Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 58 страниц)

   «Отведи на вашу базу», – приказал он.

   Мальчишка, напуганный демоническим видом ангела, дрожа, согласился.

   Но когда Лис и его команда прибыли на своей шхуне на соседний остров, оказалось, что тамошние несытые в страхе разбежались. Тогда Рейнеке вернулся назад, приказал прилюдно на площали четвертовать мальчишку-проводника и, хоть братья Ониры и пробовали остановить его, собственноручно вырвал у несчастного сердце.

   «Клянусь, – под жуткий вой казненного несытого громко проговорил он и высоко поднял вверх руку со сжатым в кулаке пульсирующим черным сердцем, – именем Матери клянусь, что отныне подобная участь постигнет всякого проклятого из тех, кто попадется мне на глаза, и любого, кто осмелится хоть слово сказать в защиту нечестивцев», – и раздавил в кулаке сердце.

   «Клянемся, Князь! Да будет так!» – хором поддержали его стоявшие вокруг насупленные лисьи люди, и братьям Онирам, а также тем, кто пришел с ними на помощь городу из соседних поселений, не осталось ничего иного, как смириться.

   Так провинция Кия, бывшая из всех жемчужин в ожерелье на шее новорожденной Империи одной из самых драгоценных, оказалась с изъяном. В ней первой случился мятеж.

   Йоали и Эеки, которые сначала оказались заложниками Лиса в разрушенном Саракисе, насилу умудрились унести оттуда ноги. Им понадобилось несколько дней, чтобы на перекладных добраться до столицы (Лис заблокировал движение локомотивов на подконтрольном ему участке железной дороги) и рассказать недоумевающим ангелам, что произошло. Ангелы столкнулись с неразрешимостью. Они не знали, что им делать с обезумевшим собратом, никто не хотел брать на себя ответственность. Поняв, что коллегиальный принцип не работает, они попробовали выбрать главного. По старшинству им должен был быть Лис или Лавада – оба дольше других в качестве стражей Источника жили на заповедных островах. Но Лис сделался отступником, еретиком, а Лавада, который однажды уже был вынужден против воли обрекать братьев на смерть, отказался принимать решение по поводу своего давнего товарища. «Если нет добровольцев, пусть жребий решит», – постановил он.

   Подготовили жребий. И лишь тогда поднялся со своего места Джехути и тихим, но твердым голосом сказал: «Я доброволец». Был он родом из редкого племени ибисов, откуда-то из центра засушливых материковых земель, единственный и последний представитель своего оставшегося на континенте народа. Лучший друг Ториса, дивный певец, печальный и хрупкий принц со страстью к коллекционированию.

   Лавада оглядел братьев, те кивнули. Многие прятали глаза, но что ж поделаешь, коль доброволец сам вызвался. Должности базилевса тогда еще не было, а позже София назовет это время «эпохой царей, точнее, одного царя, хотя и твоя лепта, Турмс, – со смешком добавит она обиженно надувшему губы Торису, – конечно, тоже считается». Так в первый раз Джехути взвалил на себя бремя великой ответственности. По сравнению с ним, тем временем, все остальные решения расценивались как все-таки менее тяжкие.

   Джехути постановил, что мятеж надлежит погасить. За те дни, пока они судили да рядили, как им быть, пламя ереси против проклятых Детей Неба на юго-западе успело охватить земли Ониров и торговый тракт между Саракисом и столицей. В Саракисе жили семьи из других племен, не только лисьих, их родственники селились поблизости, вокруг плодородной провинции, в области под названием Нарада, и новости там распространялись в мгновение ока. Люди могли прийти или приехать на развалины Саракиса и своими собственными глазами убедиться, какой кошмар наяву учнили там несытые и их приспешники. Выбравшим себе вожака ангелам следовало действовать стремительно, чтобы не дать пламени возмущения распространиться до столицы.

   Вначале их план был предельно прост – добраться до Лиса и уговорить его взять опрометчивые слова назад. Если убедить ангела, удастся убедить и всю его паству, так непорочнорожденные побратимы рассуждали. И хоть старший и младший Ониры и намекали на то, что Лис сильно не в себе, насколько именно дела плохи, ангелы узрели лишь воочию.

