Текст книги "Жертвуя малым (СИ)"

Автор книги: Олег Мейдерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 58 страниц)

   – Кровью аристократов, ты хочешь сказать?! – округлила глаза я. Мы рисковали сейчас приблизиться к таким философским дебрям, углубляться в которые было опасно. «Не моего ума дело», – с холодком под ложечкой подумала я. И попросила, – если тебе не трудно, продолжай, пожалуйста. Этот Молох и его... слуга? – что с ними случилось дальше?

   Соль некоторое время в упор разглядывал меня, затем со вздохом откинулся на спинку дивана и заговорил.

   "Постепенно в городе, где находились Молох, его мать и его, как ты говоришь, слуга, воцарилась паника. Число существ, подобных Молоху, увеличивалось в геометрической прогрессии, ведь каждый умерший, каждый убитый или укушенный до смерти восставал в новом качестве, чтобы пополнить армию оживших мертвецов. Те, кто умудрялись еще сохранять жизнь, пытались принять меры против них, и в конце концов городской центр, где плотность населения была особенно высока, заполыхал в огне химического пожара. Живые люди, эта новая пища для подобных Молоху лишенных тени существ, бежали в пригороды в надежде держать там оборону. Мальчик, юный композитор, его мать и слуга были вынуждены последовать за ними.

   Вечером условленного дня, когда солнце скрылось за застланным дымными тучами горизонтом, робот, завершив все приготовления, вышел в просторный холл дома дважды умершего киберконструктора. Там его дожидался Молох, одетый в теплую куртку с меховым капюшоном. То существо, каким он стал, не нуждалось в защите от холода, но по каким-то психологическим причинам мальчик предпочитал носить просторную, делающую его тощую фигуру крупнее одежду. Сейчас он стоял перед фортепиано, с чьих черно-белых блестящих клавиш была снята крышка. Лицо загораживал низко надвинутый капюшон и темные очки: даже в сумерках, даже ночью новый хозяин не снимал их. Вероятно, на то тоже были свои психологические причины.

   Робот подошел к нему, остановился рядом, глядя, как Молох кладет худую костлявую руку на клавиши. Бледные длинные пальцы ударили по ним, породив унылый уродливый звук. Мальчик ощерил зубы, и с силой обрушил крышку на ни в чем не повинный инструмент.

   – Ты разучился играть? – спросил его робот.

   Мальчик поднял на него перекошенное, бледное до синевы лицо.

   – Не твое дело, вещь! – и, развернувшись на пятках, заспешил к двери, за которой, в маленьком саду, дожидалась его появления мать.

   Ее ненависть к роботу после того, как он два месяца назад окончательно убил ее мужа, достигла наивысшей отметки, но Молох запретил ей высказываться по этому поводу и она, как ни странно, подчинилась. После трагического воскрешения сына между ним и его матерью установились новые отношения, природу которых робот был не в силах постичь, он только видел, что теперь это не просто связь близких родственников.

   Погладив инструмент по лаковой крышке на прощание, робот вслед за хозяином вышел из дома в ночь, пропитанную запахом гари и бензиновых выхлопов. На дворе стоял промозглый и сырой последний осенний месяц, предпоследний в уходящем году, и, возможно, один из первых месяцев наступившей новой эпохи. Она сменила эру господства людей, разумных белковых, и созданной ими машинной цивилизации, когда мир был необъятен и широк, им правили деньги и интересы рынка, а мечты о бессмертии оставались только мечтами. Наступили новые времена, в которых история сделалась не нужна, а человечеству пришлось бороться с кошмаром воплотившейся в реальность мечты.

   Впрочем, Молоха и двоих его спутников судьба борющегося за выживание человечества мало заботила. Он смог приобщиться к мечте одним из первых, и теперь живые люди интересовали его лишь в двух аспектах своей деятельности: как кормовой ресурс и источник потенциальной опасности. На них следовало охотиться, их же полагалось беречься, поскольку у них по-прежнему оставалось оружие, способное нанести представителю новоявленной расы значительный вред. Желая узнать предел своих новых возможностей, Молох при помощи робота внимательно наблюдал за активностью себе подобных, которых с каждым днем становилось все больше. В итоге ему удалось установить, что огонь, высокое электрическое напряжение и иные значительные механические повреждения тел таких, как он, существ надолго лишают их возможности функционировать.

