Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 58 страниц)

   Так сказала я, а они, как услышали, тут же в ноги мне поклонились. Благодарю тебя, Мудрая мать, сказал мне старший вождь, а у сына его слезы на глазах выступили, хоть и не пристало воину плакать. От всего сердца благодарю за благородное, милосердное решение. Пожелал он народу тут же о нем объявить, и отправил своего первенца к хижинам, чтоб разнес среди них добрую весть. А сам все продолжал мне кланяться и ладонь к сердцу прижимать.

   Довольно, остановила его Матерь. Станется с нас. Раз уж дела тут мы все закончили, пора нам восвояси вертаться, а то уж заждались люди нас, извелись все. Так сказала, как вдруг слышим: крик от хижин, гам, двое молодых охотников к дому этому наперегонки несутся. Что такое? – вождь-хозяин вскочил, да ноги-то не удержали веса, подломились. Упал он, пена зеленая на бороду его рано поседевшую изо рта хлынула. Тут уж и охотники сухопутные к дому этому подбежали, беда, один голосит, сын вождя без памяти! А второй, посмышленее, встал, как вкопанный, и глядит, как вождь-хозяин угрем по голым доскам вьется, в собственное горло крепкой рукой вцепившись.

   Отравили, Мудрая тут говорит. Я на нее дивлюсь, рот разинув, а Перекат уж в проеме встал, растопырился, телом нас своим от охотников молодых закрыл. Тут-то я в себя пришла, кричу: не наших рук дело, люди! Не наша вина, чужая!

   Не видела я, только слышала, как полетели камни в мощную грудь мужа-вождя, но стоял он не шелохнувшись, нас собой от озверевших гонцов обороняя. А вскоре новые голоса раздались, пламя факелов вечерний пляж озарило. Шла к нам от хижин оголтелая толпа. А Мудрая Матерь, подносы с кушаньем понюхав, в кувшины с хмелем нос сунув, сказала: я тоже эту пищу ела. Стало быть, мой черед следующий. Встала она, как кит из волн, – огромная, в сияющей под лучами заходящего солнца накидке, и подошла к умирающему вождю-хозяину. Тот уж почти не дышал, посинел весь, глаза его голубые из глазниц вылезли. Опустилась Мудрая перед ним на колени, ладонь на чело возложила и стала к Отцам взывать. Подошли к этому домику люди, жги их, кричат, оборотней! Да только Перекат посторонился, как я ему велела, и открылась глазам сухопутных картина: Матерь на коленях, шепчущая над телом их умирающего вождя. Замерли люди, только глаза в свете пламени алым посверкивают, молча стоят, ждут, как чайки добычу. А Мудрая задышала вдруг трудно, пена у нее горлом пошла, закапала на могучую грудь. Вижу, невмоготу ей, жизнь она отдает свою сильную, да нелегко чужому-то жизнь эту принять. Взмолилась тогда и я, к Матери Предвечной, Лазоревой Невесте, всю душу на поиски Ее бросила. И отозвалась Вечная Дева в небе зарницей, ответила мне: будет по-твоему. Исторгла из Полной Луны корень жизни ее, изъяла, и в чужого вождя, как в сосуд, вложила.

   Вернулась я в мир горний, вижу: сидит Полная Луна над чужим вождем, как изваяние, недвижимо, а душа-то в ней еле теплится. Перекат стоит, кулачищи сжав, на противников, как на стаю касаток, глядит недобро, защищать меня до последней капли крови готовится. И садится у ног его вождь-хозяин: волосы встрепаны, борода в рвоте горькой измазана, глаза, как в сети опасной, в красных прожилках. Сел, бороду пожамкал, покривился страшно, за горло себя взял. Кто, слышу, сипит, кто посмел? На моей земле, под моим кровом кто удумал гостей травить? И вдруг как вскочит сильно, как захрипит сорванными связками, глаза больные выкачав: кто?!

