Текст книги "Любовь и память"

Автор книги: Михаил Нечай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Юрий Печерский, по национальности поляк, стройный, с белесым чубом и голубыми глазами, по-девичьи бледным лицом, с изысканными манерами, действительно мог бы сойти за молодого графа в каком-либо кинофильме.

– Не так ли, ваше сиятельство? – обратился к нему Жежеря.

– Совершенно верно, – подтвердил тот, подойдя к столу и разглядывая белую скорлупу и черные яйца.

– Но когда ты, Микола, дерзишь, – продолжал Жежеря, – мне кажется, что передо мной не шевалье, а шеваль, что в переводе означает просто лошадь.

– Да что ты понимаешь в лошадях? – презрительно прищурился Бессараб. – Лошадь – красивейшее животное в мире. А что такое лошадь для воина-кавалериста во время боя? Вернейший друг. Да я самого плохого коня на тебя не променяю.

– А для меня лошадь – самая обыкновенная тягловая сила, – сказал Андрей. – Относительно же войны, если заварится, то она будет войной моторов, а не кавалерии…

Вдруг Жежеря увидел, что на столе разбросана скорлупа от яиц. Он молитвенно сложил ладони, поднял их на уровень подбородка и проговорил:

– Нет, хлопцы, все же что ни говорите, а на небе, видимо, что-то есть. Недаром же я, идя к вам, сотворил молитву. – Закатив глаза под лоб, он молитвенно произнес:

 
О боже,
Я к тебе взывал,
Поклоны бил раз двести,
Но если зубы ты нам дал,
То дай же и поесть нам.
 

Опустив руки, продолжал:

– Где, откуда, хлопцы, этот дар божий у вас?

С этими словами Андрей снял шапку, посмотрел, куда бы ее положить, и, не найдя места, засунул ее за борт своего порыжевшего пальто, затем, подойдя к столу, осенил его крестным знамением.

– Сейчас, друзья, когда я заговорил вам зубы, кажется, могу и свои собственные пустить в дело, ибо, как сказал бы Тиль Уленшпигель, «кто голоден, тот пусть ест!». – Облупленное яйцо он взял двумя пальцами и поднял на уровень своего лица, затем, как это делают фокусники, зажал его в ладонях, дважды взмахнул руками и втиснул яйцо в рот. Он жевал медленно, перемещая его то за одну, то за другую щеку.

Все оторопело смотрели на него. Корнюшенко испуганно крикнул:

– Что ты делаешь, сумасшедший?!

– Не тронь его, – сказал Бессараб. – Может, все же его разорвет.

– Тебе смешно, а если этот обжора сыграет в ящик, кто будет отвечать? – возразил Евгений.

Смакуя, Жежеря то закатывал глаза под лоб, то сладостно зажмуривал их, слегка покачивая головой. Проглотив яйцо, взял второе, повторив прежнюю манипуляцию, и протянул руку к третьему, приговаривая:

– Спасибо, хлопцы, что облупили для меня яйца. Эта добропорядочность вам зачтется, когда в минуту Страшного суда предстанете перед всевышним.

После третьего яйца картинно повернулся к Юрию Печерскому, который особенно внимательно приглядывался к нему:

– Прошу угощаться, граф. Редчайший деликатес.

Отрицательно покачав головой, Печерский отступил от стола.

Когда Жежеря снова протянул руку к яйцу, Лесняк запротестовал:

– Стоп! Прекратить расхищение чужого добра!..

– Верно, – поддержал его Евгений. – Оттяните едока от стола.

– Друзья! – предостерег Андрей. – Не давайте своим рукам воли – я отступаю добровольно. И говорю вам: не морите себя голодом, смелее ешьте эти черные яйца. Помните: страх идет от незнания. Если бы вы читали не только то, что включено в университетскую программу, то знали бы, что, например, некоторые народы в Азии с древних времен едят черные яйца, и не только не отравляются ими, а, наоборот, интенсивнее других размножаются.

