Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)

   Они по-прежнему смотрели друг другу в глаза – она и Соль, но между ними не шла больше подспудная борьба за обладание властью. Гвардейцы все так же силились одолеть Соля, но он уже не обращал на них внимания: так хозяин не интересуется возней щенков на ковре у его ног, поскольку знает, что может пресечь ее в любое время. В первый момент он был ошеломлен своей победой над Кармой, ведь он совсем не ожидал ее, ведь он готов был сдаться, но лишь чудо спасло его. Затем постепенно взгляд его стал наполняться пониманием и горечью.

   – Не может быть! – сказал он, чуть подаваясь к Карме ближе. Гвардейцы закряхтели, но не смогли ему помешать. Взмахнув рукой, Карма позволила им убрать от Соля руки. Они повиновались с недоумением, но почти что охотно – их простые человеческие силы были на исходе. Едва разжав пальцы на его плечах, они схватились за сабли, но Карма остановила их новым взмахом ладони. Соль не пытался ударить своих конвоиров, или броситься на Карму, как изначально планировал (таков был один из вариантов будущего). Вместо этого он жадно всматривался в ее лицо своими тоскливыми, родными, до боли любимыми глазами. Никогда Карма не испытывала такой выпивающей сердце муки – безысходной, ноющей, как стиснутый в зубах вой, – и такой любви одновременно. Даже когда, отчаявшись, отпускала душу Шабо на волю. В тихом, неверящем, будто ищущем наощупь голосе Соля она услышала ту же любовь и муку. – Неужели... неужели ты все это время была рядом, Акмэ?!

   Ответить было невозможно, она кивнула. И вновь взмахнула рукой, останавливая гвардейцев, когда Соль соскользнул со своей скамейки и, став на колени перед Кармой, протянул к ней руки. Она наклонилась над ним, зарываясь пальцами в его теплые волосы, его ладони бережно обхватили ее лицо, их лбы соприкоснулись. Вдыхая его тревожный, грозовой, но такой родной и желанный, незабываемый запах, Карма закрыла глаза.

   «Какой же я была дурой, – подумала она, с печалью и нежностью ощущая горячее, благоговейное прикосновение его ладоней. Как же она скучала по нему, как не хватало ей – всегда – его, любимого, долгожданного, единственного ее мужчины! – Самоуверенной, самодовольной дурой! Я обрела, наконец, то, что было мне нужно больше всего на свете, но своими же руками я сама сделала все, чтобы его потерять! Я, несчастная, позаботилась о том, чтобы у него, моего Светлого, не осталось ни единого шанса...»

   Соль, прижимаясь лбом ко лбу, мягко погладил ее по щеке. Она услышала слабый, совсем не веселый смешок. Усмехнулась сама. Они были в одной лодке, и лодка эта шла ко дну, она, Карма, пробила в ней брешь собственными руками. Спасения не было. И запертой в клетке птицей, колючей белой звездой билась в груди любовь – могучее, неукротимое, преодолевшее самое смерть, навеки обреченное чувство.

   Потом, оставшись наедине в ее личных храмовых покоях, они много говорили. Обо всем, взахлеб, не могли остановиться. Как будто они знали друг друга всю жизнь, как будто они были разлученные в раннем детстве близнецы, которым, наконец, удалось воссоединиться. Они опомниться не успели, как за разговорами промелькнуло несколько дней. Благо, прорицавшая будущее Карма загодя подготовилась к такому перерыву в своих общественных обязанностях, и заранее очистила расписание для бесед со Светлым. Она знала, что из них она получит ценную информацию о том, кто он таков и откуда взялся.

   – Такое чувство, будто бывал здесь прежде, – сказал он ей в один из вечеров (или дней, или ночей – время за бесконечными разговорами пролетало незаметно) в своей особенной безличной манере.

   – В храме? – уточнила она.

   – Нет. Здесь, на острове, когда-то давно, когда – не помню точно. Но все здесь кажется таким... знакомым. – Он обвел взглядом помещение ее укромного кабинета. Он был одет в одежду, которую Карма для него выбрала, как ей казалось, по его вкусу: ей доставляло удовольствие подбирать для него ткани и цвета. Он не возражал.

