Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 58 страниц)

   Встрепенувшись, кот вскочил на ноги. Стыд и позор! Он проморгал угрозу! Вверенную ему девицу срочно пора спасать!

   Кора так и спала, уткнувшись лицом в книгу, рот ее был раскрыт и драгоценные чернила под ним расплылись от лужицы слюны, натекшей за время сна. Кот помнил ее спящее лицо грустным и заплаканным, отрешенным, а сейчас видел его натянутым, как свежая шкура на каркас для будущей маски, костяным от охватившего девушку ужаса. Глаза Коры метались под сомкнутыми веками, брови сложились трагическим домиком, губы дрожали. Глухой стон рокотал в ее глотке, но он был слабый, бессильный разбудить ее, и кот просто со всей силы полоснул Кору по голой руке. Свежие царапины тут же набухли кровью, капли пролились на драгоценные страницы, на которых убористо и скрупулезно перечислялось, сколько коку риса потребила придворная кухня летом позапозапрошлого года.

   Кора, ойкнув, наконец-то проснулась, тут же прижав растопыренную ладонь к пострадавшей руке и глядя во все глаза на застывшего, вздыбив короткую шерсть, напротив нее кота. Сонная муть и морок перевернулись в ее глазах, Кора причмокнула губами, сглотнула слюну.

   – Котик, миленький? – хрипло со сна сказала она, обращаясь к животному на ее конторке. – Агат, ты?

   Успокаиваясь, кот сошел с гроссбуха и сел на стол, обвив ноги хвостом. Покладисто наклонил голову, позволяя Коре погладить его.

   – За что ж ты меня так? – невесело усмехнулась она, баюкая раненую руку. Глаза ее, которым вернулась осмысленность, стали задумчивыми.

   – Вот тютя, – сказала она, поглядев на раскрытую перед ней книгу и грязную кляксу из промокших чернил вперемешку с кровью. – Что ж я не спросила-то их, где искать эту... – воровато оглядевшись, она захлопнула испорченную книгу и плюхнула на нее остальные тома. Подмигнула коту. – Спасибо, что разбудил. Хорошо, что ты цел, – вдруг разом погрустнев, добавила она. – Как ты вообще здесь оказался?

   Кот встал и, выгнув спину, потянулся, с превосходно отрепетированным презрением глядя на девушку. Ее, как ни странно, это взбодрило.

   – И вправду, – сказала она, с видимым удовольствием выпрямляясь на стуле, – а не сходить ли нам в столовую, как думаешь? Я сегодня еще даже не завтракала, а ведь Максимиллиан вчера весьма и весьма лестно отзывался о дворцовой кухне. Ты же тоже местный, а, Агат?

   Не слушая ее разглагольствований, кот спрыгнул с конторки и заспешил по направлению к выходу из читального зала. Но на середине пути все же остановился и снисходительно оглянулся на девушку. Прижав к груди стопку громоздких книг, она, всклокоченная спросонья, отдуваясь, следовала за ним. Забавная девица. Может быть, все же не зря Светлый и хозяйка-сестра выбрали ее в качестве наперстницы?

   «Или в качестве жертвы», – вдруг угрюмо подумал кот словами сложную и нехорошую мысль. Что-то во всей этой истории ему чудилось смутно знакомым: доверчивый человечек-простачок и за его спиной тайный заговор двоих могущественных. Что-то стало с тем человечком в итоге?..

   Кот попытался вспомнить, но для его маленького и простого умишка все эти усилия оказались чрезмерными. В диком поле из слов слишком легко было заблудиться, провалиться в кротовую нору времени, а уж этого он позволить себе никак не мог. Ведь у него было дело. И он предпочел делать свое маленькое, простое дело – следить за девушкой Корой, вести ее, стеречь ее покой, столько, сколько будет нужно, до тех пор, пока хозяйка-сестра, Всеблагая, не велит ему перестать. И тогда он, конечно же, перестанет. Ведь любое живое существо радо служить и угождать желаниям Всевечной.