– Ты что, серьезно? – с недоверием спросил Бессараб.

– Он еще спрашивает! – ответил Жежеря.

– Хлопцы, – окинув товарищей испытующим взглядом, проговорил Радич, – может, и мы навалимся? Что будет Андрею, то и нам.

– Еще один сумасшедший объявился! – бросил на него жесткий взгляд Евгений и обратился к Жежере: – У тебя, Андрей, что желудок, что голова – весьма вместительны. И когда ты успел столько прочитать и запомнить?

– Если человек нуждается в чем-либо – его не приходится заставлять, – спокойно ответил Жежеря. – У тебя, Женя, тяготение к танцам, тебе все равно, есть книги на свете или нет.

– Еще моя бабушка говорила: не забивай свою голову чужими словами, учись мыслить самостоятельно, – ответил Корнюшенко. – К книгам меня никогда не тянуло. Сперва я этим мучился, а позднее и сам заметил: если размышляешь, сделать что-нибудь или не сделать, то, как правило, выходит – лучше не делать.

– Посмотрите на него – извергает афоризмы! – выкрикнул Микола. – Откуда это, Женя?

Корнюшенко постучал пальцем по лбу:

– Вот откуда! Сам придумал, не то что ты, Дидро и Гельвеция обкрадываешь.

– Ну, это уже плагиат! – рассердился Жежеря. – Это высказывание принадлежит знаменитому японскому автору «Записок от скуки» Кенко-хоси.

– Окстись, Андрей, – запротестовал Корнюшенко. – Я не только не читал, но отродясь не слыхал об этом японце.

– Это еще ничего не значит, – настаивал на своем Жежеря. – Ты не читал, а кто-то другой читал, и от этого другого ты утащил мысль, которая принадлежала японцу, записавшему ее от скуки… И когда записал? В четырнадцатом столетии нашей эры. До тебя же она дошла в середине двадцатого века.

– Погоди, Андрей, – обратился к нему Радич. – Ты лучше ответь, почему в Азии едят тухлые яйца, с чем едят и когда именно: в черные дни, чтоб только богу душу не отдать, или на праздники по религиозному обряду?

– Ответ начинаю с того, чем ты закончил, – с готовностью ответил Жежеря. – Во-первых, они едят это чудо не так уж и часто, во всяком случае не в будние дни. Во-вторых, их тухлые яйца нельзя называть тухлыми, потому что их на протяжении нескольких месяцев выдерживают в специальном растворе, состоящем из соли, извести, древесного пепла.

Радич, Лесняк и Добреля застыли на своих местах, а Бессараб и Печерский скептически слушали Жежерю. Тем временем Корнюшенко подбежал к столу и начал бросать облупленные и необлупленные яйца в фанерный ящик, раздраженно говоря Жежере:

– Не валяй дурака, Андрей, беги в медпункт немедленно. Нашел с чем шутки шутить.

Андрей спокойно обратился к Добреле:

– Пойдем, Матюша, домой, что-то меня на дремоту потянуло.

Добреля настороженно спросил:

– А может быть, Андрейко, пока не поздно, и в самом деле махнуть в медпункт? Если ко сну клонит – это плохо. Явная примета…

Жежеря молча двинулся к двери. За ним поплелся и Добреля, но Андрей вдруг обернулся и с невинным видом спросил Матвея:

– А яйца?

– Что – яйца? – удивился Добреля.

– Яйца забыл вернуть Корнюше.

Добреля прошептал:

– Ты уже бредишь, Андрейко.

Жежеря подошел к столу, протянул над ним руку и легко встряхнул ею – из рукава одно за другим, как тугие резиновые мячики, выпали три яйца.

Все изумленно поглядывали то на яйца, но на Андрея.

– Погоди! А что же ты жевал? – спросил Печерский.

– Язык, – рассмеялся Жежеря. – Свой собственный язык, ваше наивное сиятельство.

– Вот циркач, всех надул! – рассмеялся Радич.

