Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 58 страниц)

   Беловолосый ткнул в сердце пламени новой палкой, взметнув целый каскад искр.

   «Но как иначе дозваться?– с непонятной горечью сказал он. – Может быть, этот Купол – темница? И поэтому нет никакого отклика... В любом случае, дело Светлого – ломать, не строить, понимаешь?»

   Той ночью, впервые не стерпев, Нул отправился в лесную чащу и попытался воззвать к душе-птице.

   «Пожалуйста, – молился он, – ну почему я? Я не хочу, я просто не могу помогать безумцу, давать ему какой-то шанс! Ведь он не просто безумец, нет, он – самый настоящий маньяк, убийца, предатель и клятвопреступник. Я думал, хоть каплю человечности в нем отыщу, хоть что-то такое, из-за чего ты защищаешь его и хочешь быть рядом, но... Я не знаю, я не вижу, не могу увидеть в нем ничего, чему я мог бы посочувствовать! Пожалуйста, давай оставим его, уйдем, пусть творит свои преступления в одиночестве! Ведь я даже... я даже сестру свою оставил и ушел, так почему же я должен терпеть его, этого проклятого Беловолосого, презренного демона в обличьи человека, лживого недокумира!»

   Он стенал и умолял, стоя скрипящими коленями на покрытой зимней патиной опавшей хвое, заклинал собственную душу сжалиться над ним. А потом пошел слабый дождь и в шорохе капель птица сурово сказала ему: «Ты сможешь остановить его, только если будешь с ним рядом».

   Он вытер лицо, встал, держась за ствол клена. Вернулся в свою хижину, где Беловолосый сидел, при свете лучины рассматривая набросанные им по рассказам музейных работников чертежи планировки музейного здания.

   «Возьми меня с собой на дело», – сказал он Беловолосому.

   Тот, не поднимая от записок лица, покачал головой.

   «Возьми, – Нул подошел ближе и настойчиво дернул его за плечо. – Я вам пригожусь».

   И он пригодился, хотя никто из вызвавшихся участвовать в краже богатырей не одобрил его кандидатуру. Ну, а потом они все оказались убиты милиционерами, и только незаметный калека-Отшельник, самый бесполезный из них, умудрился сбежать, прихватив с собой добытые столь дорогой ценой трофеи. Триумф и скорбь, и звенящее, всеохватное, словно Купол, изумление, неверие владели им, когда, как крыса, тайными тропами, пробирался он по погруженному в потусторонние сумерки Саракису к городской стене и дальше, за ее пределы. Выйдя из онемевшего города на человечью сторону и бредя под темным небосводом мимо Гиблого леса, он целиком предался горю.

   Неужели мертвы? Бран Справедливый, могучий Туар, младой Дано... Благородные и честные работники, любящие сыновья и мужья, доблестные воины. Лучшие люди из всех, кого он встречал, принявшие его в общину безропотно, обращавшиеся с ним как с равным, не таящие камня за пазухой. Беловолосый, проклятый божок, злобный юродивый, единокровный брат Лунной госпожи, одного с ней облика и стати. Как он стоял тогда, зимой, на пронизанном ветром открытом пляже: прямой, стройный, с играющими под белой кожей мускулами, облитый пурпурными лучами восхода, с летящей по ветру серебристой косой. Их первый кумир – его и Светки, их первая – фантастическая, восторженная, невозможная – любовь. Нет, это немыслимо, как он может быть мертв, если без него целый мир не сможет вращаться! Как он, Нул, должен теперь жить без него?..

   Он оплакал бы погибших, если б смог. Но глиняное тело не знало слез, и ничем не могло помочь безутешной душе избыть поглотившую ее, как черный илистый омут, скорбь.

   А потом он добрался до Лисьей деревни и рассказал посеревшей от ужасного предчувствия Мудрой о том, что случилось.

   «Он не умер, твой Светлый», – сказала она, в один миг постарев от чудовищной новости. Вот только что перед Нулом была крепкая женщина преклонных лет: сметливая хозяйка, умелая целительница, умудренная годами глава деревни с большим и добрым сердцем; и вдруг – превратилась в старую каргу, в уродливую, беззубую, высохшую развалину. Будто вся жизненная сила внезапно покинула ее.

   Нул ощутил, как скорбь в его глиняной груди сворачивается в холодный гнев. Так вот каков был план действий.