   А дальше уж совсем коротко. Спустилась ночь, и новый день пришел, стали собирать сухопутные три больших костра на побережье. Воскресший вождь нам охрану выставил, верных ему охотников, ну, а я и вождь мой муж устроили Мудрую так, чтоб муки ее облегчить. За ночь, да за новый день отыскали сухопутные злодеев, ими жена и сноха незадачливого охотника, сыночка у меня отнявшего, оказались. Они-то и подложили в кушанья, да в хмельное злых трав. Как уж так вышло, что их до приготовления яств допустили, – того ни мне, ни вождю моему мужу неведомо. Да уж мы и не спрашивали. Тут уж сухопутные без нас все решили. Не будет предательницам пощады, так сказали. И порубили обеих баб живьем, а уж потом, когда те теней лишились, огню их останки скормили. А третий костер принял плоть первенца вождя-хозяина, восторжествовала, стало быть, и без нас земная справедливость. Ну а я, да вождь мой муж над телом Мудрой остались молчаливые дни коротать, ждать, когда птица души ее трудно к небу воспарит. А теперь вот ты явился, Светлый, и хоть знаю я, что нельзя просить, а, может быть, сжалишься, отпустишь душу Полной Луны на свободу? Тяжко ведь ей в умирающем теле томиться, горько на чужбине умирать среди речи постылой и деяний нечестных. Сжалься, очень тебя прошу.

   Соль недолго колебался. Слыша, как хрипло дышит за спиной Чиэ, ощущая жар, волнами расходящийся от ее тела по всему тесному домику, он сказал, глядя прямо в широко распахнутые, похожие на колодцы без дна глаза молодой Матери:

   – Нет, Луна, – сказал он. – Не могу. Да и, посуди сама, понравится ли толстухе, если ее наказ по ее же вине будет нарушен?

   Юная тюлениха, кормилица Соля, ответила ему долгим, тянущим душу взглядом. «Хватит», хотел взмолиться он к ней, но она первая отвела глаза. Кивнула, словно что-то для себя решив.

   – Будь по-твоему, Светлый, – сказала.

   И больше, за все оставшиеся до момента окончательной смерти Полной Луны четыре дня, не произнесла ни слова.

   Соль остался на материке. А когда Чиэ, наконец, умерла, так и не придя в себя, не сказав им ни слова на прощание, отправил Переката на тюленьи острова за подмогой в переносе тяжелого тела. Сам остался с Луной вдвоем, стеречь покой мертвого тела Мудрой.

   Луна с ним не разговаривала, не ела и не пила, погрузившись в некое подобие транса. А к Солю стал приходить Лука, младший сын воскрешенного вождя, подросший, разом возмужавший, посуровевший со смертью старшего брата. Он всегда приходил с сестрой, оба были дивно похожи и хороши собой. Светланка, сестра его на год старше, выросла в чудесную девушку: пшенично-русая коса до пояса, тонкий стан, соболиные брови вразлет. «Беловолосый!» – закричали они, впервые встретившись с ним после дня похорон в пенной полосе прибоя. Соль пришел к морю пораньше, едва только солнце взошло, – промочить ноги и полюбоваться на далекий горизонт, за которым лежала однажды отринувшая его Заповедная земля. Никаких встреч не ждал он в столь ранний час, все важные дела обговорил с воеводой прошлым вечером, когда догорели погребальные костры. Но воеводины младшие дети, как оказалось, тоже были ранними пташками: каждое утро прибегали они на пляж собирать раковины съедобных моллюсков. «Беловолосый!» – с восторгом завопил один и подхватила другая; и подростки бросились к нему наперегонки, смеясь, рисуясь друг перед другом, начисто забыв горести прошедшей ночи.

   – Кыш, горластые! – попытался прогнать их Соль, да не тут-то было: дети знали его как своего и ничуть не боялись.

   – А помнишь, – теребил за край накидки Лука, пока Светланка, стыдливо хихикая, из-под длинных ресниц рассматривала мелькающую в прорезях рыбьего плаща наготу Светлого бога. – А помнишь, как ты полуночников-то!..

