Текст книги "Любовь и память"
Автор книги: Михаил Нечай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)
Она удовлетворенно рассмеялась и сказала:
– Будешь провожать меня каждый вечер. Согласен?
– Согласен, Алла, – глуповато улыбаясь, ответил он, продолжая держать ее под руку.
Она решительно высвободилась и властно проговорила:
– А теперь – спокойной ночи! – И скрылась за дверью.
Долго еще торчал Андрей у этого дома, и, только когда в ее окне погас свет, он, весело насвистывая, пошел домой.
Через неделю она разрешила ему зайти к ней домой. Жила она в однокомнатной квартире, чистой и уютной, в которой ничего лишнего не было: кровать, шифоньер, стол, несколько стульев, окно занавешено тюлем.
Алла пригласила его к столу, угостила чаем с вареньем. Они долго беседовали о литературе, о новых кинофильмах. Алла сочувственно расспрашивала, как он попал в исправительно-трудовую колонию и как ему там жилось, интересовалась планами на будущее. В тот вечер, прощаясь, она сама поцеловала его. Но когда он попытался обнять ее, она твердо отвела его руки и строго сказала:
– Не надо, Андрей. Иди домой.
И он послушно пошел.
Алла приглашала его иногда в городской кинотеатр. В выходные дни они прогуливались самыми людными улицами города и непременно под руку. Она весело заглядывала в его глаза, острила, громко смеялась. Когда встречала знакомых, подчеркнуто ласково обращалась к Андрею, будто говорила: «Вы видите, я влюблена в этого парня и вполне счастлива». Андрей чуть ли не прыгал от радости.
Однако Алла вела себя так только на людях. Когда же они оставались наедине, она сразу хмурилась, уходила в себя или становилась очень раздражительной, а порою вспыхивала и прогоняла его.
Как-то она снова пригласила парня к себе – послушать новую пластинку. Но в тот вечер музыка не радовала Андрея, потому что поведение хозяйки совершенно сбивало его с толку. Он сидел нахохленный, обиженный: в последние дни Алла ни разговаривать с ним, ни видеть его не хотела. Вообще держалась недоступно. Наконец, выключив патефон, Алла решительно поднялась из-за стола, поставила перед собой стул, положив свои маленькие твердые руки на его спинку, причем сжала ее так, что кончики пальцев побелели. Затем, прищуренными глазами глядя на Андрея, проговорила:
– Ну, вот что, мальчик мой! Пора кончать игру, пока не поздно. Я виновата перед тобой. Прости мне мой легкомысленный поступок. Думаю, что нам надо сразу на всем поставить точку. Мы больше но будем встречаться. Ни к чему это.
Его лицо болезненно скривилось.
– Не кривись и не хмурься, друг мой. Я вела себя неосмотрительно, сама себе простить этого не могу. Горе помутило мой разум. Но пойми меня. Две причины вынудили меня к этому. – Помолчав, тяжело вздохнула и тихо обронила: – Я не люблю тебя, Андрей. – Она снова вздохнула: – Я и поначалу тебя не любила. Просто мне стало очень жаль тебя. Ты так смотрел на меня в библиотеке, столько было в этом взгляде и доброты, и безнадежной печали, и искреннего чувства… Хотелось хоть чуть-чуть подбодрить тебя, но, видимо, в таком деле легкомыслие непростительно. Ты, Андрей, к сожалению, не очень красив. Да, впрочем, ты это наверняка и сам знаешь. Иногда у нас, женщин, жалость переходит в любовь. У меня так не получилось – да и было время для раздумий, а на этих днях получила предметный урок. Жестокий урок. – На ее глазах заблестели слезы, она отвернулась к окну и замолчала.