   Она шила, лепила, рисовала, и никого из подчиненных не удивила ее просьба принести полотно и портновские принадлежности. За полгода пребывания Сиятельной жрицы под гостеприимным кровом местного храма все сестры и послушницы из тех, кому довелось иметь с Кармой дело, успели привыкнуть к ее странностям. Соль тоже – моментально привык – и всю ее заботу о нем воспринимал хоть и с обязательной благодарностью, но все же как нечто само собой разумеющееся – точно так же, как она сама воспринимала заботу своих приближенных. Постепенно он рассказал ей о себе, и ей стало понятно, что получать помощь от обладающих властью женщин ему не внове. Он был словно единственный на всю родню племянник, путешествующий от одной любящей тетушки к другой, всеобщий безусловный фаворит. Этим своим бесхитростным наблюдением она поделилась с Солем, надеясь посмешить его, но он остался серьезен.

   – Всех этих добрых тетушек давно уже нет в живых, – сказал он, мрачно хмурясь. – А балда-племянник все мыкается по свету без дела.

   Карма, исподтишка любовавшаяся им даже таким – нахохлившимся и по-стариковски колким, – вздохнула. Она глядела на него уже по-иному, без лихой и самодовольной удали опьяненной превосходством могущества простушки, но по-прежнему видела точившую его, как давняя болезнь, обиду – он был обижен на судьбу, на нечто всевластное и бездушно-высокомерное, к чему была причастна и сама Карма. Он ни себе, ни судьбе не простил гибели Акмэи, не простил разрушения мира. Даже любовь Волчицы, которую она перед смертью вложила в него, ее неистово возлюбленного бога, чтобы спустя годы заразить ею Карму, – даже эта любовь, сокрытый от всевидящего ока провидения туз в рукаве, не примирила Соля с судьбой. Иногда Карме казалось, что от этого трюка он еще сильнее ожесточился.

   В своих неиссякаемых разговорах они никогда не обсуждали Акмэю напрямую: Соль мог оговориться, назвать Карму чужим именем, а она откликалась; Карма, повинуясь порыву, позволяла себе иногда прикасаться к нему, а он не чинил препятствий; им обоим не составляло труда работать слаженно, действуя в полной гармонии друг с другом, как если бы вдвоем они представляли собой единый организм. Они могли додумывать друг за друга мысли, говорить в унисон, подлаживаясь один под другого, – все это давалось им без малейших усилий, абсолютно естественно. И это их особое, возникшее благодаря уловке мертвой Волчицы чувство единения подсказало им никогда не говорить между собой об Акмэе. Она была давно мертва, но Соль любил ее; она заразила Карму любовью к Солю, который любил не ее, который, если б узнал, что Карма наделала, возненавидел бы ее, несмотря на всю его любовь к мертвой Волчице.

   Осознание безнадежности, пропасти, куда Карма сбросила саму себя, становилось все острее с каждым новым днем. В распоряжении Кармы-из-прошлого была вся мощь ее таланта, вся сила Провидения, и всю ее она загодя употребила на то, чтобы отрезать себе-теперешней любые пути к исправлению ситуации. Она знала, что, влюбившись в Светлого, захочет ему помочь, всей душой переметнется на его сторону. И она использовала собственную любовь как оружие, способное ей же и помешать. Она сознательно пошла на убийство, пусть и чужими руками, но с ее непосредственной подачи, – на убийство самых близких Светлому людей: его названного брата Брана и его верных помощников.