   Лавада, а с ним Бахора, Калев, Юэ Ту и Муруган (последний на случай беспорядков), остались в столице за главных, еще трое (Вахана Агни, Иркуйем и Крон Пали) заправляли в подотчетных им провинциях. Остальные четверо (Тельпочтли к тому времени стал уже недееспособен) во главе с Джехути выдвинулись в Саракис, но гораздо ранее, на подъездах к нему, столкнулись со следами кровавой деятельности еретиков. Город Ацута, уютно расположившийся в седловине гор где-то на полпути между Саракисом и Хаканаи, с большим подозрением отнесся к столичной делегации. В конце-концов наместник открыл ворота (возведенные на скорую руку, в большой спешке) и запустил ангелов внутрь острога, где в страшной тесноте и вонище кучковалось большинство жителей города и окрестностей.

   «Приезжали отряды во главе с посланцами лисьих, – поведал столичным гостям перепуганный по самую шапку наместник, – требовали выдать им всех Детей Неба, и отпрысков их и даже тех из простых, кто имел с ними сношения. Мы отказались, затворили ворота, а они, дикари, пригрозили вернуться с подмогой и всех нас тут перерезать».

   Ангелы успокоили паству, оставили им для защиты Йоали. Тот не очень-то хотел разлучаться с последним оставшимся у него братом, но Джехути пристыдил его, и младой ангел подчинился.

   На протяжении дальнейшего пути Эеки много раз хвалил предусмотрительность «царя», не позволившего его брату-близнецу последовать за ними. Картины им попадались безотрадные: сваленные вдоль дороги трупы разрубленных надвое младенцев и беременных женщин, виселицы на задворках постоялых дворов, на которых качались повешенные со связанными за спиной руками (некоторые, проклятые, дергались в петле, как куклы на нелепом ярмарочном представлении, каким-то удалось сорваться и убежать, и от них еще долго потом пришлось терпеть убытки местным жителям), посаженные на кол несытые на деревенских площадях, дыбы с привязаными к ним останками расчлененных, перволюди в колодках с перерезанными глотками. Бунт отчаявшихся, потерявших родных людей, бессмысленный и беспощадный. И виной этому бунту на сей раз – отнюдь не человек Неба, а свой собственный брат, мудрый ангел, кому на роду написано было повелевать страстями, а не становиться их обезумевшим рабом.

   «Знаете ли вы, как остановить его, братья?» – обращался Эеки встревоженно к старшим ангелам, но все они качали головами сокрушенно. Никто не знал. И не у кого было спросить совета.

   Это был первый и последний за всю историю Империи случай (не считая катавасии со Светлым, но это уж совершенно особая притча), когда ангел восстал на ангелов. Первый и последний, чудовищный, запечатанный печатью молчания. Редко свидетели той распри обсуждали ее между собой, а для тех, кто при ней не присутствовал, сообщали кратко: уговоры не помогли. Никакие слова ни Лиса, ни свору верных ему людей не убедили. «Я был тем первым, кто подарил этим тварям надежду на искупление. Я был тем первым, кто их простил. Они же в благодарность отняли все дорогое, что еще у меня оставалось». Престарелые родители его жрицы Эмер, погибшей при исполнении, сгорели во время пожара, начавшегося в Саракисе после обстрела: они пробовали успокоить людей, организовать их к спасению, и оказались в огненной ловушке в одном из центральных кварталов. В суматохе той ночи, когда город был атакован, разбилась и сгинула урна с прахом их дочери, – Лис и вправду лишился даже той малости, что имел. И вместе с вождем-шаманом и его женой-Мудрой, родителями его ненаглядной Эмер, и городом, повергнутом в прах, он утратил рассудок.

   «Если вы меня не остановите, – с ледяной решимостью в посеревших глазах сказал он братьям, – я не успокоюсь, пока не изничтожу последнего проклятого».

