Текст книги "Любовь и память"
Автор книги: Михаил Нечай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)
Боцманская дудка подняла отряд по боевой тревоге задолго до рассвета. У каждого с вечера все было наготове: оружие и рюкзаки. Одежда – бушлат или легкая куртка, из-под которых на груди виднеется треугольник полосатой тельняшки – свидетельства «морской души». Касок в отряде не признавали. На одних были бескозырки, а большинство – кто в кепках, кто в спортивных шапочках. Одежда должна быть легкой и удобной.
Перед казармой состоялся короткий митинг. Его открыл, стоя на крыльце рядом с Леонтьевым, комиссар отряда Юрий Задонцев. Он говорил о том, что отряд идет в свой первый поход на новом театре действий, что он хорошо подготовлен к боям и успешно выполнит боевой приказ командования флота.
– Через несколько минут за кормой наших кораблей останется наша Родина, – сказал Задонцев, заканчивая выступление. – А там, за морем и за сопками, многострадальный корейский народ ждет своего освобождения. Мы идем на подвиги во имя чести и славы Отечества.
В числе выступавших был и комсорг отряда – старшина второй статьи Сагайдак. Лесняк слушал Гордея с особым интересом. Свое выступление Сагайдак закончил пламенным призывом:
– Дорогие мои побратимы! Отомстим самураям за смерть Сергея Лазо, за нашу Волочаевку, за всех, кто погиб на озере Хасан и на Халхин-Голе, за потопленные наши корабли!
Отряд быстро и бесшумно погрузился на два торпедных катера и отчалил от берега. На головном корабле – взвод мичмана Бабичева, к которому прикомандировался и Лесняк. Здесь же вся группа обеспечения. На ходовом мостике плечом к плечу с командиром катера стояли старший лейтенант Леонтьев и заместитель начальника разведотдела флота, которому командование поручило обеспечить успешную высадку в намеченном пункте.
За первым в кильватере идет второй катер со взводом мичмана Никанорова. С ним, как всегда на переходах и при высадке, замполит капитан Задонцев. На этом же катере и Андрей Голубенко.
В синеватой дымке рассвета постепенно растаяли контуры острова Русского. Стоя на юте и всматриваясь в даль, Лесняк радовался тому, что среди прибывших на остров морских пехотинцев он встретил прикомандированного к ним Костю Мещерякова. Идя в батальон к Мещерякову, неожиданно встретился с Еленой Кононовой, с которой познакомился, когда писал историю полка. Поздоровавшись, спросил:
– Ваши все здесь?
– Нет, меня оттуда, спасибо им, все же вытурили, – сообщила она – Сейчас санитаркой у морячков. Чувствую себя как птица, вырвавшаяся из клетки.
С Мещеряковым он провел вместе около часа. Костя был оживлен, много говорил, а прощаясь, сказал:
– Поздравь меня, Михаил! Я уже отец. Неделю назад родилась дочка. Как две капли воды на Соню похожа. – И, подняв палец, добавил: – Но есть в ней что-то и мое!
Лесняк сердечно поздравил его. А Костя продолжал говорить:
– Вот появилась на свет крошка, и знаешь, какое удивительное чувство проснулось во мне? Будто только теперь жизнь моя наполнилась настоящим смыслом. Софийка счастлива – ей только руками взмахнуть – и полетит как на крыльях. Правда, последние события опечалили ее…
Теперь, стоя на юте и вспоминая этот разговор с Костей, Лесняк мысленно обращался к своей жене: «А как там ты, моя Иринка? Какие сны тебе сейчас снятся? Получилось, что ты и вправду провожала меня на войну…»
Владивосток остался далеко позади. Слева по борту – безграничный морской простор. Из его притемненной голубизны медленно выплывает огненный край солнца. Небо уже очистилось от туч, и первый луч золотит причудливую линию гор чужого побережья.
Разведчики разместились вдоль бортов, и здесь, на юте, и возле рубки. Кое-кто прислонился спиной к холодным трубам торпедных аппаратов. Не слышно ни шуток, ни громких разговоров. Каждый напряженно следит за морем и небом. Не появятся ли над головой вражеские самолеты, не затемнеют ли в далекой дымке силуэты японских кораблей?