Он долго смотрел на нее. Затем хрипловато-отчужденным голосом, чувствуя, что у него внутри что-то обрывается, проговорил:
– Я слушаю, Алла…
Она смахнула ладонью набежавшую на щеку слезу и, не отрывая от окна взгляда, продолжала:
– Вероятно, правду говорят, что красивые редко бывают счастливыми. Я же сама погубила свое счастье. Как получилось у меня с моим мужем? Он меня ко всем, кто улыбался мне при встречах, кто перемолвится хотя бы словом со мною, безумно ревновал. Это становилось невыносимым для меня, и как-то, во время выяснения отношений, я сказала ему, что ненавижу его из-за его ревности и желаю одного: чтобы он оставил меня. Он тут же собрал свои вещи и ушел из дома. Я терпеливо ждала. Надо было мне извиниться перед ним, просить прощения, так как, по правде говоря, он имел основания ревновать. Вместо этого я начала демонстративно выказывать перед людьми свою привязанность к тебе. Надеялась, что таким образом верну его. А он… Он в прошлую субботу сошелся с другой женщиной. Переехал к ней на квартиру – мы ведь официально еще не были зарегистрированы.
Она снова с силой сжала руками спинку стула.
После длительного молчания Андрей вдруг выпалил:
– Алла, выходи замуж за меня! То, что я некрасив, – это пустяки, зато я так тебя люблю, как никто еще не любил! И все сделаю, чтобы заслужить твою любовь.
Она иронически улыбнулась и ответила с горечью:
– О чем ты говоришь! Я старше тебя годами и уже, считай, разведена… Тебе же надо еще найти свое место в жизни… А что не очень красив – чепуха: для мужчины это не так страшно. С годами некрасивые с виду мужчины, в отличие от женщин, становятся, как правило, красивее…
– Спасибо за такое утешение, – теперь он хотел иронически улыбнуться, но улыбка не получилась.
Он сидел потрясенный всем услышанным, подавленный и мрачный.
Молчание нарушила Алла:
– Я тебе все сказала. Теперь уходи. Если хочешь, я поцелую тебя на прощание.
Уставясь взглядом куда-то под стол, он не пошевелился и ничего не ответил.
– Уходи же, Андрей, – повелительно сказала она. – Хватит с меня жалостей. Теперь мне нечего таиться – одного я уже пожалела. Был другом моего мужа. Тоже друг называется… Пожалела, дуреха, а грех, выходит, не только от бога, но и от людей не утаишь. Теперь осталась одна. Ты, Андрей, уходи…
Андрей словно не слышал ее слов. Не было сил даже подняться на ноги.
– Оглох, что ли? – раздраженно спросила Алла. – Или прикажешь мне раздеваться при тебе?
Взяв из шифоньера чистое полотенце, закрылась в ванной. Через полчаса вышла совершенно голой, с влажными распущенными волосами и, встав перед зеркалом, начала их расчесывать. Андрей сидел в той же позе, в которой Алла, оставила его. Парень смущенно кашлянул. Алла через плечо окинула его равнодушным взглядом:
– Не кашляй! Я знала, что ты не уйдешь. Теперь смотри сколько тебе хочется, мне безразлично. – И насмешливо добавила: – Знаешь, в Древнем Риме женщины не стеснялись купаться в присутствии своих рабов. А ты – мой раб. Не так ли?
– Нет, Алла, даже твоим рабом я быть не хочу, – мрачно ответил Андрей.
– Вот ты какой? – она резко качнула головой, отбрасывая волосы. – Ты прав. Быть рабом – хуже всего.
– Мерзко! – уточнил Жежеря.
– Каждый человек должен иметь свою собственную гордость. Но скажи, разве я не хороша?
– Хороша, – отозвался Андрей. – Природа не поскупилась для тебя…
До сих пор он не верил тому, что злые языки говорили о ней на руднике. Многие называли ее женщиной легкого поведения, но он считал, что эти слухи вызывались завистью…
Алла стояла перед зеркалом, а он упивался ее красотой: грудью, мраморно-белым овалом плечей, округлостью бедер… Вдруг он заметил, что она, глядя в зеркало, пристально, вызывающе и гордо наблюдала за ним. Смущенный ее взглядом, опустил глаза и сказал:
– Да, Алла, тело у тебя божественной красоты. Но сидит в нем, как мне кажется, сам дьявол…
Она довольно улыбнулась:
– Значит, ты уверен, что у меня есть чем побороться за свое счастье? – И сама же самодовольно и уверенно ответила: – Есть! И сейчас я свою силу испытаю на тебе. Хочешь, разрешу тебе остаться на ночь?