   Так и прилепились к нему смешливые сорванцы, привязались хвостиком. Смирившись, Соль больше не гнал их, из восторженных рассказов Луки узнавая о себе много нового. И как он сотню лишенных тени одной левой положил, и как походом ходил на край света к терему красна солнца, и как законы людям дал, да не человечьи, а премудрые, божественные. Со слов юркоглазой Светланки выходило так, что половина континента заселена уже его потомками, могучими и бесстрашными героями с огненной кровью, каждая капля которой способна упокоить тысячи красноглазых. Удивительно Солю было только одно: как это, после всех его подвигов, по земле еще бродят целые и невредимые несытые? Но младшие дети воеводы были твердо уверены, что такое положение дел временное.

   – Ведь теперь ты пришел, чтобы всех-всех полуночников извести, да? – трещала ему Светланка в одно ухо.

   – Вот я вырасту, построю большой корабль, и все вместе мы поплывем в Яблочную страну, вот увидишь, Беловолосый! – звенел в другом ухе мальчишеский дискант Луки.

   Что ж, ему отрадно было проводить с ребятишками время. Вскоре к ним присоединились приятели брата и сестры, а уж к вечеру третьего дня матери детворы, пообвыкнув, начали зазывать Беловолосого в гости на пироги и соленья. Соль отказывался, беспокоясь за тюленью чету и их молчаливую стражу, и тогда дети хозяек, исполненные торжественной важности от возложенной на них миссии, стали приносить к порогу гостевого домика нехитрые яства, приготовленные заботливыми руками их матерей. Помня наказ Чиэ, Соль исправно употреблял угощения, сколько в него влезало, но ни Перекат, ни тем более Луна, погруженная в скорбный транс, благосклонностью кулинарные изыски прибрежных стряпух не удостоили. Перекат ел рыбу, которую Соль ему приносил, долго нюхал ее, шевеля усами, разглядывал на просвет. Воду пил тоже только из рук Светлого бога. Соль видел это и сердце его сжималось от горечи: все усилия его, все попытки свести на нет застарелую ненависть двух народов, века мирной жизни в добрососедстве, – все это в одночасье пошло прахом из-за опрометчивости и шкурного страха троих человек.

   «Но ведь дети растут, – думал он, следя с берега, как резвятся на пляже младшие отпрыски воеводы вместе с ватагой друзей. – Дети, привыкшие видеть перволюдей воочию».

   Он переводил взгляд на странноприимный домик, и вспоминал Луну, ее пустые, полные ночи глаза, ее сухой голос, монотонно повествующий ему о событиях страшных двух дней.

   Ее сын мертв, и наставница умирает. И она, та, кто простила горожанам гибель собственного теленка по оплошности, ни за что не простит умышленного предательства. Почему, ну почему обстоятельства никогда не складываются в пользу первых людей?

   А потом Мудрая умерла, и тюленьи люди, не доверяя сухопутным, сами перевезли на плоту по морю ее большое тяжелое тело. Ее похоронили в отеческих волнах, и Молодая Луна приняла новое имя наследницы титула. И шесть лет под ее мудрым правлением миновали, как один день. У нее родилось двое детей: старшая, как две капли похожая на мать, телочка с ласковыми черными глазами и телок с белым пятном на носу. Луна не прекратила торговли с прибрежным народом, привечая их лодки на нейтральном острове меж материком и защищенным завесой тюленьим архипелагом. С торговцами приезжал и воевода, он прожил заемной жизнью еще три года, но лихорадка сожгла его в одночасье в одно сухое злое лето. Забрала она и среднего сына, потом погиб третий брат, и новым воеводой в свои восемнадцать лет был провозглашен Лука, последний из сыновей славного рода. Позже он каждый год приплывал с обменным грузом на общий остров. Светланка была с ним, она превратилась в писаную красавицу, и женихов к ней сваталось немало, но брачному ярму она предпочитала морскую свободу. «Пиратка», – дразнил ее брат. «Помощница твоя, бестолковый!»

   Они приплывали, зубоскалили, приносили вести из прибрежного города. Юный воевода советовался с Беловолосым, привыкал спрашивать мнения Мудрой Луны. Соль с охотой брался помогать своему молодому другу, он видел хороший знак в его полном энтузиазма интересе к жизни перволюдей. Но вот прибрежные жители уплывали, и на тюленьих островах время возвращалось в привычную колею: лежка, линька, зимовье, брачные схватки, уход на промысел. Соль изнывал от безделья, томился, что слишком долго копится ресурс. Луна, как могла, утешала его. «Сытно, мирно, преграда крепка. Чего еще тебе надо, Светлый?»