Вот уже два часа они идут в чужих просторах. Вздыбленная винтами вода бурунится и пенится за кормой, в густых брызгах разноцветно играют солнечные лучи…
…Накануне этих событий на главной базе флота собралась огромная армада военных кораблей. Вскоре их рассредоточили по бухтам – Ольги, Посьета, Находки, Петропавловска. Никто из десантников еще не знал, что наши корабли уже поставили минные заграждения, десятки подводных лодок атаковали суда противника, что авиация флота нанесла бомбовые удары по портам и базам Японии в Северной Корее и на Южном Сахалине, что дивизионы торпедных катеров уже вернулись после своих ударов по портам Юки, Расин, Сейсин и Гензан, что флот уже действовал на обширном участке фронта.
Побережье Кореи – Страны утренней свежести или, как ее еще называют, Страны утреннего покоя – действительно кажется таинственно-задумчивым и спокойным. Но этот покой может оказаться обманчивым и коварным. Где они там засели, самураи, и до каких пор будут выжидать?
Вчера поздним вечером Андрей Голубенко где-то услышал первую боевую сводку. В ней говорилось, что в Приморье наши войска, сломив сильное сопротивление противника, прорвали железобетонную укрепленную полосу японцев и на протяжении дня девятого августа продвинулись на пятнадцать километров.
Двое вахтинцев выехали на 1-й Дальневосточный фронт. Уже вчера в редакции стало известно, что в японской армии созданы специальные «летучие отряды» из наиболее фанатичных вояк, безнадежно отравленных «духом самурайства». Их задача – скрываться в горах и дезорганизовывать наш тыл, устраивать диверсии, заниматься шпионажем. Смертникам приказано действовать группами и в одиночку, исподтишка нападать на офицеров и генералов, уничтожать их холодным оружием, а танки – истреблять, обвязавшись связками гранат и бросаясь под гусеницы. Нашим воинам приказано нигде не появляться в одиночку.
Итак, в этих прибрежных горах, вдоль которых мчатся катера, затаился враг. Каковы его силы и замыслы – это должен выяснить отряд и немедля доложить штабу флота.
Катера несутся, как говорят, на всех парах. Из приоткрытых люков моторного отсека доносится напряженный гул. Уже давно пройдена половина пути. Кроме командиров, никто в отряде еще не знает, что командующий флотом адмирал Юмашев приказал Леонтьеву высадиться прямо на причалы порта Юки[2]2
После освобождения Кореи географическим пунктам вернули их прежние названия: Юки стал называться Унги, Расин – Начжин, Сейсин – Чхончжин, Гензан – Вонсан…
[Закрыть] – ближайшего от советской границы.
Даже североморцам не приходилось швартоваться днем к вражеским причалам для десантирования. Опасность здесь непредвиденно огромна, но и выигрыш немалый: японцы, конечно, не ожидают высадки в дневное время.
Командование флота заинтересовано в том, чтобы порты и их сооружения оставались неповрежденными. К тому же необходим внезапный маневр, который парализовал бы оборону врага, лишил бы его связи с Японией, а значит, и доставки подкреплений или вывоза техники и людей.
Мичман Бабичев и Гордей Сагайдак, похаживая среди матросов, подбадривали их. Когда прямо по курсу показались, все четче обозначаясь, контуры города, все десантники были на верхней палубе, обслуга на своих местах. Матросы, взяв автоматы на изготовку, прижимались друг к другу, некоторые присели на корточки вдоль борта или приникли к леерам[3]3
Леер – туго натянутая веревка или стальной трос, предохраняющие людей от падения за борт.
[Закрыть]. Мотористы приглушили моторы, сбавили скорость – катера осторожно, словно ощупью, стали приближаться к причалам, и Лесняку показалось, будто причалы стремительно наваливаются на них.
На берегу – безлюдье и тишина. Ни боевых кораблей, ни транспортеров не видно. В нескольких местах из воды торчат мачты затопленных судов. Что скрывается за этим подозрительным безмолвием? От тишины и пустынности напряжение нарастает еще сильнее. В западной стороне порта над крышами нескольких строений поднимается дым и порою вспыхивают небольшие языки пламени.