Она заметила, как он вздрогнул. На его лбу и под глазами мелкими росинками заблестели капельки пота.
Андрей, вскочив на ноги, загремев стульями, почти крикнул ей в лицо:
– Нет, Алла, некрасивые тоже не лишены гордости… – Он решительно направился к выходу и, прерывисто дыша, раскрыл дверь. Стоя на пороге, добавил: – За науку – спасибо. Так мне, дураку, и надо!
Оказавшись на улице, разбитый, обессиленный, прошел полквартала и остановился под деревом, опершись плечом о ствол. Ночь была темная, моросил дождь, но Андрей не замечал его. Было мгновение, когда он чуть было не побежал назад, чтобы упасть перед нею на колени, просить, умолять, чтобы согласилась стать его женой. Но его останавливало откровенное признание Аллы. Тяжело вздохнув, почти простонав, Жежеря пошел домой.
Несколько недель он страдал, много бессонных ночей провел в размышлениях над случившимся и, когда все немного улеглось, решился снова пойти в библиотеку. Там он узнал, что Алла передала квартиру своему мужу, а сама куда-то выехала…
Та далекая неразделенная любовь, возможно, и посеяла в душе Андрея какой-то страх перед женщинами. Что ни говори, а поведение женщин намного загадочнее поведения другой половины рода человеческого. И часто женщины действуют смелее. Хотя, разумеется, по поступкам одной Аллы нельзя судить обо всех. Нет, нельзя, в этом он убедился позднее.
Сейчас, стоя в окопе и глядя в степь, покрытую серебристой стерней, Андрей думал об огромном счастье жизни. В самой жизни столько привлекательности, так много еще не изведанных наслаждений и радостей, столько неоткрытого, умопомрачительно интересного… Ради всего этого, ради самой человеческой жизни стоит сегодня идти на риск, на безрассудную храбрость. Да, собственно, и выхода другого нет, кроме одного – драться, пока руки держат оружие, драться до полной победы. Хотелось бы только знать, как будут держаться в бою хлопцы. И тот же Матюша, и Бессараб, и Печерский, да и он сам, Андрей. До сих пор каждый из них отвечал только за себя, жил, по сути, только своим личным будущим. А сейчас на их плечи легла ответственность за судьбу страны, народа. Именно здесь, сегодня или завтра, проявится подлинная суть каждого из них. Кто они? Каковы они?..
…Прямо на юг, может в километре от противотанкового рва, было цветущее поле подсолнухов. Из этих подсолнухов как раз и показалась машина. Жежеря первый заметил ее и спокойно обратился к своему другу:
– Наша или чужая? И что это за черт – танк или какой-то призрак?
Добреля, поправляя ремень на гимнастерке, поднял голову и тоже всмотрелся в даль.
– Да там не одна: четыре, пять… семь… Сколько же их?
– Внимание! – отозвался где-то слева командир взвода, лейтенант Стаецкий. – Впереди вражеские бронетранспортеры.
Машины уже двигались по степной дороге к их окопам, шли одна за другой на большой скорости, поднимая пыль. Но вот передняя машина сбавила скорость, а задние начали объезжать ее справа и слева, выстраиваясь цепью. Всего было двадцать машин.
– Затормозили, – заметил Бессараб. – С хода противотанковый ров не могут взять.
Действительно, бронетранспортеры развернулись, и из них, как из мешков, посыпались пехотинцы. Откуда-то из-за машин вылетели пять или шесть ракет в сторону траншей, которые занимали курсанты. Вражеская пехота, выстроившись в шеренги, во весь рост, без единого выстрела пошла в психическую атаку. Поблескивая на солнце автоматами, гитлеровцы шли мерным широким шагом, убежденные в том, что их наглая атака увенчается полным успехом.
Не отрывая от глаз бинокль, лейтенант приказал:
– Приготовиться, но не стрелять. Подпустим ближе.
Курсанты напряженно наблюдали за этим необычным представлением, а затем, подпустив фашистов на близкую дистанцию, открыли огонь. Многие немцы падали, но основная масса упорно шла вперед. Не дойдя до траншеи каких-нибудь ста метров, они дружно, как по команде, повернулись и побежали назад. В этот миг курсанты-артиллеристы ударили по бронетранспортерам, из-за которых снова взлетели сигнальные ракеты. Но немецких пехотинцев уже ничем нельзя было остановить – они бежали, охваченные паникой. Их преследовали огнем, пока они не скрылись в подсолнухах.
