Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 58 страниц)

   Их было меньше, чем обоим хотелось: Шабо много учился, медитировал и тренировался работать в паре с юными Мудрыми, да и Риша была приставлена к особому делу. Всю неделю, кроме юпитера и сатурна, она занималась ритуальными танцами, зазубривала на слух песнопения и гимны богам, отрабатывала походку, повороты, наклон головы и движения рук, бродила со старшими подругами по дворцовым коридорам, запоминая расположение комнат и лестниц. А каждый юпитер ей полагалось спускаться в подземный грот, плыть на лодке по медленной глади озера и, очутившись на крошечном круглом острове, переворачивать и вынимать из прибрежной воды созревшие статуи, прикрепленные питательными ростками к сокрытой под водной толщью корневой системе древнейшего дерева.

   Несмотря на то, что работа была опасная и тяжелая, сказать, что новая жизнь ее тяготила, Риша не могла. В подземном гроте пахло как в склепе: сыростью и подгнившими цветами, ей был приятен этот запах. Тут было свежо и просторно, иногда из глубин налетал подземный ветер, похожий на ровное дыхание спящего исполина, и царила глубокая, подгорная, всецелая тишина. На внешнем берегу озера стоял прочно вкопанный в песок столб, намертво обмотанный просмоленной веревкой, а у крошечного причала дожидалась пассажиров легкая лодочка с одним-единственным укрепленным на корме веслом. Риша редко им пользовалась: добраться до острова можно было просто перебирая веревку, привязанную одним концом к столбу на берегу, а другим – к стволу огромного дерева, растущего на острове, – ни бурь, ни волн на подземном озере можно было не опасаться.

   Компанию Рише составляла одна из старших незрячих, немногословная и неприветливая Берилл. В отличие от Риши, которая обладала печатью богов с рождения, Берилл получила благословение позже, в результате, как она сказала, несчастного случая, и до сих пор помнила, как выглядит озаренный солнечными лучами мир. Судя по всему, она была не очень-то довольна выпавшей ей почетной долей. Впрочем, подробно о своих пристрастиях она не рассказывала, а Риша не спрашивала, поскольку среди ее народа не принято было навязываться.

   Сама Берилл редко утруждала себя разговорами. И почти ничего не объясняла, поэтому в первое время Рише пришлось нелегко. Но будущее свидетельствовало ей о том, что она справится, и это знание придавало сил и упорства. Все-таки дар предчувствия был хорошим даром, истинным благословением богов. Как и ее новая работа, до которой допускались только избранные. Немудрено, что им пришлось за это право заплатить.

   За первый месяц новой службы, подражая Берилл, Риша старательно училась всем премудростям нового ремесла. Когда все элементы процедуры стали ей понятны, а роли между ней и старшей товаркой распределились, Риша поняла, что ей и впрямь по душе ее работа. Ей нравилась тишина и спорый ритм, в котором они вдвоем работали, тихий шелест тяжелых прибрежных волн, приближение к которым запускало защитный рефлекс, словно рядом готова наброситься злая собака. Берилл вооружалась большим сачком с крупноячеистой сетью; нащупав цель, погружала его в воду, медленно подводя под добычу. Подцепив улов, они вместе, поднатужившись, осторожно вытаскивали сачок на сушу, вынимали из него ценный груз и укладывали его на холодный прибрежный песок. Тогда-то и начиналось самое интересное. Потому что в сачке лежала живая статуя. И хотя позже Риша поняла, что использовала неподходящее слово (лучше тут подошло бы определение «кукла»), но первые детские впечатления намертво вросли в технически неверный термин.