   Измученный бессмысленной гибелью всех своих друзей и родных на Континенте, Соль дико горевал о смерти атамана и его бригады, по привычке винил себя в их гибели. Все крепче ненавидел он судьбу и Праматерь, обрекших его на нескончаемые потери. Если хоть когда-нибудь Карма признается ему, что способна прозревать грядущее, если она хотя бы намекнет ему, что знает, чем закончится его исступленный путь и кто ответственен за все то, что ему на этом пути уготовано, – если хоть что-то из этого произойдет, глухая ненависть Соля обретет свое воплощение в лице ангелицы. Едва ли он попытается убить ее, если узнает, но даже если и так – пусть; ей страшно было другое. Разочарования – вот, чего она страшилась. Разочарования любимого человека. Когда он узнает, что она не оправдала его доверия, предала надежды. Сама мысль об этом была ей невыносима. Соль не простит ей всех этих бессмысленных смертей – тех, которые уже случились, и тех, которые еще только предстоят, а, узнав, кто навлек их на его друзей и новых родных, он попросту не сможет простить их Карме. А снова, как в бытность Ришей, услышать из уст дорогого мужчины полные горькой ненависти упреки: «подколодная, проклятая, лучше бы это ты умерла!» – пережить подобное еще раз у нее не хватит смелости, так она думала. И плыла по течению ею же сформированного русла, с каждым днем все глубже проседая в своей утлой лодчонке под гнетом того, что сама сотворила.

   Ее первая и единственная в жизни любовь оказалась не даром благих небес, а тяжким наказанием, жестокой насмешкой слепых подземных богов. Вот бы черви посмеялись, но они, загнанные Ришей во тьму, помалкивали, копя весь нерастраченный смех к финальному часу своего триумфа.

   Конечно же, как могла в своей ситуации, Карма пыталась помочь Солю. Он рассказал ей, что знал об Аласте («ты узнаешь ее тотчас, едва увидишь»), она поведала ему об озере и Древе в дворцовых подземельях. Поделилась преданиями, передававшимися из уст в уста в кошачьем роду Риши, – такими древними, что возникли они еще в ту пору, когда не существовало на земле ангелов, а великий внешний континент не слился воедино. Преданиями о море Хаоса, текущем на границе Преисподней и срединного царства, о пересечении горнего мира и подземного, на котором стоит дом утех для небесной четы. Она не представляла, чем может помочь ему эта информация, но чем-то же нужно было с ним поделиться? О главном – о червях – она умолчала, сказала только, что, наверное, Праматерь больна. Она рассказала Солю о том, как проявляются на свет ангелы, и о том, как сложно сейчас стало им проявиться. Эти факты прекрасно иллюстрировали то обстоятельство, что Праматерь больна, так к чему обременять Светлого деталями? Тема червей в разговорах с Солем была для Кармы слишком личной, она как будто бы ощущала к ним свою причастность. Словно Соль был Ришей, отчаянно ищущей способ спасти жизни, а сама Карма принадлежала к сонму глумливых червей, которым очевидна вся бессмысленность чужих стараний.

   Вместе с Солем она искала ответ на его вопрос, что такое Аласта и где искать ее, в древних книгах, надеясь выиграть время, но и он, и она понимали – Светлому придется отправляться в столицу. Хаканаи была той самой пресловутой горой, которая никогда ни к кому не ходит: там были братья, был источник Силы, давшей им жизнь, там билось сердце Империи. Любые – логические или нет – рассуждения в конце концов приводили мысль к тому, что двигаться нужно в направлении Вечного города. Там не было Аласты, Карма знала об этом, но и ни в каких других местах ее тоже не было. Той Аласты, милость которой всем им нужна. Ее нигде не было. Они так и не сумеют увидеть ее. Она в миру – не проявится. Но никакие увещевания ангелицы, никакие доводы не смогли бы остановить Соля от решения держать в столицу путь.

