Текст книги "Любовь и память"
Автор книги: Михаил Нечай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 48 страниц)
…И были в тот день трудные бои в городе. Разведчикам, даже опытным североморцам, ранее не приходилось вести уличные бои. Правда, здесь они быстро приспособились, им особенно удавалось выкуривать гранатами засевших в домах самураев. К тому же дома здесь низкие, и метать в них гранаты сравнительно легко. Поколошматив порядком японских вояк, десантники снова захватили мосты через реку. Однако к вечеру самураи опомнились и большими силами перешли в наступление. Возникла угроза окружения отряда. Чтобы избежать этого, Денисин и Леонтьев решили отвести его из приречной полосы.
Горестно было оставлять позиции, завоеванные с таким трудом. И отступление было нелегким и долгим. Взводу Бабичева, в котором и сейчас находился Михайло, пришлось отойти на берег бухты, и он, одолевая песчаные пустыри и заболоченные балки, а то и мелкие плесы, поросшие густой травой, под нещадным пулеметным и минометным огнем вынужден был пробиваться к порту. А когда прибежали туда – поначалу ужаснулись: два наших корабля, тральщик и фрегат, поддерживавшие орудийным огнем батальон Бараболько, уходили в море. Возможно, что только моряку-десантнику понятно это тревожное, это черное чувство обреченности, которое охватывает бойца, когда он, оставшись один на один с врагом на чужом берегу, провожает взглядом свои корабли…
Все же сознание того, что теперь и судьба плацдарма, и твоя судьба зависит от тебя самого и твоих друзей, вынуждает к решительному, отчаянному действию.
Отряд Леонтьева и те бойцы, которые остались от роты Навроцкого и пулеметной роты, изнемогающие от усталости, использовали все, что только можно было найти в порту, – мешки с мукой и гаоляном, балки, рельсы, колоды – для создания прикрытых ячеек. Около десятка воинов забаррикадировали битым кирпичом промежутки между колесами железнодорожных платформ.
Начался жестокий, отчаянный ночной бой в порту. Отряд должен был любой ценой удержать плацдарм до утра, до прибытия наших кораблей с войсками…
На отряд наседало какое-то сильное подразделение, вклинившееся между портом и батальоном Бараболько. Около десяти часов вечера японцы, после шквального обстрела матросов из минометов, перешли в наступление. Тихоокеанцы стойко отбивались, но часа через два боеприпасы были на исходе. Вдруг гигантская молния рассекла темноту ночи. С сухим треском, с оглушительным грохотом ударил раскатистый гром и словно расколол небо – хлынул ливень. Казалось, тучи упали на землю, и вскоре с холма, от припортовой улицы, от складских помещений потекли бурлящие потоки воды прямо на причалы. Тихоокеанцев со всех сторон окружила вода, каждый промок, казалось, до костей.
А японцы давили на них все сильнее и сильнее. У многих матросов кончились пулеметные ленты, автоматные диски опустели. Михайло, лежа рядом с Бабичевым за грудой мешков с мукой, положил на мешок автомат и достал пистолет. Бабичев сжимал в руке рукоятку финского ножа. Моряки начали готовиться к рукопашной схватке. Вдруг Сагайдак, сидевший у колеса платформы, как-то неуверенно – то ли испуганно, то ли удивленно – крикнул:
– Хлопцы, корабли!
Лесняк бросил взгляд в сторону моря: в бухту, едва различимые в темноте ночи, входили черными силуэтами громадины двух кораблей.
– Чьи они? Наши или японские? – тихо спросил Бабичев и бросил в японцев последнюю гранату.
Японцы, видимо, тоже заметили корабли – сбавили огонь. Откуда-то со стороны донесся голос Леонтьева:
– Товарищи! Корабли – наши!
И, не в силах сдержать радости, матросы громко закричали «ура». Самураи, беспорядочно отстреливаясь, начали отходить от берега.
Первым швартуется фрегат, за ним к пирсу причаливает тральщик.
Корабельные орудия открыли огонь по самураям…
Когда рассвело, Михайло увидел на асфальте, у разбросанных мешков с гаоляном, чей-то труп, прикрытый плащ-палаткой, из-под которой торчали женские сапожки с порыжевшими носками. Он подошел ближе, приподнял край плащ-палатки и увидел лицо Лены Кононовой.
