Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 58 страниц)

   Торис, сообразив, что стал объектом всеобщего внимания (с момента воскрешения минньи и воцарения Гека такое с ним случалось нечасто), отставил бутылку, сел в кресле попрямее, прокашлялся и, не в силах все же сдержать иронии, изрек:

   «Я так понимаю, что душечка, звездочка наша ясная, не отвечает на мой вопрос из деликатности, ибо ответ очевиден. – Он сделал театральную паузу, и исподтишка наблюдавшая Карма увидела, как усмешка недовольства пробежала трещиной по тонкогубому рту базилевса. – Мы дали клятву, братцы, клятву защищать и беречь. И если Светлый или кто другой явится, чтобы все здесь разрушить, что ж, нам с вами не останется ничего другого, кроме как остановить его любой ценой. Но мы всегда, – он снова сделал краткую паузу, справляясь с отрыжкой, – всегда можем сначала попытаться убедить его отказаться от того, что он задумал».

   Эекатль и Йоалии, похожие как две капли воды, и с ними длиннорукий Лавада, нелюдимый и апатичный мастер по амулетам, зааплодировали. Другие братья, однако, их энтузиазма не поддержали, и аплодисменты вскоре стихли.

   «Превосходно, – сухо резюмировал Гектор, и взгляды собравшихся вновь сфокусировались на нем, заставив сделать выражение лица бесстрастным, как у статуи. – Хвала Древу, что среди нас есть добрый Турмс, наш несравненный переговорщик! Мы благодарны судьбе за такую милость. И все же ответь мне, Фредерика, дитя, ты точно дашь нам знать, когда этот Светлый появится?»

   Все так же мягко, кротко улыбаясь, Карма кивнула.

   «Я обязательно дам вам знать, когда Светлый появится, – пообещала она. – Не сомневайтесь, Ваше Величество».

   Встречи со Светлым, его появления она ждала с нетерпением. Ей наперед было известно когда, где и при каких обстоятельствах эта встреча произойдет. Недоумение вызывало другое. Карма никак не могла понять, почему она согласится ему помогать. Никаких логических посылок к этому она в своих прозрениях не обнаруживала. Просто вдруг почему-то после встречи со Светлым она ни с того ни с сего начинала много думать о нем, все ее мысли становились полны этим Светлым.

   С такой загадкой Карма сталкивалась впервые.

   Недоумением своим она поделилась с братом. Тот, со вниманием выслушав ее, вскочил, забегал, будто ища чего-то. Не сразу Карма сообразила, что ему нужно. Налив в ступку чернил, она расстелила на столе чистый лист бумаги, прижала края пресс-папье. Брат в кошачьем теле ловко запрыгнул на стол, макнул лапу в чернила и неумело вывел кривоватое сердце. С минуту Карма в растерянности глядела на него. Ей вспомнились перешептывания старших девушек из барака перед сном, шелест девичьих голосов, порхающий от кровати к кровати. Они говорили о своих любовных переживаниях, о чем-то, глубоко Рише, слишком серьезной и вечно погруженной в себя, чуждом.

   «Неужели это настолько сильное чувство, что заставит меня позабыть о долге?» – спросила она недоверчиво.

   Брат, глядя долгим взглядом, кивнул.

   «Но что же... что же мне тогда делать?» – тихо спросила его Карма.

   Брат повернулся к бумаге вновь, оставив на податливой ткани листа отпечаток лапы, и старательно провел линию, перечеркивающую сердце. Оглянувшись через плечо, с сочувствием посмотрел на бывшую сестру.

   Карма, почувствовав внезапную усталость, оперлась ладонями о стол.

   «Новая битва, – вслух сказала она. – Но только в этот раз я не знаю, ради кого и за что мне предстоит бороться».

