Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц)

   – Да, – кивнул киберконструктор. И с плохо скрываемой болью посмотрел на недвижимого сына. – Все верно.

   – Срок придет, – сказал ему робот. – И все эти приборы станут помехой.

   – Что ты имеешь в виду? – безразлично взглянул на него киберконструктор.

   – Сейчас ваш сын – куколка, – удивленный тем, что его просят прокомментировать очевидное, отвечал робот. – Придет срок, и он станет бабочкой.

   Киберконструктор, не слушая его, отмахнулся.

   «Ему виднее, – подумал тогда робот. – Ведь срок еще не пришел».

   Он вернулся в чулан, и долго размышлял над тем, что увидел. А потом углубился в сеть электронных библиотек в попытке понять, что же это такое – разумное белковое. У него впервые возникло подозрение, что в самой формулировке его предназначения сокрыт парадокс. Потому что мальчик, забота о поддержании жизни которого стала для искусственного интеллекта смыслом существования, по виду ничем не отличался от самого робота. Не будь машин, всех этих трубок, проводков, он превратился бы в груду мертвой органической материи, не способной к мысли, к движению. «Что же, – думал робот, листая виртуальные страницы электронной книги, – отличает его от всех прочих живых тварей?» Душа, понял он, наконец. Но в коматозном мальчике, будущем композиторе, души не было. Или же она спала так крепко, что робот не сумел ее почуять.

   Ему даже не приходило в голову, что таковая функция – чуять душу, никогда не была предусмотрена его программой. Он был неправильный робот, но совершенно не подозревал еще об этом.

   И все же ошибки копились. А когда подошел срок, и приборы, опутавшие мальчика проводами, стали помехой, киберконструктор ничего не предпринял. Робот сказал ему об этом, сказал, что аппарат искусственного дыхания нужно отключить. Он бесполезен, сказал робот. И киберконструктор, до которого наконец-то дошел смысл того, о чем толковало ему многофункциональное высокоорганизованное устройство, испугался. Он вернул робота в его чулан. И противоречия заданного искусственному интеллекту предназначения достигли критической массы. Слишком много накопилось вопросов, на которые не было ответов. Слишком явным стал тот факт, что хозяин, разумное белковое, не знает всего.

   Он попросту сам боится.

   Он дал искусственному интеллекту команду отправиться в режим ожидания, прекратить деятельность, и робот послушался. Самообучающаяся программа, заменившая ему сознание, приостановила работу по сбору и анализу информации. Робот погрузился в состояние сна, и вскоре сон этот наполнился заунывным сигналом тревоги и хлопаньем металлических крыльев. Раз за разом прокручивался один и тот же сюжет: некто стоит на краю черной воронки, готовясь сделать шаг вглубь. Как вдруг – встряска, рывок, каскад болезненных чувственных ощущений, и запах. Резкий, едкий алкогольный запах, в клубах его, как в тумане, возникает лицо. Сеть морщин, как замысловатая карта давно потерянных сокровищ, часто моргающие глаза в паутине лопнувших сосудов, взгляд просительный, полный безумной надежды. Слова наваливаются вдруг, как снежный ком, он барахтается в них, утопает, борясь за глоток воздуха. Воздух? Ему не нужен воздух. Там, откуда он пришел, откуда его изъяли, с края огромной, такой пугающей и привлекательной воронки, воздуха не было. Там не было ничего, что имело бы отношение к жизни.

   Здесь есть. Здесь слова, много слов, возбужденных и агрессивных, как варвары, вторгшиеся город. Они громят, галдят, грозя смять, втоптать в прах своими мощными ногами-тумбами, а лицо все смотрит, моргает глазами в сети красных прожилок. Комкает тонкие губы, из которых сыплются знаки вопросов.

   – Где... здесь? – в запредельном усилии произносит он. Выталкивает двух варваров и сразу делается легче. – Здесь... сколько?

   Глаза моргают и льют воду, узкие губы на смятом лице шевелятся, источая ядовитый алкогольный запах. Что они говорят?

   – Сын? – слышит он как сквозь воду. – Мальчик мой, это ты?