Санитары перевязывали и переносили в тыл тяжелораненых. В пылу боя не заметили, как из окопа исчез Ващук. Среди раненых его не было. Лейтенант Стаецкий, доложив по телефону майору Бойко об успешном отражении атаки, о потерях, в конце доклада виновато сказал, что неизвестно куда девался курсант Ващук. На это майор в сердцах заметил:
– Твой Ващук бежал с поля боя сюда! Приполз на животе к основной оборонной позиции. Здесь его уже исключили из комсомола. Посылаю снова к тебе. Пусть кровью смоет свой позор. Следи за ним…
Вскоре в траншею вернулся запыхавшийся, вспотевший, с блуждающими глазами Ващук. Подойдя к лейтенанту, выпрямился и сказал, приложив ладонь к каске:
– Разрешите доложить: курсант…
– Знаю! – резко оборвал его Стаецкий. – Какой ты к черту… курсант? Гнида!
– Нервы, товарищ лейтенант, – обмяк всем телом и сгорбился Ващук. В надежде на сочувствие, бормотал: – Нервы не выдержали… У меня они с детства шалят… Я готовил себя не к войне…
– К предательству? – перебил его Стаецкий. – Так ты хотел сказать? Нервы виноваты? Иди, занимай свое место и знай: побежишь от врага – на месте уложу. Учили тебя, учили… – Не договорив, отвернулся и отошел в сторону.
– Кто бы мог подумать?! – удивлялся и возмущался Бессараб. – Ходил таким спесивым. Как же – романист.
– Романист?! – обозлился Жежеря. – Просто ничтожество! Я его с первых дней раскусил. На весь литфак тень бросил, трусишка!
В это время связист, оторвавшись от телефона, крикнул:
– Товарищ лейтенант! С НП передали: справа, со стороны Красной Степи, движется немецкая пехота. Не меньше батальона.
Стаецкий поднес к глазам бинокль и долго смотрел вдаль. Немцы шли несколькими шеренгами по открытому полю. Неужели и эти будут пугать психической атакой?
Прострочили первые автоматные очереди. Но передняя шеренга не стреляла – огонь вели из-за спин первого ряда. Что за чудеса?
Стаецкий крикнул связисту:
– Доложи! В первом ряду идут красноармейцы. Спроси, как быть?
Автоматчики приближались, а Стаецкий все еще колебался. Связист крикнул:
– Товарищ лейтенант! С НП передают: это не красноармейцы – это переодетые фашисты.
– Огонь по бандитам! – неистово крикнул Стаецкий.
Началась вторая отчаянная схватка. Немцы то откатывались в небольшой овражек, то снова лезли вперед. Как только курсантские подразделения поднимались в контратаку, их сразу же начинал косить немецкий пулемет, и они вынуждены были залегать, наспех окапываться.
Аркадий Фастовец приметил узенький ровик, шедший в сторону немецкого пулемета, и быстро пополз по нему вперед. Добреля крикнул:
– Куда ты, Аркадий?! На верную смерть лезешь!
Действительно, ровик был совсем неглубоким – из него то и дело высовывались то спина, то плечо Фастовца. Лейтенант Стаецкий приказал перенести огонь на вражеских пулеметчиков, чтобы хоть как-то отвлечь их внимание от Аркадия. Курсанты вели огонь и часто поглядывали в сторону Фастовца: жив ли он еще? А тот проползет немного и заляжет. Но вот он поднялся во весь рост, метнул гранату, а сам припал к земле. Припал или убит? Немецкий пулемет замолчал. На миг или насовсем? И почему Аркадий не ползет назад? Вот он вскочил и, пригнувшись, побежал на вражескую позицию.
Курсанты поднялись в атаку. Уничтожив вражеских пулеметчиков, Фастовец открыл огонь по гитлеровцам из захваченного им пулемета. Не ожидавшие такого удара, они начали поспешно отступать.