   – Это еще не все, – поделился он наблюдениями с роботом, остановившись переждать дневное время в одном из заброшенных коттеджей в пригороде. Они старались передвигаться по темноте, когда отсутствие тени у двоих из них не слишком бросалось в глаза. Отправив мать на охоту (и строго-настрого запретив ей закусывать жертву до смерти), он остался со своим высокотехнологичным слугой наедине и с удовольствием принимал ванну. Была ли ему в прежней жизни свойственна привычка к чистоте, робот ответить затруднялся, но нынешний Молох приобрел прямо-таки маниакальную страсть к купанию. При любом удобном случае и частенько за отсутствием такового он стремился мыться, и тер тело с такой одержимостью, будто мечтал содрать с себя кожу. – Я пью их кровь, стараясь не доводить до убийства, как ты и просил, но некоторые все же умирают. И тогда я начинаю чувствовать их, понимаешь? Как будто бурчит в животе у них, а голод ощущаю я. Они тоже восстают и начинают кормиться, но при этом – такое ощущение – тянут часть энергии из меня тоже. Точно такая же штука произошла и с ней, – он мотнул головой в направлении двери в ванную, намекая на мать, охотящуюся где-то за пределами дома. – И с... ним, – на миг помрачнев, он откинул голову на край ванной. – Но тогда я не мог как следует разобраться, что бы эти ощущения значили. Когда ты уб... когда он умирал, во второй раз, я хочу сказать, я почувствовал, как будто натянулась струна между ней, – он снова качнул головой в сторону двери, – и мной. Понимаешь, это ведь она укусила его, я тогда отдыхал. А потом, когда он умер во второй раз, и мы вышли из чулана, помнишь, она лежала без чувств в коридоре? Я знал, что найду ее в таком виде, откуда-то знал. Между нами есть связь. Между теми, кого укусил я и кто обратился, и между теми, кого кусает она и кто обращается тоже. Я как бы чувствую их, уже слабее, чем своих собственных, но какой-то отголосок, как слабый шепоток, до меня все же доносится. Я чувствую, как они тянут из меня часть энергии, которую я извлекаю, кусая жертвы, и я... понимаешь, мне недостаточно того, что я получаю, просто высасывая из них кровь! С каждым днем я слабею, мне постоянно хочется есть, это как желание чихнуть, понимаешь?! – все свербит, свербит, и никак не удается избавится от этого мерзостного ощущения!.. Я так долго не протяну, слышишь? Мне ведь не только себя нужно сдерживать, мне ее приходится постоянно контролировать, а она... ведь она не видела, как он умирал, и держать ее сложнее, чем самого себя, понимаешь?

   – Чего же ты хочешь? – спросил робот, стоявший в углу, рядом с умывальником, и подававший оттуда Молоху различные гели, шампуни и скребки.

   – Я хочу, чтобы ты не мешал мне убивать их, – подняв голову и глядя пристально, произнес Молох. Темные глаза его, лишенные солнцезащитных стекол, поблескивали алым в глубине. – Я не прошу помочь, хочу только, чтоб ты не мешал.

   – Это невозможно. Ты поставил условием сопровождать тебя на охоту, защищать в случае опасности, и здесь конфликта установок не возникает. Однако если ты просишь стать свидетелем умышленного убийства белкового, наделенного разумом и душой, то не остается ничего иного, как отклонить твою просьбу. Данная задача несовместима с базовыми морально-этическими характеристиками.

   Молох выслушал и лицо его скривилось.

   – Хорошо! – сказал он, и хлопнул ладонью по темной воде, взметнув брызги. – Я понял! Будь по-твоему, жестянка, я буду охотиться один. На кой ляд ты тогда вообще мне сдался, весь такой высоконравственный?!