К Лесняку подошел Климов.
– Когда ее? – спросил Михайло, снова прикрывая лицо санитарки.
– Перед самой грозой меня шарахнуло в руку – пробило ладонь, – ответил Егор. – Она, перевязывая, еще пошутила: «Не горюй, до свадьбы заживет. Продержимся до утра, до прихода наших – по сто лет жить будем». – Помолчав, Климов досказал: – Наверное, перед самым концом боя…
– А она так мечтала о своем семейном счастье! – сказал Михайло.
Из моря как-то вдруг вынырнуло солнце. И почти вслед за ним из-за выступа полуострова показался отряд кораблей. Впереди конвоя – два сторожевика, за ними – несколько больших транспортов, затем – малые сторожевики, тральщики. Замыкает ордер эскортный корабль – фрегат. На малом ходу они приваливают к дальней стене военного причала и начинают швартоваться.
Это прибыл второй эшелон десанта – бригада морской пехоты генерала Трушина.
Среди наших кораблей Михайло узнает своих давних знакомых – сторожевики «Вьюга» и «Метель», и на душе сразу стало легче.
По нескольким трапам живыми лентами спускались матросы. У многих на плечах пулеметы, противотанковые ружья. На причале взводы и роты выстраиваются в боевой порядок.
Вслед за ними, говорят, прибудут танки и самоходные орудия. «Теперь хана самураям!» – доносятся чьи-то слова до Михайла.
…В полдень по приказу штаба флота отряд Леонтьева на двух катерах отправляется на базу. Раненых оставили на фрегате – там уже развёрнут походный лазарет и хирурги приступили к операциям. Леонтьев посылал туда и Климова, но тот отпросился и сейчас, на катере, пояснял Сагайдаку и Михайлу:
– Меня и на нашей базе Грачев подлечит. Да и доктор свой есть. Не хочу расставаться с отрядом. Здесь парни подобрались настоящие – с такими не пропадешь. А мне надо выжить во что бы то ни стало, иначе дочь круглой сиротой останется…
Они стояли неподалеку от рубки. Монотонно, успокаивающе гудели моторы. Солнце начинало припекать. Кто-то из матросов разделся до пояса, нежась под теплыми лучами. Клонило ко сну, никого не тянуло к разговорам. Климов отошел немного в сторону и, опершись рукою о леер, задумчиво смотрел на воду: вероятно, вспоминал свой дом.
Лесняк закрыл глаза, откинул назад голову и подставил лицо солнцу. Он наслаждался отдыхом и сознанием того, что остался жир, что возвращается домой. Мелькнула мысль: «Скоро, скоро, Иринка, мы встретимся…»
И вдруг катер тряхнуло так, будто он на полном ходу врезался в гранитную скалу. Все, кто стоял на палубе, попадали. Одновременно раздался громовой взрыв, и за кормой поднялся широкий водяной столб, скрывший второй катер, следовавший за головным. Матросы быстро вскакивали и бежали осматривать корабль.
Упав на палубу, Михайло на какое-то время потерял сознание, а когда раскрыл глаза, то увидел над собой встревоженное лицо Сагайдака. Он прижимал к своему виску руку, по которой сбегали струйки крови, и, покусывая губы, спрашивал:
– Ты живой, Михайло? Живой?
Лесняк вопросительно смотрит на него и не знает, что ответить. Он с трудом отрывает от палубы свою отяжелевшую, чугунную голову, садится и пытается встать, но тут же со стоном падает – нестерпимая боль обжигает левую ногу. Он медленно ощупывает ее – на икре разорвана штанина, и пальцы ощущают неприятно липкую и теплую кровь. Рядом с ним лежит пулемет. Михайло догадывается, что пулемет, сорвавшись с креплений, угодил ему в ногу, возможно повредил кость, потому что боль – невыносимая.
Из кубрика выскакивали матросы, спрашивали, что случилось. Столб воды медленно осел, и стал виден другой катер. Он едва продвигался вперед. Значительно сбавлена скорость и головного.
