Текст книги "Любовь и память"

Автор книги: Михаил Нечай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)

После этого разговора еще не одну ночь комната Лесняка представляла собой настоящее поле битвы. Днем хозяин забивал колышками, заделывал все дыры в полу и в стенах, обивал их жестью, но крысы, натыкаясь на препятствие, еще больше бесились – затаскивали колышки в подпол или прогрызали рядом новые дыры и проникали в комнату, грызли книги, устраивали свои шумные оргии. Михайло днем заготавливал деревяшки и швырял в крыс, часто стучал об пол палкой, которая теперь постоянно находилась у его койки, но эти меры не действовали, и со временем он привык к своим неспокойным ночным гостьям и почти не реагировал на их бесчинства. Правду говорят: человек ко многому может привыкнуть, даже к таким тварям, как изголодавшиеся злые крысы.

Работа над «Историей полка», требовавшая сбора и изучения материала, продвигалась медленно, но постепенно материал все больше увлекал Лесняка, и в его голове все отчетливее вырисовывался план всей работы. Полк был создан в начале тридцатых годов, когда развернулось строительство Тихоокеанского флота. Первая здесь зенитно-артиллерийская часть создавалась на базе артдивизиона стрелкового полка, овеянного славой в боях против белогвардейских банд, японских и американских оккупантов. Как раз в этом полку начинал когда-то службу рядовым бойцом подполковник Остапченко. Он принимал участие в боях за Волочаевку, где впервые был ранен. В полку бывал и Сергей Лазо. Остапченко рассказал Лесняку много интересного из тех уже далеких времен, и на этом материале Михайло написал два очерка – о боевых традициях стрелкового полка и о подполковнике Остапченко, о том, как сын крестьянина, переселенца с Черниговщины, вырос из рядового бойца до командира зенитно-артиллерийского полка. Лесняк показал очерки Коровину, и он рекомендовал их для публикации в газете. После появления очерков на страницах «Боевой вахты» майор Самойлов подбадривающе сказал:

– Теперь вижу, товарищ лейтенант, что дело у вас пойдет как по маслу. Главное, говорят, удачно начать. – И тут же с серьезным видом добавил: – Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Однако это «тьфу-тьфу» не помогло. Как только Лесняк начал изучать документы об истории отдельных артдивизионов и батарей, то увидел, что об их деятельности в мирное время писать будет значительно труднее, нежели о событиях гражданской войны. Здесь почти не было ярких и впечатляющих событий. Надо было в будничной военной службе разыскивать интересные факты, исследовать трудности и пути их преодоления, обобщать опыт воспитательной, политической работы, поэтизировать нелегкое, до известной степени однообразное солдатское житье-бытье, проникать в характеры воинов, в их внутренний мир.

Стремясь сделать более весомыми свои очерки и зарисовки, Михайло прибегал к истории флота в целом, в частности писал о значении поездки в середине тридцатых годов младших командиров флота в Москву, о приеме их в Кремле, о встречах воинов на кораблях и в частях с писателями – Александром Фадеевым, Евгением Петровым, Всеволодом Вишневским и другими.

Конечно же с наибольшим интересом Лесняк писал о своем зенитно-артиллерийском батальоне, многих бойцов и офицеров которого он хорошо знал. В газете «На рубеже» были напечатаны его очерки о бывшем чапаевце майоре Мякишеве и лазовце Звягине. Все эти материалы, вырезанные из газет или напечатанные на машинке, иллюстрировались фотоснимками полкового фотографа и вклеивались в специальные альбомы.

Особую надежду Михайло возлагал на свой будущий очерк о бойцах станции орудийного наведения. Он знал, что, за исключением командира, это подразделение состояло целиком из девушек. Значит, и повествование об этом подразделении должно быть романтично-лирическим, возвышенным. Надеялся услышать там много захватывающих историй от девушек, которые добровольно пришли служить на флот.

