Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 54 страниц)
– «Мур, ты дурак, ты ничего не понимаешь, Мур, – только еду. И еще: ты – эмигрант, Мур, сын эмигранта, так будет в паспорте. А паспорт у тебя будет волчий. Но волк – хорошо, лучше, чем овца, у твоего святого тоже был волк – любимый, этот волк теперь в раю. Потому что есть и волчий рай – Мур, для паршивых овец, для таких, как я. Как я, когда-то, одному гордецу писала:
Это я не тебе, Мур, ты мой защитник, это я одному ханже, который меня (понимаешь? ме-ня!!!) хотел спасти от моих дурных страстей, то есть чтобы мне никто, кроме него одного, впредь не нравился. Ты понимаешь, Мур?!»
– и т. д. —
И еще о России, о том, что Россия – в нас, а не там-то или там-то на карте, в нас и в песнях, и в нашей русой раскраске, в раскосости глаз и во всепрощении сердца, что он – через меня и мое песенное начало – такой русский Мур, каким никогда не быть Х или Y, рожденному в «Белокаменной» – Да.
_______
Устали?
Спасибо за письмо к Б<орису> П<астернаку>. Скоро, через мать А. И. А<ндрее>вой (проведет здесь неделю и – в Россию) отправлю ему «Мулодца», а Вам – для верности – другой экз<емпляр>, умоляю – с первой оказией! Подарить кому – найдется, там у меня много друзей. Книгу можно вне тайны, т. е. при жене. Адр<ес> Бориса: Волхонка, 14.
Посылаю Вам: «Мулодца» (пока – одного с Адей), чешскую «ванночку» и Аля – Аде татарские чувяки, у Ади узкая нога, надеюсь – подойдут. Скажите Аде, что попирали черноморские берега.
_______
Тетрадей еще не получила, но знаю, у кого. Пишу мало, нет времени, целиком его с Муром прогуливаем. Но «Крысолов» подвигается.
_______
И еще «Мулодца» для Ремизова. И для Ариадны Скрябиной в благодарность за вязаную кофточку для Мурки. (Адр<ес> узнаете у Веры Зайцевой.)
Кажется, всё – о делах.
О Леонарде боюсь спросить: жив ли?
Это письмо Вам передаст М<арк> Л<ьвович>. Мы с ним «помирились». Из многих людей – за многие годы – он мне самый близкий: по не-мужскому своему, не-женскому, – третьего царства – облику, затемняемому иногда – чужими глазами навязанным. А что больно мне от него было (и, наверное, будет!) – Господи! – от кого и от чего в жизни мне не было больно, было – не больно? Это моя линия – с детства. Любить: болеть. «Люблю-болит». Береги он мою душу как зеницу ока – все равно бы было больно: всегда – от всего. И это моя главная примета.
И если бы не захватанность и не страшность этого слова (не чувства!) я бы просто сказала, что я его – люблю.
_______
Сейчас Аля придет с радио. С<ережа> приедет из города. Мур проснется. (Всех кормить!)
Бахраха на Пасху не было. Был режиссер Брэй с женой, и я злилась. А ту Пасху плакала – помните? – потому что С<ережа> заявил, что меня похоронит, а я требовала, чтобы меня сожгли. Помните эти злостные слезы? И испуг в комнате?
«Тело свое завещаю сжечь» – это будет моим единственным завещанием.
_______
Об А. И. А<ндрее>вой в другой раз. Есть что рассказать. Искушение послать «Мулодца» Вадиму.[248]248
В. Л. Андреев.
[Закрыть] И моему Кесселю. А Бахраху – rien.[249]249
Ничего (фр.).
[Закрыть] Кажется, так и сделаю.
Целую Вас нежно. Замещать Вас на крестинах будет кроткая Муна. (Р<одзевич> в Риге – или в Ревеле – ворочает большим пароходом. Не знаю адреса, а то бы я ему послала «Мулодца», – уязвить его грошовую мужскую гордость.)
МЦ.
Р. S. Не ищите Мура в календаре и не пытайтесь достать ему иконки. (Кстати, что должно быть на такой иконке? Очевидно – кот? Или, старший в роде – тигр?)
Обещаю, что это – последнее имя! (А все оттого, что не Борис).
_______
Адр<ес> Бориса: Волхонка, 14.
Борису Леонидовичу Пастернаку
Можно и на Союз Писателей, только не знаю адреса – как угодно – лишь бы только дошла (книга).
<Приписка на полях:>
Посылаю Вам шелковую курточку. Сама вязала. (Подочтите пропущенные петли: это мысль – или сердце – делала скачок.)
Вшеноры, 25-го мая 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Только что получила от Вас письмо, которым мое, подписанное и запечатанное, упраздняется.