   Соль и сам не знал, чего ему надо. Вот она, думал он, мирная жизнь, отдушина, которой ты так долго жаждал. Так чего же неймется тебе теперь? Знай толстей, накапливай жир, как тюлени перед долгой зимой.

   Каждый рассвет он спускался к морю, разглядывал небоскат. Там она, мнилось ему, недоступная Аласта, спит под шапкой кучевых облаков, завернутая в них как в мантию. Однажды он дерзнул пробиться к ней и не сумел, теперь вынужден ждать, подгоняя неторопливое время. Ведь там, за преградой, разгадка всех тайн, мнилось ему. Великая Яблочная страна из детских сказок Луки. Однажды он, Соль, проберется туда, за завесу, преодолеет все преграды и спасет заповедную Аласту, как рыцарь из волшебных историй. Однажды он ступит на райскую землю, и сумеет выполнить, наконец, свой обет. И, может быть, тогда черный коршун вины перед всеми погибшими перестанет клевать его совесть?

   Со смерти воеводы минуло три года, и город прибрежных людей осадило несметное войско несытых. Впечатленные прошлой победой Беловолосого, на этот раз они не собирались церемониться. Подгоняемые черной жаждой истреблять, топтать, выжимать все соки, они пришли с твердым намерением уничтожить непокорный город любой ценой. Или, возможно, их цель была другой изначально. Возможно, они хотели выманить Беловолосого и задавить его числом.

   Как бы то ни было, Лука первым делом послал к тюленям гонцов с просьбой о помощи.

   «Надо идти, Мудрая, – сказал тогда Соль. – Надо спасать».

   «Иди, – безразлично отвечала Луна, на него не глядя. – Спасай. Сожри тысячи черных душ, Светлый, или погибни во имя крошечного человечьего племени. Ведь такова и есть твоя истинная суть – люди неба тебе ближе по духу, чем мы, слабые дети земли».

   Соль сел на месте, где стоял. На ум приходили тысячи аргументов, но Луна не возражала ему, сидя на ложе Чиэ, в ее старой лачуге, на вершине потухшего сотни тысяч лет назад вулкана. Он смотрел на ее статный, плавный силуэт, на длинные черные, в нитках ранней седины, волосы, змеями обвившие дебелые плечи, на коралловые бусы, обхватившие полные запястья и лодыжки, на тяжелую, все еще красивую грудь, с которой однажды, когда-то случайно, он сам сосал горячее, острое, как стекло, молоко.

   «Вот так, – думал он бессильно и сжимал кулаки, вперившись взглядом в занозистые, шершавые, белые от старости доски лачуги, собранной из китового уса. – Судьба сделала полный оборот».

   «Нельзя», – подумал он, и поднял голову, встал на ноги, чтобы выйти из темной лачуги на свет, на яркий беспощадный свет середины лета. Тюлени выслушали его просьбу, покачиваясь на волнах. Он обнял одного за шею, и тот доставил его к берегу торгового острова, за пределы завесы. Гонцы, дрожа от нетерпения, дожидались его там: не притронувшись к еде, поставленной для них перволюдьми, не смочив горла в прохладной воде ручья, бежавшего вниз по склону. Глаза их радостно засверкали при виде идущего навстречу Беловолосого, но тут же лица разочарованно вытянулись: Соль шагал по галечному пляжу нагой и губы его были плотно сжаты.

   – Беловолосый, спаси!.. – заговорили наперебой гонцы, Соль помнил их еще голопузыми мальчишками, веселыми крикунами из ватаги Луки и Светланки.

   – Уходите, – коротко отвечал он, избегая глядеть в их открытые, полные надежды лица. – Справляйтесь своими силами и не рассчитывайте на других.

   Сказал так, и вернулся в океан.