   – Ты же не бросишь?.. – похолодел робот, но Молох вместо ответа фыркнул и погрузился в воду с головой.

   Когда он вынырнул, робот сказал:

   – Неизвестно, подойдет тебе этот вариант или нет, но на планете есть существа, на которых морально-этический запрет не распространяется. Возможно, их витальная энергия пригодна в пищу.

   – Говори! – тут же подобрался Молох. Он не подавал вида, а робот не догадывался, что в обществе друг друга нуждались оба, и слуга, и хозяин. Лишь много позже робот сумеет это понять. Тогда, когда изменить уже ничего не сможет.

   – Туземцы, – сказал он. – Высокоразвитые животные, способные принимать человеческий облик.

   – А что, неплохая идея, – осклабился мальчик. Мокрые волосы облепили череп, темные глаза отблескивали алым – он выглядел как самый настоящий оживший мертвец. – Заодно узнаем, подхватили ли они этот неизлечимый вирус.

   – Да, узнать бы не мешало, – согласился робот.

   И с облегчением прислонился к запотевшей кафельной стене. Похоже, кризис миновал и он по-прежнему полезен хозяину. Это было хорошо, потому что в ином случае, робот подозревал, его лишенный цели и задач интеллект сойдет с ума, задавленный гнетом вины и кошмарами, от которых все труднее становилось скрываться.

   На боковую дорогу, ведущую, если верить дорожному указателю, к въезду в резервацию человекообразных туземцев, робот свернул уже в сумерках. Навигатор показывал, что до цели остается шестьдесят километров, и робот бросил взгляд на отраженный в зеркале заднего вида салон. Там, по горло зарывшись в груду одежды, раскиданной на широком сидении джипа, неспокойно дремал Молох, похожий в полумраке салона на сломанную косматую куклу. Вот уже второй день он только и делал, что лежал, погруженный в забытье, и робота глодала тревога за хозяина, унять которую он не мог. Он не способен был помочь хозяину, ничего не мог предложить ему, кроме собственной, смертельной для не-живого мальчика крови. Переведя взгляд вперед, на дорогу, робот сосредоточил все внимание на ней, и машина, шурша зимними шинами по заиндевелому асфальту, устремилась навстречу обиталищу туземной стаи. Кровь туземцев, надеялся робот, излечит Молоха, а сами они, уповал он, окажутся теми, кем полагало их прогрессивное человечество – высшими животными, лишь волею случая способными принимать подобие разумного белкового.

   Последние четыре дня путь их пролегал по лесостепной полосе, но сейчас, когда они достигли предгорий Пестрых гор, хвойный лес обжал однополосную трассу с обеих сторон. Засыпанные пушистым свежим снегом ели величественно вздымались в полный рост по обочинам дороги, свет фар очерчивал в черно-белых сумерках таинственный, сужающийся кверху коридор. Держа среднюю скорость, робот созерцал холодную красоту застывшей в зимнем сне природы, и думал о том, что мир, на первый взгляд, совсем не изменился. Человечество лишилось смерти, потеряло последний предел, придававший жизни ценность и остроту, и теперь вынуждено балансировать на краю огромной, бездонной, алчной воронки, пытаясь придать своим усилиям к дальнейшему существованию хоть какой-нибудь смысл. А природе нет до этого дела: ели и сосны могуче стремят свой рост ввысь, снег хлопьями падает им навстречу, а темное небо и земля, залитая сумерками, пребывают в вечной гармонии. «Так ли это?» – думал робот, и вспоминал безумные, горящие от невыплаканных слез глаза Молоха, когда он, стоя на коленях над обезглавленным телом матери, задрал голову кверху, чтобы завыть в бесстрастное, слепящее ледяным дождем лицо небосвода. Они остались втроем тогда, два дня назад: Молох, слуга его и небо, и только оно, это небо, пребывало неизменным с тех пор. «Но смерти нет, – думал робот, – как нет теперь для них, таких как Молох, жизни. Что же осталось?» Только небо и земля, и неизбежная смена времен года, – навеки заведенный порядок? Но если природе дано дождаться весны, если снегу суждено растаять, а почкам зацвести, то что же предназначено его хозяину и всем тем, для кого наступившая зима не имеет финала? Что остается им иного кроме как пожирать друг друга?