Не писала так долго, потому что рассчитывала на скорое прибытие М<арка> Л<ьвовича>, но он, увы, в последнюю минуту поехал через Женеву (задержка 8 дней) – увы, потому что не взял с собой чудесного чешского хлеба-монстра, приготовленного и привезенного (на диспут) для Вас. Так и пришлось везти обратно во Вшеноры. – Съели, но без удовольствия. – А что не взял – прав: довез бы плюшкинский сухарь.
_______
Поздравляю с издателем и журналом. Назв<ание> «Огонек» – приветствую: читатель любит уменьшительные (спокойнее). И гонорар (1 фр<анк> строка) приветствую. И стих посылаю.
_______
Мое письмо с М<арком> Л<ьвовичем> теперь, думаю, получили. И нищенские подарки (куртку – Вам, туфли – Аде. Куртку вязала сама).
_______
Скоро в П<ариже> будет А<нна> И<льиничнa>[250]250
А. И. Андреева.
[Закрыть] – и Исцеленовы – и Ал<ександра> Вл<адимировна>[251]251
А. В. Белобородова.
[Закрыть] (все врозь, конечно). Целая вереница пражских гостей и вестей.
_______
Во Вшенорах сейчас нечто вроде волероссийского центра: Пешехоновы, Мякотины, Гуревичи, скоро перебираются Яковлевы. Я не знаю их партийной принадлежности, но в одном я точна: возле эсеров (м. б. от их стола кормятся?) Бывает – из возле-эсеров, а вернее из Доброховиц на собственном велосипеде прибывает и Коля Савинков – веселый, элегантный, нахально-цветущий. А 22-го, в соборе св<ятого> Николая, была отслужена панихида по тому Савинкову.[252]252
Б. В. Савинков 7 мая 1925 г. якобы выбросился из окна тюрьмы, где содержался после тайного перехода границы и ареста советскими пограничниками.
[Закрыть] Террорист – коммунист – самоубийца – и православная панихида – как по-русски! Любопытно, кто пришел? Будь я в Праге, я бы пошла. Есть чувство – над всеми: взаимочувствие личностей, тайный уговор единиц против масс: каковы бы эти единицы, каковы бы эти массы ни были. И в каком-то смысле Борис Савинков мне – брат.
______
Каждый день видимся с А<нной> И<льиничной>. Многое и главное – молча. Бродим по спящей деревне (полуспящий С<ережа> стережет спящего Мурку), рассказываем друг другу мерзостные истории про котов и мертвецов. Она абсолютно зара – и заряжаема, т. е. утысячеряет каждый звук.
Недавно была Нинина[253]253
Н. Карницкая.
[Закрыть] свадьба: вышла замуж за здешнего студента-виолончелиста. Было большое пирование, а на другой день она уже, на собственном примусе, варила суп (первый в жизни).
Как кто встретил «Мулодца»? Обрадовался ли Кессель? Вадим? Пусть Вадим мне устроит где-нибудь книгу стихов «Умыслы» (1922 г. – 1925 г., последняя), мне это важней всего.[254]254
Книга вышла под названием „После России“ (1928).
[Закрыть] Согласна на новую орфографию, ибо читатель ее – в России. Попросите Вадима! М. б. Гржебину предложить?
А насчет Р<озен>таля и трилогии – дело гиблое, ибо написана всего 1-ая часть.[255]255
Драматическая трилогия „Гнев Афродиты“. 1-я часть – „Ариадна“
[Закрыть] Передано ли прошение?
Целую Вас.
МЦ.
<Приписка на полях:>
С<ережа> Вам писал последний – большое письмо. Деньги за Раковину[256]256
Рассказ, предназначавшийся для альманаха „Ковчег“.
[Закрыть] получит и вышлет на днях.
Р. S. Аля, растрогавшись Нининой молодостью, поднесла ей того «мопса».
Вшеноры, 9-го июня 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вчера, в Духов день, в день рождения Пушкина и день семилетия с рукоположения о. Сергия – стало быть, в тройной, в сплошной Духов день – было крещение Георгия. Дня я не выбирала, как не выбирала дня его рождения (1-го – воскресение – полдень) – вышло само. Булгаков должен был приехать в Псы служить на реке молебен, и вот заодно: окрестил Мура. Молебен на реке отменили (чехи в купальных костюмах и, вообще, пляж[257]257
нарочно пишу через я
[Закрыть]) – а Мур окрещен был. Замещали Вас и Ремизова – А<лександра> 3<ахаровна> и актер Брэй, рыжий.[258]258
Крестные мать и отец Мура
[Закрыть] Был чудесный парадный стол, в пирогах и рюмках и цветах (сейчас жасмин). Чин крещения долгий, весь из заклинания бесов, чувствуется их страшный напор, борьба за власть. И вот, церковь, упираясь обеими руками в толщу, в гущу, в живую стену бесовства и колдовства: «Запрещаю – отойди – изыди». – Ратоборство. – Замечательно. – В одном месте, когда особенно изгоняли, навек запрещали (вроде: «отрекаюсь от ветхия его прелести…»), у меня выкатились две огромные слезы, – не сахарных! – точно это мне вход заступали – в Мура. Одно Алино замечательное слово накануне крестин: «Мама, а вдруг, когда он скажет „дунь и плюнь“, Вы… исчезнете?» Робко, точно прося не исчезать. Я потом рассказывала о. Сергию, слушал взволнованно, м. б. того же боялся? (На то же, втайне, надеялся?)