   Гонцы не верили ему, ждали целый день, наконец, погрузившись в лодки, молчаливо отплыли. За ними приплывали другие, сам Лука-воевода вместе с сестрой, впервые, сколько Соль их помнил, брат с сестрой не смеялись. Наконец, Луна отдала приказ не покидать пределов завесы, и больше с тех пор прибрежные жители не беспокоили своих первородных соседей. А вскоре и некому стало их беспокоить: уцелевшие жители подожги город и отчалили в открытое море на трех самых больших кораблях. На землях Луки, его отца и деда и сотен глядящих в глубь веков прадедов воцарились несытые. Гея, огромный континент, пала под натиском бездны.

   «Теперь за вас возьмутся», – сказал Луне Соль.

   «Знаю, – отвечала она. – Уходить тебе надо. Бросить малое, чтобы спасти великое».

   «Нет! – возражал ей Соль с горячностью. – Ни за что!»

   «Тогда город пал напрасно. Все эти жертвы, что ты принес до сих пор, – напрасны», – голос ее звучал непреклонно, глаза, как темные кратеры, смотрели на него с постаревшего лица.

   «Нет, Луна, пожалуйста, не говори так! Пожалуйста, не прогоняй!»

   «Мы продержимся, Светлый. Сколько пальцев на руках, столько зим – продержимся. За это время ты точно накопишь необходимый для перехода жир. И ты перейдешь, слышишь? Ты перейдешь, и найдешь, и спасешь для всех нас Аласту. А мы будем ждать тебя. Мы продержимся столько, сколько будет нужно, чтобы ты дошел, и прошел, и освободил для нас Аласту, слышишь? Столько, сколько понадобится. Я обещаю».

   Она обещала. И с тем он ушел. Но времени, чтобы достичь земли обетованной, ему понадобилось не десять лет, и не пятнадцать. Несытые открыли на него охоту, гнали, как дикого зверя, и еще одна бесплодная попытка прорваться к Аласте оборвалась немым ужасом океанских глубин. И лишь на третий, волшебный раз, он сумел преодолеть Заповедную преграду. Но оказалось, на том его злоключения не окончились. Сейчас, в самом финале, другие, такие же, как он сам, искушали его решимость иллюзией покоя.

   «Плыви, – с кривой усмешкой подумал он, и наклонился над умывальником, ожесточенно скребя лицо, точно надеясь избыть тем самым похмельную оторопь. – Плыви по течению, Оки-Куруми, возлюбленный пастырь подводных стад. Плыви же и не знай тревог!»

   Лука, вновь вспомнил он, выпрямляясь. Над умывальником висело зеркало, но глядеть в собственные осоловевшие глаза Солю абсолютно не хотелось. Он развернулся на пятках и направился к дивану, взобравшись на него, снял с багажной полки нехитрый свой саквояж. Швырнул туда дневник, маску. Раздумывая, о чем же забыл, он машинально перебирал в памяти лица. Светланка-Лючия – откуда это острое, горькое чувство потери? – Лука, ее солнечный братец, серое, лишенное выражения лицо Отшельника. Ассоциации затягивали вглубь, не туда: атаман О'Брайен, его мать, деревня племени черно-бурых. Черные жесткие волосы, черные юркие глаза, вежливо кланяются, гася в глазах удивление. Есть! Максимилиан, столичный знакомый Коры. А с ним и она сама, остроносая, взъерошенная, похожая на сердитого вороненка. Он рассказал ей недавно так много, что наверняка напугал; предупредил ее беречься, но как бы та по глупости чего не перепутала. Значит, нужны более серьезные меры, а память стала совсем дырявая.

   Соль порылся в сумке и вытащил из бокового кармана ясеневый оберег, один из тех, которые Кора когда-то и купила. Двум сестрам, мертвой и неживой, он уже роздал по серьгам, осталась третья, младшенькая. Живая.

   Поезд уже тормозил, и Соль выглянул в коридор, надеясь поймать кого-то, более подходящего статусу миссии. Никого не поймал, но и не застал ни одного праздношатающегося. Что ж, в таком случае не зазорно и самому.

   Он выскользнул в коридор, подошел к дверям купе Коры.

   «Остается надеяться, что ей хватит ума выглянуть на вызов одетой», – подумал он.

   И громко постучал.

   Кора открыла мгновенно. Она была одета и причесана, но лица на ней не было. В безвольно опущенной правой руке она сжимала утреннюю газету.