V

Лесняк пришел на станцию после полудня. Она размещалась на широкой лесной поляне, посреди которой высилась большая палатка в зеленых и рыжих маскировочных пятнах, а по обе стороны ее стояла сложная и мудреная техника, назначение которой состояло в том, чтобы фиксировать появление самолетов-чужаков на дальних подступах к Владивостоку. Территория подразделения была обнесена высокой изгородью из колючей проволоки. У входа на территорию станции Лесняка остановила низенькая русоволосая девушка с винтовкой за плечами, потребовала пропуск и, нахмурив брови, долго и пристально изучала его. Потом вызвала командира подразделения. К ним подошел старший лейтенант, по внешнему виду одногодок Михайла, высокий, худощавый и немного сутуловатый. Он тоже проверил пропуск Лесняка и между прочим сказал, что его из штаба полка предупредили об этом визите. По его тону можно было понять, что он неохотно повинуется приказу, почему-то не одобряет его. Окинув фигуру Лесняка взглядом своих серо-зеленоватых глаз, он небрежным жестом пригласил его войти на территорию станции. На двух установках станции, которые безостановочно вертелись то в одну, то в другую сторону, бойцы-девушки сидели за пультами. Младшие командиры выкрикивали исходные данные. Увидев своего командира с незнакомым офицером, сидевшие за пультами стали с интересом поглядывать на них. Заметив знак, поданный командиром, продолжали учения, а одна из девушек недовольно воскликнула:

– Не отвлекаться! Кононова! Тебе повторять?

– Занятия по освоению материальной части, – проговорил старший лейтенант, обращаясь к гостю, и кратко пояснил принцип работы станции, которого Михайло не понял: СОН-2 была тогда новинкой в полку.

Старший лейтенант, двинувшись вперед, кивнул головой в сторону маленькой палатки, стоявшей в сторонке от большой, почти у самого ограждения, и пояснил:

– Мой КП и мое жилье. Я один здесь среди женщин. Если не считать двух соседних батарей.

– Вам, вероятно, весь полк завидует, – попытался сострить Лесняк. – Посчастливится же человеку командовать целым подразделением прекрасного пола!

Старший лейтенант не принял шутки и с укоризной взглянул на гостя:

– Вы хоть понимаете, что говорите? Если бы я знал, соглашаясь идти сюда, на что я решился! За полгода здесь уже трижды меняли командование. Чепе за чепе. Девушки – в полном расцвете, а рядом – артиллерийские подразделения, парни там – на пятом-шестом году службы. Вот батарейцы и штурмуют станцию – нет от них никакого спасения… А вы говорите…

Они вошли в просторную палатку, заставленную рядами коек, между которыми оставались узкие проходы. В стороне от входа стоял небольшой стол, за которым сидела женщина-лейтенант лет тридцати с постным продолговатым лицом. Она поднялась из-за стола, поправила пилотку на голове, подоткнула под нее пряди смолисто-черных волос и вопросительно посмотрела на Михайла.

Старший лейтенант сказал:

– Лейтенант Высоцкая, мой заместитель по политчасти. – И представил Лесняка.

В выражении лица Высоцкой ничего не изменилось. Она лишь крепче сжала свои тонкие губы. Михайло подумал: «Наверное, такими когда-то были классные дамы. Улыбается ли она хоть когда-нибудь?» Тем временем Высоцкая подала Лесняку листок бумаги, на котором столбиком были написаны фамилии.

– Что это? – спросил Михайло, беря список.

– Отличники боевой и политической подготовки, – пояснила лейтенант. – Думаю, именно они вас интересуют? Можно поодиночке их вызывать сюда.

Она вышла из-за стола, уступая Лесняку место.

Несколько часов Михайло разговаривал с девушками, интересуясь их куцыми биографиями, как они попали сюда и как им служится, каких успехов достигли они в освоении новой техники. Почти все говорили о том, что хотели попасть на фронт и никак не думали, что окажутся на этом флоте, что их забросят в лес и очень редко будут выдавать увольнения в город. Беседуя с ними, Лесняк мимоходом пытался каждую убедить в том, что таких суровых ограничений требует обстановка военного времени. Он видел, что девушки и сами всё понимали, однако от этого им было не легче.