   Месяц сливовых дождей, 8-ой день второй декады, венера

   Кора быстро привыкла к коту и впустила его в свое жилище. Ей было одиноко в чужом городе, тоскливо, она горевала по погибшим подругам, и ей нужен был кто-то живой и уютный, чтобы разделить с ней ее скорбь. Дон Торис тоже не забывал о ней и по-своему заботился: на третий день ее пребывания в столице его секретарь пригласил Кору пообедать с ним, а на следующее утро к ней нагрянули грации – сводить девушку по магазинам и красиво приодеть ее – вечером она была приглашена на званый ужин во дворец. Кот вместе с ними по магазинам не пошел – от граций было слишком много шума и эмоций, да и самого его ждало важное поручение от хозяйки-сестры. Дождавшись, когда оживленно щебечущие девушки начнут покидать комнату Коры, он, задрав хвост, выскочил вместе с ними за дверь. Не слушая призывов Коры вернуться (не таких уж, впрочем, настойчивых), он порскнул по коридору к лестнице и оттуда, через просторный холл, на улицу. Он превосходно ориентировался на всей территории дворца – и внутреннего, и публичного, – немного знал лазейки за пределами внешней стены. Но там, куда ему предстояло прийти, он никогда не бывал. А значит – медлить нельзя.

   Торопливо пересекая лужайку, затем посыпанную белым песком тропинку, дальше семеня по брусчатой мостовой, кот заставлял себя мыслить. В прошлый раз, в другом городе, он покинул хозяку-сестру для той же надобности, что и Кору сейчас, – но только в тот раз он потерялся, оказавшись за пределами знакомого ему космоса. И ритм простой жизни захватил его. В тот раз он толком не знал, как отыскать то, ради чего он расстался с любимой хозяйкой-сестрой; у него было лишь смутное предположение (оно оказалось ложным), что он сумеет найти это по схожему запаху. В тот раз у него было мало шансов, но достаточно времени, которое он потратил на мимолетные удовольствия бродячей кошачьей жизни. В тот раз он почти растерял остатки сложности, доставшиеся ему от прошлой жизни. Этой ошибки нельзя повторить. Если он в течение ближайших часов не найдет то, что ищет, и не вернется с этим во дворец обратно, все рухнет. Никакого другого будущего не останется.

   Но он не совершит ошибки.

   Не сбавляя скорости, кот ловко (главное – не смотреть вниз) взбежал по стволу дерева до ближайшей прочной ветви, набрал на ней разгон и – мощно толкнувшись задними лапами, послал свое тело в полет. Тут не надо было думать, главное – не думать, позволить телу делать то, что оно знает лучше; и кот приземлился на гладкой черепичной крыше наружной стены, отделяющей территорию обитания небожителей от всего остального города. Дворец стоял на холмах, стена шла по их гребням, и сверху коту открытось великолепное зрелище: волны остроконечных крыш, выныривающие из кудрявой пучины зелени, белокаменные храмы, тонконогие и хрупкие, как олени, гордо вздевшие ажурные портики-рога над высокими колоннами, ступицы площадей, от которых лучами разбегаются улицы, кучное движение людей и животных, бег облаков и чередование света и тени над городскими кварталами, переливчатое, как в калейдоскопе. Свежий ветер раннего лета играет с флагами многочисленных гильдий, воздетыми над слободками мастеровых, с разноцветными лентами на шестах, и праздничные храмовые фонари и гирлянды выделывают в воздухе кульбиты под его бесплотными легкими касаниями. За городом сверкает река и видны полоски полей, отличающиеся друг от друга оттенками зелени, а за этим за всем, вдалеке – белые облачные ореолы и снежные шапки далеких, призрачных гор дрожат в серебристом мареве Купола. Прекрасный мир, небо цвета первозданной лазури, в нем – отражение праокеана, чьи голубые младенческие глаза наблюдали еще рождение сестрицы-солнца. Хрупкая, трепетная красота, безбрежность, от которой теснит в груди, а в сердце, обливающемся слезами счастья, рождается молчаливая поэзия. Безмятежность, бесконечность, немой восторг – все то, что, следуя своему слепому долгу, Светлый вскоре намерен разрушить.