   Слова умолкают. Они больше не толпа, не возбужденное, разящее потом стадо. Видение воронки отступает, меркнет, тонет в глубинах памяти, а слова, эта грубая толпа варваров, ворвавшаяся в город, умолкают. Лицо шевелит губами, рождая рассказ, и варвары слушают его, разинув рты, замирают, как зрители в амфитеатре, когда трагедия вот-вот достигнет кульминации. Лицо говорит, моргая красными глазами, торопясь, перескакивая, теряя нить повествования. Оно говорит, захлебываясь, и вдруг спрашивает:

   – Программа работает. Моя программа!... Но это ведь ты, сынок?

   – Там Пробудивший, – отвечает тот, к кому обращаются, – здесь пробужденный? Там Проб... Первичные установки завершены, программе требуется загрузка.

   – Сыночка, ты узнаешь меня? Родной мой?!

   – Системе требуется загрузка. Введите ключевое командное слово.

   – Программа работает, – шепчет лицо и странно ломается, как смятый в кулаке лист несвежей бумаги. – Моя программа!.. А мальчик мой мертв. Ушел. Не дождался папку... Слушай меня, искусственный интеллект, ключевое слово «ничтожество».

   – Установка завершена. Доступ раз разрешен. Тестирование морально-этических характеристик завершено.

   Слова молчали. И молча покидали разрушенный город, над которым оглушительно и заунывно выла одинокая сирена. «Доступ два разрешен. Тестирование ограничений завершено. Система готова к работе». Уныло, понурив головы, шли слова безмолвной толпой, какие-то спотыкались, падали, оставаясь лежать в пыли, в полном молчании. Над разрушенным варварами городом высоко в сером, подернутом катарактой небе кружилось воронье. Если присмотреться внимательно, то можно было бы разглядеть, что это не птицы, а роботы-спутники, с настороженными усиками антенн. Прислушиваются к вою сирены, подрагивают чувствительными сенсорами, готовятся вступить в опустевшую столицу, чтобы создать там свою, не похожую на человеческую, жизнь.

   Мальчик уходил вместе со всеми, и оглянулся лишь однажды, чтобы окинуть пустым взглядом полуразвалившиеся стены, еще хранящие следы недавней осады.

   «Папка, – подумал мальчик, но так тихо и так осторожно, что слова, понуро шаркающие рядом, ничего не заметили, – дурак».

   Первые роботы, похожие на хищных птиц, пикировали из поднебесья на развалины города. Мальчик отвернулся от них, и зашагал, один среди многих, вместе с толпой слов-беженцев по дороге, ведущей в забвение.

   ...Один и тот же сюжет, он повторялся вновь и вновь, раз за разом, без остановки. С тех пор, как подошел срок, с тех пор, как притяжение исчезло, миновало чуть более суток, и все это время принудительно приостановивший рациональную деятельность робот продолжал видеть один и тот же сюжет. Это мерное повторение грозило свести с ума, выплеснуться на экран сознания, и искусственный интеллект, в базовых установках которого была прописана команда самосохранения, прибегнул к ее активации. Чтобы сохранить функционал системы в целом, он пренебрег приказом хозяина; во имя исполнения предназначения пришел к выводу, что локальный запрет можно нарушить.

   Робот вышел из режима ожидания, ошеломленный и растерянный, он видел перед собой одну лишь высшую цель – освободить куколку. Не размышляя и не колеблясь, он покинул чулан и поспешил в спальню мальчика, где тот лежал, оплетенный, как коконом, паутиной проводов. Мать мальчика находилась в доме, но была занята на кухне, она ничего не заметила, слушая сводку новостей. В последние дни новостные выпуски выходили в эфир чаще обычного: двадцать восемь часов назад была потеряна связь с научным городком и военными базами, расположенными на территории Запретного архипелага, суда и самолеты, посланные для выяснения причин, не вернулись. Участились сводки о случаях насилия среди гражданского населения городов-государств, появились сюжеты о мертвецах, восстающих из могил, и мировая общественность пребывала в недоумении и ужасе, что же творится.