   Робот повел плечами. Он не знал. Он не хотел знать, не хотел узнавать, не желал помнить. Он был неправильным роботом, с бесполезными теперь базовыми установками на гуманизм, и он не знал, не мог придумать способа, как заставить себя забыть о том, что он видел. Его интеллект был запрограммирован на обучение, на получение новых знаний, и сейчас он сожалел о том, что не умеет, не обладает способностью забывать. Одно было хорошо: он больше не боялся предполагаемых кошмаров. Два дня назад он видел кошмар наяву, видел бездну, и понимал теперь, что никуда от нее уйти не сможет. Он будет пытаться убегать от нее, она последует за ним, это бегство и эта погоня будут продолжаться бесконечно до тех пор, пока он не устанет убегать. Но в этом бегстве он не будет одинок, его юный хозяин, раб вечности, последует за ним. Они всегда будут вместе, бежать бок о бок, вдвоем, потому что больше никого другого у них не осталось. И, может быть, вдвоем они найдут способ остановить бегство?..

   Дорога впереди, в крошеве танцующих в свете фар снежинок, сделалась уже, поземка змеились по ней. Молох пошевелился на своем ложе, простонал, скидывая плед на пол. Робот с тревогой посмотрел на хозяина в зеркало заднего вида, и снизил скорость.

   Если верить навигатору, сухопутный туристический маршрут по заповеднику, в котором обитали туземцы, пролегал по восточной части его огромной территории, метками были обозначены зимовки, лежки и места охоты. Разновидность обитавших здесь человекоподобных животных относилась к семейству псовых, а сами они, как сообщали представленные в описании картинки, напоминали обычных волков. Весь год, в соответствии с сезонами, кочевали они по резервации, и сейчас, согласно заложенным в навигатор сведениям, должны были пережидать зиму у подножия Пестрых гор, пересекавших Центральную материковую равнину с запада на восток.

   Туман сгущался с каждым километром, хотя небо прояснело и снег прекратился. Лежа на спине, раскинувшись, Молох неровно дремал, изредка скрежеща зубами, темные очки, с которыми он не расставался, сбились ему на лоб. В полумраке салона кожа его едва заметно белела, эта болезненная белизна лица и вскинутого к виску кулака мелькала в зеркале заднего вида всякий раз, когда робот взглядывал в него. Его хозяин был голоден, и большую часть времени проводил в зыбком сне-полубреду, и так продолжалось уже два дня с тех самых пор, как обезглавленная выстрелом в упор мать Молоха умерла, окончательно и бесповоротно, на руках у сына.

   Она умерла, попросив сына, своего Старшего, о последней услуге, и он, ее Старший, не смог отказать в просьбе. Она попросила Молоха съесть ее, съесть ее сердце и печень, вспороть живот, чтобы он смог вобрать в себя неупокоенную душу, потому что больше, сказала она, ей не выдержать. У нее не было головы, не было рта, каким можно было бы произносить слова, но она говорила, обращаясь к сыну, и тот ее слышал. Робот слышал тоже, но предпочел бы остаться глухим, слепым и немым, лишь бы не видеть, как его хозяин, раскачиваясь и запрокинув к пустому небу белое, неспособное плакать лицо, воет в ночь испачканным черной кровью ртом. Робот предпочел бы никогда этого не видеть, а увидев, тут же забыть, но он не умел забывать, и поэтому знал – отныне и навсегда – бездна рядом. Его нерешительность, его альтруизм, противоречивость его задачи, – все это в конечном итоге привело к тому, что Молох оказался вынужден съесть свою мать.