– Что-то не по нутру мне эта кладбищенская тишина, – проговорил Клим Савченко, стоявший рядом с Лесняком и утиравший ладонью мелкие капли пота на рыжих бровях.
– Наверное, подпускают поближе, чтоб ударить по нас из всех стволов, – взглянув на Савченко, высказал свои соображения Егор и широкой ладонью поправил бескозырку.
Михайло чувствует, как катер ударяется бортом о причал; матросы, не ожидая, пока вынесут швартовы и подадут трапы, уже переметнулись за леера, становятся на кромку борта, один за другим прыгают на причал и, пригнувшись, разбегаются в стороны, прячась за ближайшими строениями. Михайло тоже перелезает через леер и прыгает на причал, сжимает в руках автомат и бежит под прикрытие кирпичной стены длинного пакгауза.
Связные Леонтьева передают его приказ всем отделениям: быстрее рассеяться, попытаться проникать в укрытия, держать связь и немедля докладывать об обстановке. Разведчики и сами знают, что надо расширять плацдарм, захватить как можно большую площадь, чтобы удобнее было маневрировать – передвигаться, уклоняться от возможного вражеского огня. Матросы до боли в глазах всматриваются в каждый квадрат берега, за рокотанием катерных моторов стараются уловить каждый шорох. Лесняк смотрит на берег: непришвартованные катера стоят на месте, готовые в любую секунду рвануться на выход в море, чтобы не подставить себя под прямую наводку орудий неприятеля.
Между грудами ящиков и штабелями мешков, в которых лежали на причалах грузы, десантники перебежали сначала к складам, а потом к ближайшим жилым домам. Так они за несколько минут оторвались от берега метров на триста, и здесь Михайло заметил, как нервное напряжение понемногу начало спадать: ведь главное было сделано – под ногами была уже земля, а не морская бездна, плацдарм захвачен, есть укрытия от вражеских пуль, в руках – надежное оружие. Отделения медленно продвигаются к центру города. Вот уже бойцы достигли первой улицы с одно– и двухэтажными домами. Лесняка удивляет, что почти все дома стоят на улицу не окнами, а глухими стенами, окна и двери выходят во двор. Разведчики уже побывали в некоторых домах: все домашнее имущество на месте, а людей – ни души. Изгнали население японцы или люди прячутся в лесу?
Взводы Бабичева и Никанорова по двум параллельным улицам продвигаются в сторону покрытых лесом сопок. Изредка они проходят мимо каких-то учреждений, магазинов, на вывесках которых выписаны в столбец японские иероглифы.
Безлюдье и тишина нервируют десантников. У каждого такое чувство, будто с минуты на минуту должно что-то произойти – взорваться, загрохотать, взлететь на воздух. Взвод Бабичева доходит до железнодорожной станции, окружает строения. Трое матросов вбегают в здание вокзала – и там никого. Оборудование вроде бы на месте. Вдалеке на путях стоят несколько вагонов, но нигде не видно ни одного паровоза. Бойцы осматривают еще несколько жилых домов, везде – пустота.
Мичман Бабичев приказывает взводу занять круговую оборону, определяет каждому отделению сектор наблюдения. Сагайдаку поручается вместе с Климовым, Савченко и североморцем Григорием Давыдовым обследовать дома и фанзы, стоящие довольно далеко в один ряд у подножия сопки: десантникам необходимо разыскать хотя бы нескольких местных жителей для уточнения обстановки.
Вскоре Сагайдак возвратился со своей группой и привел двух пожилых корейцев: обнаружил их в одной фанзе. Бабичев с несколькими бойцами стоял у здания вокзала. Корейцы, подойдя к ним, сели на корточки и начали с интересом рассматривать десантников. Младший кореец – ему около пятидесяти – в черной куртке, черных брюках и сандалиях на босу ногу – немного знал по-русски. Из рассказа корейца с грехом пополам узнали, что в городе было около двух тысяч японских солдат и офицеров. Они занимали порт, радиоузел, почту, железнодорожную станцию. Вчера утром направились в сторону советской границы, сегодня на рассвете снова вернулись в город, а потом спешно оставили его – ушли по шоссе на юг. Паровозы потянули груженые эшелоны тоже на юг.