Некоторые из них в разговоре упоминали свою подругу Кононову, которая помогла им быстро освоить материальную часть станции. Однако Кононовой в списке отличниц не было. Михайло сказал старшему лейтенанту, что хочет поговорить с Кононовой. Пока командир подразделения раздумывал, Высоцкая категорически сказала:

– Не следует.

– Почему? – удивился Лесняк.

– От нее все огоньки загораются, – пояснила лейтенант. – Мы, пока еще безуспешно, добиваемся, чтобы ее отчислили от нас. Но у девчат здесь круговая порука: все грозятся, что без нее будет еще хуже.

– В чем же ее вина? – спросил Михайло.

– В самоволки ходит, – откликнулся старший лейтенант. – Как ни сторожи – все равно обхитрит. А за нею и другие…

– Но ведь у вас у входа – часовой и вокруг ограждение, – напомнил Лесняк.

– Пфи! – закусила губу Высоцкая. – Что им заграждения? Да и на часах свои подружки стоят. Говорю вам – круговая порука…

– Захожу как-то ночью сюда, в палатку, часа через два после отбоя, окидываю взглядом койки – на каждой горбится одеяло. Значит, все на месте. А через полчаса прибегает Высоцкая и докладывает: пятеро в самоволке! «Как? – переспрашиваю. – Ведь я только что из палатки, они все были на местах».

Оказалось, девушки под одеяла положили свои шинели и другие вещи, а сами за ограждением в зарослях любезничают с парнями-батарейцами. В том числе, конечно, и Кононова.

– Мы уже ей выговор перед строем объявляли, гауптвахтой грозили – ничего не помогает, – жаловалась Высоцкая.

И вот Кононова сидит за столом напротив Лесняка, невысокая, тоненькая, такая миниатюрная, что даже не верится, что про нее такие страсти рассказывают. Косы уложены веночком, светлые брови ее все время в движении. Она лукаво и игриво, чуть исподлобья, поглядывает на Михайла и охотно рассказывает, как училась в школе, как, закончив педтехникум, учительствовала в глухом сибирском селе и наконец добилась в военкомате, чтобы ее призвали на военную службу. (А ее не хотели брать, потому что была слишком низкого роста.)

– Я еще дома выучилась на санинструктора, – щебетала Елена Кононова. – Нам, девушкам, это больше подходит, нежели какая-либо другая служба. Нам самой природой дано заботиться о ком-то, досматривать, и руки наши к этому более приспособлены. А девушки действительно говорили, что я им помогала? Да, я и эту новую специальность быстро освоила. Просто она мне легко дается.

– А как у вас с военной дисциплиной? Вы хорошо знаете устав? – спросил Лесняк.

Она бросила на него подозрительный взгляд, опустила глаза, смутилась.

– Не трудно догадаться, что вам уже всего наговорили обо мне. – Подняла голову, с вызовом проговорила: – Считаюсь злостной нарушительницей. – И вдруг высказалась со злостью: – А они, те, что вам говорили, принимают наше подразделение за иезуитский монастырь? Вы не можете, не имеете права сомневаться, что я здесь нахожусь из патриотических чувств. Скажете: учительница, а сама нарушает дисциплину, но ведь я все обязанности бойца выполняю честно. Вы сами подумайте: мне уже двадцать пять. Слышите? Двадцать пять. Это вам о чем-нибудь говорит? Так сложилось: жила в глухом небольшом селе, в котором была только одна начальная школа и четыре учительницы. Потом началась война. Я верю, мы победим, но когда – никто не знает. А я хочу быть матерью, чьей-то женой. Без своей семьи, без материнства – зачем мне жизнь? – Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала: – В чем же мои преступления? Что я родилась женщиной, что мечтаю о любви, о своей семье?

Лесняк растерялся, начал успокаивать, утешать, однако это выходило у него неумело, неубедительно, он смутился еще больше и умолк. Ему стало жаль эту девушку, как свою родную сестру. Он понимал Кононову и ее подруг, но чем он мог помочь, что пообещать?

…Описывая это девичье подразделение, Михайло вспоминал свою сестру Олесю, мать, трагическую Оксанину судьбу и пытался в каждую строку вложить как можно больше теплоты и любви своего сердца.