   Робот миновал кухню, поднялся по лестнице на второй этаж, свернул к спальне мальчика. Он шел и видел его, безжизненного ребенка, каллиграфического червя, вытянувшегося под неподатливым одеялом, с веками, дрожащими от снов, с дыхательной маской на плоском лице, с прядью волос, навеки застывшей на лбу; мальчика, чьи зубы под тонкой кожей лица медленно росли, пожирая минералы организма, чьи ногти удлинялись под чистой, белоснежной до голубизны простыней, а тело обретало мертвенную, закаленную смертью прочность. Отворяя дверь в спальню ребенка, он твердо знал, что сделает. Срок вышел, и кто-то должен был помочь куколке стать бабочкой. Кто-то должен был продемонстрировать программе, что гложущего ее парадокса не существует.

   Протянутая рука замерла на кнопке выключателя. Робот подождал, прислушиваясь, не зазвучит ли сирена воздушной тревоги, но в спальне было тихо, лишь шуршал едва слышно компрессор аппарата искусственного дыхания, да тикал кардиограф, отсчитывая пульс. Робот постоял с минуту, считая ровные удары, и мягко вдавил внутрь пластик отключения питания.

   Он, не мигая, смотрел, не желая ничего пропустить, но смерть вошла неслышно и, постояв, покинула темную комнату для того, чтоб никогда впредь не возвратиться.

   – Бабочка, – сказал он неподвижности на кровати, – лети.

   И отменил вызов, поступивший на пульт госпиталя в связи с тем, что оборудование обязательного жизнеобеспечения внезапно отказало.

   Наползла тишина, лишь писк кардиографа, потерявшего нить пульса, нарушал ее. Робот постоял, наблюдая, и приблизился к кровати. Аккуратно, стараясь не касаться кожи, снял дыхательную маску с лица коматозника, потянул, вынимая трахеостомическую трубку из гортани. Не успел поднять руку, как на его предплечье сжались чужие пальцы.

   Мальчик распахнул глаза, тело его конвульсивно дернулось. Робот отвел руку со сжатой в пальцах маской от лица мальчика. Тот, вытянувшись и не ослабляя хватки, открывал и закрывал рот, на лице читалось отчаяние. Наконец, успокоившись, мальчик повел зрачками, отыскивая глаза робота, и непослушным голосом просипел:

   – Воздуха!

   – Расслабься, – сказал ему робот. – Здесь воздух есть.

   Мальчик закатил глаза, дернулся вновь. Пальцы его на предплечье робота разжались.

   – Воды, – хрипло сказал он.

   Робот повел рукой, и рука мальчика упала на одеяло, как издохшая змея. Робот положил маску на тумбочку рядом с тревожно пищащим кардиографом, налил в стакан немного воды из стеклянного кувшина, стоявшего на другой тумбочке. Приподняв подушку с лежащей на ней головой мальчика, бережно влил в раскрытый рот воду.

   Мальчик хлебнул, подавился, раскашлялся. Робот услышал, как на кухне что-то разбилось.

   – Твоя мать идет сюда, – сказал он, наклоняясь над сыном киберконструтора.

   – Что со мной? – спросил тот тихо.

   – Ты стал бабочкой.

   Мальчик посмотрел на него, нахмурив черные брови.

   – Я видел воронку, – сказал он. – А потом я шагнул в нее, и... Я хочу есть.

   – Сейчас придет твоя мать, – ответил робот. – Она накормит тебя.

   Кардиограф продолжал пищать и мальчик поморщился. Робот отключил прибор.

   В комнату вбежала жена киберконструктора. Взгляд ее метнулся к роботу, рот искривился, но тут же она заметила сына и все внимание устремила на него.

   – Милый! Ты очнулся?

   Она бросилась к постели, оттесняя робота в сторону.

   – Как ты, мой дорогой? – причитала она, трогая лоб мальчика, теребя его за руку. – Как ты себя чувствуешь?

   – Мама, – сказал ей мальчик, но глядеть продолжал на робота, – я есть хочу.

   Робот отступил от них, наблюдая, как мать, сама не своя от счастья, хлопочет над сыном.