Из этого рассказа можно было бы сделать вывод, что враг начал эвакуировать свои войска из приграничных районов. Но куда он отходит, на каком рубеже остановится, где собирается дать бой – оставалось неясным.
Бабичев идет к Леонтьеву, чтобы доложить об услышанном от корейцев. Лесняк следует за ним. Леонтьева они нашли в одном большом дворе: он сидел под деревом на перевернутом ящике. Вокруг него стояли комиссар Задонцев, Андрей Голубенко, связные, радисты. Человек пять корейцев – местных жителей разного возраста – сидели на корточках и рассказывали о событиях последних дней. Их рассказы совпадали с тем, что говорили на вокзале Бабичеву и Михайлу двое корейцев.
Леонтьев делает вывод, что японских войск поблизости нет, а куда они отступили и будут ли подходить другие части с севера – придется выяснять утром: уже начало смеркаться, впереди ночь, а места незнакомые.
Радисты развертывают свое хозяйство, связываются с Владивостоком, передают первые донесения. Из штаба флота приказывают оставаться до утра в городе, а далее действовать согласно плану операции. Ночь проходит напряженно. Поздно вечером в районе вокзала и на окраине города поднялась стрельба, десантники приготовились к обороне, но стрельба постепенно утихла.
Лесняк спросил Голубенко:
– Как, Андрей, посчастливилось сделать эффектные снимки?
– При высадке несколько удачных кадров щелкнул, – ответил фотокор. – Да бог с ними, с эффектными, только бы все прошло без кровопролития. На первый взгляд – странная война, посмотрим, как дальше будет…
Вместе с Голубенко Лесняк пошел во взвод Бабичева. Они разыскали отделение Сагайдака, а сам Гордей с несколькими бойцами лежал неподалеку от вокзала на плоской деревянной крыше какого-то низенького сарая. Услыхав голос Лесняка, он тихо сказал:
– Лезь, Мишко, сюда – подальше от крыс и гадюк.
Андрей и Михайло взобрались на крышу и легли, подложив под головы рюкзаки. Ночь такая темная, хоть ножом режь. И почти могильная тишина.
И вдруг в этой тишине раздался полусонный голос Климова:
– Называется – повоевали с самураями. Они: раз-два, ноги на плечи – и будьте здоровы. Ушли из-под самого носа.
– И нам задачку подсунули со многими неизвестными, – в тон ему продолжил Савченко. – Вот мы лежим на сарае, как у себя дома, и не подозреваем, что, возможно, в капкан попали. Может такое быть?
– Перестань болтать! – отозвался Сагайдак.
– А пусть Егор не говорит «гоп», пока не перепрыгнул, – огрызнулся Савченко. – У меня тоже руки чешутся, и мне самураи насолили. Но все же лучше без боя города брать, чем ценой нашей крови.
– Кончайте, хлопцы, пустые разговоры, – серьезно проговорил Гордей. – Давайте подремлем немного.
Михайло, уставший за день, не заметил, как заснул крепким сном. Сагайдак с трудом разбудил его. Лесняк вскочил, осмотрелся – едва-едва намечался рассвет, кругом стояла тишина, но все уже были на ногах.
– Случилось что-нибудь? – спросил Лесняк.
– Дозорные донесли – с севера по шоссейке в нашу сторону движется большая войсковая колонна, – сказал Гордей. – Накаркали вчера наши философы. Мичман приказал быть в полной боевой. Сейчас выдвинемся поближе к шоссе.
Они быстро вышли на заданный рубеж, занятый Сергеем Овчаренко. Там уже был и командир взвода. Отсюда хорошо было видно, как по дороге, проложенной по склону сопки, двигалось по направлению к городу воинское подразделение.
– А может, это не японцы? – высказал сомнение Климов.
– Не видишь, как открыто идут? – ответил ему Савченко. – Идут как у себя дома. Вон сколько их. Нам против них не выстоять.