«…О женщины и девушки, дорогие наши матери и сестры! Какими же тяжкими муками наполнила война вашу жизнь, какую тяжесть взвалила на ваши плечи!» – думал Лесняк, все еще стоя у окна. Он хоть и смотрел на лес, освещенный предзакатным солнцем, но мысленно взор его блуждал далеко-далеко – в прифронтовых селах и городах, по черным руинам и пожарищам, заглядывал дальше – в Сухаревку и на берега Днепра, где проходило его детство и юность, где теперь стояла тревожная, зловещая ночь.

Михайло вернулся с фронта как будто другим человеком. Оказывается, двух фронтовых месяцев было достаточно, чтобы в его душе произошли крутые перемены. Перед грозной опасностью, перед лицом самой смерти все, что есть в человеке, – и самое высокое, и самое низменное – выплывает наружу, его не спрячешь. Он хорошо помнил, с каким нетерпением и страхом ждал первого боя, первого столкновения с врагом. Но его, как ему тогда казалось, просто подавила своей неожиданностью и жестокостью смерть Оксаны. Сколько с тех пор он передумал, то искал оправдания Оксаниным поступкам, то отвергал их. Нет, он не мог быть ее объективным судьей.

Вернувшись с фронта, он долго сторонился женщин.

VI

В начале августа Лесняка вызвал майор Самойлов, поблагодарил за работу и сообщил, что Михайлу надлежит передать все дела комсоргу полка, а самому отбыть в распоряжение политуправления флота. Таков приказ свыше.

Генерал Муравьев, начальник политуправления, принял Лесняка в назначенный час. Как только Михайло вошел в просторный и светлый кабинет, пол которого был застлан голубым ковром, генерал, невысокого роста, человек с ярким, чисто девичьим румянцем на полных щеках, хотя и был, как говорится, в теле, легко встал и вышел из-за стола.

– Товарищ генерал! Лейтенант Лесняк явился по вашему приказанию, – четко доложил Михайло.

– Вижу, что явился, – улыбнулся генерал и своей белой, пухлой, но довольно цепкой рукой крепко пожал руку Михайлу.

Пригласив Лесняка сесть, коротко расспросил, откуда он родом, где учился, что окончил, когда работал в районной газете. Внимательно глядя на лейтенанта ясными и умными глазами, будто оценивая его возможности, генерал сказал:

– Полковник Марголис, начальник политотдела ПВО флота, нажимает на нас, требует кадры газетчиков. У него в многотиражной газете «На рубеже» прорыв. Мы сначала забрали редактора, а потом и ответственного секретаря. На двух больших кораблях организовали новые многотиражки. А кадров нет. Недавно мы редактора подыскали, хотели бы вам предложить должность ответственного секретаря. Тем более что вас месяц тому назад приняли кандидатом в члены партии.

Генерал не ошибся, именно месяц назад смуглый и черноволосый полковник Марголис, уже немолодой, но весьма энергичный человек, в своем кабинете, перед вручением Михайлу кандидатской карточки, раскрыл ее, вслух прочитал фамилию и неожиданно грозно спросил:

– Ты почему до сих пор прятался от меня? Почему не признавался, что газетчик? Мы днем с огнем ищем журналистов, а он молчит, как воды в рот набрал.

– Я не прятался, – почему-то с виноватым видом отвечал Михайло, хотя и понимал шутку полковника.

– Как же не прятался? – еще более грозно спросил полковник. – «Боевую вахту» сразу нашел, а редакцию своей родной газеты «На рубеже» десятой дорогой обходил?

– Наша газета два моих очерка опубликовала, – оправдывался Михайло.

– Читал, но этого мало! – с улыбкой протягивая Михайлу кандидатскую карточку, Марголис продолжал: – Вот, вручаю этот дорогой документ и выражаю полную уверенность, что не подведешь товарищей, которые тебя рекомендовали. Закругляй свою работу по истории полка и садись в кресло ответственного секретаря нашей газеты. Справишься?