   На ощупь она была почти как человек: у нее было лицо, две руки, две ноги, грудь, талия и бедра, и даже длинные и роскошные волосы, гладить которые было невыразимое приятно. Под ладонями они были как струи родниковой воды: упруго-нежные, гладкие, рассыпчатые и прохладно-влажные. Их можно было бы перебирать часами, и Рише даже иногда казалось, что именно это она и делает: кладет идеально ровную голову статуи к себе на колени, и гладит, гладит волосы, расчесывая послушные пряди пальцами, – и Берилл ей ничуть не мешала. Это была самая лучшая, медитативная часть их работы: уложить тело на берегу так, чтобы питательный отросток не перекрутился и не оборвался, а сама статуя могла лежать в расслабленном состоянии. Кожа у статуй на ощупь была слегка теплая, едва теплее температуры воздуха, гладкая, как будто бы мраморная, если бывает на свете мрамор, сделанный из плоти и крови. Под ней угадывались крепкие мускулы: не напряженные, но и не такие, как в теле спящего человека, – что-то было в них от полевых змей, живших в укромном схроне под крыльцом бабушкиного дома, – та же мягкость и скрытая, свернутая в пружину огромная сила. Мускулы дремали под кожей, почти ничем не выдавая себя; точно так же статуя лежала под руками Риши не дыша, не живая и не мертвая: камень, вышедший из лона человеческой женщины; почти совсем созревший диковинный плод, которому лишь толики солнца не хватило для того, чтобы напитаться жизненными соками окончательно.

   Позже, когда Риша подросла и кое-что новое узнала о себе и своем теле, она поняла, что у статуй нет половых различий: там, где у людей начинается вычитание и сложение, у них господствовал абсолютный ноль. «Универсальное жилище, – сказала на это немногословная Берилл. – Постоялец вносит необходимые поправки». «Кто же в них селится?» – спросила Риша, но Берилл лишь хмыкнула, давая понять, что разговор окончен. Молчаливость ее могла бы показаться загадочной, но благодаря долгому общению со старшей товаркой девочка знала: Берилл не интересуют статуи. Ей не нравилось возиться с ними, она была недовольна своей слепотой, и в некоторой степени даже винила статуи за то, что с ней произошло. Это было неразумно и странно, но многие другие незрячие, с которыми Риша делила кров, демонстрировали к статуям точно такое же отношение. Были среди них и те, кто попросту статуй боялись.

   Однако была у Риши единомышленница, девочка старше ее на два года по имени Аметрин. Почти сразу же они крепко сдружились и Риша стала называть ее Ами. У нее был названый брат, Сардис, который, как и Шабо, с ранних лет решил, что станет агнцем, и благодаря его влиянию Ами с первых дней службы восхищалась статуями. Она плавала к ним на остров по венерам в компании со старшей товаркой-хохотушкой Топой, и тоже каждый раз получала безграничное удовольствие от того только, что можно было сидеть на берегу и обводить идеальные очертания статуй ладонями. Когда же Риша спросила Ами, что именно ей нравится больше всего в ее работе, девочка ответила так: «Ты только не смейся, ладно? (Ни за что, клятвенно пообещала Риша). Когда я глажу их, то представляю, что один из них – это Сардис. И я думаю о том, как же ему страшно и непонятно в новом теле, и, чтоб его утешить, я глажу и утешаю его точно так же, как делал он, когда в детстве я простужалась и лежала в бреду».

   Выслушав все это, Риша попыталась вообразить на месте Сардиса собственного брата, но тут же ей пришла мысль о том, что для начала, чтобы очнуться в новом теле, ему нужно будет куда-то девать старое. Иными словами он должен будет ну... умереть... Одно только предположение привело ее в неописуемый ужас. «А ты что больше всего любишь?» – спросила ее Ами, но напуганная собственным воображением Риша ничего не ответила подруге. Хотя, конечно же, больше всего ей нравилось перебирать густые волосы статуй, мечтая, что когда-нибудь и у нее самой вырастет подобная шевелюра. Но предчувствия будущего на этот счет ее не посещали.