Жежеря гордо вышел из комнаты. За ним последовал восхищенный выходкой друга Матвей. Но Андрей тут же вернулся:

– Эх вы, недомыслы! От голодухи набросились на тухлые яйца, напрочь забыв о семечках. А это же царский харч.

Все, словно по команде, снова кинулись к посылке.

IX

Алексей Сваволя, полный, сутуловатый студент с круглым смуглым лицом, круглыми карими глазами и вьющимся чубом, в первые дни держался обособленно и на «спортзаловцев» посматривал свысока. Он был годами двумя старше тех, что пришли сюда сразу после десятого класса. Сваволя до поступления в университет работал в районной газете; он хорошо одевался, на лекции приходил с новым кожаным портфелем. Но в таком пестром скопище молодых людей трудно продолжительное время оставаться независимым.

По привычке журналиста Алексей ежедневно покупал областную газету и перед сном, сидя у тумбочки или лежа на койке, прочитывал ее от корки до корки. Как-то вечером, когда он сидел на своей койке с газетой в руках, к нему подошел Жежеря. Скрестив руки на груди, проговорил:

– Позвольте спросить, товарищ политик, о чем сегодня пишут газеты?

Сваволя неторопливо поднял голову, окинул Андрея спокойным взглядом, ответил сдержанно:

– О многом.

– Вот это ответ! Коротко и неясно, – оживился Жежеря. – Ставлю вопрос номер два: долго ли вы, не уважаемая мною Сваволя, будете строить из себя сфинкса?

– Я вас не понимаю, – недовольно ответил Алексей.

– Вот видите: вас я с первого слова понял, а вы меня – нет, – снисходительно улыбнулся Андрей.

«Спортзаловцы» уже заметили, что Жежеря в вызывающей позе стоит перед Сваволей, – значит, предстоит интересное представление. И поодиночке начали приближаться к ним.

Жежеря, по-стариковски покряхтывая, сел на койку напротив Алексея, деловито сказал:

– Трудно вам. У меня же такая натура: не могу не помочь, если вижу человека в затруднительном положении.

– Какое затруднение? Почему мне трудно? – все выше на лоб ползли кустистые брови Сваволи. – Вы что-то путаете, молодой человек.

– Да, да, вам трудно, – отрицательно покачивая головой, повторил Жежеря. – Только вы не можете или не решаетесь в этом признаться. Видите ли, человек издавна с уважением относится к самому себе, а свое поведение считает результатом таких глубоких и мудрых размышлений, что часто не желает анализировать свое «я» и, в частности, свое поведение. Почему? Самолюбие, гордость мешают. Недаром говорят, что со стороны виднее.

– Вы можете покороче? – прервал его Сваволя.

– Могу, – продолжал Андрей. – Философы различают два вида характеров: настоящий и искусственный, или, еще можно сказать, позерский. Постоянно выдавать себя за того, кем ты не являешься, – трудно. Иногда это тяжкое мучение, тем более когда живешь в таком сумасшедшем сборище, где каждый, впервые вырвавшись на свободу, чуть ли не на голове ходит. Сознайтесь, Алексей: неужели у вас не возникает иногда желания сбросить с себя маску позерства и стать самим собой? Вы же обрекаете себя на одиночество в коллективе. Ваша напускная солидность и этакая наивная значимость вызывает у всех только неприязнь.

– Напускная солидность? – удивился Сваволя. – Говорите, говорите, я слушаю вас.

– Когда-то великий писатель, – гнул свою линию Жежеря, – сказал о менее талантливом: «Он меня пугает, а мне не страшно». Вот сейчас я смотрю на ваши поднятые брови и искривленные в пренебрежительной улыбке губы, и мне припоминается один давний случай. Я лично там не был, но, если верить историкам, ну хотя бы тому же Светонию или, возможно, Тациту, как-то в такой же солнечный день, в Риме, Цицерон допрашивал одного знатного римлянина. Этот римлянин, чувствуя себя обиженным, с гневом смотрел на Цицерона и при этом одну бровь вздернул к волосам, а другую опустил на бороду. Цицерон же на это спокойно заметил: «А ярость вам не к лицу».