Мур, во время обряда, был прелестен. Я не видела, рассказывали. Улыбался свечам, слизнул с носа миро и втянул сразу: крестильную рубашку, ленту и крест. Одну ножку так помазать и не дал (не Ахиллесова ли пята – для христианина – вселенскость? Моя сплошная пята!)
Иногда, когда очень долго (был голоден) – подхныкивал деликатно, начиная с комара, кончая филином. Был очень хорош собой, величина и вид семимесячного. С головой окунут не был, – ни один из огромных чешских бельевых чанов по всему соседству не подошел. Этого мальчика с головой окунуть можно было только в море. Крестильную рубашечку – из парижского шитья, с голубыми лентами в виде платьица – принесла А<лександра> 3<ахаровна>, а я ей взамен для Лелика подарила Алины чулки и носки. Ваши, пришедшиеся ей ровно на полноги (уже 38! недавно покупала сандалив – так что рубашечка вроде как Ваша. Крестик и иконку мы получили как раз накануне, за день, ровно и крайне в срок, от М<арка> Л<ьвовича>, приехавшего, наконец, к нам с другими волероссийцами – в последний день Муриного язычества – познакомиться с моим наследником и своим сотрудником. Было, случайно, много гостей, сидели в курино-козьей беседке: вся «Воля России» (за исключением В. И. Л<ебеде>ва), актриса Коваленская с сыном, пара Брэй’ев (англичане), семейство (с детьми) Я<ковле>вых, Ал<ександра> 3<ахаровна> с Леликом и д<окто>р Альтшулер, мой и Муркин добрый гений. М<арк> Л<ьвович> был мил, все были милы, я бы на его (и на их – всех – вообще всех – всего мира!) – месте меня бы больше любила. И вот, передал крестик. И чудесное Адино-Алино платьице, и бумагу, и всю любовь. Я всюду очень громко хвалю Адю – как я умею, когда люблю: упорно, тоном обвинительного акта. И все смущены. И я люблю это смущение. М<арк> Л<ьвович> – «Но ведь Адя… молчит»… И я: «Но ведь я говорю!» Говорила об Аде и Булгакову, он умница, ему все редкое нравится, о любви ее… (гм! гм! – в детстве…) к чертям. Он улыбался улыбкой знающего. Едет со всей семьей 1-го июля в Париж насовсем. И так неожиданно вдруг, об Аде просто: «Я ее увижу в церкви» – вне символики, а вышло больше. Мне жутко понравилось, как штейнеровское тогда – мне: «Auf Wiedersehen!»[259]259
До свидания (нем.).
[Закрыть]
_______
На крестинах были: о. Сергий, Муна, Катя Р<ейтлингер>, Новелла Чирикова, А<лександра> 3<ахаровна> с Леликом, пара Брэй’ев – и мы трое. Моя цыганская страсть уехала[260]260
А. И. Андреева.
[Закрыть] – и лучше – она бы не стерпела своего заместительства, а другому (другой) бы заместить не дала. Сейчас она в Париже, м. б. будет у Вас, я не просила, только дала адрес. Это, в здешней скудости, моя живая вода – огневая вода!
А в Париже нам, конечно, не жить. Я так и знала. Это у нас, в день русской культуры, старушка песенку пела, с припевом:
Не живи как хочется,
А как Бог велит.
– Утешение. —
_______
Но, может быть, погостить – выберусь. Погостить и почитать. Только не раньше ноября-декабря, Муркиного десятимесячия. И, увы, без Али, п. ч. Алин билет уже взрослый и всё вдвое. – И всё – планы. – Денег в обрез, я сейчас лечу зубы, ставлю коронки, и в лавки долг около тысячи.
Но мечтой себя этой – тешу. Вами, Адей, Вадимом, собой, свободой. И Муркиным парижским туалетом! И подарками, к<отор>ые привезу домой. И почему-то мне кажется, что всюду, где меня нет – Пастернак.