Отбросив немцев за овраг, курсанты прекратили преследование. И только сейчас заметили, что солнце спряталось за горизонт и легкие сумерки постепенно окутывали степь. Еще до крайности возбужденные, но уже чувствуя усталость, нараставшую довольно быстро, бойцы возвращались в свои траншеи, поглядывая на валявшиеся трупы фашистских солдат.
– Нашей земельки захотели? – обращался к убитым гитлеровцам Жежеря. – Теперь нажрались, угомонились.
…Курсантов в траншеях ждали термосы с горячим борщом и кашей. Не успели бойцы приступить к еде, как в траншее появился комбриг Попов в сопровождении батальонного комиссара Борисова и майора Бойко.
Стаецкий, поставив свой котелок с борщом на землю, вскочил на ноги, чтобы вскинуть руку к каске, но не успел – комбриг опередил его, приказав:
– Отставить рапорт! Продолжайте обедать, лейтенант. Я все видел. Только покажите курсанта, захватившего вражеский пулемет.
– Фастовец! – крикнул лейтенант.
– Здесь я, – глухо отозвался Аркадий, находившийся за спиною комбрига. В одной руке он держал котелок, а другой придерживал каску, надвигавшуюся ему на глаза. Его густые брови были серыми от покрывавшего их слоя пыли. Прищуривая глаза, Аркадий пристально смотрел на комбрига.
– Молодец! – окинув Фастовца восхищенным взглядом, проговорил комбриг. – Ну, разрешите пожать вашу руку.
Фастовец, подавая руку, отпустил каску, и она надвинулась ему на глаза. Комбриг улыбнулся:
– Каска великовата для вас.
– Подходящей не нашлось на мою голову, – смущенно улыбнулся Аркадий. – Не выросла.
– Не в этом суть. Главное – хорошо варит, – проговорил комбриг. – Лейтенант Стаецкий! Попробуйте раздобыть для него другую каску. – И, положив руку на плечо Фастовца, сказал: – За отважный поступок представляю вас к правительственной награде…
Опускалась ночь. Над горячей степью повеяло прохладой. Загорались и яснели в небесных высях звезды. В стерне и в молодой отаве тихо стрекотали кузнечики. В полночь, как и всегда в последнее время, словно по расписанию, вражеские самолеты бомбили город. Над Днепровском от пожаров багровело небо. Но на этот раз утомленные курсанты заснули и не просыпались даже от тяжелого рокота вражеских самолетов и оглушительных разрывов авиабомб.
VВ ночь с 19-го на 20 августа разведка донесла, что подошли свежие силы противника, в том числе мотомеханизированные. Выдвинутым вперед курсантским подразделениям был дан приказ: к рассвету перебазироваться на основную линию обороны.
Всходило солнце. Ярко синело небо, на стерне, на травах засеребрилась роса. После недавней бомбежки дым рассеялся и осела пыль. Поднявшееся солнце быстро выпило росу, всколыхнуло обычные степные запахи – полыни, чебреца и донника.
Глядя на тупой стебель молочая, кудрявая верхушка которого свисала к земле, а иссеченные листья были забрызганы мелкими капельками седовато-белого молочка, Добреля подумал: «Будто косилка покалечила растение». Перевел взгляд на красный островок бурьяна, поднимавшегося среди стерни, с горечью проговорил:
– Совсем мирный пейзаж. Как у нас в селе. И копны сена такие же…
– Да, да, мирные копенки, – иронически проговорил Печерский. – А ты приглядись, – при этом он слегка толкнул Матвея в плечо, – из-под крайней слева вылез человек и, пригнувшись, скользнул за нее.
Услышав их разговор, Жежеря сказал:
– Хлопцы, а этих копен вчера не было. Клянусь честью! – И через головы нескольких курсантов крикнул Фастовцу: – Аркадий, ты там поближе – передай по цепочке лейтенанту: вчера копен не было. Из-под одной только что показался человек. – И обратился к Бессарабу: – Ишь ты, как грибы после дождя выросли.
– А сколько их, не подсчитал? – отозвался Бессараб.
– Полтора десятка, – ответил Жежеря.