«Спортзаловцы» рассмеялись. У Сваволи вмиг брови стали на свое место, а круглое лицо его расплылось в улыбке. Отложив газету в сторону, он сказал:

– Ну, ты и даешь, Жежеря! Прирожденный комик, талант. С тобой не заскучаешь.

– Разве только со мной? – переспросил Андрей. – У нас на литфаке собрались одни лишь таланты. Быть раскованным, открытым и искренним с людьми – это высшее блаженство для души. Раскуйте свою душу, Алексей!

– Разве ты не заметил, маэстро, что я уже расковался, – рассмеялся Сваволя и весело посмотрел на собравшихся вокруг них «спортзаловцев». – Может, вам, хлопцы, так показалось… Но я вовсе не считаю себя замкнутым, а тем более – талантом. Я работал в районной газете и понял, что в наше время журналисту без высшего образования не обойтись. Пошел учиться. Но чтобы корчить из себя гения – упаси бог!..

Жежеря обвел взглядом товарищей и проговорил:

– А вы чего торчите здесь? Видите – потерпевший получил первую помощь. Расступитесь! Дайте ему больше воздуха и времени на собственные размышления.

Высказавшись, Андрей вразвалочку пошел к своей койке.

После этого эпизода Сваволя прочнее вошел в коллектив. По вечерам, возвращаясь в спортзал, он громко сзывал студентов:

– Эй вы, монахи-книжники! Может, высунете свои носы из архейской эры и хоть на миг задумаетесь над тем, что творится на белом свете сегодня?

Вскоре Сваволю за сообщение свежих новостей прозвали «ходячим радио».

А в мире действительно становилось все тревожнее. Не утихали бои на фронтах в Испании. Все выше поднимал голову фашизм. Силой оружия Гитлер присоединил к Германии Австрию, готовился к захвату Чехословакии.

В начале осени положение в Чехословакии резко осложнилось. Закрывая в Нюрнберге съезд немецких фашистов, Гитлер произнес речь, полную резких угроз в адрес Чехословацкой республики, а вслед за этим в Судетской области фашисты организовали путч.

Радиорепродуктора в спортзале не было, и, когда Сваволя где-то задерживался, студенты роптали:

– Где же «ходячее радио» запропастилось? Весь день живем как во тьме, оторванные от событий в мире.

Однажды Сваволя вбежал в зал и взволнованно объявил:

– Внимание, братцы! Наматывайте себе на ус! – и начал читать сообщение ТАСС из Парижа о заседании французского правительства. По сообщению агентства Гавас, состоялось заседание французского совета министров. На заседании председатель правительства Даладье и министр иностранных дел Жорж Боннэ выступили с докладами в связи с речью Гитлера и сделали сообщение о последних инцидентах, происшедших, в Чехословакии…

Студенты живо обсуждали только что услышанные новости. Им хотелось знать, как развернутся события дальше, и они все чаще обращались к Алексею, будто он мог знать больше того, что пишется в газетах. Сваволя решительно комментировал события, жестикулируя заверял:

– Демократические силы мира не допустят того, что произошло с Австрией. Вот запомните мои слова – на защиту Чехословакии поднимутся вооруженные силы многих стран. Они поставят Гитлера на свое место.

Но уже на другой день мир облетела весть, что во время переговоров с Чемберленом Гитлер заявил, будто последние события доказали невозможность сосуществования немецкого и чешского народов в рамках единого чехословацкого государства и поэтому, мол, дальнейшие переговоры с чехословацким правительством немыслимы. Гитлер потребовал отделения Судетской области от Чехословакии.