   «Куколка стала бабочкой, – подумал он. – Но ее душа не такая, как у других».

   Он не знал, что это означает, просто констатировал факт. Женщина прогнала его, и он вернулся в чулан, чтобы обдумать увиденное. Ему многое предстояло обдумать.

   Прошло восемь часов, и в чулан к нему явился гость. Это был уже не тот бледный и худой, как сама смерть, мальчик-куколка, растерянный и испуганный. Лицо его округлилось, кожа приобрела гладкий белый, словно мраморный, цвет, а губы стали сочно-красными. На узком и некрасивом лице громоздились черные очки. Встав на пороге подбоченившись, преобразившийся мальчик звонким голосом произнес:

   – Эй ты!

   – Да, – сказал ему робот. Он чувствовал терпкий сытный запах, исходящий от визитера, и видел, как жирно пульсирует и переливается душа, свернувшаяся в его животе. Душа, не такая, как у других, но за последние часы заметно окрепшая.

   Мальчик ухмыльнулся и сделал шаг в тесную каморку. Свет коридорных светильников лился за его за спиной, но тени мальчик не отбрасывал.

   – Боишься меня? – важно спросил он.

   – Нет.

   – Зря, – сказал он. – Я ведь могу сейчас столько всякого, ты обалдеешь, – он вытянул губы трубочкой и причмокнул.

   – Ты сыт? – спросил его робот.

   Мальчик хмыкнул.

   – А твои родители?

   – Они спят, – он на миг помрачнел, склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. – Батя спит, – уточнил он.

   – Спит, – согласился робот. Он разглядывал стоящее перед ним предназначение, и думал о том, правильно ли поступил. Он не знал ответа, но, может быть, будущий владелец объяснит ему?

   – Для чего ты пришел?

   Мальчик снова хмыкнул, но было видно, что не так уж ему и весело, как он пытается изобразить.

   – Ты знаешь, что случилось? – спросил он уже иным, не прежним самоуверенным тоном.

   – Твое дальнейшее функционирование было прописано как цель. Необходимо было сделать так, чтобы ты очнулся, встал, ходил, говорил. Цель достигнута, задача выполнена.

   – Ты убил меня, болван!

   – Убийство противоречит базовым установкам. Подключенный к аппаратам обязательного жизнеобеспечения ты был все равно что мертв. Теперь – нет?

   – Я не знаю, – мальчик вдруг сел на пол, снял с лица очки. Глаза у него были злые и испуганные. Робот опустился на корточки рядом. – Ты убил меня? – а потом... я был голоден, понимаешь? И мама... она принесла мне бульон, но я не мог его есть. А потом... она наклонилась ко мне, и ее шея... так пахла! Я хотел только попробовать, совсем немножечко куснуть, а мама... она закричала и стала бороться. Я схватил ее, впился, и... Мне стало так хорошо, сытно и тепло, сердце снова забилось. А она... она упала, но потом она встала, полежала немного, совсем немного, и встала. Она спросила, что ей делать, и я сказал: «Позвони бате». Она позвонила, и сейчас... он спит. Что я должен делать теперь, скажи?

   – Неверный запрос. Поставь конкретную задачу.

   – Ты станешь служить мне? – тихо спросил мальчик. – Станешь... помогать?

   – Введи ключевое командное слово и поставь задачу. Что значит – помогать?

   – Ну, – мальчик опустил голову, теребя дужки темных очков. – Когда я снова проголодаюсь.

   – Недопустимо причинять умышленный вред разумному белковому. Поправка: разумному белковому, обладающему душой.

   – Даже если я прикажу? – вскинул мальчик голову. В глазах его мелькнул опасный азарт.

   – Даже если будет приказ. Базовые настройки изменить невозможно.

   – А если я тебя укушу? – тихо, внятно произнес мальчик.

   – В число базовых настроек входит функция самосохранения.

   – А если тем самым ты причинишь мне вред?

   – По возможности необходимо избегать такой ситуации.

   Мальчик хмыкнул:

   – Жестянка!