Прибежал Леонтьев со связным и радистом, присмотрелся к колонне и приказал радисту связаться с катерами, передать, чтоб отшвартовались и были наготове. Колонна слишком велика, ввязываться в бой – бессмысленно.
– Подпустим ближе, – сказал Леонтьев, – наделаем шуму, в суматохе захватим «языка» и уйдем на катера.
Колонна спустилась на равнину, подошла к повороту железнодорожной линии, и уже четко можно было видеть, как в голове колонны двигаются танки.
– Пошли двух сметливых парней на дорогу, – приказал Леонтьев Бабичеву, – пусть вступят в переговоры и заявят, что город в наших руках.
Мичман поручил это дело Сагайдаку и Давыдову.
Гордей и Григорий меж кустами сбежали вниз, а на дорогу вышли по-матросски, вразвалку, остановились посреди дороги, держа наготове автоматы. На поясе у них висело по нескольку гранат. А находившиеся в засаде приготовились к бою. Нарастало напряжение, и все услышали спокойный, хрипловатый голос Леонтьева:
– Без моего сигнала огонь не открывать! Всем следить за колонной.
Пять машин оторвались от колонны, которая заметно замедлила движение. Перед Сагайдаком и Давыдовым танки остановились, из каждого выбралось по одному человеку, и все цепочкой подошли к ним. Вдруг Сагайдак сорвал с головы бескозырку и, повернувшись лицом к своим, энергично замахал ею.
– Наши! – облегченно вздохнул Леонтьев. – Идем!
– Погоди, Виктор, минутку, посмотрим, что будет дальше, – сказал Бабичев. И тут же добавил: – Да, наши. Обнимаются с хлопцами.
Десантники побежали вниз. Гордей шагнул им навстречу, отыскал взглядом Лесняка и крикнул:
– Мишко! Скорей сюда! Взгляни-ка, кого я в плен взял! Вот это чудеса!
Михайло сорвал с себя рюкзак, ткнул его в руки Голубенко и со всех ног побежал вперед, увидев, что за спиною Сагайдака, широко улыбаясь и удивленно покачивая головой, стоял Василь.
Младший брат вихрем налетел на старшего, чуть не сбив его с ног, обхватил обеими руками.
– Вот это так встреча!
Вытирая в уголках глаз слезы, Василь говорил:
– Похоже на сон, ни дать ни взять… Спешил к самураям в Юки, а попал в Сухаревку. Вижу Гордея – глазам не верю… Спрашиваю: «Ты что здесь делаешь?» А он мне как бы между прочим: «Прогуливаемся здесь с вашим Михайлом». Я был уверен, что он шутит, а тут смотрю – ты бежишь. Ну и кино-о! Как же вы ухитрились раньше нас сюда прискакать?
– А мы напрямик, через Японское море, – смеется Михайло. – Так, оказывается, ближе…
– Спасибо нашей артиллерии и летчикам – они славно потрудились, раздолбили бетонные укрепления самураев, – сказал Василь. – Да и ваши береговые батареи здорово подсобили. Иначе мы так скоро не пробились бы. Говорят, у них тут было что-то вроде линии Маннергейма, только в бо́льших масштабах… – И спохватился: – Последние новости слышали? Передовые войска Забайкальского фронта сегодня утром подошли к западным склонам Большого Хингана, а мобильные части уже перемахнули через хребет и вышли на Центрально-Маньчжурскую равнину. Вот это молодцы! Таких переходов и Суворов не знал…
– Значит, у вас и бои были? – спросил Гордей.
– Ого! Еще какие! – ответил Василь. – Огрызаются самураи бешено. Но мы им так дали прикурить, что начали пачками сдаваться в плен. Правда, и в эту ночь две стычки были… За нами – вон видите? – кавалерия идет… И мы и они приданы стрелковой дивизии…
Тем временем командование колонны – подполковник и два майора, – стоя на обочине дороги, вели разговор с Леонтьевым и двумя мичманами. Один из майоров позвал туда и Василя.
– Пойдем послушаем, что там решают, – сказал старший брат.
Подошли к ним, и подполковник с улыбкой спросил:
– Что, капитан Лесняк, младший брат старшего обставил? Наши матросы и здесь ворон не ловят, спасибо им.