   Возможно, его могло бы остановить только одно – чистосердечный рассказ Кармы о червях и ее признание в том, что она провидит будущее, но и этот вариант не сулил ничего хорошего: вероятнее всего, Соль отправился бы в столицу все равно, а Карма потеряла бы часть своего короткого, драгоценного времени вдвоем с ним. В столице его ждала погибель, Карма и братья об этом позаботились, и речи о том, чтобы переиграть судьбу не шло – лишь о крошечных уступках, горстке дней, которые она сумела урвать у жадного до чужого счастья рока. Соль не любил ее, какая есть, а если даже и полюбит, то слишком поздно, – но он был рядом с ней, они вместе делали общее дело, он доверял ей и испытывал к ней приязнь. На фоне того, чем должно было завершиться их краткое знакомство, эти несколько безмятежных недель в Саракисе представлялись ей пиком счастья. Потом, в столице, у них не то, что времени поговорить по душам не найдется, но и парой фраз наедине они обменяться не смогут: у Соля не будет возможности, а сама она перестанет себе принадлежать. Вскоре с ней произойдет нечто, некое потрясение, и сковавшая ее любовь Акмэи к Солю перестанет быть для Кармы существенной. Нет, она не перестанет его любить, но на предстоящий ей выбор и дальнейшие действия эта любовь никак не повлияет.

   Соль будет убит.

   После того, как его не станет, она не видела никакого будущего. Догадывалась, почему.

   Ей не пережить гибели возлюбленного. Наверное, она и появилась на свет только для того, чтобы остановить его, и после, когда дело будет сделано, станет не нужна. Что ж, у нее нет возражений к такому исходу, все равно жизни без Соля она себе уже не представляла. Она не знала, чья эта категоричность в ней – ее собственная, или погибшей Волчицы, которая предпочла умереть раньше, чем ее волчий бог, но это было не важно. Новая жизнь Кармы была чужая, предназначалась не ей, ее любовь к Светлому была чужой любовью, ее служение, ее верность и долг – все это принадлежало не ей, не являлось ее собственным выбором. Ей была уготована такая судьба. И она приняла ее безропотно – будь, что будет, – и жила, наслаждаясь коротким своим счастьем и короткой жизнью, – подле равнодушного к ней возлюбленного, красивая, как праздная царица, бесполезно могущественная.

   Маленькая мышка-Кора вошла в ее жизнь, разделила с ней радость и честь быть знакомой со Светлым. Старая знакомая Лючия, знавшая Соля задолго до появления на свет самой Кармы, – знавшая его немного другим, немного менее безумным и более человечным. Старуха-Мудрая, перед которой Светлый испытывал застарелую вину, по привычке беря на себя грех чужих необдуманных решений. У Кармы были свои помощники: брат-кот, поначалу невзлюбивший Соля всем сердцем, но постепенно проникшийся к нему симпатией, и добрый дядюшка Торис, доверявший своей протеже безоговорочно, и моментально согласившийся подыграть ей и Светлому. Вся эта компания в итоге сработала слажено и дружно, дав Солю возможность отправиться в столицу на его условиях, а не в качестве террориста или пленника. И хотя в случае со Светлым хорошие стартовые условия ничего не значили, все же, провожая возлюбленного в последний в его жизни пункт назначения, Карма испытала чувство удовлетворения. Так мастер, который видит, что задуманный им проект успешно проступает на ткани реальности, может быть горд и доволен собственной работой.

   Ей совершенно не нравилось, что произойдет после отъезда Соля (почти все последующие события находились вне ее контроля, а совсем скоро ей предстояло узнать разгадку второй после уловки мертвой Акмэи головоломки, разрешить которую не позволяло простое провидение), но тем не менее все шло по плану, и была во всем этом мерном неотвратимом развитии внутренняя красота.

   Поневоле Карма осознала правоту червей: наблюдать за тем, как неясные схемы будущего претворяются, будто в пьесе, в жизнь, было упоительно. Актеры играли иногда сумбурно, но искренне и не скупясь на эмоции, – у каждого были причины и правда сделать так, а не иначе. Немного эта простая истина утешила Карму, ведь она тоже не могла поступить с Солем по-другому. Он хотел разрушить Купол, обнажить средоточие универсума, отдать его в пищу голодным червям, которым наплевать на его резоны, лишь бы заполучить возможность погасить то, в чем благодаря героическим усилиям последних защитников по-прежнему – вопреки всему – продолжает тлеть живая искра. Как и Карма, Соль хотел, чтобы история мира продолжалась, он мечтал подарить надежду выжить тем, кто остался за пределами Купола. Но, как и Карма, он доподлинно не знал, как и что нужно сделать для этого, где искать Аласту, как дозваться до нее, да и жива ли она, в силах ли помочь, есть ли вообще смысл до нее дозываться. Как и Карма, он делал то, к чему был предназначен. Как и Карма, он был обречен на поражение.