   Для той, кому ведомо будущее, настоящее не вызывает забот. Можно просто отдаться потоку событий, только в узловых, поворотных точках реагируя, как положено. Не всегда реагировать приходилось в соответствии с собственным – или чьим-либо еще – удовольствием, но и к этому неудобству предвиденье будущего позволяло подготовиться. Плыть по течению, не пытаясь бороться с потоком судьбы, в любом случае было проще и экономичнее. Общая канва жизни Кармы уже не выглядела неуклюжей и наспех сделанной, напротив, она приобрела элегантность.

   Из маленькой, одинокой, никому не нужной калеки Карма Фредерика превратилась в вечно прекрасную, вечно молодую полубогиню, ее талант был юн и мощен, а сама она полна жизненных сил. Провидица, она обладала властью; женщина, она быстро научилась применять эту власть настолько мягко и незаметно, что братьям стало казаться, будто это они обладают властью над Кармой. Не купились на эту уловку только трое: Гектор-базилевс, не доверявший ничему новому, Торис, знавший свою «душеньку» лучше прочих, и нелюдимый Лавада, которому было все равно. Но и перед ними у Кармы было преимущество: она видела извивы судьбы, а все остальные ангелы – нет.

   Иногда, когда Гектор ее спрашивал (говоря точнее, требовал дать отчет) о грядущем, она приоткрывала завесу тайны. Иногда, предупреждая любопытство базилевса, давала информацию о каком-либо событии заранее. Ее пророчества всегда сбывались. И постепенно даже базилевс привык к тому, что попусту болтать или скрывать что-то «миннье» нет резона. Он не стал доверять ей больше, но убедился в ее лояльности.

   Поэтому когда в начале осени Карма заговорила о том, что в конце сезона ей нужно будет переехать в провинциальный Саракис и поселиться в тамошнем градообразующем храме, поскольку там ожидается появление необычного вампира, ей поверили сразу и безоговорочно. Придумали убедительную легенду. Без лишней помпы, с караваном паломников, отправили в провинцию Кию. Отпускали братья Карму неохотно – успели распробовать прелесть ее таланта – но и запрещать ей никому в голову не пришло: все понимали, что она действует в интересах Семьи. Перед отъездом она объяснила, когда примерно от нее придут важные вести, и братья приготовились к длительному ожиданию. А сама Карма получила полгода относительной свободы, покоя и одиночества. Все это нужно было ей, чтобы рассмотреть будущее как можно подробнее.

   Оно было как река – мощный поток, несущийся по продолбленному руслу в заданном заранее направлении. На первый взгляд казалось, что изменить его, повернуть в сторону или вспять – невозможно. Но однажды Карма заметила кое-что: тонкие струи-ответвления, которые возникали в узловых точках, там, где почва событий была податливее, чем в других местах. Если двигаться по течению осторожно, внимательно следя за тем, что случится в будущем, подмечая детали, то иногда становится возможно из общего потока свернуть в притоку и взять новый курс. И тогда, постепенно, вся мощная река вольется в это узкое горлышко новой возможности, пробьет себе новое русло. По крайней мере, на это есть надежда. По крайней мере в том случае, если не один человек будет пытаться проторить новое речное ложе, но все остальные, участвующие в беге этой реки, помогут ему. Или он сам себе поможет, если примет меры заранее.

   Карма начала принимать меры. Ей не терпелось встретиться со Светлым. Любовь ее не пугала. Она не могла взять в толк, чем может быть так сильна, так своенравна эта любовь.

   В прошлой жизни она много кого любила: умершую мать, бабушку, брата. Даже отца. Она поняла это, когда предстала перед дворцовым народом в своем новом прекрасном обличье. Сразу, едва скрестились взгляды, она узнала в толпе отца, хоть никогда не видела его; поняла, что и он ее узнал. По глазам прочла его судьбу. Ей сделалось грустно, жалостно, нежность бессилия защемила сердце. Он сам себя накажет, поняла она, и снова никакие ее слова, никакие приказы, вся сила ее нового таланта его не переубедят.