   Время шло, и постепенно ее стали посещать предчувствия совсем другого будущего. В нем заболела и стала медленно угасать от старости бабушка, а любимый братец, вопреки пожеланиям отца, прошел новое испытание и еще крепче утвердился в своем намерении выполнить однажды свое предзназначение в качестве агнца. С отцом после этого у них состоялся скандальный разговор, но о нем Риша узнала уже постфактум, от больной бабушки, поскольку лично присутствовать при выяснении отношений она, разумеется, не могла. Бабушке все эти разборки не нравились, но вмешаться не было сил – и душа ее, и тело готовились к претворению в белую птицу. Она попросила внука и внучку беречь и поддерживать друг дружку, и не забывать об отце. Рише горько было присутствовать при том, как любимая бабушка умирает; вдвойне горше от того, что она проживала постепенное расставание с дорогим человеком дважды – в будущем, и в настоящем. Но Риша не роптала: она попросту не умела этого – роптать на собственный дар, или пытаться изменить будущее. Ее провидческий дар ни разу не дал осечки, ей и в голову не приходило сомневаться в том, что будущее не постоянная величина и против него можно восстать.

   Годы текли, Рише исполнилось пятнадцать, а Шабо семнадцать. Бабушка умерла, а названый брат Ами Сардис, который был старше Шабо на год, впервые получил право участвовать в ежегодной жертвенной лотерее, проходившей в канун летнего солнцестояния. В этой лотерее, самой массовой из трех, выигрывали многие, и Сардису тоже повезло: он был отобран богами в качестве неофита для Великих мистерий, которые проводились по всей стране в начале осени. Счастливцы-неофиты, кому удастся выдержать посвящение в таинства культа, удостоятся чести совершать обряды Йоля, праздника Зимнего Солнцестояния, и уж затем лишь тех, кто выдержит испытания Верховного солнечного божества, допустят до Малых мистерий на исходе года. На них-то и произойдет самое главное событие в жизни агнцев.

   До Малых мистерий оставалось еще много времени, и неизвестно, будут ли благосклонны к Сардису удача и добрые боги. И все же он был воодушевлен и полон решимости дойти до победного финала. Ами позволили проводить с ним больше времени и она несказанно этому радовалась, да и Риша была счастлива, глядя на них, хотя без подруги ей было одиноко. Но постепенно Риша стала различать в радости Ами фальшивую ноту. Чем ближе становились Великие мистерии, тем более молчаливой и задумчивой она делалась. В первую декаду осени, за неделю до празднеств, Рише открылось будущее, в котором Сардис успешно прошел испытания. Встревоженная этим, беспокоясь за Ами, Риша встретилась с братом и поделилась с ним своими опасениями.

   «Куда же он так торопиться? – невесело цокнул языком Шабо на это. – Ведь у него еще даже девушки нет».

   «Как это связано?» – удивилась Риша.

   Шабо молчал так долго, что ей пришлось коснуться рукой его лица, чтобы убедиться, что он не заснул. Наконец, он проговорил с большой неохотой.

   «Если уж станешь агнцем, то можешь быть им сколь угодно долго, хоть до самой смерти, но если за все это время жребий ни разу на тебя не падет, хозяева обычно подбирают тебе какое-нибудь другое почетное занятие. Тот, кто посмышленее, может сделаться атаманом, как наш папа, или там певчим в храме, или пажом во внутренних покоях. Всех остальных, кто ничем не выделился, вышвыривают из дворца прочь, и точно так же обходятся с теми, кто, выиграв однажды в лотерею и выдержав Великие мистерии, сходит затем с дистанции в силу неважно каких причин. Я ничего плохого в предсказанном тобой успехе Сардиса не вижу, это редкая удача – удостоиться столь великой чести в таком юном возрасте, но если он пройдет отбор и в этот раз, то пути назад для него уже не будет».

   «Все так, – согласилась Риша. – Но при чем здесь девушка? Вернее, её отсутствие».

   Шабо ничего не отвечал и, когда Риша вновь дотронулась до его лица, она обнаружила, что брат слегка морщится.

   «Что такое? Зуб заболел?» – забеспокоилась она.

   Шабо взял ее руку и аккуратно отвел ее от своего лица.