   Набирая новый разбег, кот промчался по верхушке крыши, дыша принесенными ветром в охапке запахами, и, достигнув необходимого предела, прыгнул вновь, растягиваясь в полете, чтобы парить, и собираясь в тугую пружину, чтобы приземлиться. Лапы его гибко коснулись обкатанных камней наружной мостовой, тело заработало для бега, и, лавируя под ногами прохожих и быков, пробегая под днищами повозок, кот помчался дальше – в направлении юго-западных ворот, где располагались дешевые гостиницы для паломников и торговцев из Срединных провинций. Здесь начиналась незнакомая коту территория, куча людей, множество опасностей, за которыми необходимо было следить в оба. Но думать кот не перестал – пока он думает, его связь с хозяйкой-сестрой не ослабевает, и он все еще может помочь ей, все еще может быть ей полезен. Даже если он не понимает, чем. Даже если он недоумевает, как эта попытка помочь Светлому может оказаться полезна его хозяйке. Ведь она же сама приговорила Светлого к поражению. Она сама позаботилась о том, чтобы он обязательно проиграл.

   А потом она стала желать ему победы.

   Люди и скот шли сплошным потоком, коту пришлось задержаться и, примерившись, проскользывать мимо ног и колес в открывающиеся промежутки. Когда он думал об этом словами, поведение хозяйки-сестры казалось ему парадоксальным. Но стоило ему отключить поток сознания, чуть пропустить логику простого впереди сложного, и парадокс исчезал, как будто его никогда не существовало. Хозяйка-сестра все делала правильно, только так, как нужно. Она была олицетворением могучей силы, ее источником, она стояла на перекрестке времен и держала в руках ключи от всех направлений. Она была потоком и руслом, причиной и следствием, матерью и дитем одновременно. Она носила маску Януса – хранителя дверей, и была повернута лицом ко всем четырем сторонам света.

   Разумеется, при таком раскладе ее левая рука абсолютно не ведала, что творит правая, и наоборот, но это было не важно до тех пор, пока они действовали согласованно и делали только то, что им было нужно. Как коту, чтобы оставаться сложным, приходилось прилагать усилия и думать словами, но нельзя было этого делать, чтобы совершать простые движения, так и хозяйке-сестре полагалось быть непредсказуемой и парадоксальной, чтобы иметь возможность вмещать в себя весь универсум. Так сложно объяснить это себе словами кот не смог бы, сколько ни старался, но именно это он чувствовал подспудно, всеми фибрами своей простой маленькой формы. Чем более простым он становился, тем более понятной делалась ему природа хозяйки, и, соответствено, наоборот, – постичь ее рациональным умом было совершенно невозможно. Кот не стал даже и пытаться. Вместо этого он начал думать о Светлом.

   Он невзлюбил его с самого начала. Светлый был опасен, он угрожал стабильности, он заставлял хозяйку-сестру страдать и молчаливо мучиться. В конце концов, его появление доставляло неудобства и самому коту: ведь раньше ближе него никого у хозяйки не было, а потом вдруг возник этот Светлый. Он заставил хозяйку-сестру полюбить его, и коту больно было наблюдать, как тщетно она бьется в тенетах неродной ей любви, опутанная ею, будто паутиной, как душно, как тяжко ей быть нелюбимой в ответ. Но постепенно, следя очень ревниво и очень внимательно, кот кое-что стал замечать. Причину, по которой хозяйка полюбила Светлого. Причину, по которой его полюбила та, другая, чья любовь опутала хозяйку тенетами, как паутиной.

   Светлый был действительно светлым, в нем сиял свет – яркий, ровный и надежный. В сердце этого света, как и у всех, таился уголек тьмы, но ведь без угля не бывает огня, это всем известно. Сияние души Светлого было мягко, конечно же, ее жар мог обжечь, как жар любого огня, любого Солнца; он мог, этот жар, испепелить города и легионы. Но в нем не было зла, не было безжалостности. В нем было сострадание. И потому – свет этой яркой, упрямой, смелой души так привлекал к себе многих.