_______
О Вадиме. Грусть о единоличном «Мулодце» пусть бросит. Или всю мечту обо мне. Их союз – их дело, как брак, т. е. «ваша великая тайна и ваше частное дело» (моя формула).[261]261
Имеется в виду намерение Вадима Андреева жениться на Ольге – дочери О. Е. Колбасиной-Черновой.
[Закрыть] Дружить, если буду, буду врозь, – м. б. и с обоими, но четко и точно-врозь. И Вадим, конечно, предпочтет мне – друга, как А<ндрее>ва мне – сына, как все мои мужские друзья – мне – своих жен, п. ч. «это не для жизни»: ненадежно, – правы. Я абсолютно бывала любима в жизни только издалека, вне сравнений, п. ч. в воздухе, а в воздухе не живут, стоило мне только ступить на землю, как мне неизбежно предпочитали – да эту же самую землю, по которой я ступаю.
А мне земля необходима, как Антею: оттолкнуться. И потому – правы.
_______
10-го июля 1925 г.
Предгрозовой вихрь. Подвязываю в саду розовый куст. Почтальон. В неурочный час. «Pani Cvetajeva».[262]262
Госпожа Цветаева (чешcк.).
[Закрыть] Протягиваю руку: бандероль. И – почерк Пастернака: пространный и просторный – версты. Книга рассказов, которую я тщетно (40 кр<он>!) мечтала купить на сов<етской> книжной выставке.
А до этого сон – буйный и короткий, просто свалилась, сонная одурь, столбняк. Проснулась в грозу, потянуло к розе и получила в раскрытую руку – Пастернака.
_______
Адр<ес> здешний, – значит, то письмо дошло. Ах, еще бы «Мόлодца»! И шарф. Но денег Ховин (?)[263]263
Ховин В. Р. – поэт, критик, издатель.
[Закрыть] наверное не платит? Тогда стихов не давайте. Зеленый шарф – от всей Романтики и последнего (в этой стране всё – последнее!) глашатая, нет, солдата ее – меня.
_______
Книгу отложила. С радостями, как знаете, не тороплюсь. Радость – иной вид горестей, м. б. – острейший. Но из колеи выбита – надолго. Мало мне нужно.
_______
Любит ли Вадим произведения своего отца? Вообще – от Андреева? И похож ли на Савву? Савва – сласть, сласти. Хотелось бы, чтобы Вадим был горечью. Огорчайте и горчите его мной, – большим на пользу.
_______
Целую Вас и Адю.
Да! перед сном (столбняком) вздрогнула, т. е. уже заснув, проснулась от ощущения себя на эстраде Политехнического Музея – и всех этих глаз на себе. – Слава?
МЦ.
<Приписка сверху:>
Тетради дошли давно, я уже дважды писала. Но времени на переписку стихов нет. В красной Аля пишет свои воспоминания о раннем детстве, – вымолила! Все три обольстительны. Спасибо. (Тут Аля усмехается.)
Как Адино писание? Пусть не остывает!
Вшеноры, 14-го августа 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Обратное Вам, а не обратное мне, – я ведь тоже себялюбец, хотя и в другом. Но и мне обратно достаточно, – этим и прельщена. Кроме того, единственный человек (из чужих), кто сам тянется ко мне, без меня скучает и – что главное – меня не судит.[264]264
Речь идет о А. И. Андреевой.
[Закрыть] Она меня определенно любит, по-своему, рывком, когда с натиском, но – любит, зверь чужой породы – зверя всем чужой породы – меня. И лицо прелестное. И голос. (С таким должны петь, чист только в пенье.) И не навязывает мне своей семьи, дает себя мне – вне, только по ночам, в свои часы. Все это ценно. И я не умею (еще как!) без чужой любви (чужого). А «Мариночка» тот же захват, что и во всем, что и вся. Ее, как меня, нельзя судить, – ничего не останется.
_______
Живу трудно, удушенная черной и мелкой работой, разбито внимание, нет времени ни думать, ни писать. Кончаю воспоминания о Брюсове. «Крысолова» забросила (мой монархизм). С<ережа> скоро возвращается. Ему необходимо не жить в Чехии, уже возобновился процесс, здесь – сгорит. О зиме здесь не хочу думать: гибельна, всячески, для всех. Аля тупеет (черная работа, гуси), я озлеваю (тоже), С<ережа> вылезает из последних жил, а бедный Мур – и подумать не могу о нем в копоти, грязи, сырости, мерзости. Растить ребенка в подвале – растить большевика, в лучшем случае вообще – бомбиста. И будет прав.
Да! Вы спрашиваете о том, достоверна ли я с А<нной> И<льиничной>. – Пожалуй, нет. – О моем отношении к П<астерна>ку она знает, п. ч. отправляла, через мать, письмо и книгу. Об остальном, по-моему, ничего.