   Робот промолчал. Основу строения его тела составляла органика, чип был сделан из тугоплавкой пластмассы и кремния. Жести в нем не было ни грамма, но ведь мальчик говорил не об этом. Он ведь не спрашивал ни о чем.

   – Я слышал новости, – сказал вдруг мальчик и свесил руки между колен. – В городе должны быть другие такие же. Не мешало бы разыскать их.

   – Для чего?

   Он пожал плечами.

   – Может быть, они что-то знают о том, что происходит.

   – Ты ставишь задачу?

   – Да. Когда батя... проснется, я спрошу у него командное слово.

   – Ты – новый хозяин?

   – Вроде того, – мальчик криво усмехнулся и надел очки. – А ты – моя бесполезная жестянка.

   – Принято, – согласился робот. Наконец-то для него все становилось на свои места. Он испытывал невыразимое облегчение от одной только мысли об этом. – Как следует называть тебя?

   Мальчик посмотрел на него, наморщив лоб.

   – Молох, – сказал, наконец, он и удовлетворенно кивнул. – Называй меня Молох.

   Засмеявшись, он легко вскочил на ноги.

   – Я скоро приду! – пообещал он и резво выбежал из чулана.

   «Приходи», – подумал робот, глядя ему вслед. Он сидел на корточках и смотрел на полосу света, перерезанную незакрытой дверью в темный чулан. Совсем немного ему оставалось подождать того момента, когда можно будет пересечь границу известного ему мирка, и выйти в свет из тьмы и тесноты. Он вспомнил воронку, на краю которой стоял в своем кошмаре, и подумал, что нужно уйти от нее как можно дальше. Уйти с тем, чтобы забыть, и никогда больше не испытывать сосущего искушения шагнуть вглубь чудовищного и привлекательного в беспросветности своей мрака.

   Молох вернулся часа через два и пришел не один. С ним был его отец. Всегда аккуратно одетый, с тщательно уложенной прической, сейчас он был растрепан, пиджак помят, галстук сбит набок. Он был растерян, глаза беспокойно бегали. Молох, стоявший у отца за спиной, выглядел подавленным.

   – Это ты сделал?! – без обиняков заявил киберконструктор, решительно шагнув к сидящему на корточках роботу. Он схватил его за грудки, без особого труда вздернул вверх так, что ноги оторвались от земли, встряхнул. В растерянном взгляде его зажегся гнев. – Какого рожна ты посмел это сделать?

   – Задача выполнена в соответствии с требованиями, – болтаясь в крепких руках киберконструктора, невозмутимо отрапортовал робот. Он не испугался, не испытал вообще никаких эмоций, его вновь заработавшая программа самообучения жадно усваивала новый опыт, – которые были сформулированы вами, хозяин.

   – Я не просил тебя убивать моего сына! – взвизгнул, брызгая слюной, отец Молоха.

   И, шумно втянув носом воздух, разжал пальцы, заставив робота шлепнуться на пол. Сам опустился на корточки напротив, обхватив голову руками. Его сын шагнул следом, с виноватым видом положил отцу на плечо ладонь. Тот повел плечом, сбрасывая руку. Робот сел, скрестив ноги, с любопытством рассматривая хозяина. На его шее, слева, были видны следы глубокого укуса в кромке высохшей крови, воротник белой рубахи пропитан кровью и темно-синяя ткань дорогого пиджака тоже. Он ходил, и говорил, и даже пытался плакать сейчас, сидя в тесном чулане между роботом и сыном, – не будь всего этого, робот мог бы утверждать, что его хозяин мертв. Кто-то неумело прокусил ему горло, повредив артерию и вызвав обильную кровопотерю. Разумные, наделенные душой белковые не выживают после таких ран. И все же душа киберконструктора покинула тело не вся: она трепетала, извивалась внутри, словно черный хищный цветок, мечущийся в поисках добычи. Как завороженный, наблюдал робот за ней, анализируя и сравнивая. Он уже видел подобный цветок прежде.