   Его люди толпились вокруг него, как живой щит, и глаза у них были одного цвета с его – словно пеплом припорошены. Сострадание в их сердцах, страх перед смертью, верность заветам отцов – все это сгорело вместе с городом, который они построили на новой земле. Они готовы были стоять за своего ангела насмерть.

   И тогда Джехути спешился (они все прибыли верхом, так было быстрее и проще всего в тех обстоятельствах), бросил поводья Торису, и – хрупкий, как бокал для вина на тонкой ножке, долгоногий, церемонный, – спокойно пошел навстречу окружившей Лиса толпе.

   «Я ангел, как и ты, о брат Рейнеке, – своим суховатым, педантичным голосом сказал он, раздвигая присмиревших под его сероглазым взглядом лисьих сторонников, – и я свидетельствую в пользу проклятых и их потомства, свободного от грехов отцов».

   «Кто они тебе, кумовья, братья? – ощерился, отступая, Лис. – Ты сам молил Матерь об их погибели, так с какой это радости вдруг встаешь на их нечестивую сторону?!»

   «Не на их сторону, о брат Рейнеке, – войдя в ближний круг и встав с Лисом лицом к лицу тихим, твердым голосом возразил Джехути. У Ториса, глядящего на него с коня, сердце сжалось в стылом ужасе от того, что же могло сейчас произойти. Лис – высокий, крупный, атлетически сложенный, с зажегшеся яростью в раскосых прищуренных глазах, и худощавый, беззащитный Джехути, с птичьей грацией и выразительно протянутой рукой замерший напротив сжавшегося для прыжка противника. – Я стою на стороне справедливости. Там, где и сам ты стоял, пока гнев и печаль утраты не омрачили твой рассудок».

   «Что такое твоя справедливость? – прошипел Лис, едва владея собой. Чуя его ярость, лисьи люди расступились, раздались в стороны: никому не хотелось попасть под горячую ангельскую руку. – Всего лишь дым в небе от угасшего на земле пепелища!»

   «Справедливость – то, что отличает нас от озверевших подонков, – сухо поправил его Джехути. – Чем иным ты намерен судить собственные и паствы твоей поступки?»

   «Правом сильного! – закинув голову вверх, вдруг мощно выкрикнул Лис. – Правом хищника!» – добавил он и захохотал.

   Его люди поддержали его одобрительным гулким гоготом. В нем для привставшего на стременах Ториса и других троих ангелов потерялись ответные слова Джехути. А потом Лис набросился на хрупкого ангела-царя, и заварилась кровавая каша.

   «Что ты сказал ему тогда? – спросит Торис много позже, после того, как получит, наконец, такую возможность – разговаривать с лучшим другом, не боясь причинить ему слишком сильную боль. – После чего он сразу накинулся».

   Друг Ториса, их новый царь-базилевс, по праву заслуживший свое звание, нахмурится, припоминая. Торис будет держать его за руку, заглядывать участливо в глаза, надеясь, что не перегнул палку своим любопытством и не вызвал к жизни слишком сильных воспоминаний.

   «Не помню, – скажет, наконец, друг. Помолчит еще, все же силясь припомнить – он страсть как не любит всего неучтенного, всякого головотяпства, забывчивости, непорядка. – Я взвинчен был, как никогда в жизни, – словно бы оправдываясь, объяснит он. Задумается вновь глубоко. – Ах да! – скажет он, наконец, и со слабым, но гордым торжеством улыбнется. – Я сказал ему: рискни судить и меня по этому праву!»

   «Вот же... дурак!» – цокнет языком Торис с осуждением.

   Друг скосит на него серый глаз лукаво: «Завидуешь?»

   «Есть маленько, – сознается Торис. – Поверить не могу, как ты, всегда такой осторожный, порой способен на поистине безумные поступки. Ведь ты шагу не сделаешь, не составив предварительно рассчетной схемы движения!»

   «Ответственность, любезный брат, – усмехнется на этот сомнительный комплимент его лучший друг. – Ответственность – чудовищная штука».