   «Он бог, – монотонно продолжала Мудрая, ненадолго переведя дух, – что ему, проклятому, сделается? Погоди, снова сюда заявится, доломать то, что еще не доломано».

   «Ты знала, что так будет, Мать?» – спросил ее Нул.

   «Все всё знали, – отвечала она невнятно. Она стояла у печи, опираясь на нее спиной, сухую руку прижала ко рту. В глазах ее, золотисто-карих, не было ни слезинки, только мрачное, упрямое ожесточение. В комнате, за занавесками, сопели носами ее внуки, дети О'Брайена, да тихонько скулила в подушку Дейдре, новоиспеченная вдова, подслушавшая страшную весть. – Светлый проявился, чтобы все здесь разрушить».

   «Я не позволю ему! – сказал Нул. Мать глядела на него, не понимая. Обливающаяся горючим горем душа ее была сейчас не здесь. – Не позволю!»

   Этим утром он принес безрадостные вести еще в две семьи. В Лисьей деревне, состоявшей дворов из тридцати, наступил траур. Не в силах выносить его, Нул удалился в лес, затворился в своей хижине. Но сидеть в ней, наблюдая повсюду следы обитания душегубца, было невозможно. Да и с трофеями надо было что-то делать, спрятать их от Светлого, который непременно припрется, чтобы забрать их.

   Вещи Светлого, кроме его замызганной тетрадки, которая осталась в доме у Мудрой, Нул сжег в жарком костре, а трофеи закопал в чаще.

   «Взорвать бы их все об твою голову, – гневно думал он. – На куски б тебя разорвать, ненавистного!»

   «Ну что, довольна теперь? – обратился он к оцепеневшей от потрясений душе. – Достаточно мы помогли ему, или надо еще, может быть?»

   Душа не отвечала.

   Дни шли, глухи, одинаковы и безрадостны. И вскоре Светлый притопал к Нулу на порог.

   «Убирайся, – сказал ему Нул. – Не о чем нам разговаривать. Ты от меня ничего больше не получишь».

   «Где бомбы, гранаты? – спросил его непривычно пришибленный Светлый. – Товарищи жизни отдали за них».

   «Они неисправны, – ответил Нул. – А значит – по твоей вине лучшие люди погибли зря».

   Светлый, который, не входя в лачугу, стоял в дверном проеме, при этих словах опустился на колени, прикрыл ладонью глаза.

   «Поеду в столицу, – сказал он, взглядом побитой собаки посматривая из-под руки. – Может быть, там Аласта...»

   Как и всегда, при звуках этого имени, душа встрепенулась в Нуле, он вздрогнул, как от тока. В краткой вспышке памяти мелькнул перед ним кинжальный взгляд синих глаз. Светлый его реакции не заметил.

   «Карма думает, может быть, она там».

   «Зачем ты мне все это говоришь? – спросил Нул. – Мне твои бесчестные речи неинтересны. Убирайся в столицу, если так тебе хочется, взберись на Великий вулкан, сигани в океанскую пучину. Что хочешь делай, только сгинь, наконец, долой с моих глаз!»

   «Прости, – ухватившись за косяк, Светлый с трудом поднялся. Нул непримиримо покачал головой. Светлый устало усмехнулся. – Даже если и нет. Спасибо тебе. Ты очень помог, хоть и не знаю, почему, – Нул, нахмурившись, закусил губу. Ему хотелось ответить, что, если бы он мог, он убил бы Светлого тут же, голыми руками, не колеблясь. Но он не мог, а значит, и говорить об этом было незачем. – Распорядись оружием с умом, не дай ему попасть в злые руки. Прощай», – он развернулся, чтобы уходить.

   «Пропади ты пропадом!» – крикнул Нул ему в спину бессильно. Будь под рукой камень, он бросил бы. Но камня не было.

   Светлый на секунду застыл, потом, пожав плечами, зашагал от землянки прочь.

   Даже того зла, что он уже причинил, ему оказалось мало. Вечером следующего дня, когда, не дождавшись гонцов, Нул сам пришел в Лисью деревню пополнить запасы лекарственных трав, из которых Мудрая научила его делать мази для его негнущихся конечностей, он застал старуху посреди огромного беспорядка.

   «Вон твое, бери, – она кивнула на полку, где дожидался знакомый узелок. – В следующий раз, – добавила она, проворно сортируя какие-то сушеные корешки, – обращайся к Дейдре, она тебе поможет».