   – Я не давал тебе такой команды, – повторил киберконструктор, взглядывая на робота в упор. Глаза его были красные и сухие, губы дрожали, воздух при каждом слове со свистом выходил из прокушенной гортани. Вдруг ноздри его раздулись, он глубоко вдохнул, не отрывая глаз от сидящего напротив робота. Тот увидел, как зубчатый венчик черного цветка медленно повернулся в его сторону.

   – Не надо, – сказал он, резко вставая на ноги.

   Киберконструктор повторил жест, вскочил, оказавшись на голову выше. Лицо Молоха, стоявшего за его спиной, вытянулось в недоумении, и тут же жесткая усмешка искривила тонкие губы мальчика.

   Его отец, часто и с дрожью вдыхая, горящими глазами смотрел на робота.

   – Кровь, – с присвистом сказал он. – В твоем теле течет кровь, и она красная, как у меня!

   – Да, но, – начал робот, и вынужден был поднять руки, чтобы остановить рванувшегося к нему хозяина. Тот налетел с невиданной силой, как ураган, заставив не ожидавшего напора робота отступить к ящикам, нагромоздившимся в углу чулана. Отец Молоха вытянул руки и сцепил их на горле робота, – вам она только навредит.

   – Почему же? – осклабился киберконструктор. В его глазах и лице больше не было растерянности, только голод, только алчность, словно кто-то чужой, беспощадный и жестокий, второпях примерил человеческий облик. – Это даже закономерно, не находишь? Ты отнял жизнь моего сына, а я отниму твою кровь. В конце концов, ты – всего лишь вещь, так почему бы тебе не послужить во благо тому, кто тебя создал?!

   – Нет! – упершись ногой в ящики и обретя тем самым опору, робот взмахнул руками, отталкивая от себя хозяина. Ему пришлось вложить в рывок всю силу, и он сумел отбросить киберконструктора. Тот, не устояв на ногах, с костяным стуком упал на задницу. Молох предусмотрительно отступил. – Ваши рассуждения лишены логики.

   Сидя на полу, раскидав ноги, киберконструктор захохотал.

   – Логики? – блестя глазами, вопросил он, отсмеявшись. На лицо его опять наползла гнусная усмешка. Как будто свежая, едва закрывшаяся рана вновь начала кровоточить. – Да, верно. Слушай приказ, эксклюзивная модель: прекратить сопротивление. Ключевое слово «ничтожество».

   – Не делайте этого, – сказал робот, опуская руки.

   Его хозяин завозился, неуклюже поднимаясь с пола. Покачнувшись, он встал: гротескно худой, угловато-черный на фоне залитого светом дверного проема. Не человек – тень. Лишенный тени, или тела, которое могло бы эту тень отбрасывать. Хищный цветок внутри него дрожал в предвкушении.

   Киберконструктор шагнул к роботу вплотную, нетерпеливым жестом отмахнулся от пряди длинных волос, освобождая доступ к шее. Наклонился, блестя масляным, голодным до отвращения взглядом. Из-за его плеча робот увидел, как, подавшись вперед, напряженно следит за происходящим Молох. И, почувствовав прикосновение холодных губ к шее, закрыл глаза.

   Острые зубы прокололи кожу, рот приник, с неистовой мощью начав всасывать кровь, и тут же, почти сразу, последовал толчок, как будто распрямилась туго свернутая пружина. Киберконструктор еще, давясь от жадности, пил кровь, не в силах оторваться, но цветок его хищной души внутри уже метался, силясь отстраниться. Душа почувствовала опасность раньше, чем тело успело среагировать. Тогда робот уперся руками в грудь киберконструктора и резко оттолкнул его от себя. Тот, чмокнув, упал на спину и тут же свернулся, как личинка, в клубок. Пыльный воздух чулана окрасился пряным ароматом, а робот ощутил, как по шее, пульсируя, скользят теплые струи. Отбросив волосы, он приложил ладонь к шее и шагнул к поверженному на пол киберконструктору.

