижаться к кровоточащей ране.

   Тим глотнул, дернулся снова, еще мощнее, чем прежде. Застонал, совсем по-человечески. Сидя на нем, стиснув бедра коленями, Соль перехватил мокрый от снега нож поудобнее, и вонзил его сквозь ткань в мягкий живот не-мертвого. Пальцы разжались, оставляя костяное оружие внутри, обхватили душу, и потянули, словно дерево, плотно вросшее корнями в землю. Тим, выхаркнув кровь, завопил, а Соль все тянул усеянный шипами черный стебель, тянул, ощущая, как в глазах начинают плясать разноцветные пятна. Душа сопротивлялась ему, рука окаменела от неимоверного напряжения: казалось, он пробует поднять с земли весь этот снег, твердый наст, с проросшими из него черными изогнутыми кустами и деревьями. Ткань пространства неподатливо измялась под его кулаком, и он тянул, испытывая рвущую боль в мышцах, тянул, теряя зрение от усилий, и в мозгу его со звоном лопались какие-то очень важные связи. На конце одной из них он ощутил дрожь узнавания, мгновенно полоснувшую ненавистью. А потом вдруг сопротивление исчезло, и он со всей силы въехал себе кулаком в лоб. Упал, тяжело дыша, на безжизненное, застывшее в трупном окоченении тело, дожидаясь, пока каскад красок чужих воспоминаний угомонится перед внутренним взором.

   Пришел в себя от призывного воя, сел, упираясь мертвому в грудь. Змеиное лицо Тима, изломанное гримасой смерти, разгладилось и выглядело сухим, умиротворенным. С трудом Соль встал, чувствуя, как энергия, чужая и чуждая, распирает его, словно он был рюкзак, в который затолкали стальную дверь. Плохо соображая, он пошел на звук воя, постепенно, на ходу, осваиваясь с собственным телом заново. Он был очень тяжел, он утопал в снегу, но, расслышав, наконец, в одиноком вое горечь, постарался поспешить. Когда выбрел на поляну последней схватки, ощущал себя уже вполне сносно. Но при взгляде на загрызенного Волей несытого его затошнило.

   Воля, раздвинув задние лапы, сидела над Когтем и выла, как убитая горем женщина. Затрещал снег под стремительными шагами и на поляну, сверкая глазами, выскочил Серый. Мотнул головой, обозревая поле битвы, и, подбежав к недвижимому Когтю, наскоро обнюхал его. Соль, не совсем понимая, что происходит, подтащился поближе, ногой оттолкнув лежащее на дороге тело не-мертвого. Воля перегрызла ему шею, и голова, скалясь, валялась рядом, в шаге от Когтя. Взглянув на старшего сына шамана, Соль на мгновение закрыл глаза рукой: ему показалось, что зрение подводит его. Остатки разноцветных пятен после схватки с Тимом и впрямь еще плясали под прикрытыми веками. Но вот Серый тоже горестно завыл, и Соль поспешил распахнуть глаза. И, рухнув коленями в снег, принялся торопливо разматывать опутавшие сильное тело шаманского сына цепи.

   Он просто отказывался верить в то, что видит. Потому что Коготь был мертв и снег вокруг его головы и мохнатой шеи подтаял от пропитавшей его крови. Ее не было так много, когда Соль и Воля только выбежали из леса на выручку Когтю. Ее не было так много и Коготь жил и дышал, когда Соль бросился в погоню за Тимом.

   – Воля, – сказал он, не поднимая головы от железных звеньев, опутавших задние лапы старшего сына вождя. – Что здесь произошло?

   Она взвыла вновь, превращаясь, и пустым голосом сказала:

   – Моя вина, Светлый. Моя глубокая вина.

   Наново заскрипел снег, и Волчица и Лютая, неся на плечах грустного Косточку, вышли к ним из метели.

   – Дядя, – сразу сказала Акмэ, встретившись взглядом с Солем.

   – Прости, – сказал он ей.

   – Дядя, – повторила она и, оставив Косточку на попечение Лютой, подошла к телу Когтя.

   – Я куснула несытого в грудь, а он отбросил меня, и я испустила дух на краткий миг. Когда поднялась, несытый подполз к сыну вождя и начал грызть его. Коготь рычал, пробовал бороться, но цепь мешала ему. Я напала, перегрызла шейные позвонки, но все это время несытый жрал сына вождя, и я ничего не могла поделать. Прости меня, Мать, прости, Светлый, простите, названные братья и сестры. – Хрипло рассказала Воля и залилась новым, рвущим душу воем.

   Волчица склонилась над дядей, опустив голову так, что длинные волосы закрыли лицо.

   – Не твоя вина, сестра, – тихо сказала она.

   Соль, отбросив в сторону снятую с тела убитого волка цепь, поднялся и подошел к ней. Ему пришлось переступить через тело не-мертвого, и вновь желудок сжался в тошнотном спазме при одном только взгляде на затаившийся в трупе черный побег.

   – Акмэ, – сказал он, садясь рядом с жрицей на корточки. – Медлить нельзя. Упокоим оставшихся, заберем твоего дядю, уходим.

   – Уходим, Соль, – всхлипнув, согласилась она.

   Грязной от слизи и крови рукой он обнял ее за плечи, глядя в оскаленное лицо мертвого волка. Протянул руку, чтобы закрыть его остекленевшие, выкачанные глаза. Погладил встопорщенную, мокрую от крови и свежего снега шерсть. И мягко сжал пальцы на невесомом тельце взлетевшей на ладонь белой птички. Краем глаза заметив, что Волчица смотрит на него, повернул к ней голову. Она кивнула.

   Отпуская ее, Соль встал и шагнул к недобитку, чтобы вырвать из его нутра трепещущий от беззащитности черный сорняк.

   А белая птичка, пощекотав ладонь, выпорхнула из разжатых пальцев и присела на плечо, нежно грея щеку своим невесомым, невидимым обычному глазу светом.

   ...Они возвращались в стаю, в туман, Соль нес на плече мертвого Когтя, сглатывая судорожную, густую слюну. Однажды он, любопытства ради, поддался на уговоры Волчицы и отведал принесенной охотниками свежей кабанины, и тогда его тошнило точно так же, как сейчас. В тот раз он съел немного, сразу почувствовав желание вырвать, и легко отделался, но теперь муторное чувство переизбытка не отпускало. Он упокоил всех мертвецов, вобрал в себя длинную и колкую, раскинувшую призрачные побеги душу Тима, и сейчас его ресурс был не просто полон под завязку, казалось, он готов был, как проснувшийся вулкан, перелиться через край. Волчица, понурив голову, шагала рядом, поддерживая окостеневшее тело дяди у Соля на плече, Серый Охотник и Лютая вели Косточку, безутешная Воля плелась последней.