В конце сентября произошла известная Мюнхенская конференция. Реакционные силы Чехословакии, пришедшие тогда к власти, после мюнхенского сговора предали свой народ, капитулировали перед Гитлером. Только коммунисты остались верны народу. Клемент Готвальд выступил со статьями в газетах «Руде право» и «Роте фане», в которых раскрыл измену, совершенную чехословацкой реакцией. Он заявил тогда президенту Бенешу, что даже голодные и босые абиссинцы и те оказали сопротивление агрессору…

В газетах замелькали заголовки: «Немецкие войска оккупируют все районы, где предполагалось провести плебисцит», «Немцы оккупируют пятую зону Чехословацкой республики», «Захватчики безнаказанно кромсают Чехословакию»…

«Спортзаловцы» теперь особенно внимательно следили за происходившими в мире событиями, которые сыпались как из мешка. Переплеталось значительное с мелким – события международного плана и студенческие будни.

Зимой литфак неожиданно прославился – добился на первой сессии наилучших показателей. Левко Палагута напечатал в областной газете статью о своих однокурсниках. В общежитии ее читали и обсуждали во всех комнатах. Палагута писал:

«…Студент первого курса Андрей Жежеря с волнением вспоминает прошлое, мечтает о будущем. Да, жизнь действительно удивительна и прекрасна. Детские годы Андрейки прошли в беспризорности. В четырнадцать лет он попал в зал суда. Приговор, далее исправительная коммуна. Славные чекисты воспитали из него нового человека. После средней школы Андрей работает на рудниках Кривбасса. Во время обвала получает контузию. Наши замечательные врачи возвращают ему здоровье, и вот он – студент литературного факультета…

19-летний комсомолец-отличник Борис Цукерман готовится не только стать хорошим специалистом-филологом, но увлекается и шахматами. Он имеет первую всесоюзную категорию. Его однокурсник Сергей Ващук написал интересную повесть… А студент Микола Бессараб тренируется на ипподроме, чтобы получить звание «Ворошиловского всадника»…».

В одном из номеров газеты через всю первую страницу красным шрифтом сверкала шапка: «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!» В это верили, этого ждали.

А на третьей странице этой же газеты сообщалось, что Советское правительство ассигновало для помощи испанским беженцам значительную сумму и перевело ее в распоряжение испанского посла в Париже.

В конце марта генерал Франко объявил, что он присоединяется к антикоминтерновскому пакту.

Еще через два дня агентство Гавас передало, что, по сообщению из Бургоса, войска генерала Франко заняли Гвадалахару. Вся зона Мадрида радиусом в 60 километров оккупирована фашистскими войсками. Корпус фашистских войск под командованием генерала Аранда начал наступление на юге Испании вдоль Средиземноморского побережья…

Пройдет еще один день, и США признают правительство генерала Франко.

X

Лесняк сидел у открытого окна. Вдали, там, где начинался город, краснели стены домов. На пустыре, под зелеными кустами вереска, за островками травы, местами чернела земля. Возле общежития в тополевых аллеях слегка трепетала молодая листва. Теплый душистый воздух вливался в комнату.

Перед Михайлом на подоконнике лежал раскрытый конспект по политэкономии. «Товар – деньги – товар», – вспомнилась ему формула, но вникать в ее суть не хотелось. Пьянящий весенний воздух словно подхватил его воображение и перенес в родную Сухаревку…

Сухаревка… Раскинулась она в долине, протянулась по обе стороны прудов – Малого и Большого. Над водой поднимается молодой камыш. Михайло видит спокойный синий плес, усеянный белыми и желтыми лилиями. С Малого пруда, где поднялась осока и широколистая рогоза, веет теплым запахом татарского зелья. А дальше кудрявятся зеленью ивы. Одна склонилась над криницей, поросшей густой травой. На подгнившем бревне сидит зеленая лягушка, тяжело дышит. Белые ее бока то надуваются, то западают. Вдруг на иве отзывается кукушка. Она не видна – спряталась в густой листве. Звенят комары. В ветвях пауки плетут паутину. И куда ни кинешь взор, всюду бело-розовые облака – густо расцвели вишневые сады.