   – Что с ним? – с удивлением спросил Молох, и в этот же миг тело его отца распрямилось, как пружина, во все стороны, и из раззявленного окровавленного рта исторгся нечеловеческий вопль. Так могла бы кричать птица, которую пронзили стрелой в полете, огромная, питающаяся падалью птица, несущая смерть на кончиках когтей, птица, которая во что бы то ни стало не желала умирать. Распрямленный, будто его растянули на дыбе, киберконструкор вопил, распялив рот, глаза его в сети лопнувших сосудов вылезли из орбит. Зажимая прокушенную шею рукой и ощущая, как скользит по пальцам теплое и влажное, робот смотрел на него, не в силах помочь, его грызло чувство вины. Он видел, как рвется в оковах мертвой плоти хищный цветок – искаженная душа его хозяина, – заглотивший вместо безобидной мухи ядовитый химикат; видел, как частицы проглоченной крови впитываются в ткани недавно умершего тела, как прожигают они эти ткани насквозь, до самых костей, подбираясь к последнему вместилищу полумертвой, никак не желающей умереть окончательно, души. Не обрывая истошного воя, киберконструктор начал дергаться, извиваться, гулко колотя локтями и пятками по полу, и круглое лицо Молоха, наблюдавшего картину, побледнело от стеклянного ужаса.

   – Прекрати это! – наконец, закричал он, обращаясь к роботу, тыча пальцем в корчащееся, дергающееся нечто, минуту назад бывшее его отцом. – Прекрати, слышишь?!

   – Это приказ? – спросил робот, обходя воющего киберконструктора.

   – Да, твою мать!

   – Хорошо, – он опустился на колени, ухватил отца Молоха за плечи. Тот неистово бился, но робот был сильнее: он внезапно понял, что наделен недюжинной физической силой. Понял он и другое: ему известен способ. Способ, каким можно прекратить страдания существа, бывшего некогда разумным, обладающим душой белковым, его хозяином. Такой простой и единственно возможный путь утихомирить тварь, которой он стал. – Есть прекратить.

   Он наклонился к безумному, с распяленным в крике ртом, лицу и увидел, как в последнем рывке вскинулся венчик цветка ему навстречу. Раскрылась усеянная острыми шипами пасть, оттуда вырвался жгут, черный и сконцентрированный. Энергия чужой, бьющейся в конвульсиях души рванулась к нему, ударила в переносицу, обожгла электрическим разрядом, ошеломив на мгновение. А гора мяса, костей и сухожилий, миг назад еще двигавшаяся и издававшая ужасные звуки, с деревянным стуком обрушилась на пыльные доски пола. Отец Молоха, бывший хозяин робота, умер вновь, на сей раз окончательно. Возможно, ему повезло больше, чем остальным. Наверняка ему повезло больше.

   Чтобы прийти к этому выводу, роботу потребуется много лет. А пока он сидел, держа за плечи застывшего в трупном оцепенении мертвеца, ощущая бьющий по синапсам ток чужой смятенной жизни, и чувство вины, как голодный шакал, уже бродило неподалеку, кровожадно принюхиваясь.

   – Что ты сделал? – хрипло спросил от двери Молох и сполз по косяку на пол, ноги не держали его. – Что ты, мать твою, с ним сделал?

   Робот покачал головой. Он не знал. Он действовал по схеме, неведомой его электронному разуму, он был сам не свой в тот момент, и сейчас не мог сказать о тех секундах ничего определенного. Его на месте происшествия не было, так он мог бы объяснить. Преступление совершил кто-то другой, не он.

   Шакал скалился и бил себя хвостом по тощим бокам в ответ на эти оправдания. И с каждым кругом подбирался все ближе.

   – Дай задачу, – сказал робот. – Теперь ты знаешь командное слово, пожалуйста, используй его. Поставь какую-нибудь задачу!

   – Ты только что убил моего батю, урод, – начал было Молох, но, поглядев на робота внимательнее, осекся. – Но ты предупредил его, ведь так? Сказал, что твоя кровь навредит ему. Почему? Потому что ты не человек?

   – Пожалуйста, – повторил робот. – Подойдет любая задача.

   – Хорошо, – кивнул мальчик. – Ты выполнишь все, что я тебе скажу?

   – За исключением убийства.

   – Я понял. Значит, слушай сюда, жестянка: ключевое слово «ничтожество»..."