   Статус не позволял Карме провожать непорочно рожденных родственников на вокзале, и она простилась с Солем и с дядюшкой в храме. После череды всенощных и торжественных приемов в честь приезда Ториса и Лемурий все устали и были немного не в себе, и прощание вышло скомканным, коротким. Торис слегка ревновал любимую «душечку» к новоявленному Светлому и поэтому путался под ногами, а личина Соля, придуманная им для общения с братьями-ангелами, не позволяла дать волю сантиментам. Они наскоро поужинали в храмовых покоях Кармы, она собрала Солю гардероб, собственноручно изготовленный ею для его визита в Хаканаи, они обнялись. Брат-кот отсутствовал вот уже несколько дней: отправился разыскивать Отшельника (безрезультатно), а потом просто потерялся, – и Карма простилась со Светлым и за него. Слуги собрали пожитки Ториса и скромный саквояж Соля, уложили все это в экипажи.

   Шумливая, оживленная, слегка перевозбужденная от недосыпа толпа собралась во внутреннем дворе храма, провожая аристократов. Стоя на крытой галерее в окружении вздыхающих от торжественности момента жриц, Карма помахала «дяде» и «племяннику» рукой на прощание, и некоторое время еще смотрела, как выезжают из ворот груженые скарбом и челядью повозки. С Солем уезжала мышка-Кора – невзрачный, простодушный, послушный инструмент судьбы, верная и надежная спутница, пусть и слегка непутевая. Ей еще предстояло сыграть решающую роль в истории Соля, показать ему, кто он таков на самом деле, мрачный белый волчий бог-разрушитель.

   Кора была важной пешкой в дальнейших событиях и, чтобы защитить ее, Карма расстаралась и отыскала в древних книгах информацию о деревянных оберегах. Мастера прошлого создавали некоторые из них из отживших свое ветвей Мирового древа, растущего на малом острове посреди моря Хаоса, об этом рассказал Карме Торис. Лакированные шпильки, доставшиеся ей в наследство от бабушки, тоже были сделаны из плоти Древа душ, и однажды, к слову, Торис признался, что маленькая «миннья» не могла бы найти оружия лучше, чтобы принести себя в жертву.

   «Агнцев закалывают ножом из вулканического стекла, ведь оно считается кровью Праматери. Но кровь извергнутая есть кровь – что-то, что означает крах жизни, а ты выбрала себе оружием дерево, которое и после смерти служит во благо».

   Карма запомнила эти слова, и после, прозрев будущее и роль Коры в нем, приняла все меры, чтобы разыскать рассыпанные по стране обереги. Ей несказанно повезло – Коре в руки попали творения одного из учеников мастера Лавады; когда-то в беседах с Кармой тот обмолвился о нем.

   «Он был слепец, но видел больше, чем мы, зрячие, – рассказывал Лавада своим глуховатым чуть дребезжащим голосом, по обыкновению вертя в руках кусок материала, которому в будущем предстояло стать свистулькой или расписной ложкой. – Ну да чего я тебе объясняю, сама, поди, знаешь. – Карма кивнула. – Он слыхом не слыхивал ни про каких несытых, всю жизнь провел в пределах внутреннего дворца, потчуя ребятишек сказками, побасенками да собственных рук поделками. А потом как-то раз пришел ко мне в кузню, да и вывалил целую груду лиц – и наших с тобой, ангельских, и этих горлопанистых зазнаек-свободных, и перволюдей, и даже лишенных тени, в глаза из них никого в жизни не видев. Быстро после того злая лихоманка жизнь из него выпила, но зато я его навсегда запомнил. Хороший мастер был, зрелый – зрел суть вещей, никакими масками его не под силу было смутить». Обворожительный талант Кармы на брата Лаваду не действовал, тот был для него слишком стар, но он уважал ангелицу за способность к созиданию, за умение увидеть и претворить – как и он сам, и древний мастер, о котором он говорил, – суть предмета из бесформенного куска материи.