Лейтенант Стаецкий известил штаб. Вскоре артиллеристы выпустили три снаряда по крайней копне. Третий снаряд угодил в цель, разметал сено, и все ахнули: на месте копны, окутываясь черным дымом, загорелся танк. После этого другие копны зашевелились и в сторону окопов и траншей подразделения Бойко поползли танки. Они сначала медленно двигались колонной, затем, набирая скорость, начали разворачиваться в боевой порядок. За ними – словно появляясь из земли – бежали автоматчики. Их было много – сотни четыре.
Стаецкий приказал приготовить гранаты и бутылки, но тут же подумал, что одним этим оружием трудно остановить бронированную силу врага, и, чтобы подбодрить своих бойцов, крикнул:
– Не дрейфьте, ребята! Нас поддержат артиллерия и танки. Раздавим и этих тараканов, пусть они будут хоть трижды железные.
Стаецкий знал от майора Бойко, что командование договорилось о такой поддержке. В город прибыл гаубичный дивизион и занял позиции где-то у самого Днепра. На двух местных заводах рабочие смастерили два бронепоезда. Один из них направили в район института железнодорожного транспорта, а второй вот-вот должен появиться здесь. По ту сторону железнодорожной линии держит оборону кавалерийская дивизия. Она обещала выслать в помощь курсантам несколько танков. Но помощи пока не видно, а вражеские танки приближаются.
Лейтенант Стаецкий нетерпеливо поправил на голове каску, нервничая из-за того, что ни бронепоезда, ни танков не слышно. Но вот наконец в его глазах вспыхнул радостный огонек: перед одним из вражеских танков взорвался снаряд. Лейтенант оглянулся. Так и есть: из-за крайних домов города на железнодорожной насыпи появился увешанный зелеными ветвями бронепоезд. Теперь снаряды один за другим ложились вокруг вражеских танков. Вот один из «железных тараканов» резко дернулся вперед, назад, будто начал клевать носом, затем медленно повернулся и застыл на месте. «Молодцы металлурги!» – подумал Стаецкий. Он оглянулся, чтобы посмотреть на бронепоезд, но так и замер от радостной неожиданности: из-под железнодорожного моста показались четыре наших танка, а за ними – еще четыре. Они вышли в степь, развернулись фронтом, зашли в тыл противника и открыли огонь по немецким машинам. Фашистские автоматчики, оказавшись между двух огней, засуетились, как мыши, попавшие в мышеловку.
«Теперь ясно, почему задержались наши танкисты! – радовался Стаецкий. – Ждали, чтобы зайти в тыл врага. Умно. Ведь наших меньше. Тактика правильная…»
Две немецкие машины уже горели, пять других, резко набирая скорость, приближались к переднему краю нашей обороны. Один из танков, подмяв под себя заграждения из колючей проволоки, подходил к окопу Бессараба.
– Чего ждешь? – крикнул лейтенант.
Микола уже достал из ниши связку гранат и выбирал поудобнее позу, слов взводного он не слышал и еще выжидал. Резким движением рванул воротник гимнастерки, переложил связку в левую руку и смахнул пот с лица.
– Эх, вахлак! – выругался Стаецкий и сжал зубы. – Что он там чухается?
Бессараб взял связку в правую руку, подался всем корпусом назад и бросил ее под гусеницу танка. Вслед за связкой он швырнул еще и бутылку с горючей смесью. На жалюзи вспыхнул оранжево-голубой огонек, и танк, повернувшись левым бортом к окопам, остановился.
В другие стальные чудовища тоже летели связки гранат, бутылки. Курсанты вели огонь и по автоматчикам. Когда же загорелся еще один вражеский танк, все немецкие машины повернули обратно. Наши «тридцатьчетверки», не принимая боя, быстро отходили за железнодорожную насыпь – слишком были неравны силы, к тому же две наши машины были подбиты.
Героем дня стал Бессараб. Недаром же он во время боевой подготовки проявил себя лучшим гранатометчиком. Сейчас впервые он уничтожил вражеский танк… Жежеря не упустил случая для шутки:
– Был слух, дорогой шевалье, что ты собирался перебежать от нас в кавалерийскую дивизию. А теперь всем ясно: твое воинское призвание – быть солдатом матушки-пехоты – царицы полей.