   «А ты чего же, матушка?» – встревожился Нул.

   «Нечестивец Светлый по дороге сюда отвязал души младого Дано и Туара, – затягивая бечевой стопку кореньев, сквозь зубы процедила Мудрая. Нул ахнул. – Кулин его попросил, не подумав. Клянет сейчас себя за длинный язык».

   «Атаман?» – спросил Нул осторожно.

   Старуха покачала головой.

   «Ответа все равно спросят со всей деревни, – мрачно сказала она. – Глядишь, смогу взять вину на себя».

   «Но ведь... это Светлого рук дело...»

   Мудрая взглянула тяжело, пронзительно.

   «Светлый – бог для нас, мил-человечек, – сказала она. – Простые люди не делят: Темный, Светлый. Его решения – закон. Тебе-то, чужаку, и не понять, пожалуй».

   «Пожалуй», – опустив низко голову, согласился Нул.

   Мудрая подошла ближе, тепло похлопала его по покосившемуся плечу своей невесомой старческой рукой-веточкой.

   «Светлый тоже чужак, – сказала она мягко. – И ему невдомек многое».

   Нул, шмыгнув носом, кивнул, принимая утешение. Хоть и было оно... странным. Снова его сравнивали с душегубом.

   «Позволь помочь тебе, – попросил он. – Я ведь тоже... виноват».

   ...До полуночи они возились над наследством Мудрой, проверяли его и перекладывали. Вернулась с колхозной службы Дейдре, накормила детей, уложила спать и тоже присоединилась к Отшельнику и свекрови. В полночь они втроем, клюя носами, пили фирменный матушкин чай.

   «Ступайте спать, – велела им Мудрая. – Я здесь доделаю, и тоже приду».

   Дейдре постелила Нулу на лавке, раньше на ней спал Бран. В теплой, влажной темноте наполненного посапыванием спящих домика Нул лежал под стеганым атамановым халатом, так уютно сохранившим Бранов запах. Как будто снова в отцовском доме, рядом с натопленной печкой, с сестрой под боком, укрытые на двоих батюшкиной телогрейкой. Ностальгия не резала по сердцу, как обычно, а была мягка и светла, умиротворяла. Незаметно для себя Нул, который вообще-то не собирался спускать со старой Мудрой глаз, провалился в сон.

   Проснулся рывком от того, будто кто-то трогает его за плечо. Разлепил непослушные веки, дезориентированный в темноте, сел. Переглянулся с мерцающей в темноте хибары птицей-душой. Захныкала неподалеку Грайне, младшенькая из атаманских детей, а старшенький братец Ниалл принялся утешать ее сонным голосом. Душа, прижав палец к призрачным губам, кивнула в сторону стола и вернулась в тело Нула.

   Тихо, стараясь не потревожить малышей, он свесил с лавки ноги. Темно, хоть глаз выколи, неужто Мудрая уже легла? Просто на всякий случай он наощупь добрел до стола, затеплил лучину, поднял ее здоровой рукой повыше, осматривая комнату. Дейдре и ребятишки здесь, спят, намаявшись. Мудрой нет, но она, бывало, оставалась спать на кухне.

   Нул заковылял туда, добрался до кадки, зачерпнул ковшом воды, жадно выпил. Оглядел озаренную слабым огоньком крошечную кухню-закуток. Нету Мудрой. И накидки ее нет, и трубки, и кисета с табаком. Ушла. Но куда?

   Торопясь, он вышел во двор, заслоняя лучину ладонью от ветра. Ясная ночь, темная, безлунная. Куда могла пойти Мудрая, решившая взять вину Светлого на себя? Куда могла пойти мать невинно осужденного сына?..

   Чертыхнувшись, Нул выскочил на единственную деревенскую улицу и заковылял по ней до околицы. По здешнему небу он ориентировался плохо, Купол мешал четко разглядеть звезды, но раз так темно, значит, ночь еще в самом разгаре. Значит, спал он, растяпа, недолго. Мудрая не могла уйти далеко.

   Он нагнал ее на полпути к Гиблому лесу. Почуял знакомый запах табака, разглядел затем и тлеющие в темноте угли в трубке. Мудрая курила на ходу, пыхтела, скрипела суставами, но шла упорно, не останавливаясь. Не задержалась и тогда, когда Нул поравнялся с ней.