   Оставшись одна после прилюдной церемонии поддельного «совершеннолетия», она даже оплакала заранее последнего родного человека, связывавшего ее с прошлой жизнью. Он был еще жив, но уже обречен, поток его судьбы уже миновал все узловые, поворотные точки и готовился низвергнуться в смертельную пропасть прощальным водопадом. С гибелью отца Ришы Карма теряла связь с ее прежней жизнью: никто уже не смог бы рассказать ей о том, на кого слепая мойщица была похожа, каков был ее характер в детстве, о ее шалостях и проделках. Душу самоубийцы поглотят дарующие забвение воды моря Хаоса, и даже дар Мудрой матери не позволит Карме потолковать с бывшим отцом на духовой стороне.

   Она любила его. Но она понимала – такова его судьба, таков его выбор, – и робкая, испуганная, стыдливая любовь нежеланной дочери к строгому отцу не толкала ее на безрассудство. Ее не подбивало броситься прочь из дворца, разыскать отца в его неуютном холостяцком доме, пасть ему в ноги, рыдать, молить, клясться, нарушить свой нынешний долг и обязательства. Больше всего на свете, будучи Ришей, она любила Шабо, собственную жизнь отдала за него, но поступиться долгом, убеждениями, предаться червям в обмен на жизнь и благополучие Шабо она так и не сумела. Она ведь и его жизнью пожертвовала, лишь бы не изменять роду, голосу крови, этой древней сворке, на которой сидел весь ее народ во главе с ангелами.

   Как же теперь, – недоумевая, думала она и вглядывалась, все тщательнее вглядывалась в зыбкие картины грядущего, – какая-то любовь к чужаку, к пришельцу извне, к посланнику червей, к врагу, – как же она заставит меня изменить себе? Разве такое возможно? Разве может быть что-то такое, что способно ослабить мой дух и решимость? Неужели существует в мире нечто настолько могущественное, чему под силу разорвать цепь веков, претворившуюся в алый эликсир жизни, разлитый по моим венам?

   Даже если и есть, – лукаво улыбаясь, с бесшабашной удалью резюмировала она, – и я паду жертвой неведомого, все равно у меня достаточно времени сделать так, чтобы затее этого Светлого ни в коем случае не суждено будет осуществиться. Он покорит меня своим талантом, и я капитулирую из глупой любви к нему, – пускай: но все же последний ход останется за мной, а он проиграет и будет уничтожен. Я уничтожу его своею рукой. Ну, а до этого так уж и быть, пусть думает, что побеждает".

   248 год от ВК

   У нее было время. Она подготовила все действо с ювелирной точностью, и оно разыгралось, как по нотам. Легкая дезинформация одних, мягкий намек повысить бдительность другим, и вот уже налет на музей Истории перенесен на первую в Заячьем месяце ночь с венеры на сатурн, а вместо обычных полуглухих старичков-сторожей в мало кому интересный музейчик для проверки направляется оперативный отряд милиции, поскольку именно в начале фискального года мэру города пришла блажь повысить бдительность.

   Не зря, ведь доблестные милиционеры тут же напарываются на группу бандитов, проникшую в запасники влачащего жалкое существование учебного музея. Злоумышленники захвачены врасплох: хоть они и пробуют бороться и бежать, но шансов против вооруженных милиционеров у них нет.

   Лишь один оказывает отчаянное сопротивление, с ним милиционерам приходится попотеть, он тяжело ранит троих из них. Наконец, глава отряда, доблестный майор, подобравшись с спины, разрубает бандита тяжелым табельным бердышом от плеча до середины грудной клетки. Остальных подельников разъяренные милиционеры убивают тоже, ведь те не спешат сражаться, а это значит, что они – скорее всего плебеи. Плебеи никогда сознательно не поднимают руку на свободных людей. Первый убитый, с которым пришлось дольше всего провозиться, с точки зрения милиционеров, – экстремист: те иногда подстрекают глупых плебеев на совершение мелких противоправных действий. Его труп нужно срочно доставить в отделение на посмертный допрос: экстремисты – находки ценные и редкие, а еще – опасные даже после смерти.