   А потом, когда все закончилось, и оба вернулись в машину, обретенную ими в городке, где они натворили столько бед; потом Молох сказал: «Я больше не хочу пить человеческую кровь». «Сделай так, чтоб этого не было», – сказал он, сидя, как истукан, на переднем сидении рядом с водителем. Губы и подбородок его были измазаны в черной крови, от него несло тухлятиной и горем, таким огромным и черным, что робот даже решил, будто воронка уже накрыла их. Она была рядом, эта воронка, очень-очень близко; одно неосторожное движение, и они оба рисковали быть проглоченными ею. Одно неловкое, неосторожное, необратимое движение. И он выдавил из педали джипа, их новой машины, полный газ, резко выжал и отпустил, позволяя железному и тяжеловесному творению человеческого гения сорваться с места в визге покрышек и запахе выработанного топлива, и помчал джип прочь от заснеженного ночного поля близ фермерского городка, в котором он и его хозяин – каждый из них – непоправимо что-то оставил.

   Молох сидел в кресле рядом, не шевелясь, он просидел так весь остаток дня, и ночь, и следующее утро. Черная кровь на его лице и руках затвердела, покрылась коростой, он выглядел, как клоун наоборот: черный рот и обведенные черным, по запястья, руки, черные очки на белом безжизненном лице. Если бы живые дети увидали такого клоуна, они разрыдались бы от страха, но живых поблизости не было, да и Молох не желал больше к ним приближаться. «Я больше не хочу пить человеческую кровь», – сказал он, хотя днем ранее, за несколько часов до городка, до потери матери и принятия столь невероятного решения, он говорил и делал совсем другое. Впрочем, тем же самым днем ранее робот и сам был совершенно другим роботом.

   В первые двое суток они преодолели большую часть расстояния, отделявшего их от ближайшей резервации туземцев. Потом в машине, которую с помощью водительской карточки арендовала мать Молоха, стало заканчиваться топливо, и они свернули на заправочную станцию, ближайшую на трассе. Кредитные карты все еще действовали, хотя цивилизация, как успели они насмотреться за прошедшие два дня, стремительно приходила в упадок.

   Робот настоял, что из машины выйдет он и сам будет заправлять автомобильный бак, Молох и его мать остались в салоне. Никто из техников и обслуживающего персонала не вышел им навстречу, и даже роботы-дежурные не появились, но робот был начеку и мать Молоха, сидевшая в водительском кресле, – тоже.

   Им не хватило пары минут, чтобы закончить свои дела на заправке, пары минут или, может быть, капли везения. Как только насос заработал, начав закачивать в бак бензин из расположенных под асфальтом цистерн, из дверей заправочной станции выскочили двое вооруженных кувалдами мужчин: один устремился к роботу, блокируя его, другой – к капоту машины. Робот не умел драться, он был еще слишком юн, неопытен, человеколюбив, и не сумел разглядеть в ранних сумерках, кто перед ним. Противник обрушил на него удар кувалды, но робот перехватил рукоять и вырвал тяжелое оружие из рук агрессора. Он не знал, что делать дальше, кулаком ударил противника в грудь, но тот вцепился в него и повалил.

   Барахтаясь, они катались по земле, силясь избавиться друг от друга, а параллельно их борьбе второй нападавший бил по капоту кувалдой, рискуя оставить троих странников без транспорта. Наконец, мать Молоха завела мотор и отъехала назад, хотя шланг бензонасоса по-прежнему торчал из бака машины.

   В это же время робот оказался прижат к покрытому первым, еще мокрым снегом асфальту, а его противник, обладающий большей массой и, возможно, опытом, попытался укусить робота в шею. Ему удалось, он не заботился о том, чтобы сохранить своей жертве жизнь, и попросту разорвал клыками гортань. Ошеломленный болью и неожиданностью, робот не мог сопротивляться несколько секунд, ничего не мог поделать, только позволял не-мертвому жадно всасывать кровь, которая грозила тому окончательным уничтожением.