   «Топал бы ты домой, неугомонный», – проворчала она беззлобно.

   «Нет уж, матушка, ни за что. Кто ж другой тебя по лесу-то проведет целую да невредимую?»

   «Я – Мудрая, касатик, – сжав оставшимися зубами мундштук трубки, она горделиво ощерилась. – Уж что-нибудь и сама могу».

   «Верю. Но побереги силы для встречи с атаманом».

   Он взял ее за руку, холодную, морщинистую, хрупкую. Помедлив, она сжала его пальцы.

   «Закрой глаза, матушка», – сказал он ей.

   И, тоже зажмурившись, шагнул на одну ступень лестницы вниз.

   Она сама научила его этому трюку, поведала, что он может бродить. «Такое умение мало кому доступно, ведь ради него нужно двойной смертью умереть или части души лишиться. Кто выдюжит – обретет способность бродить по кромке миров – между миром людей и подземным, вотчиной мертвых. Чем большую муку отстрадал, тем ниже по лестнице сможет спуститься. Кого другого с собой провести, коли тот не забоиться. Но если оба бдительности не проявят, сойдут в дит глубже, чем положено, уж по своей воле не выберутся оттуда во веки веков. Так и останутся скитаться безмолвными тенями среди прочих несчастных».

   Нул был бдителен, а Мудрая уже заходила с ним в межмирье, когда обучала его азам. Как и тогда, вначале он ощутил рывок за руку, которой держал Мудрую, но тут же почувствовал, как она становится рядом. Выдохнув с облегчением, не открывая глаз, он зрением души увидел, как протягивается из его груди тонкая нить паутинки, серебряно светящаяся в темноте. Свободный конец нити извилисто петлял впереди, образуя путеводный маршрут, и Нул пошел, следуя этим маршрутом, ведя за руку доверившуюся ему Мудрую.

   Как тени, они шли в промежутке между миром мертвых и миром живых, предусмотрительно обходя материальные объекты, обозначенные слабым свечением одухотворенности. В растениях ее было побольше, вплетались в нее зеленые нити пульсации тварной жизни, в камнях и скалах поменьше, лишь ровное биение пульса вселенной. Паутинка вела их в обход всех опасностей, только на периферии обзора видны были кровавые сполохи чужих неизбытых страданий. Когда ощутимо похолодало, а общий фон поменялся с нейтрально-серого на зыбко-багровый, Нул сообразил, что они пересекли границу Леса.

   «Где он, мать?» – шепнул он аккуратно ступающей след в след за ним Мудрой.

   Она замедлила шаг, подошла ближе, приобняла слегка за талию. Вторая паутинка, тоньше и как будто бы желтее, чем у него, пронизала болотный сумрак преддверия загробного мира. Изумленными глазами души Нул наблюдал, как ловкими стежками ткет она узор на траурной драпировке реальности. Достигнув крупного огненно пылающего пятна, она сделала на нем завершающую петлю и остановилась.

   Нул и Мудрая зашагали, куда было указано.

   Он не собирался выходить из межмирья, опасаясь, что приговоренный к посмертию Бран может не узнать их и напасть. Но у Мудрой были свои соображения. Достигнув местоположения сына, она вырвала руку из пальцев Нула и ловко, как девочка, запрыгнула по ступеньке наверх, возвращаясь в тварный мир. Испуганный, Нул поспешил за ней.

   Выйдя в мир, он увидел, как Мудрая, бросив трубку, опускается на колени над изуродованным телом сына, сидящего, прислонившись спиной к чахлой сосне. Разлагающееся мертвое тело Брана невыносимо смердело, остатки кожи висели на нем лохмотьями, в гниющих мышцах копошились опарыши. Но Мудрую это не смутило. Наклонившись над сыном, она осторожно обняла его, прижала его голову с остатками грязных черных волос на макушке к своей иссохшей впалой груди. А мертвый сын поднял опухшую сизую руку с прорехами темной полопавшейся кожи и – Нул подобрался, готовый защищать Мудрую даже ценой жизни глиняного тела – неловко похлопал мать по спине.

   – Сыночка, – прошептала старая мать, и Нул, не в силах более наблюдать душераздирающую картину, отвернулся. Отошел от них, оставив мать и умершего сына наедине.