   Спешно шлют скорохода в ближайший лекарский храм, чтобы отрядили две телеги – для раненых и труповозку. Отправив бойцов проверить оставшиеся помещения музея (в сторожке те найдут перепуганных сторожей, связанных по рукам и ногам, с кляпами во рту) и предоставив приписанному к отряду жрецу Сребролукого оказать первую помощь раненым, майор отправляется осматривать трупы, заглядывая под одинаковые черные шапки-маски. Больше всего его, конечно, интересует зарубленный им собственноручно экстремист, с него он, предварительно надев на труп наручники, и начинает.

   Удивлению майора нет предела: вместо неказистой хари выродившегося подпольщика взгляду его открываются типичные породистые черты, какие можно лицезреть в дивных ликах статуй, украшающих площади и портики Саракиса. Серебряные волосы и благоуханный нежный аромат запекшейся в ужасной ране крови тоже исключают любые сомнения.

   «Это какая-то ошибка, – думает майор, надевая шапку-маску обратно на голову убитого и аккуратно пряча под нее его волосы. – Какая-то чудовищная ошибка».

   Он не знает, что делать, колеблется. К такому ни рождение в семье обеспеченных горожан, ни безмятежное детство в дедовском доме в буколиках, ни успешное послушничество в храме Шлемоблещущего, ни семь лет безупречной службы в милиции его не готовили. Уложившись в норматив (никому не хочется остаться без премии), возвращается скороход вместе с храмовым возницей и телегой. Как и всегда, храму лень гонять два транспорта, и отрядный жрец начинает перепираться с возницей, требуя прислать еще одну телегу для раненых. Покончившие с осмотром и не обнаружившие больше никакой подозрительной активности бойцы собираются на месте преступления, втягиваются в спор. Майор никак не может решить, что делать с неудобным трупом.

   Так ни до чего не договорившись, бойцы принимаются заворачивать убитых в мешки и грузить их на телегу. Затем туда же, но с другого борта подсаживают раненых. Майор и жрец забираются в телегу в качестве сопровождающих, здоровые бойцы получают приказ идти в отделение милиции своим ходом.

   Продолжая перебранку со жрецом, возница хлещет быка хворостиной, и скорбный транспорт трогается в путь. Едут сначала в лекарский храм, там освобождаются от раненых, затем жрец, майор, возница и трупы направляются в районное отделение милиции.

   Майора влечет поток судьбы, не так-то просто из него вырваться.

   Телега останавливается у знакомого крыльца. Спешат на подмогу дежурные работники покойницкой, сноровисто укладывают на носилки мертвецов. Сдав оружие, майор и жрец проходят в отделение, каждый – за свою конторку: обоим нужно писать отчет о ночном происшествии. К майору не идут слова, мысленно он в морге, внутренне переживает процедуру освидетельствования. Он распорядился, чтобы труп предполагаемого главаря банды подготовили к допросу, его, и еще любого из плебеев. Собственная участь ему уже видна без прикрас: если убитый все-таки окажется аристократом (немыслимой в этих краях птицей, но все же), майор пойдет под трибунал. И в лучшем случае дело закончится тем, что его и его потомков лишат прав свободных людей. В худшем – немедленная казнь и посмертие в Гиблом лесу. Законы Империи скоры и суровы.

   Понимая, что уже никак не отвертеться, майор оставляет писанину на жреца-очевидца и идет в покойницкую. Равнодушные прозекторы отдают ему заключение, к которому приложена печать дежурного врача, а санитары с носилками стоят в ожидании рядом со столом, на котором лежит завернутый в дерюгу труп. Никто не комментирует его происхождение, ничего не сказано об этом и в заключении эксперта.

   Майора впервые в жизни посещают сомнения насчет собственной вменяемости, но, идя вслед за санитарами по больничному коридору, он приходит к мысли о том, что ни глаза, ни рассудок его не подвели. Работникам покойницкой все равно, на кого похож труп, ведь не их обвинят в убийстве чертова аристократа, а то, что именно бердыш майора послужил причиной смерти, им может быть и невдомек. Может быть, еще не все потеряно, – воспрянув духом, начинает верить майор. – Лишь бы только понять, что за птица этот убитый.