   И кот простил Светлому все те беды и горести, которые он причинил – и еще причинит – его хозяйке-сестре. Она простила их ему, и полюбила его, и выбрала его сторону, и кот последовал за ней, наконец-то увидев – она сделала это по своей воле. Она доверилась ему, прислонилась к столпу этой дикой, явившейся из-за-грани души, а кот доверился выбору хозяйки, как и всегда, как тогда еще, когда они были только двое друг у друга, вдвоем против целого мира и угрюмой судьбы.

   Сейчас их стало трое.

   Пусть даже одной рукой хозяйка-сестра пытается погубить, а другой – делает все, чтобы спасти Светлого от той гибели, на которую он – из сострадания и чувства вины ко всем – обрек сам себя. Кот не будет никому из них мешать. Он слишком мал для этого. Но он сделает все, чтобы помочь. И в первую очередь – он найдет на постоялом дворе и проведет во дворец этого странного Нула, нового знакомца хозяйки-сестры. А это значит – кот пролез сквозь живую изгородь на территорию чьих-то владений, и едва не схлопотал сердечный приступ из-за здоровенной псины, молча и неумолимо погнавшейся вдруг за ним до ближайшего дерева, на которое кот взлетел в мгновение ока и, дрожа, прижался к стволу – это значит, что медлить нельзя ни секунды. Хозяйка-сестра счастлива и спокойна лишь до тех пор, пока Светлый жив, как только его не станет, весь мир потеряет любую надежду, поскольку последней надежды лишиться Она – Всемировая создательница, единый центр и столп универсума. Если это случится – кот не успеет, Нул заупрямится, или что-то еще неправильное произойдет – Светлый выполнит свою миссию, и все-все разрушится. Наступит конец времен.

   Прижимаясь дрожащим телом к шершавой, прогретой солнцем коре раскидистого клена, кот со страхом бросил взгляд вниз, на беззвучно беснующегося у подножия дерева мохнатого кербера. Кот был немой и пес, его стерегущий, по нелепому стечению судьбы тоже оказался лишенным голоса.

   «Уходи», – тоскливо подумал ему кот и взобрался слегка повыше, туда, где ствол начинал сужаться и расходиться развилками. Добродушный ветерок налетел, качнул ветки, прошуршал листвой, будто мимолетно погладил клен по растрепанной кудрявой голове.

   Денек был диво как хорош. Прищурившись и чувствуя, как колотится по всему телу сердце, кот чуть подвинулся и посмотрел на задравшего лохматую башку к небу пса. А потом, приложив сложное усилие, чтобы порвать стальную цепь инстинкта, намертво припечатавшего его к спасительному дереву, он толкнулся всеми четырьми лапами и спрыгнул из поднебесья псу на голову.

   Грации свое дело знали и вечерний наряд мне подобрали сногсшибательный. Черное платье с пышной длинной юбкой, открытыми плечами и газовой накидкой цвета обсидиана. Кокетливая головная повязка с гагатовой брошкой, длинные перчатки с браслетом из серого жемчуга, миниатюрная наручная сумочка и лакированные туфельки на небольшом каблуке. Никогда прежде в своей жизни я не была одета так дорого и с таким вкусом. Любезные грации помогли мне с макияжем и укладкой волос, и Максимилиан, заехавший за мной в паланкине на бал, не смог скрыть восхищенного взора и всю дорогу до дворца рассыпался в комплиментах.

   Я чувствовала себя Золушкой из сказки. У вторых дворцовых ворот нам пришлось покинуть паланкин (таковы правила) и идти пешком сквозь следующие двойные ворота. Максимилиан торжественно вел меня под руку, а я не могла сдержать любопытства и вертела головой по сторонам, насколько позволяли приличия. Мы миновали первую внутреннюю прихожую и вышли на открытую галерею вновь, идя мимо ряда почтительно склонившихся слуг в нарядных одеждах. За пределами галереи шелестели ранние столичные сумерки, зеленые и розовые фонарики мягко поблескивали в уютных объятиях наклоняющейся над дворцом ночи, умиротворяюще шуршал водопад в недалеком пруду, раздавался мерный стук коромысла содзу. «Ближе к одиннадцатой страже на острове посреди пруда устроят фейерверк, – посулил мне Максимилиан, – в честь твоего дона, сеньорита Кора».