_______
В дружбе ли с «дорогим»? Не знаю. М. б. в очень далекой. Он все пытается устроить свою жизнь, точно это так важно – устройство его жизни, жизни вообще. От Ст<алин>ского и Лебедева вижу, во всяком случае, больше внимания и человечности. Он занят только собой, данным собой, мне в данном тесно.
_______
Живу без людей, очень сурово, очень черно, как никогда. Не изменяет, пожалуй, только голова. Знаю, что последнее, когда буду умирать, будет – мысль. П. ч. она от всего независима. Для чувств же нужны поводы, хотя бы мельчайшие. Так я, без намека на розу, не могу ощутить ее запах. А «роз» здесь нет. (Полные кусты, не те.)
_______
Мур чудный. 61/2 мес<яцев>. Начинает садиться (с ленцой). Говорят (ваш сон в руку), похож на Алю. Раскраска, пожалуй, та – светлота масти – черты острей. М<аргарита> Н<иколаевна>, уезжая (едет в Париж насовсем), оставила ему целое приданое.
_______
Кесселю очень хочу написать, и – пожалуй еще больше – о нем. Есть места гениальные. (Юсупов – Распутин.[265]265
Роман Кесселя „Слепые короли“. Юсупов Ф. Ф., князь, организовал убийство Распутина.
[Закрыть]) Но боюсь ввязываться – мало писать не умею, в «В<оле> Р<оссии>» с «Крысоловом» по пятам. Если ему пишете, передайте мое восхищение и причину (невозможность мало сказать!) молчания. Ибо чтό о статье – то же о письме.
Только что – большое письмо Ади с описанием велосипедов, – Оли на жердочке – кабинки – одеяла – дождя. Да ведь это моя жизнь – с кем-то – куда-то – ни за чем. У нас с Вами и Адей, кроме всего остального, чудесно совпадает темп жизни. О, как давно, как давно, мне кажется – годы! я не была, в жизни, собой.
_______
Вадиму не ответила не из невнимания, ненаписанное письмо не на совести, а в сердце (пишется!). И Вадима и Володю[266]266
В. Б. Сосинский.
[Закрыть] считаю своими, одной породы, мне с ними, им со мной будет легко. Лиц их не вижу, голоса слышу.
Ольга Елисеевна, это будет чудесная жизнь, когда я приеду! Вдруг поняла, п. ч. сказала: голоса.
К литераторам ходить не будем, не люблю (отталкиваюсь!) кроме Ремизова никого из парижских. И, м. б., еще Шмелева.[267]267
Шмелев Иван Сергеевич – один из виднейших писателей русского зарубежья.
[Закрыть] К литераторам ходить не будем, будем возить Мура в коляске, а по вечерам, когда он спит, читать стихи. (Хорош Париж? Но ведь живешь не в городе!)
Пусть Адя не обижается, что не пишу ей сегодня отдельно, сейчас купать Мура, готовиться к завтрашнему иждивению, мыть голову, писать С<ереже> письмо – так, до глубокой ночи. Сплю не больше пяти часов вот уже полгода.
_______
Стихи пришлю, как только доперепишу Брюсова.[268]268
Т. е. „Героя труда“
[Закрыть] Не сердитесь, что не поздравила с именинами, это ведь только день рождения Вашей святой, – не Ваш. И, ради Бога, ради Бо-га – никаких подарков к минувшим моим! Не надо растравы, все вещественное от близких растравляет, я еще не совсем закаменела.
_______
Аля огромная (стерьва Мякотина – м. б. от стервозности – ей дала 16 лет), с отросшими косами, умная, ребячливая, великодушная, изводящая (ленью и природной медлительностью).
Ей очень тяжело живется, но она благородна, не корит меня за то, что через меня в этот мир пришла. С 4-ех лет, – помойные ведра и метлы – будет чем помянуть планету!
_______
Целую всех: Вас, Адю, Наташу (разъединяю, п. ч. близнецы), Вадима (разъединяю, п. ч. братья), Олю и Володю. (А Володя – в хвосте.)
МЦ.
<Приписки на полях:>
Скоро пришлю снимки – Алины, Муркины и свои, завтра куплю пластинки, снимает Александра) 3<ахаровна>.
Одновременно пересылаю «В огнь – синь».[269]269
Рецензия А. В. Черновой на „Мулодца“, опубликованная в журнале „Благонамеренный“
[Закрыть] Пометки чернилами – слонимовские, карандашные – мои. Подробности – Аде на отдельном листочке.
Был бы жив Гуковский – взяли бы в «Совр<еменные> Зап<иски>».