Леонтьеву докладывали, что в некоторые отсеки поступала забортная вода, один мотор выведен из строя, руль заклинило, все пулеметы вырваны из гнезд и лежат на палубе. Григория Давыдова отбросило от турели, и при ударе о палубу он погиб. Радиоаппаратура повреждена и не работает, связь с базой нарушена.
Что же произошло?
Командиры приходят к общему выводу, что головной катер ударился о минрепную мину (позднее стало известно, что американская авиация с 12 июля по 12 августа сорок пятого года на подходах к портам и в самих портах Юки, Расин, Сейсин и Гензан установила тысячи неконтактных мин).
Пришел Грачев, осмотрел у Михайла рану и тут же перевязал ее. Рядом, присев на корточки, зажимая ладонью висок, ожидал своей очереди Сагайдак. Санитар обратился к нему:
– Ну-ка, убери руку, я посмотрю, что там под ней.
Гордей осторожно отнял от виска руку – она уже прилипла к ране. Грачев склонился над ним, внимательно осмотрел рану, убрал сгустки крови и успокаивающе сказал:
– Зацепило кончик уха. Благодари судьбу, что легко отделался. Непонятно, чем тебя стукнуло, но если бы на сантиметр левее – поминай как звали.
Зло выругавшись, Сагайдак проговорил:
– Мы уже вон куда отскочили от этого Сейсина, а смерть все еще рядом…
Подошел старшина Артемов, сказал:
– Слыхал, Сагайдак? На головном, во взводе Никанорова, трое убитых, а у нас двоих волной смыло, да так, что никто и не заметил.
– Кого смыло? – удивленно посмотрел на говорившего Сагайдак.
– Семена Данилова и еще кого-то. Сейчас выясняют.
– Стоп! А где Климов? – обеспокоенно осмотрелся Гордей. – Он же здесь стоял, на палубе. Посмотри внизу.
– Внизу нет, – ответил ошеломленный Артемов. – Похоже, что и Егора смыло. Говоришь, стоял на палубе? Значит, так и есть. Их, видимо, оглушило – ни один не вынырнул.
– Ах ты! Какая потеря! – с тихим стоном проговорил Сагайдак, и на глаза его набежали слезы. – Такие парни!
…Корабли удалось кое-как подремонтировать, и они своим ходом добрались до базы.
XXIVБольше недели лежит Лесняк во флотском госпитале на берегу бухты Золотой Рог. На второй день, когда он передал в редакцию свою корреспонденцию о Сейсинской операции и когда на ногу ему наложили гипс (в кости оказалась трещина), в палату, вся в слезах, влетела Ирина. Прижавшись влажной щекой к его небритому лицу, она заголосила так, что прибежал врач и едва успокоил ее.
– Вам не плакать, а радоваться надо, – сказал он, выходя из палаты. – Ваш муж через три-четыре недели будет дома.
Ирина, сидя на стуле возле койки, говорила:
– Уже не верилось, что дождусь. Чуяло мое сердце, что вам очень трудно. И ты не перечь – я прямо из редакции сюда пришла. Карпов многое рассказал… Ну, а главное то, что Япония капитулировала!..
– Вот теперь можно смело сказать, что войне конец, – проговорил Михайло.
– Милый мой, – сказала Ирина, поглаживая своей маленькой и легкой рукой его шевелюру, – только в эти дни разлуки я поняла, как сильно люблю тебя.
Он целовал ее ладони, прижимал их к своему лицу…
Через несколько дней утром в палату к Лесняку как ветер ворвался Сагайдак, держа в руках огромный букет цветов. Еще в коридоре, на подходе к палате, слышался его веселый голос:
– Ну-ка, покажите мне, где тут наш Мишко и как вы его лечите?
И, увидев Лесняка, сидевшего на койке с газетой в руках, свесившего вниз ногу, закричал:
– Ого, да ты, я вижу, скоро и плясать будешь. Вот тебе цветы и такой же букет приветов от всего отряда.
Он легонько обнял Михайла.