   Он встречает дежурную сестру-дознавательницу (стажерка? – тем лучше!), заручается ее обещанием сообщить ему первому всю доступную информацию о неприятном трупе. Выполнив свой долг, сыграв свою роль, майор уходит со сцены навсегда, его судьба больше никому не интересна, поскольку Карма позаботилась и о ней: спустя несколько дней майора вызывает на ковер префект, отчитывает за какие-то давние провинности и велит готовиться к переезду в забытую богами Песчанную провинцию, на побережье Внутреннего моря, где ему предстоит служить неопределенно долго.

   Майор, уже готовый к любому исходу, потерявший сон и аппетит, серый лицом и тусклый взглядом, воспринимает ссылку как милость. Его карьера и репутация разрушены, но он не думает об этом, а просто наслаждается жизнью, правом дышать, ходить, есть и смеяться, разговаривать с другими людьми. Выбранный Кармой в будущем среди прочих призрачных фигур майоров и капитанов за ответственность и скрупулезность в работе, за наблюдательность, честность и фатализм, он поплатился комфортной жизнью, самоуважением и будущим. Карма использовала его, как пешку, и обошлась с ним как с пешкой, когда он стал не нужен – просто отложила в сторону и навеки позабыла о нем.

   Впрочем, не стоит судить ее строго: как с пешкой она обошлась и с собственным возлюбленным, и со всеми остальными, да и сама она, если уж на то пошло, тоже была лишь фигурой на шахматной доске. Из пешек она вырвалась в дамки, ну а вскоре ей предстояло вновь сыграть пусть и совсем короткую, но блестящую активную роль. А перед этим – что ж, отчего бы и не попробовать, наконец, пожить по-человечески?..

   Позаботившись о том, чтобы реагировать на срочный запрос от стажерок-дознавательниц за недоступностью других ответственных отправили ее, в сопровождении гвардейцев (которые немножечко мешали, поскольку против них, мизантропов, ее талант был бессилен) Карма отправилась на встречу со Светлым. Она испытывала азарт и любопытство, ей с трудом удавалось сохранять невозмутимость. Представшая взору картина в допросной едва не заставила расхохотаться. Две всклокоченные девушки-стажерки: одна, с дикими глазами, из полуприседа тянет зловещего пришельца-из-за-грани за длинную растрепанную косу, вторая, раскрыв рот, неуверенно топчется рядом. Пришелец – на вид совсем еще юный, худосочный, не такой матерый, как братья-ангелы, – корча рожи, бессильно извивается на столе, пробуя высвободиться из крепких наручников.

   «Это вот его мне суждено полюбить?» – с недоверием подумала Карма, входя в комнату. Ничего другого, кроме слегка брезгливого любопытства, она к чужаку не испытывала.

   – Доброе утро, госпожа-наставница, – приветствовала ее не занятая борьбой девушка. Она, хоть и посмышленее той, первой, своей «старшей сестрицы», но слишком много болтает и потому бесполезна, Карма даже имени ее не потрудилась запомнить.

   – Доброе утро, – ответила ей ангелица.

   Занятая друг другом парочка борцов за косу соизволила, наконец, обратить на вошедших внимание. Длинноносая старшая сестра-дознавательница (ее имя Кора, и она еще долго будет полезна) отцепилась от шевелюры Светлого и, сев на пятки, поклонилась. Сам Светлый, набычившись, вызверился на Карму. Был он, конечно, отнюдь не такой ладный и красивый, как другие братья, как будто бастард, а они чистокровные, как будто он никогда не ел досыта, годами не видел дневного света.

   «Немыслимо влюбиться в такого», – поразилась ангелица.

   Необходимые слова, тем временем, сами собой слетали с ее губ.

   – У вас произошло нечто неординарное, как мне доложили. Речь шла об этом?