   Под гнетом этой ответственности, желая преподать Лису страшный урок, он вступил с мятежным ангелом в поединок и дал тому покалечить, избить, втоптать себя в грязь множество раз. Ангелу не убить другого ангела; хоть никто до Лиса и не пытался этого сделать, но то была очевидная для всех них истина – они равнозначные, сравнимые друг с другом величины, как сила и противодействие. Ангела может упокоить лишь море Хаоса – материнский Источник, ни что иное – ни огонь, ни вода, ни камнепад, ни метеорит из космоса, ни самое разрушительное оружие Детей Неба. Возможно, это и не так, опять же, никто не пробовал проверить, но факт остается фактом – один ангел не в силах упокоить другого, сколько ни пытайся. Братец Лис и братец Джехути вдвоем доказали эту теорему, да так наглядно, что никому из оставшихся братьев и в голову никогда не придет хоть сколько-нибудь в этом усомниться. История со Светлым тоже это подтвердила: ни им не под силу было с ним совладать, ни ему – они попали в патовую ситуацию, и хорошо, что Пречистая Дева нашла изящный способ разрешить эту парадоксальную загадку из серии: что будет если всесокрушающий кулак столкнется с несокрушимой преградой. В случае с Джехути и Рейнеке первыми слабину дали эмоции Лиса.

   Выколачивая из братца Джехути дух, он выплеснул весь свой гнев, и желание разрушать, и все свои невыплаканные слезы по погибшим. И, наконец, прозрел. Увидел, что натворил. И, обессилев под тяжестью раскаяния, сдался на милость оставшихся братьев.

   Они забрали в столицу мятежного лисьего князя и раскрошенное на куски бездыханное тело Джехути. Торис отправил плененного Рейнеке в сопровождении Эеки (чьи снотворные умения пригодились как нельзя кстати) в Хаканаи, а сам остался в мятежной провинции усмирять лишившуюся собственного ангела паству. Ему пришлось нелегко: хотя узревшие кровавое судилище лисы и подрастеряли весь свой гонор, однако те, кто лично при экзекуции не присутствовали, продолжали стоять на своем и исповедовать внушенную им Рейнеке и собственным горем ересь. Торис рад был бы получить от Джехути-царя какие-либо указания о том, как же следует поступать с воинствующими еретиками, но его друг был разбит и пребывал в беспамятстве под заботливым присмотром Лавады и прочей братии. И Торису пришлось обходиться собственным умом и тем расплывчатым пониманием справедливости, которое попытался Джехути сформулировать перед поединком с Лисом.

   Так, в жестких условиях производственной необходимости, как ответ на бессмысленную жестокость и боль обожженных горькой судьбой людей, формулировался уголовный кодекс Империи, постепенно поставивший во главу угла интересы не перволюдей, и не проклятых, а их замысловатого гибрида, людей свободных – свободных от пороков Детей Неба, но достаточно близких по крови к простым людям, чтобы оставаться лояльными к их пастырям, ангелам. Благодаря мурости и уму Рейнеке-Лиса проклятые Дети Неба получили свой шанс избыть проклятие в своих потомках и начать жизнь с чистого листа, из-за его же несдержанности и гнева, к которым привели необдуманные действия всех остальных, чистокровные Дети Земли оказались обречены на вырождение и медленное угасание.

   Очаги ереси в дальнейшем вспыхивали в Империи то тут, то там; она оказалась очень живучей, эта ересь, изреченная мятежным ангелом. Лисье племя, в котором он эту ересь впервые провозгласил, так и осталось навсегда при своем мнении: Дети Неба, и их потомки, и потомки тех, кто когда-либо их защищал, – все они прокляты, нечисты и неправедны. Взяв сторону убийц и мерзавцев, сами ангелы запятнали себя, погубили и золотого милосердного Князя, нарушив братскую клятву во имя исторгнутых Праматерью нечестивцев.

   Лисы никогда не восставали в открытую против оставшихся ангелов, или имперских законов, или имперских представителей, но они заняли глухую, пассивную оборону, удовольствовались чернейшей работой и – в гордом молчании, не смирившись духом – предпочли тихо, но неотвратимо угасать.