   А потом запустился процесс регенерации, и робот, слыша, как визжат покрышки и Молох матерится из салона, поднял руки и столкнул с себя задыхающегося от жадности неупокоенного мертвеца. Тот упал рядом, всхлипывая, вцепляясь скрюченными пальцами в горло, ему сделалось не до робота. Регенерация набирала обороты, черпая энергию из неких потайных резервов, и перед внутренним взором распростертого на мокром асфальте робота замелькали, как в киноленте, четкие кадры чужой жизни. Словно раскрытая веером карточная колода лились они перед ним, и с оторопью он понял, что наблюдает жизнь киберконструктора.

   Вот тот, совсем еще младенец, вздымается ввысь на материнских руках, ее лицо, круглое и белое, похожее на облако, на доброе кудрявое пушистое облако, улыбается ему, как солнце, и он безудержно хохочет в ответ. Вот он ходит в школу, заканчивает ее, дарит цветы крошечной, тонкой, как лучик, девушке, вот вступает с ней в брак, а она рожает ему ребенка. Вот он работает в бело-синей, удивительно чистой лаборатории, смотрит в микроскоп, помогая манипуляторам собирать мельчайшие детали на микроскопической панели чипа. Он, всегда сдержанный и аккуратный, мелкими глотками пьет вино и курит кальян, он на отдыхе, вместе с ним его лучший друг, который совсем недавно стал отцом, и в компании друг друга, в компании коллег, они отмечают это знаменательное событие.

   Картины чужой жизни щелкали, высвечиваясь мимолетно и ярко, а на периферии слуха рычал мотор, скрипели покрышки и истеричный, резкий голос Молоха продолжал выкрикивать бранные слова. «Жестянка! – разобрал робот, и, все еще ошеломленный произошедшим, начал постепенно и заботливо поднимать свое тело с твердого, покрытого пряно пахнущей кровью асфальта. – Жестянка, твою мать, будь ты проклят, чучело безмозглое, хрена ты разлегся?!»

   Он сел на пятках, покачиваясь, наблюдая, как рядом корчится от боли и извращенной воли к жизни цапнувшее его существо. Повинуясь некоему внутреннему порыву (позже он назовет это порыв состраданием, но не сможет признаться – даже себе – верное ли дал определение), он наклонился над не желающим умирать не-мертвым, и принял его душу, с неистовой силой рванувшуюся навстречу так, будто за ней гнались все демоны преисподней. Он принял душу, кадры чужой жизни оборвались, подарив ему напоследок память о последних секундах существования киберконструктора, а на месте рваной раны на горле обнаружилась, стоило лишь коснуться рукой, гладкая ровная кожа. Робот встал, ощущая, как система возвращается в обычный режим работы, и зашагал навстречу гневно рычащей мотором машине, за рулем которой, вытаращив глаза, сидела мать Молоха, из открытого окна высовывался ее всклокоченный сын, а под передними колесами возился, изломанный, второй не-мертвый, силясь дотянуться до отброшенной в сторону кувалды.

   «Убери кровь!» – взвизгнул Молох, свешиваясь из окна и пальцем указывая на запачканный кармином пуховик своего слуги. Робот послушно разделся, не спуская глаз с придавленного полуторатонным весом машины не-мертвого, и, вытерев шею и руки, сбросил пуховик на землю.

   «Садись, поехали», – сквозь зубы приказала мать Молоха, и робот понял, почему глаза у нее выкачаны: Молох держал ее. Будь ее воля, она уже умчалась бы отсюда далеко-далеко, увезла бы себя и сына прочь от себе подобных и робота, такого опасного и непредсказуемого. Но Молох держал ее, свесившись из окна машины, держал, несмотря на панику, на собственный испуг и полную неожиданность произошедшего.

   «Бак, – сказал робот ему, – надо закрыть».