   «Мы, агнцы, получаем право бросить кости с нашими именами в колесо Лотереи с восемнадцати лет, а до того у нас есть немного времени, чтобы подыскать себе спутницу среди юных Мудрых и заделать какой-нибудь из них ребенка. Никто тебе и слова против не скажет. Но у Сардиса есть Ами, и поэтому он никогда на этот счет особенно не беспокоился».

   «Я знаю, но... – сказала Риша растерянно, когда ее брат снова замолчал. – Но Ами не может быть его девушкой».

   «В том-то и дело, малышка», – с тяжелым вздохом отвечал ей Шабо.

   Теперь уже они оба безмолвствовали.

   «А у тебя есть девушка, Шабо?» – спросила, наконец, Риша смущенно.

   Он хмыкнул и потрепал ее по волосам.

   «Нет. Вначале мне тебя пристроить нужно, глупая!»

   Внезапная его веселость была настолько насквозь фальшивая, что Риша едва сдержалась, чтоб не сморщить нос. Шабо, однако, заметил и тут же сник.

   «Не о девушке речь, на самом-то деле, – посерьезневшим тоном сказал он. – Трудней всего выиграть в лотерею и пройти Великие мистерии, в которых участвуют кандидаты со всей страны. Если Сардису это удастся и он будет, как прежде, истов в послушании, то ни Йоль, ни Малые мистерии не станут для него серьезной преградой. А это значит только одно – в следующем году мы его больше не увидим. Наверное, поэтому твоя подруга так грустна. Поскольку прекрасно это осознает».

   «Но ведь быть избранным для заклания – величайшее благо для агнца и всего его рода! – Риша все никак не могла взять в толк, к чему он клонит. – Для всего нашего народа это благодать!»

   «Ты ведь понимаешь, – Шабо говорил как будто через силу, – что означает быть агнцем на заклание?»

   «Конечно, – с готовностью отвечала Риша. – Ты сам говорил мне, что заклание агнца – это главное таинство Малых мистерий, и символизирует оно ритуальную смерть и возрождение в новом качестве. Тот агнец, кто удостоится права переродиться, станет великим жрецом».

   «Есть ли среди твоих знакомых хотя бы один такой счастливчик?»

   «Нет, но... – Риша осеклась, нахмурившись. Она хотела возразить брату, что ее круг знакомых состоит преимущественно из незрячих девушек, чье предназначение совсем иное, но сообразила, что Шабо и самому это отлично известно. А значит – он пытается донести до нее какую-то другую мысль. – Ты хочешь сказать, что таких очень мало?»

   «Таких совсем нет, – тихо поправил ее Шабо. – Отец намекал мне, да и сам я интересовался. Но за последние как минимум лет двести ни одному из предназначенных к жертвенному закланию агнцев не удалось переродиться в качестве величайшего жреца».

   «Что же с ними стало вместо этого?» – с холодком в животе спросила его Риша.

   Брат вздохнул.

   «Слухи ходят разные, но, как по мне, все они звучат неубедительно. Ну, кроме тех, согласно которым неудачников просто вышвыривают вон из дворца. Как бы то ни было, никто точно не знает, малышка. Но всем хочется верить в разумность существующего миропорядка. И в то, что ритуальная смерть на Малых мистериях – это всего-навсего метафора духовного перерождения. Но так это или нет, ты не узнаешь, пока сам на своей шкуре не испробуешь».

   «Мне жаль Ами, – сказала Риша, прижимаясь к брату под бок. Он обнял ее за плечи, притискивая к себе. – Она так беспокоится за Сардиса!.. Может быть, лучше рассказать ей о том, что мне открылось?»

   «Ни за что! – отрезал Шабо. – Ты только усилишь ее тревогу. Тут уж ничего нельзя поделать, Маришка, ведь если боги определили твоей подруге и ее брату этот жребий, мы, смертные, ничего не сможем им противопоставить. Мы можем только молиться, чтобы боги сжалились, и смягчили свой приговор».