   Отыскались в обширной юной Империи и другие племена, кому безмолвное глухое сопротивление лисьих пришлось по душе. И крепчали законы против таких ожесточившихся подспудных еретиков, ширилась пропасть меж придурковатыми, не помнящими родства, но послушными и довольными привилегированной жизнью свободными и всеми остальными: несытые, напуганные страшной расправой, учиненной над ними Рейнеке и его приспешниками, так никогда и не выбрались из подполья, но со временем забыли, против кого они и с кем воюют, сошлись с закаменевшими в своей обиде перволюдьми, пробовали сперва жрать их, но вскоре получили доступ к прошедшей испытания «живой воде». И зажили все более-менее мирно и счастливо, насколько это вообще в их ситуации было возможно: в стабильности, под надежным присмотром братьев-ангелов, которые тоже предприняли уйму разнообразных шагов, лишь бы не раскачивать и без того перегруженную лодку сверх меры.

   Плененный с помощью безрассудного плана Джехути Рейнеке-Лис в столичном заточении раскаялся в своих злодеяниях и истово молил братьев позволить ему закончить его земной путь.

   «Я пуст, – сказал он пришедшим навестить его Торису и Лаваде. Его держали в подвале под ратушей, построенной на месте одного из институтских зданий: под ними, под землей, оказалась разветвленная и обширная сеть подземных коммуникаций. – Высушен до капли. Как будто огромная дыра пробита в груди и сквозь нее свищет ледяной ветер. Я не смогу вернуться в строй вновь, и ни время, ни труд – ничто не поможет мне заткнуть эту дыру. Я боюсь, что только нечто злое, безмерное способно теперь ее заполнить. Ради вашего же будущего, именем Всевечной заклинаю вас, позвольте мне упокоиться в материнских водах с миром».

   И хоть братья давали клятву Матери служить до тех пор, пока Она сама не даст им вольную, хоть и не было им никакой охоты создавать подобный прецедент, но резоны Лиса они прекрасно понимали. Они знали, что означает, когда душа пуста, а сердце высохло, – самый верный знак для ангела, что пора отправляться на покой. Им вовсе не хотелось проверять, что же случится, если не дать такому ангелу упокоиться.

   И в конце концов они согласились удовлетворить смиренную просьбу Рейнеке-Лиса. Возможно, они согласились еще и потому, что втайне надеялись убедиться, дозволено ли им прекращать свой земной путь по собственной воле. Ведь никому не хотелось влачить жизнь с пробоиной вместо сердца. Ведь каждый из них страшился такого финала.

   В сопровождении всех двенадцати братьев, одетый в погребальные одежды Лис перебрался на лодке на берег малого острова, под сень отцовского Древа. Там он попрощался с каждым из братьев, прокоснулся к стволу, встав на колени, поцеловал песок материнского острова на прощание. И шагнул с берега в густые масляные волны моря Хаоса.

   Гневные воды закипели. Сгустилась над Куполом гроза, небо потемнело, задрожала земля. Грянул гром и громыхнули поздемные недра, становясь на дыбы, полезла Мать-Сыра Земля из-под подпола, из-под запертого травой и камнями подземелья, будто сама твердь земная превратилась в неупокоенного мертвяка, вдруг очнувшегося в ужасе в своем гробу. Провалилась плоть земли под источником, рухнула вниз вместе с массой воды в подземную котловину, с ней провалился и остров с Древом и всеми ангелами, их спасло лишь то, что остров плюхнулся в воду, а длинные корни Прадрева смягчили падение. Грозно ворочалась в небе и шумела гроза, громыхали и переваливались с боку на бок заповедные острова, как огромные, распростертые на разделочной доске рыбины – живые еще, неукротимые, несогласные стать лакомым блюдом. Бороздили поверхность земли длинные, глубокие трещины, будто жадно дышали острова-рыбины жабрами, задыхаясь в агонии.

   Ангелы окружили Перводрево, кружком, как детишки, хороводом, вцепились друг дружке в ладони, взмолились к Матери и к Отцу о милости. «Никогда, – обещали они истово, – никогда больше не нарушим мы данной вам клятвы!»