– Не знаю… Попытаюсь, – пожал плечами Лесняк.

Полковник снова нахмурился и погрозил пальцем:

– Я те дам – «не знаю»! Что за ответ? Он еще «попытается». Как должен отвечать настоящий моряк? «Есть!» и «Так точно!». А потом хоть из кожи лезь, но выполняй. Ясно?

– Так точно! – выпрямился Михайло.

Полковник удовлетворенно улыбнулся:

– Это уже другой разговор. – Решительно протянул Михайлу руку: – До встречи в ближайшее время.

И вот, кажется, это время настало. Лесняк сидит у стола начальника политуправления и внимательно слушает генерала, который, будто размышляя вслух, говорит:

– С тех пор как вы работали в районной газете, много воды утекло. К тому же в военной газете своя специфика. Я тут сегодня посоветовался с редактором «Боевой вахты» – флагмана нашей флотской прессы. Там подобрались опытные газетчики. Думаю, что вам не помешало бы повариться в их коллективе, обогатиться их опытом. Месяц постажируетесь, а потом – в распоряжение полковника Марголиса. Согласны?

Лесняк, конечно, был бы счастлив остаться в коллективе вахтинцев, но сказать об этом генералу не решился.

Так Лесняк оказался среди вахтинцев. Редактор флотской газеты сказал ему:

– На протяжении месяца ознакомьтесь с работой нескольких отделов. Сейчас пойдете в отдел пропаганды, сперва немного выручите нас: там вакантное место инструктора, а начальник лежит в госпитале. На днях должен вернуться. Пока что вашим шефом будет лейтенант Коровин, по всем вопросам обращайтесь к нему.

Вместе с Евгением Михайло вошел в отдел пропаганды, в котором стояли два стола: один, большой, у окна, другой – у стены. Заглянув в один, затем в другой ящики стола, Коровин достал две папки: в одной были еще не отредактированные, написанные от руки статьи, в другой – оттиски гранок. Нашелся и план работы отдела.

– Кое-какой запас есть, – удовлетворенно проговорил Евгений. – Этого хватит, пока вернется начальник отдела. Изучай материалы, важнейшее – планируй в ближайшие номера. Желаю успеха, друг.

Коровин ушел, а Михайло сел за стол и задумался. Начало оказалось не очень удачным. «Изучай… планируй… – мысленно повторял он слова Коровина. – Легко сказать. Откуда я знаю, что сейчас важнее и с чего начинать? У меня вечно не как у людей. Называется – пришел на стажировку. Стажироваться – значит учиться у старших, опытных. А тут сразу – отвечай за отдел…»

Солнце поднялось высоко и через открытое окно немилосердно жгло спину. Воздух был влажным и горячим, Михайло вспотел, утирая пот, расстегнул пуговицу на воротнике. В этот момент открылась дверь и в кабинет вошел морской офицер.

– Вы по какому делу? – спросил Лесняк, приняв его за военкора с корабля.

– Я? – переспросил офицер. – А вы что здесь делаете? Я впервые вас вижу.

– Назначили меня сюда, – немного смутившись, ответил Лесняк, догадавшись, что вошедший – какое-то редакционное начальство.

– Гм… назначили… Передовая есть?

– Передовая?.. Передовой нет…

– Тоже мне работнички, – буркнул офицер и вышел.

«Начинается», – подумал разочарованно Лесняк.

В тот день к нему больше никто не заходил, и он перечитал все материалы, лежавшие в двух папках. После обеда сидел в библиотеке – изучал подшивку газеты за два предыдущих месяца, интересуясь прежде всего пропагандистскими статьями.

На следующий день снова пришел тот же офицер, с порога спросил:

– Передовая есть?

– Нету, – ответил Михайло.

– Работнички! – снова буркнул офицер и хлопнул дверью.

Кто этот офицер, Лесняк еще не успел узнать. Он вышел в коридор и, наткнувшись на Коровина, спросил его, показывая рукой на отдалявшуюся фигуру офицера:

– Кто он такой? Уже второй раз спрашивает у меня передовую. А где ее взять?