Из разговора Михайло понял, что стрелковая дивизия еще с вечера получила от командования фронта информацию об успешной высадке десанта в Юки. Поэтому передовая колонна так открыто и торопилась в город.
К Леонтьеву подошел радист и передал радиограмму из Владивостока. В ней был приказ приступить к исполнению второй части операции. Это означало, что, не теряя времени, отряд должен десантироваться в порту Расин, находящемся километрах в восемнадцати южнее.
Армейские офицеры сказали, что оставят в. Юки небольшое подразделение для охраны, а вся колонна немедленно двинется дальше по шоссе на Расин.
– Посоревнуемся, кто из нас будет там раньше, – с улыбкой сказал Леонтьев. – Танкисты и кавалерия по суше или мы – по морю?
– Согласен, – пожимая руку Виктору, сказал подполковник.
– Давай прощаться, Мишко, – сказал Василь. – Береги себя и помни, что скоро конец войне, и досадно было бы сейчас… после всего…
– И ты помни об этом.
Они крепко обнялись.
XXДесантники вернулись в порт, когда солнце поднялось довольно высоко. Как только закончилась посадка, катера быстро выбрались на внешний рейд и взяли курс на Расин.
Десант в Юки оказался удачным, установлен контакт с армейскими частями, и это сразу же подняло у всех настроение. Но никто не знал, что ожидает их в Расине, и это, естественно, всех беспокоило. К тому же Сергей Овчаренко высказал мысль, которая волновала каждого:
– Почему не видно японских кораблей? Ведь у японцев здесь значительно больше надводных судов, чем у нас. Неужели они боятся наших подводных лодок и авиации?
– Не очень горюй об этом, – сказал ему Бабичев. – Вполне возможно, что мы еще столкнемся с их флотом. Следите повнимательнее за горизонтом.
Тем временем катера полным ходом шли курсом на зюйд. Вскоре справа по курсу над побережьем начали вырисовываться клубы черного дыма. Они поднимались из-за сопок и, постепенно расплываясь, тянулись на запад. Обогнув длинный мыс, катера проносятся по узкому проливу между островом и материком. Внезапно с островка – вероятно, передовые посты – из нескольких направлений посылают в сторону десантников длинные очереди трассирующих снарядов из крупнокалиберных пулеметов и противотанковых автоматов. Снаряды ложатся в воду по обеим сторонам катеров, не причиняя вреда. Десантники отвечают очередями из автоматов. В бухте у самого пирса – с десяток затопленных кораблей. Большой транспорт, уткнувшийся килем в грунт, стоит погруженный в воду по иллюминаторы.
Один за другим катера подходят к пирсу, разведчики тут же соскакивают на причал и бегут по направлению к городу. Пробегают мимо горящих припортовых складов и еще каких-то строений. В городе слышна стрельба, видно, как по ближней улице с ревом проносятся автомашины, в разных направлениях улицу перебегают люди.
Порт остался позади. Отделение десантников короткими перебежками пробирается в верхнюю, гористую и густо застроенную часть города. Он значительно больше и богаче, нежели Юки, – дома преимущественно двух– и трехэтажные, в европейском и восточном стиле, с широкими витринами магазинов. Жилые кварталы совсем не пострадали от бомбардировок.
Небольшие вражеские подразделения и разрозненные группы солдат, бесприцельно отстреливаясь, бегут из города по направлению к горам.
Японцы и здесь не оказали серьезного сопротивления. Однако и в Расине разведчикам не удалось захватить «языка». Им вызвались помочь трое местных жителей и вместе с матросами пришли к Леонтьеву. Они взволнованно рассказывали о том, как страшно им было, когда японские солдаты, оставляя город, бросали в окна жилых домов гранаты, стреляли по ним из пулеметов, отчего многие пострадали. Видели также, как советские самолеты бомбили военные объекты самураев, сказали, что четыре наших самолета загорелись в воздухе и упали в горах.
Командир отряда по радио доложил в штаб флота об удачной высадке, о положении в городе, о том, что японские войска отходят в горы. В ответ командование флота приказало установить контакт с разведывательной ротой морской пехоты во главе со старшим лейтенантом Кирилловым и дало ориентиры ее высадки.