На лесняковском дворе белеет ствол осокоря. Мать вышла из хаты в сени, в голубой кофте и черной юбке, босая. Белый платок сполз на затылок. Остановившись на пороге, она зовет:

– Олеся! Достань из колодца воды, поставь на солнце, пусть греется. Корова вернется из стада – не ледяную пить будет…

На улице по обочинам дороги и вдоль дворов стелется спорыш, а на проезжей части дороги тут и там поблескивает желтизной оброненная с возов солома.

«Почему – солома? – удивляется Михайло. – Солома на дороге бывает в жатву, во время перевозки, в летнюю жару. А сейчас только сев начался…»

– Мишко! Ты что – оглох?! – кричит сидящий у стола Радич. – В третий раз спрашиваю – где ты сейчас?

– В Сухаревке, – вполне серьезно отвечает Лесняк.

– А-а, – сочувственно отзывается Зиновий. – Тогда роскошествуй. Там сейчас красота. А твой батько не сбрил свои пышные усы?

– Как там поживают сухаревские красавицы, Мишко? – подает свой голос Корнюшенко. Он лежит на койке в одежде поверх одеяла, дремлет. – Что поделывает Настенька? Она уже не Пастушенко, а Ковальская? Видно, хорошенькая молодица?..

– А ты, соня, знай свое – лежи, – парирует его неуместные остроты Лесняк.

Койка жалобно скрипит – Евгений резко поворачивается на ней лицом к Михайлу и почти кричит:

– Ты, идеалист несчастный! Будешь своих невест соперникам отдавать без боя – бездомным бурлаком всю жизнь проживешь. Какой-то сопливый парень Настю у него отбил. Да я из него все кишки выпотрошил бы и собакам бросил!..

– Оставь его, – вступается за Лесняка Радич. – Мы и так знаем, какой ты геройский парень.

– Пусть не будет карасем-идеалистом! – не унимается Корнюшенко. – Пока что в жизни все берется с бою.

Койка снова заскрипела – Евгений демонстративно повернулся лицом к стене.

И дернул же черт Михайла за язык – поделиться с хлопцами, рассказать о Насте и Катеринке. Теперь на досуге точат на нем зубы.

Вспомнилось ему далекое: он и его брат Василь теплым летним вечером, вернувшись с гулянья, легли спать в сарае на сене. Дверь раскрыта, и Михайло из темноты видит тускло-голубой прямоугольник – луна гуляет по небу, заливает голубизной двор. На окраине села поют девчата, а здесь, в сарае, пахнет свежим сеном и привядшими васильками, пучки которых Олеся понатыкала за перекладину. В соломе шелестят мыши, под потолком то и дело отзывается сверчок…

Из задумчивости его вывели шум и какая-то громкая возня. Оглянувшись, увидел: Микола и Зинько учинили дружескую потасовку посреди комнаты, с грохотом сдвигая с места мебель. Длинный Корнюшенко стоял на своей койке и, чуть ли не упираясь головой в потолок, подстрекал:

– Дидро! Чего манежишься! Дерни Зинька на себя и – через ногу.

Отфыркиваясь, Радич укорял Миколу:

– Э-э, шевалье, нечестно – подставлять подножку ближнему!

– А ты не хватай за сорочку, – кричал разгоряченный Бессараб. – Раздерешь – в чем я на танцы пойду?

Они забавлялись и не знали, что как раз в этот вечер по приказу Муссолини армада итальянских военных кораблей взяла курс к берегам Албании, чтобы захватить эту маленькую страну. Гитлер уже отдал приказ о передвижении немецких войск к польской границе. А в Англии в палате общин продолжались многочасовые необычайные дебаты. Предав Чехословакию, руководители Франции и Англии уже начинали понимать, что их политика «умиротворения» обречена на провал.