На его шутку Бессараб лишь усмехнулся.
В этом тяжелом бою училище понесло большие потери. Был тяжело ранен майор Бойко. Командиром роты стал Стаецкий, а его место, по совету майора, занял Жежеря.
– Это надежный человек, – сказал Стаецкому Бойко. – Опыта, конечно, маловато. Надо подсказывать. Но можешь доверять – не подведет.
Лейтенант был такого же мнения о Жежере, который понравился ему еще с той ночи, когда ходили в разведку в Дарнадию.
Бои не прекращались ни днем ни ночью. Гитлеровцы упорно лезли вперед, их снаряды уже рвались в городе. Они, не считаясь с потерями, устилая землю трупами своих солдат, снова и снова атаковали курсантов, ряды которых заметно редели.
Жара. Фляги у всех опустели, нечем было утолить жажду. Неубранные трупы вражеских солдат, раздавленные танками, быстро разлагались на солнце, в воздухе висел тошнотворный смрад.
К вечеру 25 сентября бой утих. Когда стемнело, курсанты смогли поесть и вдоволь напиться.
Добреля, никогда не куривший, попросил у Печерского цигарку. Тот, достав из кармана пачку, молча ткнул ему в руку. Затянувшись дымом, Добреля закашлялся.
– Брось эту гадость, – недовольно сказал ему Жежеря. – Береги силы. Ты же знаешь, что капля никотина убивает лошадь.
– Назначили тебя командиром на мою голову, – добродушно ответил Матвей. – Тошнит от гнилостного зловония, дымом хочу перешибить его. А знаешь, Андрей, о чем я думаю?
– Нет у меня большого интереса знать, – пожал плечами Жежеря.
– Я всерьез, – сказал Добреля. – Прихожу к выводу, что история все же повторяется.
– Я так и знал, что ничего дельного не скажешь, – склонив голову на грудь, полусонно ответил Андрей.
– Да ты выслушай, – не унимался Матвей. – Наполеон напал на Россию в июне. И теперь Гитлер – тоже в июне.
– Ну и что?
– А ты подумай, какой завтра день.
– Тут и думать нечего: будет ничем не легче, чем сегодня, – ответил Жежеря. – Уверяю тебя.
– Эх ты, Солопий Черевик! – вздохнул Матвей. – И чему только тебя учили в университете? Завтра двадцать шестое августа. А ровнехонько сто двадцать девять лет назад, двадцать шестого августа, Наполеон проиграл Бородинскую битву. Понял?
– Чучело гороховое, помолчал бы чуток, – пробормотал Жежеря.
Печерский, сидя рядом с Матвеем и положив голову на подогнутые колени, казалось, дремал. Но тут встряхнулся, посмотрел на Добрелю и сказал:
– А в этом что-то есть. Значит, ты, Матюша, считаешь, что Днепровск может стать вторым Бородино?
– Конечно, – оживился Добреля, – И возможно, скажут про нас когда-нибудь, как об участниках Бородинской битвы. Помнишь, у Лермонтова: «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри – не вы!» Как ты на это смотришь, граф?
Печерский ничего не ответил, сделал вид, что снова задремал.
По другую сторону железнодорожной насыпи гремел бой. А здесь немцы пускали в небо осветительные ракеты, хотя от зарев не затухающих в Днепровске пожаров в степи было светло.
Не сбылись предположения Добрели. В полночь поступил приказ: выставив небольшой заслон, училищу срочно оставить свои позиции и направиться к переправе в районе западной окраины Днепровска, потому что фашистские части, оттеснив по ту сторону железнодорожной насыпи нашу кавалерийскую дивизию, вот-вот могли прорваться к берегу реки. В юго-восточной части города немцы захватили транспортный институт и с боями продвигались к центру Днепровска.
Курсанты-артиллеристы отходили двумя параллельными улицами. Шли сквозь густой дым пожарищ, смешанный с пылью и копотью. Местами мостовая была разворочена, зияли глубокие черные воронки, которые надо было обходить.
Жежеря и Добреля, вконец обессиленные, едва передвигая ноги, шли рядом.