   Через несколько часов прошла гроза, угомонилось землетрясение. Оказалось оно самым сильным на памяти перволюдей. Вся столица и другие новорожденные города лежали в руинах, много погибло жителей, созрел новый урожай несытых. Ну, а братья-ангелы усвоили урок. Сообразили, что трубить им эту смену до победного. И занялись они обустройством имперского быта наново, а первым делом построили над провалившимся под землю Источником и островом с Древом пышный царский дворец.

   Ну, а позже София, которая пережила и это страшное землетрясение, предложила мастеру Лаваде создать проект духовного насоса, который позволит ангелам откачивать избыток эмоций и даст им тем самым сил продержаться дольше обычного для англелов срока.

   «Спасибо, конечно, – скажут ей удивленные братья, – но тебе-то какой в том прок?»

   «Никакого, – конфузливо пожмет пухлыми плечами она. Она постареет к тому времени, сделается обрюзгшей, грузной. Но останется по-прежнему умной и смелой. – Но ведь и на мне лежит ответственность за то злодеяние, которое в конечном итоге привело вас к этой вечной изоляции, а нас к проклятию. Ведь я была членом той комиссии, которая принимала решение о том, считать ли подобных вам туземцев людьми или животными. И я... могла бы озвучить тогда свои доводы, попытаться убедить коллег поменять вердикт. У меня было достаточно лингвистических данных!.. Но... в ту пору я была неопытна и молода и решила, что старшим коллегам виднее. Хотя, думаю, мы все тогда уже прекрасно знали, кто вы такие, и владели обширнейшей информационной базой. Да только не хотели сами себя ни в чем ограничивать».

   «Что было, того уж не воротишь, – натянуто улыбнется ей Джехути. После „победы“ над Рейнеке-Лисом он сменил свое старое имя на новое, имперское, разыскав его в каком-то древнем эпосе, Торис так и не прочел источник, удовольствовавшись кратким пересказом. – Пожалуй, нам самим не стоило столь неистово просить Матерь отомстить за все наши обиды».

   «Близится мой час, – ответит ему на это София твердо. – Я прожила хорошую жизнь, а благодаря доброте вашего народа у меня есть внуки, свободные от грозного проклятия. И я жду смерти бесстрашно, зная, что ты, рекс Гектор, и братья твои, позаботитесь обо мне, – она перевела взгляд с царя на Ториса, и тот опечаленно кивнул, тут же начиная мечтать о чарочке крепленого. В ту пору он был большим приверженцем красного вина. – Но за вас самих болит душа у меня. Ведь только на вас все здесь и держится. Мир, в котором им, свободным от рока моим потомкам, предстоит жить. Уж вы будьте добры, одарите милостью, позаботьтесь о моих потомках! Сберегите для них этот мир. Не так уж и много его осталось».

   Она не успела при жизни довершить проект духовного насоса, который предполагалось подключить к Источнику и Куполу, но осталась с братьями и после смерти, уже в обличии несытой. Добровольно она завещала сама себя науке, и стала первой волонтершей, на ком тестировалась «живая вода». Ей же в голову пришла идея отлавливать скитающихся по Империи несытых или приглашать их к сотрудничеству с тем, чтобы испытывать на них свойства воды «живой» и «мертвой». На основе ее наблюдений и дневников зародилась в столичном институте новая наука «вампироведение». Ну, а потом из-за Купола через Саракис стал поступать в Империю и новый, «заграничный» материал.

   А однажды вместе с ним просочилась в страну и угроза посерьезнее в лице Светлого. Но Сиятельная Дева нашла на него управу.

   Дева оказалась Ею, Той самой, Благодательницей, проявления которой вот почти уже два века терпеливо дожидалось их маленькое, истрепанное невзгодами судьбы братство. Вот-вот Она проявится вновь, подарит радость снова лицезреть Ее пречистый лик, вознаградит своих верных служителей, своих рыбачков, хороших мальчиков, драгоценных голубчиков. Вот-вот Она появится, и снова все будет хорошо, океан вновь зашумит в ушах могучей музыкой, а небо сольется с морем и станет бесконечным, не стесненным рамками никакого Купола.