Рецензии в «Звене» не читала, но знаю от вегетар<ианца>-председателя С<оюза> Пис<ателей> Булгакова, что есть таковая. Но так как в «Звене» меня всегда ругают – не тороплюсь. («Я люблю, чтобы меня до-о-лго хвалили!»)[270]270
Реплика Ниночки Бальмонт, дочери поэта
[Закрыть]
Вшеноры, 7-го сентября 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Поздравляю Вас и Адю с Вадимом, вернее – Вадима с Вами и Адей, – со всеми вами.[271]271
Цветаева, по недоразумению, думала, что Адя Чернова выходит замуж за Вадима Андреева. Вадим „сватался“ к сестре Ади Ольге, что позднее разъяснилось
[Закрыть] Вы – семья, на которой можно жениться целиком.
Адя решительно подражает мне: 16-ти лет пишет блестящие статьи и 16-ти лет выходит замуж. Адечка, лучше рано, чем поздно: матери Гёте не было 17-ти лет, когда он родился, и она, позднее, говорила ему: «Ты хитрец, ты мою молодость взял в придачу». Но раньше 16-ти нельзя – тогда уже Комсомол.
Аля очень озабочена Вашим свадебным нарядом, будущими детьми, переправкой коляски, всем бытом брака, который, по моему опыту – знает, труден. Новость узнали от Анны Ильиничны, начавшую со словами: «Мы с Вами будем родственниками». И, знаете, я только потом усомнилась, вернее задумалась, – каким это образом? – так сильна, должно быть, убежденность внутреннего родства.
_______
Наседает осень. С угольщицей в ссоре, – дважды взяла за метраж углей – не знаю, чем будем топиться. Париж туманен. Надо решать: либо муравьиные запасы здесь, на зиму, либо стрекозиный танец по визам. Предлагают здесь, во Вшенорах, целый ряд квартир, – духу не хватает! Единственное поме– и перемещение, которое я хочу – поезд! Но бесконечно жаль С<ережу>, который три-четыре месяца должен быть здесь, срок подачи докторской работы – ноябрь, после чего еще три месяца иждивения.
У него, кстати, объявилась астма. Что с ним дальше будет – не знаю. Но томить Мура в сырости и копоти тоже духу нет. Не знаю, чтό делать.
Сейчас ему 7 мес<яцев> с неделей, если ехать в середине октября – будет 81/2 м<есяцев>. Доехать можно, он веселый и тихий.
Встает также вопрос детской кроватки. Мур уже сидит, через месяц будет вылезать, везти отсюда нет смысла, здесь очень средняя – 375 кр<он>, а я хочу хорошую, надолго. (Аля в своей спала до 6-ти лет.) М. б. узнаете, на всякий случай, дорогая Ольга Елисеевна, цену хорошей и средней кроватки – там? (Для меня «там», для Вас – здесь.)
Ехать Мурке, если в октябре, есть в чем: чудесное голубое вязаное пальтецо, связанное Александрой) Захаровной), позже – не в чем, а покупать здесь дорого и жалко.
Простите за скучные мелочи, всё это не я, но моё.
_______
Самый мой большой ущерб – отсутствие одиночества. Я ведь всегда на людях, и днем, и ночью, никогда, ни на час – одна. Никогда так не томилась по другому, как по себе, своей тишине, своему одинокому шагу. Одиночество и простор, – этого до смешного нет. На таком коротком поводу еще не жил никто. Я не жалуюсь, а удивляюсь, с удивлением смотрю на странную – хотела сказать: картину, – какое! – на мельчайшую миниатюру своей жизни, осмысленную только в микроскоп.
_______
Видела Катю Р<ейтлингер>. Кокетливо-омерзительна в замужестве, о муже[272]272
Инженер Кист А. А.
[Закрыть] говорит, как о трехлетнем, сюсюкает, и, между прочим, – «На которой из Ч<ерно>вых женится Оболенский?» Я, задумчиво: «На мне».
_______
Когда Адина свадьба? Будет ли венчаться в церкви? (По-моему – да.) Что от меня хочет в подарок? (Кроме детской коляски, – это уже от Али.) Дошло ли Алино наглейшее письмо к своему дню рождения? От Вас очень давно нет писем, даже не знаю, по какому адресу писать.
Хорош Мур? Только очень бело отпечатано, совсем белые глаза. Фотографию очень прошу сохранить.
Целую всех, пишите.
МЦ.
<Середина сентября 1925 г.>
<…>Встает в 61/2 – 7, молчать не заставишь. Ложится – окончательно – между 7-ью и 8-ью, если здоров – спит крепко до утра. Но сейчас, с зубами, беспокоится. Если комната проходная – просто нельзя ехать, это не каприз, он изведется. Вы же знаете мое спартанство, приучала – не приучила. Необычайная отзывчивость на звук, с первых недель. К голосу А<нны> И<льиничны> никак не может привыкнуть, – руки за голову – рев.