   – Что стряслось? – Соль шагнул в купе.

   Вместо ответа Кора протянула ему развернутую на первой странице газету. Взгляду Соля открылась зарисовка парадных ворот Подземного храма крупным планом и броский заголовок под ней. Нахмурившись, Соль прочел подпись. «Чудовищный взрыв в Саракисе! Гнев богов или попытка покушения? Жизнь Сиятельной донны Фредерики вне опасности».

   – Какого хрена?! – он вырвал газету из вялых пальцев Коры, впился глазами в строчки.

   «Сегодня ночью в конце первой стражи во внутренних помещениях головного храма Подземных богов прогремел взрыв. В огне последовавшего пожара и под обломками рухнувших перекрытий погибли пятеро служителей храма и две особи специальных „храмовых животных“, свыше десятка человек получили ранения. Пребывающая в храме Сиятельная племянница Божественного... по счастливой случайности не пострадала... в целях безопасности сведения о текущем ее местоположении огласке не подлежат... По предварительным данным взрыв осуществлен членами экстремистского подполья, нахально именующим себя „Движением Освобождения“, и причастным к целому ряду вопиющих преступлений против человеческого и божественного порядка. Двое подозреваемых в организации и исполнении чудовищного противоправного акта схвачены, а высланный на место происшествия отборный гарнизон оперативных агентов ведет активную работу. Милиционеры клянутся честью мундира, что в ближайшие дни все злоумышленники будут найдены...»

   – Твою ж мать!.. – Соль бессильно поглядел на Кору.

   Она всхлипнула, впиваясь ему в лицо горестным взглядом.

   – Это я виновата, – надтреснутым голосом проговорила она.

   В сердцах Соль дернул ее за руку.

   – Не ты, – сказал нарочито резко. В мыслях пронеслось лихорадочное: Карма! Переборщила с дозой препаратов... Нет, она ни за что бы не подложила ему такую свинью! Значит, Отшельник с честной компанией. Нашел таки способ отплатить негодяю Светлому? Но почему именно сейчас, когда самого Соля нет в Саракисе? Чего они пытались добиться? Цела ли Лючия? Уж не провокация ли этот теракт?..

   «Предупрежден – значит вооружен», – стиснув зубы, сказал он себе. И, взяв Кору за руку, вложил в ее безжизненную ладонь оберег. Видя, что девушка не реагирует, ругнулся вполголоса и выдернул подвеску из ее слабых пальцев.

   – Ни за что не снимай это, поняла? – строго сказал и, развернув послушницу, как куклу, спиной к себе, застегнул на ее шее тонкую цепочку. Оттянув пальцем тугой воротник, опустил за него ясеневое украшение. Поежившись, Кора с безразличным видом опустила голову, бездумно разглаживая ткань платья на груди.

   «Лишь бы не разрыдалась», – Соль закусил губу, машинально отмечая взглядом твердый уголок конверта, выглядывающий из сумки у нее на поясе. На фоне темно-коричневого подола шерстяного платья кусочек белой бумаги смотрелся по-хулигански вызывающе.

   «Что же делать?» – тоскливо подумал Соль, слыша, как пронзительно скрипит тормозами поезд, обуздывая инерцию мощного бега.

   Он снова дернул Кору за руку, чтоб подошла поближе, и распахнул дверь купе перед ее носом. За окном на противоположной стороне вагона кипел жизнью вокзал Вечного города. Сквозь круглые арки и чугунные завитки перронной ограды виден был почетный караул одетых в ярко-алые мундиры гвардейцев, вытянувшихся по стойке смирно в ожидании прибытия августейшего поезда. До финишной черты оставалось подать рукой, но впервые за все время своего исступленного поиска Соль оказался не рад этому простому факту. Но ни секунды на размышления не оставалось, и, потянув Кору за собой, он шагнул в коридор, где уже суетилась свита Августа.

   – Поможешь надеть маску, – бросил он спутнице через плечо, слабо надеясь, что труд отвлечет Кору от надвигающейся истерики. Нет времени вытирать ей сопли. Теперь, когда экстремисты – или не они – сделали свой идиотский ход, он и вовсе оказался беззащитен перед старшими родственниками.