   Я зябко повела плечами, закутываясь в накидку поплотнее.

   – С нетерпением жду встречи с ним, сеньор, – соврала я.

   – До этого времени будут и танцы, и состязания музыкантов, и катания на лодках, – благородно не заметил моей неловкости спутник. – Не столь уж часто простые смертные, как мы с вами, удостаиваемся удовольствия присутствовать на внутренних дворцовых празднествах. Прошу вас, наслаждайтесь моментом, сеньорита.

   – Благодарю, – мы миновали еще одни золоченые ворота (вход в лотосовые покои) и, пройдя по уложенным на песке циновкам, поднялись по ступеням в сам дворец. Паж приоткрыл перед нами двойные створки и, склонившись в глубоком поклоне, мы вместе вошли в священный праздничный зал.

   Мы прибыли вовремя и успели рассесться на своих местах на вышитых серебряной нитью подушках лицом к тронному помосту. Гости еще подходили, деликатно семеня обутыми в белые носки ногами, пробирались к своим местам. Нам с Максимилианом, как самым незнатным в честной компании, полагалось сидеть почти у входа, по правую руку от терассами расположенных помостов – на каждом следующем, по мере приближения к трону, располагались все более важные персоны. Всего нас оказалось человек сорок, а такие, как Максимилиан и я, – в меньшинстве. Было много жриц и жрецов в ритуальных одеждах, фрейлин и пажей в затейливо расписанных придворных костюмах: мужчины носили высокие шапки, а женщины длинноволосые парики, и все вокруг блистали изысканностью нарядов.

   Зал был погружен в спокойный, мягкий полумрак, вокруг приятно пахло ароматным дымом от многочисленных курильниц. Постепенно все гости собрались, разместились, приняли приличествующие случаю позы и расправили складки длинных одежд. Свет в общем зале, где мы все сидели, стал меркнуть, и возбужденные шепотки присутствующих затихли.

   Наконец, свет полностью погас, но зато один за другим стали вспыхивать лучи, направленные на ступени трона, где полагалось сидеть высшим аристократам. Как и любая свободнорожденная девочка, я была с малых лет знакома с устройством императорского трона – этакой пирамиды, чье основание гораздо шире, чем верхушка. На нижних ярусах ее находились места для четверых верховных божеств – плодородия, ремесла, торговли и подземного мира. В отдельных кругах света ярких прожекторов возникли фигуры сидящих, скрестив ноги, аристократов, каждый в ритуальном облачении своего культа.

   Максимилиан слегка тронул сложенным веером в темноте мою ладонь, и я кивнула ему, по длинным серьгам из оправленных в червленое серебро аметистов узнав дона Августа, чье лицо было скрыто птичьей маской, а голову венчал пышный головной убор из перьев и засушенных трав. На следующем ярусе снова попарно сидели четверо – двое одинакового телосложения, по одежде и по позам похожие друг на друга, как близнецы, – воплощенные Лучник и Охотница, но только обе как будто девушки: одна с лирой, другая с луком за спиной, – лазоревые и желтые ленты в длинных волосах, легкие сандалии и воздушные туники, маски в цветах весны; и следующие двое – отнюдь не пара, не ровня друг другу: она – изящная атлетка в украшенном алым гребнем шлеме, в бронзовой маске с благородными, безупречными чертами протагониста, в длинной мантии, с коротким копьем в руке; и он – мускулистый, полуобнаженный, одетый в широкие штаны и высокие сапоги из телячьей кожи, на лице – широколицая улыбающаяся маска, и буйство русых кудрей вокруг нее, в правой руке плеть, а в левой – пузатый бочонок хмельного.