   Он обошел машину сзади, каждое мгновение ожидая, что мать его хозяина сдаст назад и собьет его, чтобы переехать колесами. Но этого не случилось, и он копался несколько минут в снегу, разыскивая пластмассовый вентиль от бензобака. Шланг валялся рядом в луже бензина, робот взял его и аккуратно повесил на колонку. После этого взобрался в салон, на заднее сидение, как хрипло велел ему Молох. Не-мертвый по-прежнему корчился под колесами, а второй его подельник не двигался, умерщвленный с помощью неведомых способностей робота, и, как только слуга Молоха оказался внутри, его мать, не щадя покрышек, рванула автомобиль с места. Задние колеса наехали на препятствие, всех троих тряхнуло, машина подпрыгнула и резво покатила по выездной дорожке в направлении трассы. Недобитый не-мертвый и его менее удачливый товарищ остались на заправочной станции.

   «Почему вы не уехали?» – спросил робот нахохлившегося рядом Молоха.

   «Потому что», – ответил тот, и разразился новой бранью: оказалось, он потерял темные очки, пока высовывался из окошка.

   «Куплю тебе новые», – пообещала ему мать, и прибавила скорости. Их измятая, с разбитым капотом машина одинокой стрелой неслась по темной и пустынной 76-ой внутренней трассе.

   Через семь километров машина сломалась. Она на славу им послужила, эта длинная, неуклюжая, вместительная модель, предназначенная для вывоза большой семьи на природу. Она отдала им всю себя, и вышла из строя лишь потому, что не была рассчитана на серию попаданий тяжелым предметом по двигателю. Не-мертвый, которого, изломанного, они оставили бесплодно дожидаться гибели на автозаправке, оставил им, в свою очередь, свой прощальный привет. Отказала печка, а приборы оповестили, что температура охлаждающей жидкости критически повысилась. Несмотря на это, они еще около четырех километров медленно проехали: местность была пустынная, дикая, лишь заснеженная степь и копье трассы, уткнувшееся в хмурый горизонт. Наконец, двигатель, который работал уже со стуком, задребезжал как-то очень жалобно, протолкав машину еще на несколько десятков метров вперед, и фары погасли, приборная панель ослепла, а после замолчал и мотор.

   «Дальше пешком», – мрачно заявил Молох, и все трое, поспешно собравшись, покинули ставший родным салон. У них был с собой навигатор, бумажная карта, радио, наушники к нему и множество теплых вещей, которые припас для путешествия Молох.

   До ближайшего поселения оставалось километров пятнадцать, и троица угрюмо побрела по обочине навстречу пухнущему снегопадом горизонту. Им повезло: в пределы городка, жители которого, как сообщал навигатор, занимались преимущественно животноводством, они вступили днем, но шел снег и заслонял солнце. «Если у них есть быки, или лошади, да на худой конец даже свиньи, я не побрезгую», – заметил Молох и поглубже натянул капюшон. Узкое лицо его посинело от холода, глаза и щеки ввалились, он очень исхудал. Его мать выглядела не лучше, и, согнувшиеся от порывов ветра в три погибели, они оба напоминали старцев-паломников, отправившихся в свое последнее путешествие. Как выглядел робот, он не знал; он чувствовал себя обыкновенно и беспокоился лишь о судьбе хозяина и его матери. За время пути от заправочной станции до городка фермеров он пытался проанализировать произошедшее, чтобы понять, что он сделал неправильно. В потере машины и связанной с этим необходимостью пешком входить в чужой незнакомый город он винил исключительно себя. Он надеялся, что поиски нового средства передвижения не займут у них много времени и окончатся благополучно.

   Он ошибся.

   Единственная, освещенная и пустынная, улица городка напоминала новогоднюю открытку: сыпал легкий снежок, запорошивший крыши одноэтажных домиков и голые кусты в палисадниках ровным бархатным покровом. Свет в домах был потушен, лишь окна двух домов, да витрина магазинчика светились ровным желтым светом.

   – Туда, – махнул рукой Молох и все трое, хрустя ботинками по свежему снегу, направились к магазину.