   Соль тоже обладал этим даром – зреть корень вещей – он добирался до него в своих рисунках.

   Последний экипаж выкатился за ворота, и служки, шаркая соломенными сандалиями по песку, закрыли внушительные створки. Карма подержалась за шероховатую колонну, подпиравшую крышу храмовой галереи, глядя, как разбредаются служанки и послушницы, как они тушат фонари, потягиваются, чешутся, зевая, негромко переговариваются между собой. Послепраздничная суета и суматоха по случаю отбытия высоких гостей постепенно стихала. Малышки-помощницы, фрейлины Кармы, почти что валились с ног, дожидаясь, пока их госпожа соизволит уйти с улицы в покои. Тронув Яхе за плечо, Карма ласково велела ей и Фейно отправляться восвояси – для таких малышек время было слишком уж позднее, чтобы бодрствовать. Зевая и пошатываясь, девочки на заплетающихся ногах отправились в общежитие. Карма обменялась поклонами и пожеланиями доброй ночи со жрицами-наставницами и, наконец, вернулась к себе в покои.

   Без Соля ей было ужасно одиноко, ущербно.

   – Опустело без тебя мое жилище, – идя вдоль свободной стены гостиной комнаты, вслух сказала она. – Как ты чувствуешь себя? – остановившись перед зеркалом, спросила она и, подняв вуаль, глядя отражению в глаза, невесело усмехнулась. – Опустело. Сердце мое ты забрал с собой, мой милый.

   Она рада была бы поплакать – от жалости к себе, от печали расставания, от несправедливости судьбы – но она была ангелица, полубессмертное существо, божий плод, и ей не дано было утешиться слезами. Вместо этого она, горюя, прошла в своей потайной кабинет и, усевшись там на скамеечке перед привезенным из столицы сундуком, принялась перебирать свои склянки и пузырьки с препаратами. Завтра в это же время тут учинится большой переполох, пострадают и погибнут люди, начнется суматоха и хаос. А ей предстоит ее собственное путешествие, и сейчас ей нужно решить, какие необходимые вещи взять с собой в дорогу. Дело не ждет, пьеса не стоит на месте: ей самой еще предстоит сыграть свою малоприятную роль.

   «В конце концов, – подумала она, обращаясь к дорогому, вечно сосредоточенному, без капли любопытства лично к ней, к Карме, лицу Соля в ее памяти, – ведь ты бы мог хоть однажды нарисовать и меня, не правда ли, милый? Но ты так ни разу не удосужился».

   Для той роли, которую ей предстояло сыграть в последнем акте этой трагикомической пьесы, капля досады к объекту ее безнадежной и горькой, как придорожная полынь, любви отнюдь не была лишней. Страница нежности и единения перевернута, дорожки двух близнецов, братца и сестрицы по несчастью, разошлись, и каждому теперь предстоит одинокий путь его собственного предназначения. Конец близок, и на пороге решающего поединка нет времени для жалоб и любви, совсем-совсем нет.

   Прощай, Соль, печаль и свет сердца моего, прощай! Прошу тебя, не держи на меня зла, мой дорогой. Пожалуйста, прости меня, если сможешь.

   248 год от ВК

   Месяц Сливовых дождей, 4-ий день второй декады, луна

   День после отъезда Ториса и Соля прошел как сон пустой, и покорно склонился к вечеру. Карма сама расчесала малышкам-помощницам их кудряшки, поцеловала каждую в лоб. Она так иногда делала, да и девочки еще были маленькие, совсем домашние, не отвыкшие от родительской ласки, и, ничуть не смущенные ее жестом, малышки пожелали ей спокойной ночи и упорхнули, щебеча, в свой детский скворечник. Карма самостоятельно переоделась, воскурила благовонный ладан, положила у ног торбу с немногочисленным скарбом, спрятала в рукав завернутое в тряпицу ручное зеркальце и вызвала к себе Лючию. Для несытой время было позднее, пришлось нарушить распорядок, но Карма была аристократкой, выше настоятельницы храма по рангу, и перечить ее желанию никто не осмелился.