   Послушница отвечала ей то, что Карма и так уже знала. Они обменялись всеми положенными репликами, и обе девушки, горя рвением, наперегонки ринулись к столу, чтобы принести Карме заключение из морга. Светлый заметно напрягся. Кроме него и девушек-стажерок в допросной находился труп плебея, и Карма знала, что при жизни тот был Светлому названым братом. Впервые она обратилась к чужаку напрямую.

   – У тебя есть близкие, родственники?

   Тело одного из них здесь присутствовало, и Светлый, не сдержав порыва, рванулся в наручниках, но усилия оказались напрасны. Тогда, смирившись, он покачал головой. Карма другого и не ждала.

   – Поедешь со мной в храм, – сказала она, предвкушая дальнейшие действия. Начиналась ее любимая часть.

   – Хрен те, а не храм! – строптиво, как ему и положено, отвечал Светлый.

   – Молчать!.. – громыхнули гвардейцы, готовые, как злобные псы, броситься на любого, кто посмеет перечить их хозяйке.

   Но в их услугах Карма не нуждалась. Против Светлого у нее было оружие посильнее. Ведь он тоже, как и остальные братья, покорится ее таланту. Полюбит в ответ, или нет, – это так и останется для нее до самого конца загадкой, но прямо сейчас ей ясно одно: силы сопротивляться ее красоте у Светлого нет. Поэтому, пока она еще не влюблена, пока еще этот заморыш не одолел ее с помощью какого-то нечестного фокуса (уже очень скоро она поймет, какого именно), она вольна наслаждаться своей властью над ним и триумфом.

   Медленно она откинула вуаль, обнажив перед собравшимися лицо. Братья в силу своей малочисленности и запоминающейся внешности носили маски. Других сестриц-ангелиц до появления Кармы мир никогда не знал и, чтобы казаться подданным нормальными людьми (и никогда больше не соблазнять их на непростительный грех своим поддельным бессмертием), непорочно рожденные придумали простую уловку. Среди молоденьких граций они выбирали несколько самых хорошеньких девочек и воспитывали их в закрытых дворцовых покоях, приучая с ранних лет к мысли об их несравненной красоте и особом расположении богов. Эти грации, повзрослев, становились эскортом братьев-ангелов, их приближенными спутницами, виртуозными актрисами, которые большую часть своей жизни проводили в закрытых внутренних покоях, как экзотичные птички в клетках. Уверенные в ошеломительной силе своей красоты, которая предназначена, однако, лишь для услады глаз их покровителей-аристократов, избранные девушки во время всех немногочисленных выходов в свет появлялись опоенные маковой настойкой и только с полностью скрытыми вуалью лицами. Благодаря этой хитрости, придуманной изначально лишь для того, чтобы замаскировать отсутствие женщин среди ангелов, со временем в легенду о небывалом могуществе красоты аристократок поверили все свободнорожденные.

   Плебеев, конечно, этой сказочкой было не провести, уж они-то помнили правду о том, кто ангелы такие. Но плебеи всегда были лояльны по отношению к аристократам, им бы и в голову не пришло сказать слово против любого из них. Исключением из этого правила был только Светлый. Уж его-то потомки перволюдей могли вдоволь ругать и поносить на чем свет стоит. Не чиня, однако, никаких препятствий его действиям.

   Удалив, наконец, все преграды, Карма открыто, улыбаясь, взглянула в глаза этому легендарному, совсем не страшному Светлому.

   – Пожалуйста, – применив безотказный свой прием, пропела она.

   Светлый просто так не сдавался, хотя никаких шансов устоять у него не было.

   – Не... нет, – пробормотал он. Отчаянное упорство его напоминало упрямство капризного ребенка. Да он и выглядел, и вел себя как несмышленый ребенок!

   – Глядишь мне в лицо и все равно сомневаешься? – Карма с трудом сдерживалась, чтобы не захихикать. А ведь он старше нее, просто обязан быть куда старше! Да даже у нимфоподобного Йоали шансов стать ее возлюбленным больше, чем у этого невесть кем обиженного сопляка!