   «Но это ничего не меняет, – невесело подумал он. – Не плыть по течению, так выгребать против».

   И, нервно осклабившись, толкнул дверь своего купе. Невольно он подумал о Карме, но тут же уничтожил в себе эту мысль.

   На этот раз он ничего себе не будет обещать.

   Хаканаи, столица Островной Империи

   Вечная Невеста

   13.

   230 – 246 год от ВК

   Шабо называл ее ласково, Риша, Ришка, и с самого ее рождения души в ней не чаял. Он и старая глуховатая бабушка были единственными, кто заботился о малышке, потому что мать ее умерла родами, а отец так и не сумел простить дочери этого невольного убийства. Риша появилась на свет, отмеченная печатью богов: она была слепа и дальнейшая ее судьба была предопределена. Ее мать, Мудрая, пожертвовала жизнью, чтобы дать Рише право на жизнь, и эта значимая жертва наградила девочку необычным даром, осознать который она сумела лишь повзрослев.

   До шести лет ее повседневное существование шло своим чередом, и каждый день был похож на предыдущий. Бабушка присматривала за ней, а Шабо каждый вечер после школы с охоткой играл и рассказывал занятные истории о большом мире, который окружал их. Отец редко появлялся дома: у него, атамана общины, было много обязанностей, да и бывать в собственном доме после смерти любимой жены он разлюбил. С дочерью он совсем не общался, и она привыкла к такому положению дел, а заботы бабушки и Шабо ей вполне хватало.

   Впервые предчувствие будущего постигло ее в шестилетнем возрасте, за неделю до того, как Шабо прошел испытания первой ступени и получил распределение во внутренний дворец. Соседи у них были гончары, и, заметив Ришины склонности, позволяли девочке приходить к ним в мастерскую и учиться работать на гончарном круге: из-под ее рук выходила красивая и ровная посуда. В тот раз Риша аккурат работала над чайной чашкой, когда вдруг ей стало понятно, что пройдет неделя, и уже в следующую луну она останется без компании обожаемого братика, который навсегда покинет отчий дом. Плача, она доделала чашку и отпросилась у доброго соседа домой; тот, видя, как она опечалена, отпустил ее без возражений. Увидав ее слезы, бабушка спросила внучку, что случилось. Скоро Шабо уйдет от нас, горестно отвечала Риша. Бабушка встревожилась, начала расспрашивать. Вызнав подробности, старушка посадила внучку к себе на колени и крепко прижала к груди. «У тебя дар, милая, – сказала она грустным голосом, – дар знать будущее. И никто чужой об этом даре узнать не должен».

   Риша накрепко запомнила ее слова. Позже, когда вернулся из школы Шабо, бабушка рассказала ему о том, что услыхала от внучки. Он, точно так же, как и бабушка, испугался и опечалился. «У тети Оникс был такой дар», – выпроводив Ришу из дома во двор, сказал он бабушке негромко. Но бабушка была глуховата и ему пришлось, повысив голос, повторить свои слова: так Риша, обладавшая тонким слухом, без труда стала свидетельницей их беседы. «Если хозяева узнают, нашу Морион постигнет участь Ники», – согласилась бабушка. Тетя Оникс, младшая бабушкина дочь, в девятилетнем возрасте была избрана пифией и спустя восемь лет службы умерла, отравившись парами ядовитых испарений, вызывающих пророческие видения. «Если я стану агнцем, малую они не тронут», – с угрюмой убежденностью возразил на это брат. Они помолчали. Затем бабушка невесело сказала: «Милый, не подумай, будто бы тебя я люблю меньше, чем Морион...» «Я знаю!» – торопливо перебил ее Шабо. Бабушка вздохнула. «Объясни малой, насколько ей следует соблюдать осторожность. Если атаман узнает, он, не колеблясь, предпочтет твою жизнь её». «Никто не узнает!» – с чувством сказал брат, и, выйдя из дому, встал перед сестрой на колени и крепко ее обнял.

   «Я тебя никому не отдам, моя маленькая, – сказал он. – А ты пообещай мне, что никому, кроме меня и бабушки, не будешь о своем знании будущего рассказывать. Даже папе нельзя, поняла, Риша? Именем мамы поклянись».