   Вскоре Лючия явилась. Немного осоловелая (несытых искусственным образом усыпляли на ночь во избежание инцидентов, какой вышел, например, с умерщвлением ее брата несколько месяцев назад), но ничуть не удивленная. На ее запястье, почти скрытую длинным рукавом балахона, внимательные глаза Кармы углядели намотанную, как браслет, подвеску – одну из тех, которые Кора нашла по просьбе Кармы для Соля.

   Ревность кольнула Карму при виде этого скромного подарка, преподнесенного другой девушке; она невесело усмехнулась под накидкой – как же занят влюбленный человек, как беззащитен он, сколь остро реагирует на легчайшие колебания воздуха вокруг предмета своего обожания! Весь день до прихода Лючии она умирала от тоски в разлуке с любимым, и вот, пробужденная, снова живет, снова несется в бурном потоке переживаний и страданий, всецело вовлеченная в движения мира.

   – Сиятельная, – распростерлась ниц перед ней Лючия, и ревность и зависть, снедавшие Карму, тут же сменились осознанием превосходства над ничтожной.

   – Встань, Лючия, – сказала она. – Проходи. У нас мало времени.

   Совместная помощь Солю, пока он был здесь, если и не сблизила их, то хотя бы познакомила с привычками друг друга. Поэтому Лючия без лишних слов и эмоций повиновалась.

   Они сели друг напротив друга: Карма на низкую кушетку со спинкой и валиками, Лючия – на пол, на подушки. Заметив, как она озирается в поисках брата-кота, Карма сказала:

   – Агат гуляет.

   Брат потерялся несколько дней назад, и по нему Карма тоже очень скучала. Если бы он был сейчас с ней, возможно, ей не было бы так грустно без Соля.

   Несытая приняла непринужденную расслабленную позу.

   – Как твои дела, Лючия? – спросила ее Карма.

   Та, наконец, удивилась.

   – Вашими молитвами все хорошо, – отвечала она.

   Выглядела она и впрямь неплохо, куда лучше, чем до появления Соля. «Он с ней делился своей силой», – подумала Карма. Ей не хотелось продолжать мысль. Не хотелось думать, как именно он делился.

   – Чем ты намерена заниматься сейчас? – продолжала она расспросы доброжелательным голосом. Лючия слишком ничтожна для нее, а она для Лючии слишком высока и недоступна, чтобы сравнение их между собой вообще имело хоть какой-либо смысл.

   – Я буду жить, как жила, о Сиятельная, – почтительно проговорила несытая. Она чуть повела плечом, отвечая, выдав тем самым свое недоумение по поводу неожиданных личных вопросов. Карме не то чтобы было так уж интересно расспрашивать лишенную тени, но это был их последний диалог, а Лючия все же – в связи с Солем – представляла для нее некий интерес.

   – Жалеешь ли ты о чем-нибудь? – спросила она.

   Несытая вздрогнула. По ее скрытому темными очками, помолодевшему и оживившемуся лицу было видно, что отвечать ей не хочется. Но Лючия слишком долго жила при храме в своем низменном животном статусе, и субординация взяла в ней верх над естественной скрытностью.

   – Я сожалею, что погубила собственного брата, о Пречистая.

   – Но ведь он все еще жив, твой брат, – мягко возразила Карма. И поглядела на висящие над входом в ее гостиные покои часы. Уже скоро.

   – Я знаю, о госпожа, и это чудо из чудес, невероятная радость, – отозвалась Лючия печально. – Но он жив не благодаря мне, а вопреки. А ведь как старшая сестра я должна была бы заботиться о нем.

   – Хочешь искупить свою вину? – спросила Карма, прислушиваясь. Ей показалось, что она слышит приближающиеся шаги, но, может быть, это была всего лишь игра воображения.