Лесняк восторженно смотрел на него, откровенно любуясь им – широкогрудым, крепким и смуглым, щедро выдубленным морскими ветрами. И сразу же заметил перемены: на нем была новенькая форма, бескозырку украшала черно-оранжевая лента морской гвардии и на рукаве белой форменки появилась еще одна нашивка – недавний старшина второй статьи стал главстаршиной. Гордей выпрямился перед Лесняком и, козырнув, отрапортовал:
– Разрешите, товарищ старшой, доложить: гвардии главстаршина Сагайдак отвоевался, приняв участие в подведении четкой черты под второй мировой войной.
И, садясь на стул, добавил:
– Знаешь, где мы впервые услышали, что стали гвардейским подразделением? В море, когда на японской шхуне возвращались из Гензана.
– Слышал, слышал, дружище, как ваш отряд в Гензане взял в плен три тысячи самураев без единого выстрела. А в Сейсине нам было жарко…
Сагайдак придвинул стул ближе к Лесняку, сел, снял бескозырку, бережно положив ее на колени, спокойно проговорил:
– Ты прав: в Сейсине японцы не однажды прощупывали нас. Мне запомнилось, как мы второй раз штурмовали центр города, когда завязался бой на шоссейном мосту. Самураи навалились на нас овечьей отарой. Под нашим огнем их передние ряды падали, но они лезли и лезли вперед по трупам. Дошло до рукопашной схватки. Японцев было раз в десять больше нас. Ох и трудно ж было нам! Страшно подумать, если бы самураям удалось вытеснить нас с моста! А к этому шло. И вдруг на мосту появился наш атлет – Валерка Колоколов.
– Это тот большеглазый пулеметчик? – спросил Михайло.
– Он, – энергично кивнул головой Гордей. – Настоящая морская душа! Встал во весь рост на мосту и короткими очередями резанул по самураям. Японцы падали, а он, как медведь, упрямо шел в самую их гущу. Самураи в панике попятились, и вдруг Валерка заметил, что боезапас кончился. Японцы остановились, поколебались – и бросились на Колоколова. У меня даже сердце замерло от мысли, что пропал Валерка. Но он схватил пулемет за ствол и начал орудовать прикладом. Самураи ринулись назад. Нет, без Валерки мы бы не отбили их атаку. Да, в Сейсине нам пришлось туго. Но жаль, что тебя не было с нами в Гензане. Тебе бы это очень пригодилось. Вот ты говоришь, взяли в плен гарнизон без единого выстрела. Без стычек не обошлось, хотя потери наши не большие. Однако нам порядком досталось в Гензане. Не знаю, как я выдержал…
В Гензане десантировались разведотряд Леонтьева и около двух тысяч морских пехотинцев. Заняли порт. А численность японского гарнизона в городе – десять тысяч человек. Хотя к тому времени император и подписал указ о капитуляции Японии, гензанский гарнизон от капитуляции уклонялся. Сложилась чрезвычайно напряженная ситуация. Выясняя обстановку, разведотряд перешел к активным действиям: разрушил железнодорожное полотно, чем перекрыл самураям путь к отходу, захватил и отправил на свой корабль офицеров из состава командования японского гарнизона во главе с его начальником – полковником Тада, а также командиром военно-морской базы адмиралом Хори. Выяснили план японского командования. Он был прост: как только наши войска высадятся непосредственно в порту, атаковать и уничтожить десант, захватить корабли у причалов и уйти морским путем в метрополию. Леонтьев обо всем этом доложил командиру десанта капитану 1-го ранга Студеничникову.
Тот принял решение действовать немедля и приказал разведотряду вынудить к капитуляции гарнизон аэродрома, в составе которого было более трех тысяч человек.
Разведчики высадились на косе, где базировался аэродром. Вскоре к ним подъехала легковая машина, и вышедший из нее японский офицер сказал, что переговоры можно вести только с начальником аэродрома и что он ждет их в своем штабе.
Как должен был поступить Леонтьев? Отказаться – начнется бой, он сразу перебросится в порт, а положение десанта тяжелое. В штаб идти рискованно, но надо было хоть что-то выиграть.
Виктор Леонтьев отобрал десять человек и поехал с ними в японский штаб. Двоих оставил у входа на страже. Наготове стоял и весь отряд на берегу.