   Он был взволнован, голос дрожал, а сердце стучало быстро-быстро. Расстроенная открывшимся ей будущим (в правдивости и неизбежности которого она ничуть не сомневалась), напуганная реакцией брата, Риша прижалась к нему в ответ и шепотом, истово поклялась именем матери хранить ото всех, кроме него и бабушки, ее маленькую тайну. Лишь тогда Шабо немного успокоился и стал играть с ней, как прежде. А через неделю он выдержал сложный экзамен на степень послушника и получил распределение в школу второй ступени.

   Перед своим отъездом он сказал безутешной сестре: «Помни, маленькая, никому ни слова. Даже вида не подавай, будто знаешь о будущем больше, чем остальные. Особенно остерегайся хозяев, старших жрецов и Мудрых – они любую необычность нутром чуют. Папе тоже не доверяй – он на стороне хозяйских. И не бойся: я наказал бабушке беречь тебя, да и сам, как выдастся выходной, тут же приду тебя навестить, хорошо, маленькая?» Он уходил из дома, и ничего хорошего в этом не было, но учиться притворяться нужно было уже сейчас, и Риша согласно кивнула. Она даже сумела улыбнуться и помахала ему рукой, когда на прощение он потрепал ее по волосам. А потом брат ушел, и в следующие два года появлялся дома очень редко, хотя каждый его визит Риша могла предсказать. И наслаждалась радостью от предвкушения встречи.

   Когда Рише исполнилось восемь и бабушка заплела ей волосы в первую взрослую прическу, девочка узнала, что вскоре тоже покинет отчий дом: ей, как отмеченной печатью богов, полагалась особая работа. «Хозяева поручат мне мыть статуи», – сказала она бабушке после того, как та позволила ей поднять руку и насладиться гладкостью гребня и шпилек, доставшихся ей в наследство от матери и украшавших теперь ее новую прическу. «Какие статуи?» – как можно более беззаботно спросила ее бабушка, но Риша расслышала нотки страха в ее голосе. Они словно бы ослабляли всегда туго натянутые струны бабушкиных слов. «Статуи, которые растут в водоеме под деревом», – без удовольствия отвечала она, уже понимая, что эту тему ей тоже не суждено будет ни с кем обсуждать. «Тебе было видно, как они выглядят?» – еще более ослабевшим от страха голосом продолжала расспросы бабушка. Но Риша испытала облегчение, догадавшись, что ее ответ понравится бабушке: «Ну что ты, конечно же, нет. Я слепая, и именно поэтому меня возьмут на эту работу». «Ты слепая, и в этом твоя ценность», – согласилась с ней бабушка. Страх ушел из ее голоса, сменившись задумчивостью, и Риша поняла, что все сделала правильно. И не стала добавлять, что ее новая работа ей понравится. Она была доброй девочкой и не любила огорчать своих близких.

   Спустя неделю за Ришей приехала запряженная быками повозка, точь-в-точь по звуку такая же, на которой уехал во дворец Шабо. Риша поцеловала на прощание бабушку и, повесив на плечо котомку с личными вещами, среди которых самыми ценными были мамин черепаховый гребень и бабушкины лакированные деревянные шпильки, взобралась по лесенке внутрь повозки. Других пассажиров, кроме нее, в салоне не было, и так, в одиночестве, если не считать сопровождающую и возницу, дочь Мудрой Опал и атамана Гишера прибыла во дворец. Её поселили в общем бараке с другими незрячими, все они были женского полу, но разного возраста: Риша среди них оказалась самая младшая. Другие слуги жили обособлено, за слепыми следили лишь комендант и её помощница, и большую часть времени девушки были предоставлены сами себе.

   Рише, воспитанной в любви и заботе, пришлось поначалу нелегко, ведь все хозяйство нужно было вести самим. Но была и приятная новость. Соседний барак, в котором обитали кандидаты на статус агнцев, располагался неподалеку, всего-навсего на другом конце обширного парка, ориентироваться в котором было трудно, но все же возможно. В бараке жил ее братец, и дети снова могли встречаться и вместе проводить время в свободные от обязанностей дни.