   – А что... лицо? – все еще не сдаваясь, бормотал меж тем жалкий Светлый. – Тут ни черта не разглядеть в этом кромеш... – не выдержав, он капитулировал. – А-а, м-мать, да все, все, вырубай!

   Карма триумфально улыбнулась. Сопляк, карапуз, избалованный мальчишка, хам, – кем бы Светлый ни был, все же приятно в нем, чужаке-из-за-грани, видеть бессилие перед ее могуществом. Она возвратила вуаль на место.

   – Итак, ты отправляешься в храм, – резюмировала она. – Не беспокойся, вреда тебе не причинят.

   Переключив внимание с поверженного противника на ошеломленных наготой ее лица стажерок, она кратко проинструктировала их о дальнейших действиях. Обалдевшие девушки молча внимали, истово кивая, потом засуетились, спеша передать Карме ключи от наручников Светлого. Самостоятельно расковав присмиревшего чужака, она вспомнила о последнем штрихе, дополняющем картину необычного утра.

   – Как тебя зовут и какого ты рода? – спросила Карма Светлого во всеуслышание.

   – Солем зовут, – угрюмо отвечал он.

   Горячо шепчущиеся между собой послушницы, отправленные Кармой заполнять бумаги, застыли.

   «А я с ним фамильярничала!» – долетел до ангелицы шепот длинноволосой и кудрявой, той, что слегка поумней.

   Чуть изогнув лукаво губы под вуалью, она развернулась спиной к кабинету и покоренному Светлому, и, отдав гвардейцам последнее указание, уверенно зашагала на выход. Все семена упали в благодатную почву. Теперь оставалось лишь терпеливо ждать щедрого урожая.

   Ну, а Карме вот-вот откроется одна из двух самых непостижимых загадок ее судьбы. Наконец-то она узнает, как же так случилось, что ей суждено влюбиться в этого невзрачного Светлого.

   «Ну же, удиви меня!» – удало и весело, бесшабашно подумала она.

   Слепая и холодная, как мертвец, судьба не заставила просить дважды.

   Один из гвардейцев отдал нагому Светлому свой плащ; его края волочились по выложенному мраморными плитками коридору, пока возглавляемая Кармой процессия шла к выходу из милицейского участка. Согласно правилам, один гвардеец должен был идти впереди нее, а второй позади, чтобы защитить от любого ненужного внимания, но в этот раз в более надежном присмотре нуждалась не она, а ее новый знакомец. Поэтому она открыла двери заднего выхода сама и придерживала створку, позволяя всем ее мужчинам выйти.

   Предусмотрительно заехавшая во внутренний двор повозка с закрытыми ширмами окнами дожидалась их; редкие для Саракиса кони, запряженные в нее, пофыркивали и переступали с ноги на ногу. При виде Кармы и ее спутников храмовый возница споро спрыгнул с козел и поднял дверь повозки. Первым внутрь забрался гвардеец, за ним второй страж грубо толкнул на подножку Светлого и, когда тот поместился на узкую, укрытую циновкой лавку, последовал за ним и уселся рядом. Возница подал Карме руку и, подобрав длинные юбки, она вошла в тесноту повозки последней, заняв место напротив Светлого и его конвоя. Возница торопливо опустил дверцу на место, подцепил снаружи на крючки, чтобы она не открывалась, и в два шага оказался на своем посту. Щелкнули поводья, кони тронулись, и повозка, переваливаясь на тонких рессорах от тяжести, не спеша поехала.

   Бамбуковые ширмы на крошечных окнах были опущены, но день за пределами повозки набирал силу, и благодаря свету тонких лучей, проникавших сквозь щели, видно было достаточно. Удерживая плащ у горла, Светлый сидел, опустив голову, – вероятно, неважно себя чувствовал. Высокие и крупные гвардейцы по бокам от него сохраняли невозмутимые выражения на лицах, хотя видно было, как им неудобно в тесноте. Они были вооружены, но памятуя про невероятную силу братьев-ангелов, Карма понимала, что, взбреди Светлому в голову идея сбежать, едва ли они остановят его. Она знала, что он не сбежит, но еще знала, что он попытается.