   Занимался безрадостный, серый рассвет. В его рассеянном, хмуром свете Нул бродил по унылой поляне, разыскивая взглядом следы тайника. Где-то здесь, насколько он знал, должен был быть закопан горшочек с «кугуцу», куклой-ургаланом, к которой привязана «горняя» душа атамана. Вымоченная в «живой воде» подвздошная кость Брана вложена в эту куклу, залита сургучом, запечатана в горшочке, который обычно закапывают под трупом, притащив его на каторгу в Гиблый Лес. Сам мертвец найти такой клад не может, ведь «дольняя» душа его мертва, а без ее помощи нельзя осуществлять мыслительную деятельность. Он слоняется в мертвом теле вокруг, не в силах уйти от клада далеко, страдает, мучается, теряет рассудок от ужаса. Душе хочется вырваться и лететь, но она не может, привязанная к разлагающемуся костяку. Через время душа лишается любых четких представлений о том, что с ней происходит, она забывает, что мертва, начинает считать, что ей нужно воплотиться. И душа начинает лихорадочно искать, в кого бы ей воплотиться. Именно в этот момент она становится опасна для живых. Но живые в Гиблый Лес забредают редко.

   Обнаружив притоптанную кучку свежей земли в корнях дерева, под которым с другой стороны сидел умерший Бран, Нул попробовал копать. Но хорошо его слушалась только одна рука, да и голой ладонью много не накопаешь. Он стоял на коленях над закопанным тайником, злился на себя, горевал. Услышал, как Мудрая позвала его.

   «Оставь это, не надо. Иди к нам, мил-человечек».

   Откликнувшись на зов, Нул обошел дерево и почтительно, хоть и неловко, опустился на одно колено перед безвольно раскинутыми ногами мертвого Брана.

   «Я нашел, где закопан горшок с печатью», – сказал он.

   «Не надо, – бережно обнимая сына за плечи, отвечала Мудрая. Голова мертвого атамана лежала у нее на груди, но туда Нул не хотел смотреть, ведь лицо богатыря было обезображено до неузнаваемости. Нул не хотел запомнить его таким. – Я сама освобожу его. А ты послушай пока, что он скажет. Он братика ждал, но и ты сойдешь. Скажи-ка ему, сыночек».

   С состраданием и болью Нул смотрел, как шевелятся черные губы на опущенном к материнской груди лице Брана.

   «Скажи братику, что Аласта рядом...» – прочел по губам он.

   Поднял на Мудрую помутнившийся взгляд.

   «Я не могу...» – начал он, ощущая, как в душе образуется ноющий, болезненный разлом, но Мудрая свирепо перебила его: «Тшшш!»

   Бран с трудом продолжал:

   «...луноликая синеглазая жрица из храма – Аласта. Скажи... передай братику, пусть...не отнекивается, полюбит ее в ответ...»

   Нул отшатнулся, будто в лицо ему бросилась гадюка. Замотал головой. Он не хотел здесь быть, не хотел слушать, ну почему всегда – он?! Да что же такого он сделал этому Светлому, что тот готов отнять у него вообще все, что есть?!

   «Спаси... братика», – произнес напоследок Бран и голова его безвольно свесилась на чахлую грудь старой Мудрой. Та, нежно гладя сына по облысевшему, обнажившемуся черепу, не глядя на Нула, сказала:

   «Теперь ступай, мил-человечек, не место тебе тут. Все, что надо было, ты услышал».

   «Я ничего Светлому не скажу!» – вскрикнул Нул пронзительно.

   Она досадливо махнула свободной рукой.

   «Дело твое, поступай, как знаешь. Не мне тебя судить, касатик. Топай восвояси. То, что я сейчас буду делать, не для человечьих глаз. Ты и без того насмотрелся достаточно».

   Нул кое-как выпрямился над ними, потупив взор, низко поклонился. Повернулся, чтобы уходить, но недосказанное не пускало. Не глядя на Мудрую и атамана, он через плечо спросил:

   «Где сейчас Светлый? Он вроде с кем-то приходил?»

   «С ним была послушница из храма подземных богов», – невнятно, будто бы с набитым ртом, отвечала ему Мудрая.

   Нул прижал ладонь к груди и, кивнув старухе напоследок, поспешно заковылял прочь от оставшихся в Гиблом лесу матери с сыном.