   Еще выше – оставшиеся трое: справа – гордый и свирепый воин в синих шароварах и огненного цвета накидке, в медных доспехах и с устрашающим косматым париком на голове; слева – юноша в скромной одежде чиновника среднего ранга, с браслетом-змеей на поджарой левой руке; между ними – статная женщина с прекрасными золотистыми косами, одетая в двенадцатислойное платье, поверху – алая накидка с жар-птицей, лицо закрыто до глаз.

   И, наконец, на самом верху – Его Верховное Величество, Солнечноликий бог собственной персоной – Император, Божественный, Священный жрец-супруг Безликой матери-жизни. Он был облачен в белоснежные с фиолетовым узором шелковые одежды, на голове – золотая тиара, лицо скрыто накидкой, как у расположившейся рядом женщины, его Первой наложницы, – в одной руке нераскрытый свиток, в другой скипетр. В отличие от всех остальных аристократов, сидящих, как и мы, их подданные, на пятках на подушках, Император восседал на троне с подлокотниками, спинка у которого была красного бархата. Рядом, чуть в глубине, на троне пониже сидела Императрица – в синем закрытом платье, в звездной накидке, белые серебристые локоны красиво рассыпаны по плечам. Я знала и так, что это не донна, но все же несказанно удивилась – насколько вид Ее Священного Величества оказался вдруг неказист и несоразмерен облику моей научной руководительницы. Той не нужно было прилагать усилий, чтобы выглядеть царственно, в самой позе ее, в осанке таились скрытая сила и достоинство. А эта... Императрица выглядела обыденно, как нелепый истукан возле подлинного произведения искусства, Императора. Как подделка рядом с шедевром.

   Но тут же я отвлеклась. Потому что луч света высветил у ног Божественного еще одну подушку, черную, и – по залу пронесся вздох изумления – коленопреклоненную фигуру на ней: спиной к нам, лицом к Императору. Одет этот новый персонаж был в черную форму, какую носят уборщики в время богослужений или помощники сцены в театре, когда нужно незаметно сменить реквизит, но по спине – тут сердце у меня екнуло – его змеилась длинная толстая коса, и с бешено заколотившимся пульсом я узнала Соля.

   Стукнула колотушка, едва не заставив меня подпрыгнуть на месте от неожиданности. Император взмахнул рукой со свитком в театральном жесте, Соль поднял на него лицо (оно было свободно от маски, но нам, зрителям, не видно), и зазвучала музыка – флейта и кифара. Император сделал еще один жест, нарочитый, чтоб всем собравшимся в зале было видно, и свиток развернулся перед ним, закачавшись нижним концом перед лицом стоящего на коленях Соля. Раздался голос – монотонный, заунывный, он шел со стороны, как в театре, – голос разказчика, объясняющего зрителям подоплеку происходящих на сцене событий.

   – Рескриптом сим провозглашаем мы нашим добрейшим подданным о том, что в оный 18-ый день сезона посадки риса судьбе стало угодно явить всеобщему взору нашего дражайшего родственника, каковой достиг совершеннолетия лишь сегодня, о чем с торжеством и гордостью мы вам возвещаем! Славьте дорогого нашему сердцу Ганимеда, нашего возлюбленного брата и друга, дарующего радость и веселье виночерпия богов! Славьте, славьте, эвоэ, любезнейшие, великий день сегодня во дворце!

   Сидящие у его ног аристократы и все мы, допущенные к закрытой церемонии, в едином порыве, приподнявшись на подушках, вслед за глашатаем вскричали: «Эвоэ! Слава Божественному отроку, слава!» Музыка бесновалась, а сидящий на троне Император опустил перед Солем руку и вложил свиток в его протянутые над головой в молитвенном жесте ладони. Соль поднял голову и, поднеся свиток к лицу вплотную, кажется, поцеловал, хотя с моего места было видно неточно.