   – Тебе не причинят вреда, – сказала она мягко. – Ты под моей защитой.

   Он поднял голову и посмотрел ей в глаза своими мутноватыми, по-звериному проникновенными глазами.

   – Ты храмовый босс? – спросил он непонятно.

   – Кто?

   – Ну, главная у вас на деревне, – он неопределенно мотнул головой.

   Она улыбнулась под плотной вуалью.

   – Можно и так сказать.

   Он снова опустил голову. Она наблюдала, как, сгорбившись, он сидит, собираясь с силами для попытки побега. Повозка неторопливо катила по брусчатой мостовой, за ее тонкими стенками раздавались деловые голоса проснувшегося города.

   Дождавшись, когда он будет почти готов атаковать, она сказала:

   – Ты – один из нас, Соль, нам нет причины враждовать, – и обнажила лицо вновь, как только он поднял на нее свои упорные волчьи глаза.

   Он оказался сильнее на этот раз, но ее неожиданное нападение замедлило его реакцию. Гвардейцы схватили его за руки, удерживая на месте, хотя по их исказившимся лицам было видно, что сил для этого им пришлось приложить гораздо больше, чем они ожидали. И все же крепкие мизантропы справились. Не отвлекаясь более на них, Карма все свое внимание сосредоточила на Светлом. Он сопротивлялся отчаянно, и успешнее, чем в милицейском участке. Он не мог закрыть глаза или отвести от нее взгляд, но он мог говорить и двигаться, вопреки негласному, но явно выраженному пожеланию Кармы этого не делать.

   – Отчего же тогда мы сражаемся? – спросил он, коверкая губы в саркастичной ухмылке. Гвардейцы по-прежнему держали его, вены вздулись на их почти одинаковых, ничем не примечательных мужественных лицах, капли пота выступили на висках. У них обоих не было ни мгновения лишнего времени, ни толики дополнительных сил, чтобы помочь себе с помощью оружия.

   Не спеша, Карма облизала губы, отметив, как дернулся кадык на горле Светлого, и, чуть подавшись к нему, грудным голосом промурлыкала:

   – Потому что ты опрометчиво хочешь удрать от моего гостеприимства, милый.

   Ухмылка Светлого треснула, он ощерил верхнюю губу, обнажая зубы. Он – почти – проиграл.

   Прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас произойдет, Карма наклонилась еще ниже, расставляя ноги шире, прогибаясь в спине, скользя языком по внешней поверхности зубов, вся – истома и желание. Тщательно готовясь к сегодняшнему утру, она не пожалела психотропных препаратов, увеличивающих мощь ее таланта.

   Она усилила нажим и даже мизантропов проняло – бедняги, мало им необходимости бороться со Светлым! Тот балансировал на грани – на грани провала, в темном взгляде его мелькнула растерянность потерявшегося ребенка, а сам он слегка отшатнулся назад. Плащ с гвардейского плеча давно распахнулся на нем, и лежал на полу повозки. Под гладкой ровной белой кожей, как на статуе атлета, рельефно проступили мускулы.

   Нить воли Светлого, натянутая, как струна, дрогнула, конвульсия пробежала по ней, нагнетая волну слабости, неуверенности, поражения. И вдруг что-то белое стрельнуло из его остекленевших зрачков прямо Карме в глаза: белое, пронзительное, мощное, – на миг она ослепла, очутившись во временах своей преджизни, а саму ее оторвало от тела, забросив в оглушительную пустоту космоса. Она провела там один удар сердца – долгий, как десять лет заточения, – и, запомнив одно только слово, вместившее в себя весь универсум, вернулась обратно в тело, сидящее в повозке напротив трех замерших в ожесточенном противоборстве мужчин, уже совершенно иной, чем была за секунду до этого. Она вернулась пораженной, смертельно раненой тяжким недугом, имя которому – любовь.