Евгений рассмеялся:

– Это подполковник Сальников, заместитель редактора. Ты должен бы знать его – он поэт Андрей Сальников. Слыхал песню: «Горделивая, проворная, ты коварна и грозна, морякам одним покорная, океанская волна»? На его слова написана. А относительно передовой – обратись в секретариат.

Михайло робко открыл дверь в кабинет ответственного секретаря и увидел за столом капитана с авиационными погонами. Тот как раз с аппетитом ел жареную камбалу.

– Разрешите узнать, по отделу пропаганды есть в запасе передовая? – спросил Лесняк.

Капитан нехотя поднял на него большие серые глаза и флегматично спросил:

– Откуда на палубе пехота – царица полей? – Михайло уже успел заметить, что он один в редакции одет в армейскую форму. – С кем имею честь?

Лесняк пояснил. Капитан, проглотив еду, сказал:

– Передовую сперва пишут, затем сдают в секретариат. И только после этого интересуются ее судьбой.

Выйдя в коридор, Лесняк остановился, думая над тем, как ему быть дальше. Снова идти за советом к Коровину? Как-то неловко, еще посмеется над его наивностью. И он решительно пошел в библиотеку, взял подшивки, прочитал две передовые статьи по отделу пропаганды и, вернувшись в кабинет, нашел в редакционном плане более-менее близкие ему две темы для передовицы. Вместе с Коровиным остановились на одной, и Михайло засел за работу. Он писал и зачеркивал, комкал листки исписанной бумаги, бросал их в корзину. Наконец словно где-то плотина прорвалась – пошла строка за строкой, и к вечеру он сдал статью на машинку. Получилось тринадцать страниц. «Чертова дюжина, – проговорил Михайло. – Плохая примета». Перечитал и удивился: написано гладко и важные мысли изложены четко. Едва успел он дочитать последнюю строку, как в кабинет вошел все тот же офицер. Михайло, не ожидая его стереотипного вопроса, вышел из-за стола, протянул ему стопку страниц и почти прокричал:

– Так точно!

Подполковник перелистал странички, покачал головой:

– Что это?

– Передовая.

– Нет, не передовая, а пропагандистская статья на два подвала. Вы не Гоголь, могли бы и покороче написать. – Он вернул листки Лесняку: – Сократите втрое – и на машинку.

Заместитель редактора вышел, а Михайло соображал, стоя у двери, как действовать дальше. Оказалось, что писать историю полка было значительно легче, там никто не устанавливал норм, не подгонял. «Вы не Гоголь…» «Сократить втрое». Он снова пошел к Коровину и рассказал ему о своем разговоре с заместителем редактора. Евгений подбадривающе улыбнулся:

– Ничего страшного. Сейчас уже поздно – иди домой, отдыхай, а рукопись оставь. Я сегодня дежурю по номеру, между делом просмотрю твой опус.

На следующий день Коровин порадовал Михайла:

– Передовая у тебя получилась. Я, разумеется, ее сократил и ночью заслал в типографию.

У Лесняка словно гора с плеч свалилась. А Коровин по-дружески добавил:

– Вообще, мне кажется, твой жанр скорее очерк, нежели передовая. Это ты имей в виду. Хотя наш брат газетчик должен уметь все…

В первые дни работы в редакции к Лесняку частенько наведывался старший лейтенант Голубенко. Он был ветераном редакции, настоящим мастером своего дела, отличавшимся исключительной оперативностью. Начинал службу в то время, когда здесь только создавался большой флот. Своего печатного органа молодой флот еще не имел, центральные газеты приходили во Владивосток с запозданием на две недели. Но моряков надо было знакомить с событиями внутренними и зарубежными, с историей и богатствами Дальнего Востока, развивать у недавних балтийцев и черноморцев любовь к Приморскому краю. Так возникла идея издания «Информационного бюллетеня», который в начале тридцать шестого года был преобразован в газету небольшого формата «На боевой вахте».