Да! Пришлось нам с Алей ей покаяться в злоупотреблении ее добрым именем – ведь мы на нее сослались, поздравляя Адю. Она не обрадовалась, но не рассердилась. В задумчивости говорила нам вслух возмущенную открытку Вадима: «Ты все перепутала!» С этого началось, – пришлось признаваться.
_______
Теперь о С<ереже>. Необходимо его вытащить. Он и так еле тянет, – все санаторское спустил, худ, желт, мало спит, ест много, но не впрок, недавно на пирушке у соредактора «Своих Путей» (получили ли??) ел привезенные из Парижа сардинки – и обмирал. И тихо, кротко, безропотно – завидовал. Его кроткие глаза мне всегда нож в сердце. Хотя б ради сардинок – необходимо.
В «Чужой Стороне» напечатан его «Октябрь». В «Своих Путях» несколько статей – тесных, сжатых, хороших. Но времени писать, естественно, нет. Начата большая повесть.
_______
Ольга Елисеевна, как Вы думаете, нельзя ли было бы получить на поездку что-нибудь из парижского фонда литераторов? За все годы здесь я однажды получила от них 250 фр<анков>. По-моему – могут еще. И не 250 фр<анков>, а 500 фр<анков>, – так давали Чирикову, я не хуже. М. б. – через Карбасниковых? А то ведь я не знаю, на что поеду. Иждивение не в счет: долги, жизнь, нужно оставить С<ережу>. По-моему – парижский фонд литераторов. Добиться можно. За три года – первая просьба. (Те 250 в 1923 г. прислали без моей просьбы.) По-моему идея – а? Только не прибедняйте меня слишком, а то дадут 50 фр<анков>.
Алины именины давайте праздновать вместе с Адиными, когда приедем? 18 сент<ября> – 1-го окт<ября> – давайте передвинем на 1-ое ноября. А потом Рождество – елка – Муркина первая – хорошо? Ему уже будет 10 месяцев.
Опишите жилище: расположение комнат, этаж, соседство. Тиха ли улица? Близка ли даль (застава)? Когда Олина свадьба? Неужели без нас? Мур был бы мальчиком с иконой.
_______
От Володи чудесная тетрадь, которой мы все чураемся, п. ч. слишком хороша. Але, ради Бога, ничего не присылайте, что есть – есть, чего нет – заведем. М. б. купим у той же А<нны> И<льиничны>, у которой грандиозная распродажа. Она скоро едет, раньше нас, с заездом в Берлин.
Не забудьте прицениться к кроваткам и складным (раздвижным) стульчикам. Это будет первая покупка.
Целую нежно, привет всем.
МЦ.
Р. S. Будете писать – перечтите все мои вопросы.
<Рукой С. Я. Эфрона:>
Дорогая Ольга Елисеевна,
Исхожу доброй завистью (не злостной) к Марине и Але. Париж представляется мне источником всех чудодейственных бальзамов, к<оторые> должны залечить все Маринины <…> обретенные в Чехии от верблюжьего быта и пр., и пр., и пр. Хотелось бы и самому очень. Но раньше весны вряд ли удастся.
О Вашей семье, даже о незнакомых членах ее, думаю, как о совсем родной. Кумовство наше прочное и нерушимое.
У Мура, кажется, прорезаются зубы, и он кричит так зычно, что заглушил бы и Шаляпина. Марина не спускает его с рук.
Сергей Яковлевич (тот) изъявляет свое согласие на бракосочетание Ольги Викторовны с Вадимом Леонидовичем и посылает благословение благодетеля.
Целую Вас и Аденьку. Остальным сердечный привет.
Ваш С. Я.
Получили ли последний № журнала? Послал из санатории.
Вшеноры, 21-го сентября 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Наш отъезд начинает осуществляться – о, чуть-чуть! В виде просьбы М<арк> Л<ьвович> немедленно представит ему[273]273
Французский консул, знакомый М. Л. Слонима
[Закрыть] прэказ[274]274
Удостоверение личности
[Закрыть] (еще помните?) и с дюжину фотографий. Мы с Алей снялись, посылаю. У Али губы негра, не собственные. Думаю, через месяц паспорт и виза будут. Теперь думайте Вы – тверд ли в Вас – наш приезд? Ведь Мур нет-нет – да попоет, иногда и басом. Кроме того – «зубки». Сейчас он, например, на полном зубном подозрении: хныкает, ночью просыпается и пр. Все это в тесном соседстве – мало увеселительно, иные совсем не выносят крика – как Вы? И в доме ведь не только Вы, – чту, если Мур надоест? Труднейшая вещь – в гостях. (Пока пишу, Мур, гремя погремушкой, воет – долго – по<…> – настойчиво. Сквозь вой – всхныки.) У него моя манера – сдвигать брови, и морщина будет та же. Сидит. Ругается: скороговоркой, островитянски, интонациями. И почти всегда – мужчин. Будет – «феминист». <…> светлое, но ресницы темные, очень длинные. Сейчас он старше и четче карточки. В Париже снимем.