   – О да, я хочу этого больше всего на свете!

   – Тебе представится такой шанс.

   Лючия, обомлев, уставилась на Карму сквозь очки. А Карма смотрела на дверной проем, на плотную ткань закрывающей его занавески-норэн, за которой угадывались очертания фигуры. Миг – и норэн заколебалась, пропуская в гостевую комнату одетого в хламиду человека, а за ним еще одного – неподатливая ткань занавески сбила с его головы капюшон и на свободу высыпались пышные золотые кудри, а сам непрошенный гость – гостья – заробела и все норовила поклониться.

   – Как же вы не вовремя! – обращаясь к вошедшим, громко сказала Карма. – Но я ждала вас. Входите, не мешкайте на пороге! Сама судьба наступает вам на пятки!

   Пришельцы вступили в комнату. Первый, со скрытым капюшоном лицом, хромой походкой направился прямиком к привставшей коленями на подушках Лючии: она выглядела точь-в-точь как маленький кролик, выбравшийся на поверхность из своей норки подышать воздухом, и нос к носу столкнувшийся с подкараулившей его лисицей. Карма, чье лицо было до половины закрыто тканью, оставляя для обозрения только глаза, взглядом показала второму визитеру, что тушеваться не нужно. Тот осторожно приблизился, укладывая на плечах капюшон.

   Одетый в хламиду и Лючия застыли друг напротив друга: она на коленях, с молитвенно воздетой к пришельцу рукой, а тот, бесформенный, как соломенное чучело, угрожающе навис над ней с ладонями, спрятанными в рукава. Следя за ними краем глаза, Карма кивнула золотоволосой девушке – у нее оказалось миловидное румяное личико, на которое был нанесен умелый макияж, и испуганные, широко распахнутые серые глаза – большая редкость среди свободнорожденных. Правда – улыбнувшись под накидкой, Карма посмотрела на покрытый циновками пол у ног девушки – та в число свободнорожденных и не входила. Хотя из них четверых, собравшихся сейчас в комнате, нормальная тень была только у Кармы и этой девушки, все же к народам они принадлежали разным. А вот троица гостей – к одному.

   Немая сцена длилась недолго. Небрежно взмахнув рукавом, хламида оттолкнул протянутую к нему руку Лючии, и, повернувшись к Карме, бесцветным голосом произнес:

   – Прошу прощения за вторжение, дева.

   – Трудно простить, – покачала головой Карма. – Но, раз пришли, не гнать же вас. Назовитесь, кто такие!

   – Мое имя Нул, о госпожа, а мою спутницу зовут Меланида, – почтительно кланяясь (девушка присоединилась к нему в поклоне), отвечал пришелец все тем же увядшим, как букет на заброшенной могиле, голосом.

   Лючия, выпучив глаза и по-прежнему стоя перед ним на коленях, прижала ладонь ко рту, задавливая вздох.

   – Для чего вы явились ко мне в ночи и без приглашения, Нул и Меланида?

   – Я люблю тебя и дал обещание другу сделать все, чтобы встретиться с тобой. Таково было последнее его пожелание в этом мире, и я не смог отказать. А Меланида помогла мне все осуществить.

   – Зачем же твой друг хотел, чтобы ты встретил меня? – спросила Карма. Ей снова показалось, будто кто-то еще, третий, чуть слышно ступая по гладкому дереву обутыми в мягкие туфли ступнями, крадется по внешнему коридору прочь от ее покоев, но уделять этому слишком много внимания она не стала. Гораздо больше ее интересовало то, что сейчас ей скажет этот Нул, невзрачный господин Никто, черная лошадка провидения.

   – Он хотел передать тебе важную тайну, которая открылась ему после позорной смерти, произошедшей по вине одного нечестивца.

   Карма скривила губы под накидкой. Еще один истец, точащий давний зуб на Соля. Все они – и с той стороны Купола, и с этой – дай им волю, сложили б для него костер из своих грехов и без колебаний подожгли бы его, принеся Соля в жертву во имя их искупления.