   Все жертвы будут искуплены, все грехи отпущены, а самые лучшие сподобятся лучистой благодати. Осталось-то совсем недолго подождать, а время ожидания вполне поможет скоротать пузатая бутылочка хорошего коньяка...

   Торис ввалился в гостиную. Ворковавшие там грации тут же вскочили, засуетились вокруг него, как сойки, со своей экзальтированной заботой. Он разогнал их, отправив выполнять мелкие поручения: одних послал за закусками, других за свежим бельем, третьих отправил набирать горячую ванну. Все, к чему его душа сейчас стремилась, находилось в укромном баре в спальне, – туда-то Торис и направил стопы.

   Он успел только достать из потайного шкафчика бутылку с золотистым коньяком и зажечь свечи. Он предпочитал все делать сам – подготовка к распитию успокаивала, настраивала разум на расслабленную волну.

   Но ему помешали.

   Колдуя над выстроившимися за барной стойкой бутылками, дозаторами и бокалами, он услышал, как в спальню кто-то торопливо вошел.

   – Положите на тумбочку у входа, и ступайте, – распорядился он, даже не взглянув, кто.

   – Торис, – услышал он в ответ и обмер. – Отвлекись от житейского, это срочно.

   Как игрушечный солдатик на шарнирах, он медленно развернулся ко входу. Там – прямая и стройная на фоне черных бархатных входных занавесок – стояла Фредерика, одетая в простую дорожную одежду. Сжимая в кулачке снятую длинную перчатку, она свободной рукой опустила с макушки капюшон и сейчас поправляла свои пышные волосы, спускающиеся, как лавина по склону горы, по ее изящным плечам. Фредерика была без накидки на лицо, ее васильковые глаза глядели строго, прекрасное чело омрачала тень.

   – Я весь внимание, – сглотнув комок, сказал он. – Но что случилось, Пречистая?

   – Время перемен настало, – тоном, от которого делалось зябко, сообщила ему Фредерика. – Я дам клятву Древу и Источнику, и вступлю в обязанности в присутствии всех братьев. Ты соберешь их, Торис.

   – Так скоро? – изумился тюлений ангел. Фредерика непреклонно кивнула. – Мы только что вернулись из подземелий, миннья... – слово сорвалось, и, ежась и робея под ее беспощадным взглядом, он торопливо продолжил, – братья измотаны, о Дева, Светлый заставил нас всех попотеть.

   – Мне понадобится соправитель, он должен быть выбран до того, как Светлый станет окончательно бесполезен. У тебя мало времени, Торис. Поспеши.

   – Я... – понимая, что ни выпивки, ни передышки не будет, Торис обреченно засуетился, – конечно, как скажешь, Сиятельная!.. Но что случилось, Фредерика, отчего такая спешка?

   – Мой кот умер, – ледяным голосом сказала Дева, и Торис вздрогнул на сей раз вполне ощутимо. «Мой кот». Она произнесла эти слова так равнодушно, словно вместе с котом умерла и сама прежняя маленькая миннья. – Последняя слабость изжита. Настала пора распорядиться силой. Мы будем судить мятежника и на суде увидим, чего каждый из вас стоит. Не медли, Торис, не трать понапрасну драгоценного времени. Собирай братьев! И да – плесни мне немного той отравы, которую собрался принять сам. В горле пересохло с дороги.

   Очарованный ее властностью, благоговея, Торис, как было приказано, аккуратно налил коньяка для Фредерики. Почтительно преподнес ей согретый теплом его ладоней бокал, жадно, будто пес за хозяином, следил, как она пригубила. «Вкусно?» – хотелось спросить ему, он чудом удержался. Глядя, как от действия благородного напитка засияли ее драгоценные глаза, он, забыв об усталости и трости, окрыленный, ринулся прочь из уединенной спальни в гостиную. «Новая эпоха! Под эгидой Девы и в соправителях с ней! – с восторженно колотящимся сердцем думал он. – О, как же долго, долго я этого ждал!»