_______
У нас осень, хорошие ветра, сбивающие сливы, темнеет рано (мы за горой), гора в полосах паршивого медведя, расчесанного и изгрызанного. Пора помидор – дикого винограда – первых печек – последних жар.
Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова», иные дни удается только присесть, весь день в колесе, вечерами голова пуста (от переполненности мелочами), сижу, грызу перо. Мои утра, мои утра! То, чего я тбк – никогда – никому – не уступала! Первая свежесть мозга, омытость мысли. Ночью может случиться лавина вдохновения, но для труда – утро. Ночи – прополохнэт! – впустую.
Но есть в этой жизни уют – сиротства. Сироты – все: и С<ережа>, и Аля, и я, и Мур. Сиротство от внешней скудости, загнанности в нору, в норе – сбитости. Уют простых вещей при восхитительном неуюте непростых сущностей. Уеду – полюблю. Знаю. Уже сейчас люблю – из окна поезда. Самое сильное чувство во мне – тоска. Может быть иных у меня и нет.
_______
Теперь – чту брать? Хлам – брать? Множество. Ехать навек или нб три месяца? Есть, напр<имер>, огромный серый клетчатый шерстяной распорок с Веры Андреевой, – АЛЯ в нем тонет. Может выйти хорошее платье. – Связываться? А летнее – подозрительного свойства – бросать? Всякие ситцевые линялости. Ход чувствований таков: как платье – зазорно, но могут выйти Але штаны. И не одни, а трое. И вечные. Но шить я не умею, следовательно будут лежать. А за это лежание – в багаже – платить. И везти в Париж – дрянь. В Париж, в котором… И неужели же ни я ни Аля не заслужили – раз в 100 лет! – новых – збсвежо – штанов?!
Пишу нарочно, чтобы Вы меня презирали, как презираю себя – я.
А коляску брать? У нас две: одна лежалая, волероссийская, рессорная, громоздкая, красивая, в которой пока еще спит, но из которой, явно, вырос. Другая – деревянная, сидячая, складнбя, тарахтящая, собственная, облезлая, но верная, – преданный урод – без рессор. Или бросить (передарить) обе? Не представляю себя переходящей с коляской хотя бы коровий брод в Париже? Верю в свои руки и ноги, коляска уже стороннее. И, вообще, подробно: каков квартал? Есть ли невдалеке (и в каком невдалеке?) сад – или пустырь – лысое место без людей, где гулять. Какой этаж? Рядом с «нашей» (наглость!) комнатой – кто будет жить? Через нас – будут ходить? Тогда не поедем, п. ч. у Мура (будущий музыкант, всерьез) трагически-чуткий слух и сон. От всего просыпается и всего пугается.
Большое поздравительное (и нравоучительное) послание того С<ергея> Я<ковлевича> к Дооде[275]275
Д. Г. Резников.
[Закрыть] в последнюю минуту затерялось. Отыщется – дошлем. Для доброго дела никогда не поздно.
Никогда не поздно.
<МЦ>
Вшеноры, 30-го сентября 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Паспорт на днях будет. Дело за визой. Визу обещал достать М<арк> Л<ьвович>. Виделась с ним 15-го, с тех пор ни слуху, ни духу. На какие деньги поеду – не знаю. Отъезд, ведь, не только билет, но уплата долгов, покупка и починка дорожных вещей, переноска, перевозка и пр. Сделайте все, чтобы фонд литераторов – дал. Председатель – Ходасевич. Где он сейчас – не знаю. Но Вам адрес достать, думаю, будет нетрудно.
Отъезд решен. Вся совокупность явлений выживает. Повысили квартирную плату, на стенах проступила прошлогодняя сырость, рано темнеет, угля нет, п. ч. в ссоре с единственным его источником, – много чего!
Да (между нами!) содержание мне на три месяца сохраняют, но жить на него не придется, так как С<ережа> не может жить на 400 студенческих кр<он> в месяц. Ему нужна отдельная комната (д<окто>рская работа), нужно хорошо есть – разваливается – нет пальто. Много чего нужно и много чего нет. Я не могу, чтобы наш отъезд был для него ущербом, лучше совсем не ехать.