– А мы – восемь моряков – вошли в кабинет полковника, начальника аэродрома, – продолжал свой рассказ Сагайдак. – В кабинете, кроме начальника, еще десятка два офицеров. Сели за стол. Началась переговоры. Видим – дела плохи. Японские офицеры перестали улыбаться, куда и девалась их недавняя учтивость – нахмурились, стали задавать грубые вопросы, требовать, чтобы мы отпустили с нашего корабля их командиров и очистили аэродром от разведотряда. А затем полковник и прямо предложил нам сдать оружие и перейти в другую комнату. Они, мол, оставляют нас заложниками, пока не вернется их начальство. Вот тут, Мишко, у меня и поджилки задрожали. Даже у Леонтьева на лбу пот выступил.
– И как же вы из этой западни выбрались? – спросил Михайло.
– А так: Виктор сдвинул брови, побагровел, встал и твердо сказал: мы готовы умереть, но только после вас, самураев. В этот момент один из наших моряков подходит к окну, открывает его и смотрит, с какой высоты прыгать. Кто-то обошел стол и встал за спиною полковника. Тогда и я встал, достал гранату, и начал ее слегка подкидывать в руке. А наш Колоколов подошел к двери, повернул торчавший в замке ключ и тут же положил его в карман, а затем начал поправлять на груди автомат, причем ни один мускул не дрогнул на его лице. Полковник, не сводя глаз с моей гранаты, понял: ему первому конец.
Сагайдак помолчал и невесело усмехнулся:
– А ты говоришь, без единого выстрела. И все же нам повезло: в этот критический момент звено наших скоростных «ястребков» на бреющем полете прошло над аэродромом, а через бухту проследовали два наших больших сторожевика.
«Ястребки» были даже не флотские – шли в разведку. Словом, и корабли, и «ястребки» случайно помогли нам. Полковник, увидев их, тут же согласился подписать приказ о капитуляции своего гарнизона. Три с половиной тысячи самураев. Их даже обезоруженных опасно было конвоировать нашими малыми силами. По сравнению с ними нас была горстка.
– Горстка, но каких героев! – восторженно воскликнул Лесняк.
…Так все побережье Северной Кореи было очищено от самураев.
Позднее, уже из газет, Лесняк узнал, что Виктор Леонтьев был награжден второй Золотой Звездой Героя, звание Героев Советского Союза было присвоено также командирам обоих взводов разведотряда – мичманам Бабичеву и Никанорову.
…Неожиданно узнал Лесняк от медсестры, что в соседней палате находится на излечении Васильев. И как только ему разрешили передвигаться на костылях, пошел к нему. Васильев рассказал ему, как зенитный дивизион Мякишева из Юки, сухопутным путем, на крытых «студебеккерах» отправился в Расин, где должен был дислоцироваться, и как на них в горах напали два японских батальона, отходивших от границы. Бой длился почти полдня. Мякишева в самом начале перестрелки накрыло миной, погиб Лашков, а Звягин, бывший замполитом у Мякишева, принял на себя командование дивизионом и отличился в бою. Героически погибли и сержант Сластин, и ефрейтор Ганеев, и наш сапожник Ольгин. Старшина Курдюков и сержант Орленков в рукопашной схватке проявили храбрость и умение владеть холодным оружием.
– И понимаешь, – сказал Васильев, заканчивая свой рассказ, – и Курдюков, и Орленков вышли из боя без единой царапины. А мне вот кисть левую раздробило. – И тяжело вздохнул: – Лучше бы в ногу ранило или еще куда-нибудь. Я же первоклассный слесарь, а теперь придется менять профессию… Да уж как-то приспособлюсь.
Ирина ежедневно, хотя и ненадолго, приходила к Михайлу к госпиталь, приносила цветы, свежие газеты и сообщала разные новости. Иногда вместе с нею приходил Борис Батавин, навещали его и другие офицеры, дважды забегал непоседливый Андрей Голубенко.