   Все существо его ликовало. Впервые за много лет он вспомнил, ради чего стал ангелом и покинул родное племя. Впервые за много лет его переполняла звенящая фанфарами любовь. Осененный присутствием восставшей из небытия Богини, он был счастлив, словно маленький мальчик, которого, потерявшегося в открытом море, нашла, наконец, надежная и горячо любимая мама. Он ощущал, как океан ее грозной и всецелой заботы качает его, будто дитя, на своих волнах.

   Братья откликались на зов неохотно. Хотя противостояние со Светлым и закончилось фарсом, но все же с момента своего появления во дворце он всем им задал жару. Хоть он и надел маску, как Торис его просил, но после утренней статьи в газете одного этого оказалось мало, чтобы убедить Гектора в добрых намерениях Светлого. Всех дипломатических усилий Ториса хватило лишь на то, чтобы Светлого не повязали прямо на перроне, как только поезд прибыл, а встретили в соответствии со статусом высокопоставленного гостя.

   Конечно, сам Торис, прочитав эту чудовищную заметку в газете, ужасно заволновался и запереживал о состоянии здоровья Фредерики, и оттого стал плохо соображать. Светлый тоже был напряжен и подозрителен, точно так же как и Гектор сотоварищи, и разговор между ними и прибывшим во дворец фаворитом Фредерики состоялся натянутый. А, едва кончилась официальная часть, во время которой Торису кое-как удалось убедить всех соблюдать приличия (он все еще надеялся решить это дело миром), как Гектор тут же приказал схватить Светлого и, обезвреженного (как им тогда казалось), его доставили в расположенную на берегу подземного источника аппаратную. Там мастер Лавада поместил Светлого под духовный насос, с помощью которого братья удаляли друг у друга дурные эмоции и некротические эманации. Скороспелый план Гектора был прост: откачать излишки негативной энергии и ослабить чужака достаточно для того, чтобы потом без проблем допросить. Хладнокровный и рассчетливый в обычной жизни, на сей раз Гектор допустил ошибку, вероятно, неожиданный теракт в Саракисе и последующее за ним исчезновение Пречистой основательно выбили его из колеи. Он выпустил из виду обстоятельства, при которых Светлый объявился в Империи. А ведь тогда его тоже попытались подключить к духовному насосу, но пронесенной им под Купол вредоносной энергии оказалось так много, что, выпустив ее одномоментно, он разрушил машины, устроил погром в лаборатории и уничтожил всех служивших в ней техников.

   Точно та же участь постигла и дворцовый насос. Светлый, будто только того и ждал, не стал пытаться препятствовать машине отнимать его энергию, а, напротив, распахнул для откачки все шлюзы, выражаясь языком простонародной поэзии. И насос захлебнулся мощным потоком отравленных скверной эманаций, которые Светлый (какой бы насмешкой его прозвище ни звучало) умудрился накопить в себе и не свихнуться.

   Незадолго до этого во дворец на имя Ториса гонец доставил срочное письмо из Саракиса. Увидав имя адресанта, братец Эеки мигом принес его в подземелье, где во главе с Гектором околачивалось все ангельское общество, наблюдая за работой духовного насоса над зловредным Светлым. Торис быстро прочел письмо и тут же, действуя на свой страх и риск через голову Гектора, скомандовал, чтобы духовную машину отключили. И тем самым спас ее от взрыва, который уничтожил бы не только аппаратную, но, вполне возможно, мог бы нарушить и незыблемость Купола. Еще он успел удержать Муругана от попытки причинить Светлому физический вред – адресант письма категорически советовала этого не делать, пока Светлый подключен к насосу. Затем он велел Эеки погрузить Светлого в сон и распорядился послать за Йоали (онир-младший дежурил во дворце, «на поверхности», на случай появления вестей от Девы). На этом самодеятельность Ториса закончилась, поскольку оторопевший поначалу от его наглости Гектор пришел в себя и ревниво взял контроль в свои руки. Но дело уже было сделано: Светлый временно обуздан, катастрофа предотвращена. Выдержав шквал праведного императорского негодования, Торис безропотно протянул ему письмо из Саракиса.