   Склонившись ниц перед Императором, Соль положил свиток на низкую подставку перед собой и аккуратно поднял с нее что-то белое. Приложив к лицу, взглянул на Императора вновь. Тот опять взмахнул рукой, привычно и точно, как хищная птица крылом, и Императрица, словно тихая тень, встала за его спиной, чтобы в два скользящих легких шага очутиться перед Солем и, заслонив его от нас своим плотно задрапированным телом, помочь ему завязать маску. Сделав это, Императрица поклонилась своему земному супругу, Соль вновь простерся ниц. Императрица вернулась на свое место, а Император встал с трона и, чуть наклонившись над младшим аристократом, протянул ему свободную руку, помогая встать с колен. Музыка грянула вновь, на сей раз в экстазе, собравшиеся, и я в их числе, вновь закричали «Эвоэ!» и «Многая лет Императору! Банзай Божественной Семье!» Несколько торжественных мгновений базилевс и Соль стояли бок о бок в круге света, держась за руки, как побратимы, а мы скандировали и аплодировали им, экстазируя, будто в финале мистерий. Затем озарявший их свет погас, и все мы на некоторое время остались сидеть в темноте, в которой лишь резко вскрикивала музыка. Но вот свет зажегся вновь, на сей раз по всему залу, оставив неосвещенной лишь пирамиду с аристократами.

   – Банкет, – объяснил Максимилиан в ответ на мой недоуменный взгляд, и помог мне сменить местоположение: всем гостям вместе с подушками надлежало переместиться к стене, чтобы дать дорогу слугам, разносящим столики с яствами.

   И те, и другие действовали расторопно и слажено, и не прошло и четверти стражи, как все сорок человек чинно расселись вдоль стен перед своими столиками. Общий свет вновь слегка потускнел, опять зазвучала музыка, куда спокойнее, на сей раз, чем раньше, и снова трон-пирамида с небожителями озарился. Теперь каждый из них держал в левой руке веер, сидя перед изысканно сервированными столиками: нам, простым смертным, не полагалось видеть, как аристократы едят, но мы были удостоены чести наблюдать, чем они лакомятся.

   Императора и Императрицу закрывала ширма, из-за которой видны были лишь их силуэты. Однако рядом с этой ширмой, с черпаком в руке, стоял на одном колене Соль, которого я сперва не сразу и узнала. Его одежда поменялась – на нем была мышиного цвета туника с короткими рукавами, препоясаная серебристым кушаком, простые штаны до середины голени и позолоченные сандалии. Его маска озорно улыбалась, круглясь румяными щеками, и лишь волосы все так же были собраны в косу, перевитую черным шнурком. Он стоял как часовой подле трона Императора, держа черпак наготове, и выглядел вполне мирным и довольным собой, превосходно вписанным в распорядок торжества. И все же мне стало не по себе, под ложечкой нехорошо засосало.

   В зале еще шуршали и шептались гости, пажи и служанки разносили последние столики, аристократы тоже к трапезе пока не приступали, и, наклонившись к Максимилиану, я шепнула ему на ухо:

   – Все же странно, что молочное имя младого дона столь сильно не соответствует его новому статусу.

   – Что-что, синьорита, простите? – подался ко мне Максимилиан. Тут до него дошло. – Ах, – сказал он, изящно встряхивая рукой, чтобы открыть веер – все же в закрытом зале было слегка душновато, – это пустяки, любезная Кора, всего лишь промежуточный ранг. Ведь наш общий друг и дон вступил в общественную жизнь только сегодня. Вполне естественно, что Божественный желают держать его подле себя.

   – Ах вот что, – я с пониманием кивнула. Что ж, это все объясняло. К тому же личный виночерпий базилевса и впрямь очень интимная должность, которую не доверишь абы кому.