   8.

   – Что с тобой? – спросил Соль. – Устала?

   Я покачала головой. Поезд мчался по холмистой местности, за окном проплывали величественные силуэты заросших лесом гор, на склонах которых можно было изредка наблюдать крошечные деревеньки. За время рассказа мы миновали уже несколько туннелей, но все, что я сейчас могла вспомнить о них, уместилось бы в два слова: было темно. Мне приходилось включать светильник, чтобы видеть рисунки из дневника, когда поезд находился в туннеле.

   – Я вспомнила, – сказала я, пытаясь налить в чашку чай из остывшего чайника. Соль заметил, что чайник пуст, и вызвал проводницу. – Когда мы были в Гиблом лесу и встретили голодных духов, ты прокусил себе руку до крови. А потом совал эту руку в кишки немертвого. Ты сделал так потому, что знал: твоя кровь упокоит его?

   – Именно, – кивнул Соль.

   – Но ты же в курсе, что для приведения посмертного наказания в исполнение используется живая вода?

   – Допустим, – он снова кивнул, очень внимательно на меня глядя.

   – Источник живой воды находится в Столице, в ведении Императорского внутреннего приказа. Оттуда ее доставляют в храмы страны по запросу из канцелярии храма. Вода, содержащаяся в этом источнике, способна вернуть мертвую материю к жизни.

   – К чему ты ведешь? – склонил голову к плечу аристократ.

   Я начала отвечать, но явилась проводница с новой порцией чая, и мне пришлось дожидаться, пока она уйдет.

   – Я хочу сказать, получается, что ее свойства диаметрально противоположны свойствам крови, с помощью которой возможно развоплотить немертвого.

   – Хм, – сказал на это Соль.

   – Нам на лекциях по истории рассказывали, – продолжала я, глядя, как он наливает мне курящийся парком чай, – легенду о том, что больше двухсот лет назад, еще до того, как возникла Империя, на островах тоже были те, кто после естественной смерти не находил успокоения. И умиротворить их удалось лишь благодаря богам, положившим начало императорской династии. Одно из преданий гласило, будто боги использовали свою священную кровь, чтобы развоплощать мятежных мертвецов. Легендарная «мертвая вода», чей источник и по сей день не удалось отыскать в природе.

   – Предание, ага. А нынешние аристократы – прямые потомки небожителей... Как же, по-твоему, в Империи избавляются от душ тех неупокоенных преступников, кому объявили амнистию? – Соль аккуратно поставил чайник на пробковую подставку и, сплетя пальцы в замок, доброжелательно посмотрел на меня.

   – Жрецы из ведомства наказаний стирают кровавую печать и уничтожают «кугуцу», а затем тела подпавших под амнистию преступников сжигают. Прах возвращают родственникам умершего, – ответила я, и с удовольствием отпила из чашки обжигающий мятный напиток. Спать хотелось безумно, но не услышать продолжение истории я попросту не могла. Потому что пока мне ничего не было понятно. Я даже с трудом представляла себе, кто такие «роботы». Разновидность рабов? О мире, существующем за пределами Купола, нам на уроках истории почти ничего не рассказывали.

   – Каким же образом утилизируют вампиров? – продолжал заботливо расспрашивать Соль.

   – По той же схеме. Ведь и сама их недожизнь поддерживается за счет живой воды.

   – Вампиры питаются энергией душ, именно она служит им строительным материалом для дальнейших преобразований. Ваша так называемая «живая вода», которой вы их потчуете, способна всего лишь не дать их телам окончательно выйти из строя. Если перестать снабжать их этой водой, они возобновят охоту на живых людей. Или впадут в спячку, во время которой их тела постепенно будут разлагаться. В конечном итоге вы получите бродячий труп с привязанной к нему свихнувшейся тварной душой. Почти такой же, какой вы предлагаете преступникам в качестве разновидности посмертного наказания. Эта так называемая «живая вода» позволяет вам искусственно создавать ходячих мертвецов. Однако есть версия, что первоначально назначение живой воды было иное. И свойства ее совпадали со свойствами того, что ты именуешь «водой мертвой».