Леонтьев поручил Бабичеву выслать трех матросов для связи с Кирилловым. Посланцы не прошли и километра, как встретили морских пехотинцев. Вскоре сам Кириллов сообщил, что его роту из бухты Золотой Рог доставили сюда два больших катера-охотника, причем одним из них командовал капитан-лейтенант Корнюшенко.
Лесняк даже вздрогнул от неожиданности. Он переспросил Кириллова:
– Вы сказали – Корнюшенко. Не русоволосый ли он? Высокого роста, сероглазый?
– Да, высокий, глаза серые. Вы его знаете?
– Друг у меня был в университете, – сказал Михайло. – Евгений Корнюшенко.
– Все точно, – подтвердил Кириллов. – Евгений Сергеевич. Он полгода назад прибыл к нам с Балтики. Характером веселый и успел уже весь наш морской театр хорошо освоить.
– Где же он? Катера-охотники здесь? – спросил Лесняк.
– Возвратились на базу, – ответил Кириллов. – У них работы сейчас – только поспевай…
– Здесь что ни день – сюрприз, – взволнованно сказал Михайло. – Ну, теперь я его разыщу…
Рота Кириллова взяла в плен нескольких японцев, и они сказали, что в сопках, сразу же за городом, около полка японских пехотинцев, которые сооружают укрепления, но, по всей видимости, вот-вот оставят их и отойдут на юг.
Леонтьев тут же послал шифровку в штаб флота. Из штаба приказали передать охрану плацдарма роте морской пехоты, а отряду Леонтьева вернуться на базу.
Леонтьевцы, придя в порт, решили перед дорогой подкрепиться. Как только начали развязывать рюкзаки, прибежал связной от Кириллова и доложил, что их дозор за городом, на Шоссе, встретил передовое охранение советских войск, которые подходят к Расину. Это всех обрадовало, и Лесняк обратился к командиру отряда:
– Виктор Николаевич, может, стоит встретиться с ними? Пусть знают, что мы первыми прибыли сюда…
Леонтьев улыбнулся и отрицательно покачал головой:
– Не трудно догадаться, что вы хотите встретиться с братом, но задерживаться мы не имеем права.
Лесняк давно заметил, что с ними нет Голубенко. Он, как метеор, то исчезал, то появлялся, обвешанный фотоаппаратурой и гранатами, с автоматом на груди. Михайло понимал: фотокор стремится сделать как можно больше снимков для газеты, ищет впечатляющих кадров. А впечатляющего, необычного здесь так много, что у него глаза разбегаются.
И Михайло снова обратился к Леонтьеву:
– Где-то запропастился мой коллега – капитан Голубенко. Не случилось бы с ним чего. Надо бы пойти на розыски, да не знаю, где искать.
– Подождем еще немного, – недовольно проговорил Леонтьев. – Я ценю журналистов, но у нас дисциплина для всех одна.
В этот момент на улице, ведущей из центра города к порту, появилась большая группа людей. Они шли в порт. Впереди, в черной сорочке навыпуск, с непокрытой головой, шел широкоплечий кореец. В руках он держал древко, а высоко над его головой развевалось алое полотнище знамени. Рядом с корейцем, в такт шагам помахивая руками, шел Андрей Голубенко.
Корейцев – больше десятка человек. Они время от времени выкрикивали: «Мансэ!» Остановились в нескольких шагах от десантников, сидевших на ящиках и мешках, разбросанных по пирсу. Андрей, улыбаясь, подошел к Леонтьеву и сказал:
– Пришли к нам представители трудового Расина. Очень хотели встретиться с вами. Они подобрали тела наших четырех летчиков в лесу и двух – вблизи порта. Я сказал им, чтобы погибших передали командованию наших подразделений, которые прибудут сюда завтра.
– Правильно, – сказал Леонтьев.
– Документы двух наших соколов взял с собой, – сказал Андрей. – Если не возражаете – передам в политуправление. Одного из пилотов – Михаила Янко – я хорошо знал. Он из нашего флотского тридцать седьмого штурмового полка.