   И все же, и все же... Для отвода глаз публике этой уловки, может быть, и достаточно, ведь вон, даже Максимилиан купился. Но он не знает того, что знаю я. Не знает того, что могут знать аристократы. Ведь совершенно точно, что Соль не один из них. Ведь их – вот уже много лет – вполне определенное количество, а новым особям просто неоткуда взяться! После рассказа Соля в поезде и трех дней, проведенных за ковырянием никому не интересных придворных архивов, мне это было совершенно ясно. Соль может водить демос за нос сколько душе угодно, но ему ни за что не обмануть себе подобных. Они уже раскусили его, назвав именем персонажа, который даже не был божеством по рождению, а всего лишь стал таковым благодаря благосклонности Громодержателя. Он даже никакого места в официальной иерархии не занимает, этот отрок Ганимед, – всего лишь служка на подхвате, предмет личного интереса своего патрона. На какое будущее Соль рассчитывает, начав карьеру в столь низком статусе?!..

   Музыка затихла, колотушка стукнула вновь. Подле моего столика почтительно присела на колени служанка, наполняя терпко благоухающим вином мой кубок. Закусив губу, я наблюдала за тем, как то же самое проделывает Соль для сидящего за ширмой Императора.

   «Ах да, – подумала я, автоматически вздымая кубок вместе со всеми вслед за четким жестом Божественного, – ведь Соль не собирается строить здесь никакую карьеру. Ведь он пожаловал сюда, чтобы все здесь разрушить...»

   «Долгих лет Императорскому дому, банзай!» – вскричал глашатай, и наш хор – небожителей и простых смертных – подхватил этот клич. Максимилиан обернулся ко мне, сияя темными глазами, протянул кубок. Мы чокнулись.

   – Торжественный день, синьорита Кора! – с чувством произнес мой добрый спутник и провожатый. – Великий, незабываемый, торжественный день!

   – Жду не дождусь увидеть фейерверк, – в тон ему отвечала я и, раздасадаванная фальшивостью собственного голоса, опрокинула в себя вино.

   «Надраться в стельку, что ли, пока можно? – мрачно подумала я, заедая превосходный, но все же чересчур крепкий для меня вкус виноградиной. – Недолго нам осталось. Раз уж сами божественные не хотят его останавливать, что же нам, жалким смертным, остается?»

   Надраться в стельку оказалось не самой блестящей моей идеей. От крепких напитков и их смешивания меня быстро развезло и я впала в плаксивость и меланхолию. Максимилиан, как истинный джентльмен, не бросил даму в беде, а продолжал носиться со мной, по непонятной причине не отпуская с торжества домой.

   – Это неприлично, – твердил он, как заботливая нянюшка, сопровождая меня – в очередной раз за вечер – в уборную. Меня мутило, пару раз вывернуло, подмывало рыдать. Но добрые грации сделали мне такой несравненный макияж, что размазывать его было жалко. К тому же некая рациональная, хорошо вышколенная матушкой часть меня не теряла еще надежды на удачные знакомства и зарождение связей на будущее. Поэтому, несмотря на весь свой пессимизм и все эти ужасные новости с родины, от которых мне все время хотелось волком выть и невыносимо тянуло домой, я все же была благодарна Максимилиану за его заботу.

   Когда пышный пир закончился, он повел меня вслед за всеми гостями во внутренний дворцовый сад, где в прячущихся в укромных уголках беседках проходили всякие конкурсы и состязания. Аристократы тоже были там, некоторые даже участвовали в интересующих их турнирах, и при толике удачи можно было обменяться с кем-нибудь из них парой слов. Мне из-за нетрезвого моего состояния сначала не везло, я чувствовала себя ужасно и предпочитала избегать общения с кем бы то ни было. Конечно, от встречи с Солем судьба меня не уберегла. Хвала богам, что он не стал слушать моих несвязных поздравлений, а, не снимая маски, махнул рукой, тут же развернулся на пятках и ретировался. А я поспешила «попудрить носик еще» раз, и меня снова вырвало.

   Наконец, Максимилиан, выведя меня из уборной на воздух и усадив на скамейке на берегу пруда, отправился за мороженым и напитками, надеясь, что это приведет меня в чувство. Откинувшись на спинку скамейки, я утомленно сидела, обмахиваясь его веером, наблюдая, как скользят по темной ровной глади воды изящные длинные лодочки. Вдруг одна из них проплыла совсем недалеко от меня.