   Скрепя сердце Риша согласилась с ним, и истово молилась богам почти до самого нового года. Но боги не вняли ее молитвам, а вместо этого потчевали откровениями невеселого будущего. Сардис преодолел все испытания, был допущен до Малых мистерий и бесследно пропал на следующее утро после них. Ами некоторое время с надеждой ждала его возвращения, но к лету оптимизм ее стал угасать. Риша знала, что случится дальше, и в первый и единственный раз нарушила данное бабушке и брату обещание, рассудив, что, хоть она и поклялась молчать именем мамы, но ради спасения подруги клятву можно нарушить. Она рассказала Ами о своем даре предчувствовать будущее и о том, что именно в нем произошло.

   «Как далеко в будущее ты можешь проникнуть?» – в ответ на признание спросила ее Ами. Ни капли удивления не прозвучало в ее ровном шелестящем голосе. Так мог бы говорить искусственный цветок, уставший притворяться настоящим.

   «Как правило, примерно на неделю вперед, – растерянно призналась Риша, ожидавшая от подруги чего угодно, только не этого вопроса. – Как будто бы открывается узкий пролаз, втиснувшись в который, я могу услышать разговоры из будущего дня, или испытать те эмоции, которые будут владеть мной, когда этот день наступит».

   «Ты попадаешь только в один день?»

   «Да, они следуют друг за другом, как и настоящие дни. Но я не об этом хотела...»

   «Значит, ты уже участвовала в нашем сегодняшнем разговоре в своем пророчестве?» – все так же безразлично продолжала расспросы Ами, игнорируя попытки Риши сменить тему.

   Риша собралась было отвечать, но поняла, что готова к такому вопросу еще менее, чем к предыдущему. Ведь этого их разговора среди ее предчувствий-воспоминаний не было. Именно поэтому она и решила открыться Ами. В надежде, что новая, не предусмотренная пророчеством информация окажется способна изменить будущее, которое впервые в жизни показалось ей неприемлемым.

   «Не волнуйся, – сказала ей подруга, так и не дождавшись ответа. На сей раз в голосе Ами прозвучали человеческие нотки. Секундой позже Риша ощутила, как та втискивает свою сухую ладошку в ее ладонь. Девочки сплели пальцы и крепко сжали ладони друг друга. – Боги мудры, – добавила Ами, и в ожившем, убежденном голосе ее, запрятанная глубоко, совсем чуть-чуть перелилась горечь. – Они позаботятся о нас».

   «Пожалуйста, дорогая, обещай, что ничего с собой не сделаешь!» – взмолилась, наконец, к подруге Риша.

   Ами повернулась к ней лицом и обняла, все так же не разжимая пальцев на ладони подруги.

   Риша уткнулась ей в плечо, крепко-крепко прижимая в ответ.

   "Мама была на первом месяце, когда в семье узнали, что папа выиграл в лотерею. Все были так несказанно счастливы: еще бы, благословение богов озарило наш дом. Он прошел испытания Великих мистерий и игрища Йоля, но сильно простудился перед Малыми мистериями и его не допустили до участия.

   Когда я родилась, его разжаловали из агнцев в лакеи, переселив вместе со мной и мамой в бараки у внешней стены. Там я познакомилась с Сардисом, он жил в общине на правах храмового пожертвования. Его семья откуда-то из северных провинций была слишком бедна, и отправила его вместе со старшей сестрой в паломничество в надежде, что за время странствия они либо помрут с голоду, либо боги помогут им.

   По дороге их подобрал торговый обоз: сестру один из купцов забрал себе, обещая ей тепленькое местечко в столичных банях, а маленький Сардис достался другому купцу, тот оказался очень набожным человеком. У него был гадатель, у этого купца, слепой провидец будущего, совсем как ты. Он сулил Сардису славную участь. Пообещал, что тот станет великим жрецом, когда вырастет, и одарит почестями своего великодушного купца-хозяина, не забыв его благодеяний. Набожный купец, который выбрал Сардиса за то, что тот был смазливым ребенком пяти лет от роду, тем не менее внял пророчеству своего гадателя и, едва войдя в столицу, тут же первым делом пожертвовал Сардиса в самый главный столичный храм, откуда его, как сироту, распределили в придворную общину. В бараках он повстречался с моей семьей, и весьма приглянулся моему папе. Тот увидел в нем новую для себя возможность воплотить мечту стать агнцем. Вначале он возлагал надежды на меня, на то, что я стану Мудрой, но из-за того, что мама заразилась от папы и тоже переболела той простудой, у меня с рождения было слабое зрение, а к трем годам и оно пропало.