Усиленное внимание строительству флота уделял командарм особой Дальневосточной Красной Армии Блюхер. Прославленный полководец времен гражданской войны часто бывал на кораблях, значительная часть которых прибыла из других флотов. Кроме этого здесь несли службу недавние транспортные суда – «Томск», «Ставрополь», «Теодор Нетте», «Астрахань», переоборудованные в минные заградители, и рыболовецкие траулеры «Ара», «Пластун», «Гагара», «Баклан» и другие, переделанные в тральщики.

В один из погожих летних дней на крейсер, где служил комендором Голубенко, в Сопровождении комфлота Викторова прибыл Блюхер. Он принял рапорт командира корабля и приветливо пожал ему руку. На командарме был френч защитного цвета, на голове – новый шлем. Обойдя строй и поздоровавшись с командой, Блюхер изъявил желание осмотреть крейсер. Подали сигнал: «Корабль к осмотру!» Видимо, командарм остался доволен: экипаж хорошо знал свои обязанности.

Вот тогда-то комиссар крейсера и приказал комендору Голубенко сделать несколько фотографий. Причем предупредил: часть снимков сделаешь и для «Информационного бюллетеня». Андрей Голубенко, часто снимавший свою братию, начал волноваться – ему никогда не приходилось фотографировать такое высокое начальство! Не станешь же просить Блюхера, чтобы он позировал.

Гости разговаривали с матросами, осматривали корабль, и Голубенко фиксировал каждый их шаг, но кадры его не удовлетворяли: то фон не тот, то освещение не подходит. «Вот если бы они поднялись на капитанский мостик, – мелькнула мысль. – Там можно было бы щелкнуть на фоне моря». И Андрею повезло: Блюхер предложил подняться на капитанский мостик. Но фотографу там приткнуться негде. Что делать? Не терять же такой редкостно-счастливый случай! Голубенко взглянул на орудийные стволы главного калибра. «Вот откуда надо снимать».

Он обратился к комендорам:

– Братцы, выручайте, – и пояснил свой замысел.

– Ты что, ошалел? – послышалось в ответ.

– Не для меня, братки, для «Бюллетеня». Понимаете, просили из редакции.

Эти слова оказались магическими. Матросы поснимали ремни, вмиг связали их, подняли Андрея и припасовали его к стволу орудия… Снимок действительно получился блестящим. Вскоре после этого случая Голубенко перевели на службу в редакцию. Это произошло летом тридцать пятого, а с апреля сорокового, когда газета была названа «Боевая вахта» и стала выходить большим форматом, Андрея назначили начальником иллюстративного отдела. С тех пор он и работает в редакции, стал теперь «старожилом». Он делал снимки на Хасане, в прошлом году побывал на Северном флоте, вернулся загорелым, исхудавшим и счастливым. На Севере, при высадке на один из островов, он уронил в море свой чемоданчик с дорогой фотоаппаратурой и пленкой. Но с огромным воодушевлением он рассказывал о героях-североморцах. И как при этом сияли его зелено-серые глаза! Лишь значительно позднее боевахтинцы узнали о его личном подвиге: он разминировал маяк и взял в плен нескольких солдат противника.

Андрей плавал и на подводных лодках, и на линкорах, выходил в океан на сторожевых эсминцах.

Михайло мечтал побывать в командировке вместе с Голубенко, увидеть его в работе, поучиться у него. И вскоре такой случай представился: пришел Андрей и сказал, что получил от редактора задание посетить отдаленный гарнизон и что редактор не возражает против поездки туда Лесняка. В тот же день, наскоро собравшись, они выехали в дорогу. Им повезло – подвернулся попутный торпедный катер, и после полудня они уже прибыли к месту назначения. Однако из-за довольно большой волны им никак не удавалось пришвартоваться к пирсу. Решили выброситься на берег в резиновой шлюпке.

Голубенко вручил Лесняку фотоаппарат и при этом сказал:

– Если будешь тонуть, аппарат держи над головой, я сперва схвачу его, а потом буду спасать тебя. Наш журналистский девиз таков: «Жив ты или помер, а материал сдай в номер».

Михайло подумал: «Андрей подбадривает меня, салагу, в эту критическую минуту. Молодец!»