Позднее Андрею рассказали в политуправлении: Янко в составе шестерки штурмовиков уничтожил в порту Юки три батареи вражеской зенитной артиллерии и потопил один транспорт. А вчера, атакуя укрепления вокруг Расина, прорвался сквозь плотный заслон зенитчиков, сбросил бомбы на военный транспорт, стоявший здесь, и потопил его. При выходе из атаки его самолет подбили, и он загорелся. Высота позволяла выброситься и спуститься на парашюте, но это означало бы плен. И Михаил Янко, развернув свой пылающий штурмовик, направил его на самое высокое здание, в котором размещалось японское командное управление.
Корейцы еще вчера увидели поблизости от сгоревшего самолета тело летчика. В нагрудном кармане флотского кителя нашли залитый кровью комсомольский билет, а также портсигар, на котором выгравирована надпись: «ВВС ТОФ», а под нею – орел в полете. В комсомольском билете Андрей с трудом прочитал фамилию героя.
Пока Голубенко говорил, корейцы молча и с интересом рассматривали десантников. Державший знамя обратился к Леонтьеву, и переводчик тут же передал его слова по-русски. Кореец сказал, что его звать Ким Хи Ген, что он портовый грузчик. Жители города поручили ему и группе людей, пришедших с ним, передать русским морякам красное знамя в знак глубокой благодарности за освобождение их города от захватчиков. Он сказал, что японцы тридцать пять лет хозяйничали в Корее, что коренных жителей они и людьми не считали. Но когда прилетели вчера советские «огненные люди», они, корейцы, поняли, что их рабству пришел конец. Советские люди – это богатыри!
Ким Хи Ген низко поклонился, и вслед за ним поклонились все пришедшие с ним корейцы. Ким торжественно протянул древко со знаменем Леонтьеву. Виктор взялся одной рукой за древко, другой поднял край знамени, поцеловал его и сказал, обращаясь ко всем корейцам:
– Спасибо вам за ваши добрые чувства и за ваши слова. А это знамя установите на шпиле самого высокого здания в городе. Пусть все знают, что настал конец японскому господству и что к вам пришло полное освобождение.
Переводчик перевел корейцам слова командира отряда, и все пришедшие, улыбаясь, снова поклонились десантникам.
Из-за ближнего пакгауза неожиданно вышла молодая женщина в широкой цветистой юбке и коротенькой темно-синей блузке, с большим глиняным кувшином, который она несла на голове. Подойдя к собравшимся, остановилась, поставила кувшин на землю и смущенно проговорила:
– Вода.
– Вода? – с мягкой улыбкой переспросил Леонтьев. – Это же как раз то, что сейчас нужно, – мы только что пообедали. Ну-ка, хлопцы, причащайтесь, кто хочет.
Моряки оживились, послышались шутки:
– Вот это девушка!
– Ух и хороша смугляночка!
Те, кто уже успел отхлебнуть из кувшина, причмокивали, расхваливая: и холодна, и на вкус хороша.
Командир отряда спросил женщину, как ее зовут. Она, смущаясь, тихо проговорила, что зовут ее Чо Окхи, что она замужем, у нее маленький сын, а муж вот уже два года находится в партизанском отряде – воюет против японских захватчиков.
И вдруг грузчик Ким разволновался, на глазах у него появились слезы. Несколько раз он повторил:
– Чо! Чо!
И начал быстро рассказывать, что у него была дочка и звали ее тоже Чо. Японские оккупанты обещали корейцам «райскую жизнь под опекунством богини Аматерасу», в газетах писали, что они сделают Корею «счастливым полуостровом», а сами обирали ее как хотели, наживались на всем. Здесь, в Расине, как и в других местах, у них действовало специальное акционерное общество «Гейша». Оно обеспечивало гейшами не только рестораны, но и офицерские клубы, пароходы, яхты и даже частных лиц на дому. Публичные дома сперва создавали для японских офицеров, а позднее их могли посещать все японцы, платившие за вход. В публичные дома насильно отбирали красивых кореянок. Попала туда и шестнадцатилетняя дочь Кима. Одному из офицеров она чем-то не угодила, и он застрелил ее.