   Так мы и жили: Сардис обожал нас за то, что мы стали для него новой семьей, и во всем слушался папу, который тоже души в нем не чаял. Все мы верили в то, что боги заботятся о нас, но только чтобы получить от них какую-то милость, нужно что-то значимое отдать им взамен. Так папа навсегда лишился надежды стать жертвенным агнцем, но зато обрел возможность увидеть меня, которой иначе был бы лишен. Сардис остался без родной семьи и сестры, но встретил нас, полюбивших его. Мама, переболев той простудой, утратила способность зачать, но у нее остались папа, я и Сардис. Я не могу видеть их лица, но зато я знаю... – тут она помолчала, больно стиснув пальцы у Риши на плече, но когда заговорила, голос ее был мягок и убедителен, – что с ними все хорошо. Сардис исполнил папину мечту и стал жертвенным агнцем. Только тот гадатель чуть-чуть ошибся, но ведь в том, наверное, нет его вины, – она расслабила пальцы. – Сардис говорил, что он был очень добрым старым слепым стариком, и он спас моего названного брата от гораздо менее завидной участи, чем та, что ему в итоге выпала. Поэтому не волнуйся, дорогая, и не иди против воли богов. В конце концов, для чего-то же они наделили тебя твоим даром".

   «Я не хочу тебя потерять, – уткнувшись носом в теплое плечо подруги, глухо проговорила Риша. – Я не хочу, чтобы то, что мне открылось, стало моей реальностью через неделю».

   «Утром накануне Мистерий, в последнюю нашу встречу, Сардис сказал мне: „Я пробовал выяснить, как это бывает, но никто не смог мне сказать доподлинно. Я только понял, что сразу там ничего не делается, должно пройти какие-то время. Поэтому ты не бойся и не паникуй, и скажи родителям, чтоб они не переживали, если от меня не будет немедленной весточки. Вы просто ждите ее, и все, будьте терпеливы. Боги обязательно дадут вам знак, оповестят вас о том, что со мной случилось“. Я спросила его, как он может быть так уверен, если до этого ни разу, ни от кого из жертвенных агнцев, прошедших таинство до конца, не были ни единой вести. И знаешь, что он ответил мне? – Риша, сдерживая слезы, только покачала головой. Ами вынула ладонь из ее слабых пальцев и ласково погладила ее по голове. Риша ощутила, как по щекам побежали теплые, горькие капли. – Сардис сказал: „Я стану великим жрецом, в этом нет никаких сомнений. Ведь это единственное, что еще не сбылось из предсказаний гадателя. Он рассказал мне мою судьбу и каждое слово, произнесенное им, оказалось правдой. Не отчаивайся, милая сестричка, просто верь: боги обязательно пошлют тебе знак. И мы еще встретимся все вместе, милая!“ Я ждала этого знака, все это время ждала его, стараясь не отчаиваться. Это было трудно, и я, сказать по правде, почти утратила надежду. Но теперь твое признание вернуло меня к жизни! Спасибо тебе, дорогая!» – чмокнув Ришу в щеку, Ами обхватила ее обеими руками и, засмеявшись, сжала в крепких объятиях. Риша продолжала плакать, но недоумение быстро оттеснило печаль.

   «О чем ты говоришь, я не понимаю? – Ами все тискала ее, заливисто хохоча, а Риша старалась подбирать слова как можно деликатнее. – Ведь ты же сама сказала, что старый гадатель ошибся».