Михайло, пользуясь костылями, выходил уже во двор, сидел под деревом, прогуливался по аллеям госпитального сада. Как-то вечером он дошел до берега бухты Золотой Рог. Сгустились сумерки, на небе замерцали звезды, на кораблях засветились огни, празднично отражаясь в водах бухты. На одном из кораблей матросы дружно пели песню, слова которой показались ему знакомыми. Он прислушался и замер от радостного чувства – пели песню на его слова. Еще будучи в редакции газеты «На рубеже», он написал стихотворение, показал его редактору, тот одобрил и тут же подписал стихи к печати. Лесняк давно забыл о своей поэтической пробе. А теперь эти стихи стали песней. Моряки пели ее с особым вдохновением:
Шумит сурово океан,
На мачтах вьются гюйс и стяги,
Матросы грозно под баян
Поют о крейсере «Варяге».
Михайло затаив дыхание слушал песню, и глаза его влажнели от радости.
Теперь подолгу он гулял в госпитальном саду и все чаще и чаще с тревогой спрашивал Ирину: нет ли весточки от брата? Но писем от Василя не было, хотя боевые действия уже закончились. А в конце сентября к Лесняку зашел Евгений Коровин. Они не виделись с тех пор, как Михайло впервые отправился на остров Русский. Лесняк усадил гостя рядом с собой и попросил:
– Рассказывай, Женя, где был, что видел, что слышал? Ты, кажется, высаживался с авиадесантниками и в Харбине, и в Порт-Артуре. Завидую тебе! Ну, давай выкладывай все по порядку.
Коровин заметно смутился, замялся.
– Да понимаешь, история долгая, впечатлений много, а я на минутку к тебе вырвался. Во-первых, все вахтинцы просили поздравить тебя с награждением орденом Красной Звезды…
– Да?! – просиял Лесняк. – Ты первый эту весть принес. Спасибо! И вахтинцам передай мою благодарность. А тебя с чем поздравить?
– Меня и Андрея Голубенко с орденом Красного Знамени, – улыбнувшись, ответил Коровин. – Голубенко, говорят, отличился в роте Навроцкого. А Григорий Коновалов воевал на Южном Сахалине, уже вернулся и подался в освобожденные корейские порты.
– Рад за вас и поздравляю от всей души, – проговорил Михайло. – Ну, теперь, Женя, о Харбине и Порт-Артуре.
– Самое сильное впечатление произвело на меня посещение русского военного кладбища. Пятнадцать тысяч солдат, матросов и офицеров гарнизона Порт-Артура похоронены там сорок лет назад. Почти в центре кладбища стоит белая часовня на высоком фундаменте. На мраморной доске – простая и суровая надпись: «Здесь покоятся тленные останки доблестных русских воинов, погибших при защите крепости Порт-Артур». Постоял я возле часовенки в скорбном молчании…
Вдруг Коровин встал, выпрямился, протер обеими руками лицо и глуховатым голосом проговорил:
– Не могу больше… Я, дорогой друг, принес тебе горестную весть. Так что крепись. Самурай-смертник, обвешанный гранатами, бросился под танк твоего брата… Он выскочил из горящей машины, вступил в рукопашный бой и… погиб. Смертью героя… Похоронили со всеми почестями.
– Что? Что ты сказал, Женя? – чуть слышно прошептал Михайло.
– Жена твоя не решилась… Попросила меня. – Коровин достал из нагрудного кармана конверт от командира танковой бригады. Передал Лесняку.
Михайло долго, словно окаменевший, молчал. Наконец перевел взгляд на Коровина, внимательно посмотрел на него и тихо сказал:
– Женя, друг мой, хорошо, что ты не утешаешь меня… Никакие слова… Брат уже воевал на этой земле, на Хасане. Я тогда оплакивал его, как погибшего. Эта земля и приняла его. Ты, Женя, торопился. Иди, а я побуду один…
Коровин взял руку Михайла, молча пожал ее и медленно, тяжелой походкой пошел к двери.
Лесняк прикрыл глаза. В голове все перепуталось, сердце будто заледенело. Раскрыл веки, когда легонько скрипнула дверь и у его ног села, низко опустив голову, Ирина. Глядя на жену, Михайло представил себе скорбные фигуры родителей, Олесю, Наташу…
Затем Михайло встал и, опираясь на руку Ирины, вышел во двор. Без слов, понимая друг друга, они прошли по аллее госпитального сада, сели на скамью.
А вдали шумел, шумел суровый океан.