Подошли к берегу. Первым прыгнул в воду Голубенко, и в ту же секунду шлюпку перевернуло. Лесняк оказался по шею в воде, но приказ старшего по званию выполнял: фотоаппарат держал над головой. Выбрались на берег, подтянули лодку, разделись и расстелили на камнях обмундирование. Вдруг в портфеле Андрея что-то зашипело, показался дым, и вслед за ним раздался взрыв. Оказалось, что в магний проникла вода.

– Ну вот, выполнили задание! – с досадой проговорил Голубенко, с грустью поглядывая на портфель, из которого продолжал струиться сизоватый дымок. – Сам черт дернул меня за язык, когда я предложил твою персону себе в спутники. Растяпа!

Михайло виновато молчал, а Голубенко, стоя в трусах на камне, выкручивал свои штанины. Поглядев на приунывшего Лесняка, начал успокаивать:

– Ладно, не переживай, Михайло, – растяпа не ты, а я. Мне в разных передрягах приходилось бывать, пора бы уже стать предусмотрительнее…

– Всего не предусмотришь, – глухо отозвался Лесняк.

– Это верно. У меня случай был поздней осенью: послал редактор к артиллеристам береговой обороны, а живут эти пушкари в диком, отдаленном от благ цивилизации месте. Берег неприветливый, вокруг – море и непроходимая тайга. Пирсов никаких. Добирались к пушкарям так: останавливается корабль в миле от берега и ждет, пока к борту подплывет шлюпка. На этой шлюпке и шли к суше. И таким же манером – назад, на корабль.

Андрей аккуратно расстелил брюки на валуне, подошел к Лесняку – высокий, худощавый, как Дон Кихот, только без бородки.

– Прожил я у пушкарей три дня, – продолжал Андрей свой рассказ. – Снял десятка два кадров, фактов нагреб полный блокнот. В день отхода сложил все свое хозяйство в чемоданчик, сверху блокнот бросил и пошел на берег – подстерегать оказию. Жду час, другой. Ветер озорничает – сухим снегом лицо сечет. Волна поднялась. «Баллов шесть, не больше», – успокаивают приезжих местные жители. Наконец вдали замаячил корабль. Не прошло и полутора часов, как шлюпка причалила возле нас. Пока шли к кораблю – покачивало, а когда оказались с ним борт к борту, начало подбрасывать, как на трамплине. Первой прыгнула на палубу тучная тетка, я тоже нацелился, спружинил – и вслед за нею. Тут-то счастье отвернулось от меня: пока я пребывал в полете, раскрылся мой чемоданчик – и все хозяйство вместе с блокнотом плюхнуло в морскую пучину. Правда, кое-что и в шлюпку попало. Ну, из шлюпки достали, а остальное с блокнотом – в бездну. Приехал в редакцию, а там кричат: «Давай материал! Немедля!» Что делать? Дал – «Пушкари с берега ветров». И скажу честно: шедевр у меня не получился. А почему? Да потому, что для шедевра нужен был блокнот с фактами…

Закончив рассказ, Андрей пустился в бег на месте – решил согреться. А ветер безумствовал. Море бушевало. Посмотрев на зашедшее за тучку солнце, потом на часы, сказал Лесняку:

– Не унывай, парень! До вечера далеко, одежда на таком ветре быстро просохнет. Фотоаппарата жаль, но ничего – отремонтирую. А выход из положения всегда можно найти – только захотеть надо. Не может быть, чтобы здесь, в гарнизоне, не нашлось фотолюбителя с аппаратом.

Задание редакции они тогда выполнили. Более того: корреспонденцию Михайла отметили на редакционной «летучке». Это вселило в него больше уверенности, и спустя несколько дней, воспользовавшись своими фронтовыми записями, он написал фельетон о двух фрицах, взятых в плен в женских шубах и шерстяных платках, просивших шнапса и во все горло оравших «Гитлер капут!». Фельетон опубликовали в сатирической рубрике под названием «Полундра» и затем вывесили на стенде лучших материалов газеты. С тех пор Лесняк вошел в коллектив редакции как свой вахтинец.