   У входа стоял автомат, торгующий напитками и сигаретами, внутри, за стеклянной дверью с колокольчиком, виден был прилавок и полки, заполненные всякой всячиной: начиная от чипсов и туалетной бумаги и заканчивая запчастями для автомобилей. Хозяйка, преклонных лет женщина, сидела за прилавком и что-то читала, сбоку, полускрытый кассовым аппаратом, мелькал кадрами маленький телевизор.

   – Иди, – мотнул головой Молох, и робот послушно толкнул зазвеневшую колокольчиком дверь.

   – Здравствуйте, – поздоровался он с порога, и хозяйка подняла голову, глядя на него сквозь мощные очки. Лицо ее изменилась, когда она рассеянно сдвинула их на кончик носа, вставая.

   – Здравствуй, – не спуская глаз с робота, она положила на прилавок раскрытую книгу. – Чем могу помочь?

   – Мы беженцы, – бросив взгляд по сторонам и не обнаружив других посетителей, отвечал робот. – На трассе сломалась машина, хотели бы арендовать у вас новую.

   – Новых нет, – отвечала женщина. У нее были седые, собранные в пучок на макушке волосы, темное и морщинистое, как у черепахи, лицо, одета она была в черный спортивный костюм. Одной рукой придерживала книгу, чтоб та не захлопнулась, вторую держала под прилавком. И очень внимательно, ничуть не стесняясь, разглядывала робота.

   – Новых машин нет, – повторила она. – Только пара подержанных. Но ты сказал: «мы». Где же остальные?

   Робот показал за дверь. Женщина сняла очки, они повисли на тонкой серебряной цепочке у нее на груди, и, перегнувшись через прилавок, всмотрелась в Молоха и его мать, съежившихся под снегом.

   – Почему же они не заходят? – спросила она.

   – Боятся, – честно отвечал робот. – У вас там оружие, да? – он показал на прилавок.

   Женщина улыбнулась.

   – Такие уж нынче времена. Сними-ка шапку, сынок, – вдруг попросила она.

   – Зачем? – робот очень удивился.

   – Сними, а я позволю тебе и твоим друзьям арендовать у меня машину.

   Внимательно следя за женщиной (она показалась ему сумасшедшей), робот стянул с головы шапку с ярким помпоном на макушке: Молох запас в дорогу так много одежды, что нарядить в нее хватило бы целого взвода роботов. Увидав его забранные в хвост волосы, женщина охнула и поднесла руку во рту, глядя на робота во все глаза. Вторая рука ее, однако, по-прежнему скрывалась под прилавком.

   – Вы удовлетворены? – спросил ее робот.

   – Так значит, это неправда, – прошептала женщина сквозь прижатые ко рту темные пальцы. – Значит, не все ушли...

   – Вы в порядке? – робот шагнул к ней, рассчитав, что успеет увернуться от выстрела, пока она будет доставать свое оружие.

   – Да, – кивнула она и попыталась улыбнуться, – пожалуй, но... Скажи мне, куда вы едете?

   – В резервацию, к туземцам.

   – Верно, – она рассмеялась, легко и музыкально, как девочка. – Куда же еще?

   Она протянула руку и робот положил на ее сморщенную ладонь водительскую карточку.

   – Пусть твои друзья войдут, – сказала ему женщина приветливо, и вынула вторую, пустую руку из-под прилавка. – Я хочу угостить вас чаем.

   – Не стоит, – покачал головой робот. – Мы спешим.

   – Спешите, – женщина вставила карточку в кассовый аппарат и распечатала квитанцию. – Это хорошо. Жаль только, что вы не появились раньше, до того, как мой муж умер.

   – Что с ним случилось? – женщина по-прежнему не вызывала в нем доверия, но пока все ее действия указывали на то, что машину она все-таки намерена дать. А значит, решил робот, пусть говорит.

   – Когда все началось, многие уехали, – рассказывая, женщина протянула ему ручку и квитанцию на аренду и он принялся заполнять. – Но я, мой муж и еще несколько семей остались. Зима на носу, а коров, полторы сотни голов, ведь не бросишь просто так умирать, верно? Они ведь не виноваты, что мы, люди, не сумели ужиться друг с другом.