   Ужаленный гневом, ревностью, досадой на собственную доверчивость, он, как мог, быстро, ковылял прочь от Гиблого леса. Яд ненависти постепенно впитывался в текущую по глиняным жилам лимфу, отравлял скверной душу. Впервые в жизни он ненавидел кого-то столь сильно и столь самозабвенно, наслаждался черно-маслянистыми переливами ненависти, сжимавшей его, как огромная змея, в тугом мускулистом кольце.

   Он ненавидел себя, клял за доверчивость и наивность. Как он мог быть настолько слеп и глух? Как мог не замечать, к чему все идет? Беловолосый упоминал при нем Аласту, а он, Нул, даже спрашивал потом зверолюдей, что это такое. «Богиня, – отвечали те ему, – Всеблагая Предвечная дева. Та, что создала весь мир». Каждый раз при упоминании Ее запретного имени внутренний экран его памяти полосовал ледяной синий взгляд, такой знакомый и такой любимый. Его собственная душа смотрела на него этим взглядом, он наделил ее им, взглядом той, кого любил больше жизни, больше всего на свете. И... если подумать, ведь он же знал, как зовут Лунную госпожу. Но даже когда Светлый безо всякого почтения произнес ее имя, когда фамильярно огласил не дворцовую, публичную его часть, а приватную личную, даже тогда наивный Нул ничего не заподозрил. А ведь мог хотя бы попытаться уничтожить Светлого уже тогда. Ведь у него уже были эти гранаты, за которые Бран и богатыри отдали свои драгоценные жизни.

   Но он не стал. Не сделал. Наивный, добрый дурак! Неужели он и выжил-то только затем, чтобы помочь Светлому осуществить, что тот задумал? Неужели его – простофили-добряка – усилиями мир будет разрушен, а Лунная дева... нет, это невыносимо! – Лунная дева полюбит врага?! Уже полюбила...

   «Глупый добряк! – обливаясь парализующим стыдом, угрюмо думал Нул. – Лопушок! Тряпка! К чему привела тебя твоя мягкотелость?» Он делал добро, потому что, глядя с юных лет на Беловолосого, вбил себе в голову, что нужно помогать людям. Делал добро, потому что думал, что сам того хочет. Надеялся, что, поступая с другими по совести и справедливости, получит равное отношение и к себе.

   Но что же в итоге получил он? Ничего. Он все потерял. Власть, жизнь, сестру, тело. Последнее, что было у него, – душу, и ту едва не похитил прельстивый душегубец. Он покусился на святое – на любовь Пресветлой девы, вероломно украл ее, и уж этого злодеяния Нул ему ни за что не простит.

   Доброта ни к чему не приводит. Лишь к потере себя и всего, что любил. Права была сестра: в выигрыше лишь тот, кто сам о себе заботиться, тот, кто вгрызается в шею первым. Тонкокожим не место в этой глупой и жестокой игре под названием жизнь. Что ж, больше Нул не будет тонкокожим. Он выучил правила, зазубрил их намертво. Теперь он – тот, кто владеет важной тайной. И он обернет это знание себе на пользу, сделает все, чтобы Светлому ничего не досталось.

   Нул сам станет хищником.

   23.

   Он вернулся в свое уединенное обиталище в лесу, собрал немудреные пожитки и разорил хижину, забросав следы жилища опавшей листвой и ветками. Эмоции после страшного откровения в Гиблом лесу схлынули, он смог холодно и трезво все взвесить. Откопав тайник с оружием, в ранних сумерках он отправился в Лисью деревню на свидание с Дейдре. Нужно было успеть переговорить с новой Мудрой до того, как к нарушившим запрет плебеям заявятся каратели.

   Вернувшаяся с колхозных работ Дейдре, кутаясь в поношенную свекровью шаль, вышла с ним за деревенскую околицу. В черном траурном платье, в платке на тяжелых, рано поседевших волосах, она стала выглядеть еще тоньше, чем прежде – иссохшая, как скелет, аскетически суровая, постаревшая.

   – Аласта, – сказал ей Нул, кособоко шагая вровень с вдовой атамана вдоль составленной из разнокалиберных досок изгороди крайнего деревенского дома. – Расскажи мне о ней все, что знаешь, о Мудрая.

   Дейдре зябко повела худыми плечами.

   – Не к ночи будь помянута, – шепнула она.