   «Узнаем! – встряхивая ее и вновь прижимая к себе, энергично отвечала Ами. В обычном своем состоянии она так и кипела энергией и всегда была жизнерадостной, но за последние несколько месяцев Риша привыкла наблюдать ее только в подавленном состоянии. И теперь столь резкий возврат к прежней Ами слегка напугал ее. Но это был добрый знак, не так ли? – Дождемся и узнаем, подруга!» – взяв Ришу за руки, она закружилась с ней в хороводе. Хорошо хоть, они были одни в вечернем парке, недалеко от их спального барака, и могли кружиться сколько душе угодно, не боясь наткнуться на какой-нибудь неучтенный предмет.

   Раскружившись так сильно, что голова сделалась легкой и воздушной, а чувство направления дало сбой, они, держась за руки и до слез хохоча, рухнули в упругую летнюю траву. Все вернулось на круги своя, и гнетущее облако тоскливой безысходности, окружавшее Ами последние пять месяцев, исчезло. Нежась в густой благоухающей траве, они болтали о пустяках до тех пор, пока за ними не пришла рассерженная помощница комендантши. «Выпишу вам выговор, будете знать», – брюзжала она, пока они все втроем торопливо возвращались в барак существенно позже положенного по распорядку часа.

   Все товарки уже вовсю спали, и девочки, толкаясь локтями и сдавленно хихикая, торопливо переоделись в ночные сорочки и забрались в постель. Впервые за долгое время Риша быстро заснула и проспала спокойным умиротворенным сном целую ночь.

   Последующие с момента пробуждения три дня являли собой наглядный кармический урок или же, образно говоря, напоминали попытку убежать от собственного хвоста.

   Риша проснулась со сжатыми в холодный комок внутренностями, и это – как станет ей понятно в дальнейшем – означало, что она совершила (или совершит) роковую ошибку. Будущее часто открывалось ей на зыбкой грани сна и пробуждения, задавая утреннее настроение. Изредка у нее случались и другие, куда более информативные предчувствия, посещавшие ее в те минуты, когда она делала что-то по-настоящему любимое: лепила посуду или фигурки из глины, ухаживала за статуями или слушала истории Шабо.

   Однако в этот раз в ее распоряжении оказались только ощущения: отголосков смутного кошмара, тяжелой головы, чужого места, благоговейной и опасливой заботы. Она вдруг поняла, что испытывает беспокойство: своим вчерашним вечерним разговором с Ами она изменила будущее, но не знала, в какую сторону. Обрывки фраз из будущего долетали до ее ушей: вот она пытается узнать у чужих незнакомых людей, где Ами или Шабо, можно ли поговорить с ними, но незнакомцы неуклюже переводят тему. «Ами мертва?» – подспудное, точит Ришу из будущего подозрение, но предположить вслух она не решается. Наконец, ей удается догадаться, что она в больнице на некоем подобии карантина, но как, почему и где Ами и Шабо, ей неизвестно. Риша из будущего знала о том, что своим злоключением она обязана гигантским червям (ужас) и собственной наивности (печаль), а еще в этом как-то замешаны Ами (жалость, скорбь), Берилл (сочувствие, благодарность) и статуи (ужас, страх за Шабо). Риша из настоящего попросту ничего не понимала. Раньше ей никогда не приходилось разгадывать собственные пророчества как головоломку.

   За завтраком в общей трапезной Ами поинтересовалась у нее, как обстоят дела в будущем. Опасаясь затянуть разговор и привлечь чужое внимание, Риша кратко отвечала, что не знает. «Наша вчерашняя беседа что-то изменила, но к лучшему, или нет, я понять пока не могу», – кратко объяснила она.

   Ами недоверчиво хмыкнула, но тем не менее нашла и пожала подруге руку под столом.

   «Все к лучшему, как бы то ни было», – утешила она Ришу.

   С тем девушки разошлись каждая по своим делам. Ами отправилась читать молитвы и помогать послушницам менять масло в храмовых лампадах, а Ришу, как бы странно это ни звучало, ждал обычный для утра меркурия урок чайного действа. Незрячим девушкам сложные ритуальные движения давались нелегко, но у Ришы, судя по всему, была к этому занятию врожденная склонность.