На берегу Темзы, за стенами окутанного туманом Вестминстерского дворца, никогда ранее не слышали подобных заявлений. Выступал один из творцов мюнхенского сговора Невиль Чемберлен. Переходя к вопросу о взаимоотношениях Англии и Советского Союза, он сказал, что хотя идеологические различия существуют, но «дело обстоит так, что эти расхождения не имеют значения при решении вопросов об отражении агрессии». Черчилль, тот самый Уинстон Черчилль, который посылал английские войска на Мурманск и Архангельск, чтобы задушить молодую Советскую власть, тот Черчилль, который говорил, что большевизм надо уничтожить в колыбели, – теперь решительно поддержал предложение о союзе с СССР. Посмотрите на то, – говорил он, – как Советский Союз из года в год превращается в страну железа, стали и электричества… Он имеет огромную силу сопротивления, и мы не можем отказываться от сотрудничества с ним. Я обращаю внимание правительства на тот факт, что, если мы вступим в войну с Германией, не заручившись помощью со стороны Советского Союза, мы попадем в западню. СССР – единственная страна, воздушный и морской флот которой мог бы нанести решительный удар по немецким силам…

Обо всем этом они узнают от Сваволи.

– Послушай, – остановил Лесняка в коридоре общежития Сваволя, – каким языком заговорили с нами англичане! – Размахивая газетой, он рассказывал о необычной дискуссии в палате общин.

– Как ты все это расцениваешь? – поинтересовался Михайло.

– А что тут расценивать? – спросил Алексей. – Англия привыкла чужими руками жар загребать. Хитрят, хотят, чтоб мы доставали для них каштаны из огня.

Лесняк подумал: «Если так быстро раскусил английских политиков Алексей, то наверху и подавно разберутся, что к чему…»

Левко Палагута и Аркадий Фастовец организовали экскурсию литфаковцев на металлургический завод. Многие из студентов, в том числе и Михайло, впервые увидели домну, впервые присутствовали при выпуске плавки. Это величественное и даже грозное зрелище приятно поразило, до глубины души взволновало всех экскурсантов. Завод был старый, дореволюционный, но его недавно модернизировали. Гигантские доменные и мартеновские печи, огромные литейные цеха давали студентам представление об индустриальном могуществе страны.

– Вот это машинерия! – восторженно восклицал Бессараб. – Дома я работал на току возле двигателя молотилки. Котел нагревали, сжигая под ним солому. Я воду носил, и то чувствовал себя чуть ли не механиком. А здесь – домна, этот фантастический рев огня и металла, грохот кранов и железнодорожных платформ!

– Рядом с домной я вдруг почувствовал себя удивительно ничтожным, – говорил Радич. – Не мог отвести глаз от доменщиков и сталеваров – этих богатырей в шлемах. Вот они – современные Ильи Муромцы и Василии Буслаевы…

Побывали литфаковцы и в прокатном цеху, и на трубном заводе. На трубном инженер-экскурсовод, переводя студентов из одного цеха в другой, миновал новый большой корпус. Лесняк поинтересовался, почему они в него не зашли.

– Там пока ничего интересного нет, – ответил инженер.

А Сваволя шепнул на ухо Михайлу:

– Ты что, сам не мог догадаться? Там же оборонную продукцию делают…

Вечером, уже в постели, Зиновий после долгого молчания сказал:

– Раньше, бывало, выйду на проспект и удивляюсь: сколько по нему снует празднично одетых людей! И всех их должен накормить крестьянин. Только сейчас воочию убедился, что городские свой хлеб не даром едят.

Хлопцы видели, как за городом, недалеко от их общежития, строится аэродром, а километрах в двух от него, в степи, высились огромные корпуса авиазавода. Еще не завершилось строительство, а завод уже приступил к выпуску своей продукции: на Первомайской демонстрации впереди заводской колонны рабочих авиазавода мягко катился новенький серебристый самолет…

«Неужели кто-либо осмелится напасть на такую страну? – размышлял Лесняк. И успокаивал себя: – Нет, не найдется в мире такого глупца!»