   – Но ведь это же ваша благая богиня! – удивился Нул. – Та, что родила весь мир.

   – У Нее множество ипостасей, – мрачно покачав головой, отвечала Дейдре. – Она многолика. Она родила мир и всех людей, всех птиц и зверей для радости, но Она же – та, кто забирает дыхание жизни. Она та, кто прядет нить и обрезает ее, когда срок подходит. Поэтому будет лучше, если ты не станешь всуе поминать Ее запретного имени.

   – Но ведь Богиня – это персона? – не понял Нул. – Ну, я хочу сказать, некая конкретная личность, наподобие аристократов.

   – Темные – такие же Ее дети, как и все мы. Их облик, как и наш, примерно неизменен, а срок жизни конечен. Но Богиня и Небесный отец, ее супруг, не таковы. Они существуют вне пространства и времени, и не имеют постоянного телесного выражения. Лишь изредка они, если захотят, проявляются для кого-то из нас в виде голоса, или знамения, или сна. Их средоточиями являются Древо душ и Великий столичный источник. Но мне не приходилось слышать, чтобы Прародители проявлялись в человеческом облике.

   – Это невозможно?

   – Мы говорим о божествах, которые сотворили весь мир, как может быть в нем что-то невозможное для них? Скорее им едва ли была в том надобность. Но в предании моего народа есть упоминание о том, что Праматерь проявилась, когда проситель Эйёрн пришел к ней молить дать людям мудрых богов. В нем самом, в просителе, воплотился Небесный Отец, и вместе со Всевечной они дали жизнь роду Темных богов. Получается, Прародители могут воплотиться, когда это необходимо.

   – Воплотиться?

   – Прародители слишком велики и могучи, чтобы быть стиснутыми рамками одного смертного существования. Да и не выдержит смертное тело их присутствия. Поэтому чаще они являют свою волю во снах или в видениях, нашептывают нам голосом травы, пишут в небе облаками. Так безопаснее для нас, тех, кто внемлет.

   – Как насчет аристократов?

   Дейдре покачала головой.

   – Возможно, Небесный отец мог бы воплотиться в ком-то из них, но если нет Праматери, то и Отцу нет причины проявляться. И потом, все Темные – это сыновья Предвечной, а для создания чего-то нового Ей потребен супруг, а не сын.

   – Светлый.., – охрипшим голосом проговорил Нул, – тоже сын?

   Горько усмехнувшись тонкими бескровными губами, Дейдре отвечала без тени сомнения:

   – Светлый мог бы стать Праматери супругом, он – идеальный кандидат. Мудрая матушка в это верила. Но, – она скользнула по закаменевшему лицу Нула своим безразличным от горя взглядом, – тот Светлый, который к нам проявился, опасен для Праматери, он пугает Ее. Ведь он Ее не любит. И Она, даже если проявится, предпочтет избавиться от него, нежели сделает своим супругом.

   – Ей удастся? – с замиранием сердца спросил Нул.

   – Конечно, ведь Праматерь сильнее любого из рожденных Ею существ. Она всемогуща. Равен Ей по силам только Небесный отец, но Он не проявится, если Праматерь не признает Его как супруга. Этот мир и загробный – Ее епархия, Небесный Отец не приходит в них без приглашения.

   – А сама Праматерь проявляется только для того, чтобы породить нечто новое?

   – Предания упоминают об этом лишь однажды, но да, там она проявилась в ответ на мольбу просителя о том, чтобы Она дала миру новую надежду.

   – А в самом просителе в тот момент проявился Небесный Отец?

   – Истинно так, – кивнула Дейдре.

   – Что же стало с этим просителем после?

   – Он возродился первым Темным богом и до конца жизни почитал Праматерь на заповедном острове под сенью Древа душ.

   – Он нашел ее, потому что знал, кто она такая и где ее искать?

   – Истинно так.

   – Что же он сказал ей, едва увидел?

   – Не знаю, – Дейдре развела руками. Бледное маленькое лицо ее в траурной рамке платка выглядело осунувшимся, усталым и несчастным. – Наверное, он сказал Ей, что любит Ее. Ведь это то, что любая женщина рада услышать...

   – Мудрая, – Нул потянулся, чтобы обнять ее, но по вампирской привычке застеснялся. Неловко опустил руку. – Спасибо тебе, – сказал он. – Ты, правда, очень помогла. Я... больше не могу оставаться в деревне, мне нужно идти. Куда, сказать не могу. Возможно, это наша последняя встреча. Прощай.