   Вечером, после всех трудов, забот и легкого ужина, Риша собралась было к Шабо, чтобы посоветоваться с ним насчет изменившегося будущего, но Ами уговорила ее остаться и присоединиться к общему веселью. Слепые девушки устроили посиделки с песнями, хороводами, прялками и жмурками – излюбленной игрой мойщиц статуй, как называла про себя их разношерстное сестринство Риша.

   День начался на неспокойной ноте, но, благодаря товаркам, закончился душевно и далеко за полночь. Напевшись и нахохотавшись, набегавшись и накружившись, Риша заснула не раздеваясь, и с трудом пробудилась на следующее утро с тоскливо сосущим под ложечкой предчувствием. В отстоящем от сегодняшнего на семь дней вперед юпитере, на который обычно приходилось время ее основной работы, она обнаружила себя совершающей рутинные манипуляции над статуями в абсолютно непривычной атмосфере. Берилл была с ней и, как обычно, действовала заодно, но в этот раз роль первой скрипки играла не она. С ними был еще кто-то, молчаливый и внимательный, и Риша из будущего кожей ощущала скованность старшей товарки и собственную обреченность.

   Ей почему-то страшно не хотелось трогать статуи, и Берилл не хотелось, чтобы Риша их трогала, но ничего поделать обе девушки не могли. За Ришей наблюдал кто-то столь безмерно могущественный, что ее тело начинало двигаться против воли, словно бы повинуясь голосам тысяч безымянных предков, чья кровь, смешавшись, претворилась в эликсир жизни, разлитый в венах их слепой прапраправнучки.

   Риша в настоящем зафиксировала слабый юмор самой себя из будущего: ее развлекла ирония того обстоятельства, что как-то раз она нашла силы сопротивляться приказу самой Праматери, но не может противиться молчаливому пожеланию ее творения. «Ирония – все, что у нас остается, когда остальные средства к борьбе исчерпаны», – настигла Ришу из настоящего пронзительная мысль из грядущего. На этом откровение прервалось.

   Расстроенная ожидающим ее будущим, она проснулась позже обычного и за завтраком никого уже не застала. Наскоро перекусив на кухне соевым молоком и рисовыми колобками, Риша по длинным извилистым коридорам и лестницам поспешила во внутренний дворец: сегодня была ее очередь мыть статуи, и негоже было опаздывать – Берилл страх как не любила опозданий. Встретив на берегу подземного озера готовую к отплытию товарку, Риша, извинившись, взобралась в лодку, которую Берилл привычным движением сдвинула в воду. Перебирая натянутый над водой канат, девушки медленно направились к крошечному острову, на котором росло исполинское дерево. Оно было теплое, твердоватое и морщинистое, приятное на ощупь, и просто невероятно широкое в обхвате: сколько ни пыталась Риша его обойти и измерить, и с веревкой и без, просто считая шаги, но всякий раз его толщина поражала воображение. Обычно дерево вело себя тихо, лишь иногда чуть поскрипывало или ласково шелестело листвой под порывами идущего из подгорных глубин ветерка. Но в этот юпитер древо было непривычно неспокойно. Все время пока девушки, перебирая канат, плыли по озеру навстречу дереву на острове, оно шуршало, ухало, стонало и роняло листву им на макушки. Подземной гнилью тоже пахло особенно крепко.

   «Хворает наше дерево», – недовольно сказала Берилл, вздрагивая, как привередливая лошадь: вероятно, новый оторвавшийся листок неожиданно спланировал на нее из-под высокого пещерного свода.

   «Бедненькое, – посочувствовала ему Риша. – Как его угораздило вырасти здесь, под землей, одно-одинёшенько».

   «Оно и не вырастало», – скрипучим голосом возразила ей Берилл. Он у нее всегда становился этаким высокомерно-презрительным, стоило Рише сделать что-нибудь не по регламенту или сморозить какую-нибудь несусветную глупость.