– Что же теперь будет, Андрей? – спросил Добреля. – Выходит, что оставляем Днепровск?
– Молчи, Матвей, – тяжело дыша и обливаясь потом, тихо ответил Жежеря. – Сказано: отходим на новые рубежи…
– Я молчу, – вздохнул Добреля. – Но только не могу понять, что у нас получается…
– Не скули, – недовольно ответил Жежеря. – И без тебя сердце разрывается…
Переправлялись вслед за эскадронами кавалерийской дивизии по наплавному мосту, наведенному саперами. Он держался на лодках, понтонах, огромных колодах. Проезжая полоса моста была узкой, часто в темноте бойцы падали в воду и просили помощи. Все торопились, так как немцы вот-вот могли начать обстрел моста с берега и с воздуха. Однако фашисты пока не стреляли. Только позже наши догадались, в чем дело. Оказалось, что вслед за курсантами двигались немцы, переодетые в красноармейскую форму. Дойдя до левого берега, они ударили из автоматов в спину курсантам.
Завязался жестокий рукопашный бой, в котором курсантам удалось уничтожить всю ударную группу гитлеровцев.
…Больше недели полк Савельева вел бои на подступах к Днепровску. Фашисты оттеснили его к зданиям института железнодорожного транспорта. Это были новые, просторные учебные корпуса. Этот современный студенческий городок был гордостью Днепровска.
Оставив территорию института, полк еще сутки держался в городе, отчаянно обороняя каждый дом, каждый квартал. И все же вынужден был отойти.
В полдень бойцы переправлялись через реку. Небо застилал красно-рыжий дым, сквозь который едва виднелся медный диск солнца. Над понтонным мостом, по которому двигались савельевцы, висели фашистские самолеты. Они сбрасывали на них бомбы, обстреливали из пулеметов. Перед бойцами взвода Радича, только что вышедшими к берегу Днепра, взорвалась авиабомба. Ранило нескольких бойцов, в том числе и сержанта Стешенко: ему осколком распороло живот. Григорий, придерживая руками страшную рану, бережно опустился на большой камень. По его грязным пальцам текла густая черная кровь. Сержант умолял:
– Товарищ младший лейтенант! Мне крышка… Но… не оставляйте здесь. Перенесите на тот берег, – может, эти гады туда не доберутся.
Над ним склонился Воловик:
– Не бойся, друг, не оставим. И о смерти не думай. Лекари зашьют, вылечат. Мы еще погуляем на твоей свадьбе.
Сержант поднял на него страдальческий взгляд:
– Вы ей напишите, дядько Денис. Вы адрес знаете. Отца и Ульяну известите. Только не пишите, что так по-дурному… Скажите, что в бою…
Его положили на плащ-палатку и понесли через мост. Савельевцы спешили изо всех сил. Радичу тяжело было смотреть на своих заросших и запыленных боевых друзей. Часто мелькали белые повязки бинтов, сквозь которые проступала кровь. Раненные в ноги шли, опираясь на винтовки, костыли или на плечи своих товарищей. У всех на лицах – и гнев, и печаль. Тяжкие вздохи, ругательства, проклятия… Родное воинство! Что тебя ждет впереди?
Немецкая авиация все еще висела над переправой. Но вот появились наши «ястребки», и завязались воздушные бои. В небе непрестанно возникали и медленно таяли дымки от разрывов. Один фашистский самолет загорелся и упал в воду рядом с мостом.
…На какое-то время переправа опустела. Но вскоре на ней появились немецкие автоматчики. Вот тогда и налетели наши пикирующие «петляковы», начали сбрасывать бомбы на понтонный мост. Но бомбы ложились рядом с мостом, по обеим его сторонам, вздымая водяные фонтаны.
Радич видел: загорелся наш самолет и круто пошел вниз. «Почему он не выходит из пике, почему летчик не выбрасывается с парашютом? – в страхе подумал Зиновий. – Неужто идет на таран моста?»
От брюха самолета тяжело отделилась бомба. «Вот что он решил! – подумал Радич. – Чтобы наверняка разрушить мост, бросил бомбу и сам падает на нее. Он таранит мост…»
Бомба и пылающий самолет почти одновременно упали на мост, разрушив его.