   – Ты изменился, – туманно глядя на него из глубины своего горя темными миндалевидными глазами, спокойно сказала Дейдре. Собравшийся уходить Нул замер, оглянулся на нее.

   – Это правда, – ответил он. – Мы все изменились после того, что случилось.

   – Ты тоже мог бы стать супругом для Праматери, – сказала ему Дейдре, плотнее закутываясь в поношенную шаль старой Мудрой и становясь в ней совсем крошечной, как куколка в коконе. – Но вначале ты должен разобраться с собой. Любишь ли ты Ее всецело? Готов ли чем угодно поступиться ради Нее – жизнью, душой? Обмана и фальши Она не потерпит.

   – Спасибо за совет, Мудрая, – кивнул Нул. – Спасибо! Прости за то, что привел зло в твою жизнь.

   – Такова судьба, – отвечала Дейдре и раскрыла узкую ладонь, чтобы помахать ему на прощание. – Я хотела бы, как и ты, винить Светлого в том, что с нами произошло. Но во имя всех моих умерших я должна быть честна с собой.

   Нул, пожав плечами, отвернулся. «У нее беда, – подумал он, – она не ведает, о чем говорит».

   ...Он отправился в Саракис, размышляя по дороге о том, что помнил и узнал. По всему выходило, что Лунная госпожа не открыла Светлому тайны о том, что Аласта – это она. Но почему? Боялась, что он причинит ей вред? Но она могущественнее его, как сказала Мудрая Дейдре. И она... любит его (Нул скрипнул зубами, думая об этом), любит и помогает. Помогает тому, кто опасен для нее, любит его, хотя сам он в ответ – нет. Как же это вяжется с рассказом Дейдре? Разве возможно такое? Неужели...

   Застигнутый догадкой, Нул остановился. Может ли быть так, что Лунная госпожа не знает о том, что она – богиня? Ведь лучше всего спрятано то, что на виду. Лунная госпожа способна стать вместилищем богини, но пока кто-нибудь не придет к ней и не назовет в ней богиню по имени, она так и останется – ни больше, ни меньше – Лунной госпожой! Светлый не разглядел в ней богини, не назвал ее. Вот она ему и не открылась. И она помогает ему как Лунная госпожа – прекрасная дева-ангелица, влюбленная в демона-разрушителя. Но если Нул поведает ей тайну о том, кем она является на самом деле, ее любовь к предателю всего честного мира исчезнет. И, обретя могущество, она растопчет Светлого как ничтожного червяка.

   А потом...

   «Богиня проявится, чтобы создать новую жизнь, – сглотнув, подумал Нул. – Для этого ей понадобится супруг. Светлый и братья-аристократы не подходят, зато... – он задержал дыхание и зашагал по шпалам, проложенным для мусорной дрезины, очень медленно и осторожно, будто хромой уличный кот, вышедший на незнакомую помойку для охоты. – Зато».

   «Я должен попасть в храм, – понял он, испытывая нерешительный, но все же самый настоящий азарт, предчувствие поживы. – Попасть туда, когда Светлый уберется в столицу, как задумал».

   Перехватив на плече тяжелый мешок с оружием поудобнее, он ускорил шаги. Очертания плана дальнейших действий медленно вызревали в его воображении по мере того, как он приближался к городу.

   Ему нужно было проникнуть в храм, пробраться к Лунной госпоже. Возможно, он сумел бы прокрасться по межмирью, но ведь и время требовалось подгадать точное – аккурат тогда, когда Светлый избавит от своего присутствия Саракис. Как же узнать, когда он это сделает? Связаться с сестрой и спросить у нее? Нет, Нул предпочел бы без необходимости не прибегать к этому способу получить информацию. Что же оставалось? Пройти, как лазутчик, по межмирью и сориентироваться, что делать дальше, уже на территории храма? Если сестра, или Светлый, или даже Лунная госпожа почуют его, миссия будет провалена. Он ведь не просто хотел насолить Светлому, он задумал его переиграть. Нельзя допустить, чтобы из-за какой-то досадной оплошности, случайности, недоработки весь его амбициозный проект провалился. А это означает, что ему потребуется надежный союзник в храме. Кто же это может быть?